II

 Когда я залезаю в контейнер, спина предательски скрипит.  Быть может, здесь сигнализацию цепляют даже на самих заключенных. И её совсем не встраивают куда-то, откуда вы  якобы не сумеете её достать – всем прекрасно известно, что при наличии желания достать можно что угодно и откуда угодно. Так что сигнализацией снабжают каждый ваш сустав. Встраивают её в каждую кость, а затем сплетают в единый узел с вашими нервными окончаниями. Дело ведь не в сигнале тревоги, который разнесется по всем коридорам тюрьмы, как только станет известно о вашем исчезновении. Нет-нет, этот сигнал прозвучит слишком поздно. Дело в сигнале бедствия, который подаст ваш мозг, когда почувствует опасность. Вот тут-то вы и попадетесь. Сигнализация сработает мгновенно: даже быстрее, чем вы успеете о ней подумать. Вы, может, и не поймете, что это работает она, но точно заметите, каким шумным вдруг стал ваш организм. Каждая его клетка взревет с мощью сотен реактивных двигателей и не умолкнет до тех пор, пока не выдаст ваше местоположение. Вот так работает сигнализация, и чем меньше вы о ней знаете, тем лучше для неё же самой. 

Я бы, конечно, не хотел, чтобы вы так сразу сочли меня пессимистом или его того хуже - параноиком. Я знаю много поучительных историй о человеческой изобретательности и почти всегда беру с них пример. Да я, чтоб вы понимали, совсем не из тех, кто опускает руки, едва успев преступить к делу. Просто ситуация здесь деликатная. Плюс: опустить руки внутри мусорного контейнера - не так просто.
Мыслей в такие моменты роится много. Плохих, судя по частоте их появления, гораздо больше, но есть и хорошие. Например, я вспоминаю о том, что в свое время Джону Диллинджеру удалось сбежать из тюрьмы с деревянным макетом пистолета. И это нежелательному лицу номер один, парню из числа наиболее разыскиваемых преступников по версии ФБР. Эти ребята из правительства, должно быть, спали и видели, как старина Джон гниет в тюрьме, а он взял - и вмиг разрушил все их ожидания. Теперь он вполне мог оказаться одним из тех, кто мыл их машину по утрам, или продавал им капучино(две ложки сахара и побольше молока) на углу 2-й. Побег значил, что Диллинджер мог оказаться кем угодно из прохожих, и это всех чертовски пугало. Причем, пугало по их же вине, потому что никто не предусмотрел для преступников знаки отличия помимо тюремной униформы. Это ведь очень занятный факт, если подумать. То, что мы в большинстве случаев не способны отличить преступника от обычного человека, если на нем самом нет явного указателя на принадлежность к убийцам, насильникам и грабителям. Думаете, хотя бы кто-то из тех, кто продавал хот-доги Теду Банди, задумывался, что идет на сделку с хладнокровным убийцей? Деньги в обмен на еду. То, что поможет протянуть еще какое-то время, не позволит умереть от голода, придаст сил для совершения новых преступлений. Нет, конечно, о таком никто не думал. Потому, что это было бы предрассудком, а предрассудки - это жестоко. Так что и вам лучше не судить меня, пока я не провинился. А я, к вашему сведению, делаю всё, как надо. Залез в бак и молчу.
- Эй, -кричит незнакомый мне голос и вызывает скрип двери, - эти штуки сегодня особо тяжелые. Не подсобите?
Плохие новости, мистер Эйкли, кто-то вызвал подмогу. Ну и что вы думаете теперь? Не боитесь, что вас обнаружат?
Это ты меня так поддержать решил, да? А кто, спрашивается, меня подтолкнул на это безумие?
Ну что вы сразу в оборонную стойку-то? Я же не запугивать вас пытаюсь, а просто интересуюсь вашим настроением.
- Дерьмо, - доносится откуда-то из-за пределов контейнера.
- Ну уж нет, Билл. Дерьмо таким тяжелым не бывает.
- Даже если это дерьмо мамонта?
- Ты когда вообще родился, а? В школу ходил? Помнишь, что там говорили? Мамонты вымерли много лет назад. Вы-мер-ли, Билл. Это значит...
- Да знаю я, что это значит. Даже пошутить нельзя.
- С таким лицом только на собеседование приходят. Думаешь, это только что собеседование было? Шутят совсем по другому. Я тебе когда-нибудь покажу.
- Лучше прекращай трепать языком и помоги поднять эту штуку.
- Даже не поинтересуешься, что там?
- Если это значит открыть её и высвободить оттуда всё вонище, то, пожалуй, нет.
- Ну как же так-то, Билл? А если там и вправду мамонт?
- Не мамонт, а его дерьмо, - ответил обижено тот, кого называли Билл, - и, если ты не знал, экскременты могут веками сохраняться.
- Как ты сказал? Повтори еще раз... Экс-кре-мен-ты. И где ты вообще таких умных слов набираешься?
Ощущение, признаться, было странное. Так, должно быть, чувствуют себя продукты, когда мы несем их домой. Трясешься себе внутри тесной коробки и радуешься только тому, что тебя до сих пор не вытащили и не сожрали. Но я знаю, да, этому тоже учат в той школе, которую Билл посещал с переменным успехом: продукты не чувствуют и не радуются. А раз я могу то, чего не могут они, может, меня не вытащат и не съедят.
Я содрогнулся один раз, а затем еще несколько. Спасибо и на том, что не перевернули меня вверх дном. Выглянуть из контейнера я не мог, но металлический лязг бодро оповестил о том, что дверь автомобиля закрыли. Прощай, тюрьма. Не пиши мне и не звони. Мы расстаемся и, надеюсь, навсегда.
Прошло, должно быть, чуть больше четверти часа прежде, чем я осмелился приподнять крышку. Свет тонкими струями просачивался сквозь бреши в окнах задней двери машины, где тонированное покрытие успело облупиться. Высунув голову, я попытался всмотреться в окно. Кажется, там мелькали деревья или, может, телефонные столбы, но ограждение старой доброй тюрьмы уже давно пропало из вида. Никакой больше проволоки и монолитных стен. Никаких контрольных пунктов и прогулочных площадок. Это называется свобода, хотя и выглядит дерьмово, если смотреть через окна мусоровоза.

