ВАДИМ

ОТРЫВОК ИЗ НЕОКОНЧЕННОЙ ПОЭМЫ

1821—1822

Свод неба мраком обложился;

В волнах варяжских лунный луч,

Сверкая меж вечерних туч,

Столпом неровным отразился.

Качаясь, лебедь на волне

Заснул, и всё кругом почило;

Но вот по темной глубине

Стремится белое ветрило,

И блещет пена при луне;

Летит испуганная птица,

Услыша близкий шум весла.

Чей это парус? Чья десница

Его во мраке напрягла?



Их двое. На весло нагбенный,

Один, смиренный житель волн,

Гребет и к югу правит челн;

Другой, как волхвом пораженный,

Стоит недвижим; на брега

Глаза вперив, не молвит слова, —

И через челн его нога

Перешагнуть уже готова.

Плывут...

«Причаливай, старик!

К утесу правь» — и в волны вмиг

Прыгнул пловец нетерпеливый,

И берегов уже достиг.

Меж тем, рукой неторопливой,

Другой, ветрило опустив,

Свой челн к утесу пригоняет,

К подошвам двух союзных ив

Узлом надежным укрепляет

И входит медленной стопой

На берег дикий и крутой.

Кремень звучит, и пламя вскоре.

Далеко осветило море.

Суровый край! Громады скал

На берегу стоят угрюмом;

Об них мятежный бьется вал

И пена плещет; сосны с шумом

Качают старые главы

Над зыбкой пеленой пучины;

Кругом ни цвета, ни травы,

Песок да мох; скалы, стремнины

Везде хранят клеймо громов

И след потоков истощенных,

И тлеют кости — пир волков

В расселинах окровавленных.

К огню заботливый старик

Простер немеющие руки.

Приметы долголетной муки,

Согбенны кости, тощий лик,

На коем время углубляло

Свои последние следы,

Одежда, обувь — всё являло

В нем дикость, нужду и труды.

Но кто же тот? Блистает младость

В его лице; как