III

Первая остановка за всю дорогу. Контейнер подбросило еще раз, а затем знакомый звук оповестил об открытии двери. 
- Если ты и вправду там, - говорил кто-то, явно обращаясь ко мне, - то я понятия не имею, как тебя отсюда выгрузить. Но показываться мне ты не должен, иначе я не смогу дать правдивых показаний. 
После небольшой паузы голос, вероятно, принадлежащий мусорщику, продолжил:
- В общем, слушай внимательно. Сейчас я включу музыку в салоне и пойду отлить, а ты, если ты действительно там, выбирайся и беги.
Слышали, мистер Эйкли? Бегите. Вы же знаете, как это делать, да?

Спорить не стану, в тюрьме особой возможности побегать не было, но и думать, что на бег я уже не способен, наверное, не стоит. Слишком рано роешь мне могилу, мой разговорчивый друг.

Вы, кажется, снова все мои слова ошибочно истолковали. Я о вашей могиле и помыслить не мог. Сами подумайте, где я окажусь, когда вы умрете. Правильно, мистер Эйкли, нигде. Так что не нужно безосновательных претензий. Я вам бежать советую, а не умирать. Потому, что я теперь и сам не прочь пожить.

Как скажешь, приятель, как скажешь... Ты только так не спеши. Нам, кажется, еще музыку для побега обещали.

А вы попробуйте голову из этого контейнера высунуть наконец и вслушаться.

Кажется, с приоткрытием крышки на этот раз я переусердствовал, и та громко ударилась о соседний бак. Спасло меня только то, что водитель оказался верным своему обещанию и благоразумно отправился в лес под надрывистые напевы Джонни Кэша и его подружки. «Потому, что я собираюсь в Джексон. Прощай – это всё, что она написала».

Не думаю, что за это время мы успели бы добраться до Джексона, но очутиться там я бы не отказался. Чем дальше, тем лучше. Думается, там меня точно искать не станут. Да и если вдруг найдут, что скажут-то? Вы случайно не тот парень, которого взяли за покушение? Нет, - скажу я. Или, может, даже не так. Лучше скажу: «Здравствуйте, меня зовут Джонни Кэш». Они сразу замешкаются, а я за это время успею скрыться. Хотя, по правде, мне и сложно понять, за что им меня преследовать, если преступление совершить я так и не успел. Сами посмотрите, пострадавших нет. И в чем, спрашивается, проблема.

В адвокатах, мистер Эйкли. Она почти всегда в адвокатах. Вы, кстати, уже выбрались?

Как видишь. Теперь бы еще понять, куда бежать. Главное ведь – не заблудиться. Досадно, наверное, будет потеряться в этом чертовом лесу и прибежать обратно в тюрьму. Ладно ребята в Джексоне, но здешние-то наверняка знают, что я не Джонни Кэш. Стало быть, лучше мне с ними не связываться.

Потрескавшаяся асфальтированная дорога протягивалась в обе стороны, петляя и извиваясь подобно змее, готовой в любой момент нанести своей жертве сокрушительный удар. В нескольких ярдах от меня  сквозь трещину в асфальте проклевывалось деревце, угрожающее змее самой ужасной из расправ. Но это не сейчас – это потом, когда деревце превратиться в полноценный ясень или чем оно там должно стать. А пока никакой угрозы оно представлять не могло – скорее уж весь окружающий мир таил в себе угрозу для едва проклюнувшегося ростка. Быть может, так он и погибнет, посреди дороги. И винить в этом его никто не сможет, потому что сложно куда то бежать, когда твой корень изо всех сил цепляется за грунт. Эта условность, если хотите, в корне меняет ситуацию, так что, будучи счастливым обладателем пары ног, могу заметить, что счастлив сейчас, как никогда. Как показывает практика, возможность сорваться с места порой оказывается куда полезнее возможности питаться подземными соками.

Бросив мимолетный взгляд на автомобиль – последнее звено, связывающее меня с тюрьмой – я сворачиваю с дороги и направляюсь прочь. Не бегом, как советовал мне мусорщик, но размеренной походкой, по звуку неотличимой от шелеста листвы. Пока я иду, есть время подумать. А размышления во время прогулки на свежем воздухе, говорят, самые продуктивные. Если меня всё же сцапают и отвезут обратно, насладиться таким я еще долго не смогу. Так что…как там было у Уэйтса? Танцуй до мозолей. Я не в том смысле, что нужно обязательно причинять себе боль приятными вещами – просто из возможности лучше выжимать всё. Особенно, если народ против Томаса Эйкли, и народ победил. Хотя, знать бы еще, в чем, победил. Я, например, до сих пор понять не могу, что такого важного в победе над человеком, так и не совершившим преступление. Покушение на убийство. Ну, вы себя-то послушайте. Сами слышите, что говорите?
Это ведь не убийство даже. Ну, и если в слова вдумываться, покушаюсь я, получается, не на человека, а на убийство. Сами себя запутываете – вот и всё. А мне потом бегать по лесам.
На самом деле, будучи испуганным, идти куда сложнее, чем бежать. Страх заставляет двигаться тебя слишком быстро, лишает контроля и пытается перебрать управление на себя. А всё потому, что в таких ситуациях тело начинает верить в свою способность спасти драгоценный мозг, тогда как сам мозг, при всей его драгоценности, представляется объектом крайне бесполезным. Побег - инструмент трусов совсем не потому, что в один прекрасный день все трусливые представители человечества собрались в зале с высокими сводами и договорились использовать особый вид бега в качестве визитной карты. Будет крайне досадно, господа, если в самый страшный час мы не сумеем себе помочь. Поэтому мы должны уметь защищаться. И оружие следует выбрать такое, которое не сумеет отнять ни один противник. Нужно оружие, которое не придется таскать за собой. И в виду сложившихся обстоятельств мы со старейшинами приняли решение: как только чувствуешь страх, делай ноги. Глупо звучит, правда? Хотя не исключено, что правдивая история еще абсурднее этой. Но, как бы там ни было, из всей этой болтовни можно извлечь очень важный вывод: бег всегда выдает того, кого преследуют. И чем быстрее вы бежите, тем выше вероятность того, что за вами погоня. Хочешь остаться незамеченным? Иди. И, может, изредка оборачивайся назад.
Что касается меня, с задачей своей я справлялся не наилучшим образом, потому что оборачивался слишком часто. Казалось, я прошел уже много часов, но картина позади оставалось статичной. Это напоминало декорации, которые порой носят за актерами, чтобы те могли свободно перемещаться по сцене. На сцене никакой необходимости перемещаться взаправду нет - достаточно создать видимость. И это, не стану спорить, вполне приемлемый вариант для театра. А вот для побега из тюрьмы вариант совсем уж паршивый. При таком раскладе одинаковые деревья за спиной только нагоняют страху. Может, они давно окольцевали тебя, а ты бежишь, волоча это кольцо за собой. Быть может, даже бежишь по кругу, выбраться тебе не суждено потому, что так всё и задумывалось. На тебе хотели поставить эксперимент, Том. Вот, почему всё было так легко.
Лучше представьте что-то приятное, мистер Эйкли. Пока совсем разумом не тронулись.
Приятное? И что же по-твоему может представиться мне приятным в лесу полном деревьев, которые, зуб даю, кто-то очень хитрый усердно копировал и вставлял. Кто-то умышленно создал изотропный лес, и создал его для того, чтобы до усрачки напугать каждого, кто туда забредет. Полагаешь, легко в таких условиях думать о приятном?
Думаю, к вам слишком долго приходило осознание происходящего. Нормальный человек испугался бы еще в начале пути. К этому моменту ему полагалось бы устать бояться. Но это всё нормальный человек, а не вы, мистер Эйкли. Вы же совсем забыли бояться в начале, но вдруг вспомнили об этом теперь. И знаете, что в этом самое ужасное? То, что бояться уже поздно. Здесь, посреди леса, страх больше не может спасти вам жизнь. Он может только обеспечить вам смерть. Так как вы думаете? Хочется вам умереть здесь? Нет, думаю, не хочется. Да что там думаю? Я это точно знаю. И раз это так, последуйте, пожалуйста, моему совету и представьте что-что красивое. Привлекательную женщину... Как её там? Ли. Или огни мегаполиса. Уж я-то знаю, они вам нравятся.
Твоя взяла, дружище. Подумать только: маленькие свечи в больших свечах. Свет в окнах высоток, разрывающий в клочья ночной покров. Это когда-то очень воодушевляло... И знаешь, что было самым приятным? Если бежать по городу, он не остается статичным. Он не стоит безмолвным стражем за спиной, подобно деревьям. У города свои правила, и он не прочь дать тебе свободу, если ты того хочешь. Городу ни к чему бояться, что ты убежишь. Он прекрасно знает, что ты всё равно вернешься. Не из страха - из-за огней. Они рассеивают тьму вокруг тебя каждую ночь, и по этой причине ты их должник. Поэтому счастливого пути. Можешь даже оглянуться и заметить, как здания коллапсируют за твоей спиой. Медленно уменьшаются до тех самых пор, пока не сожмутся в точку и не сольются с горизонтом. Ни к чему бояться полосы, подпирающей небосклон.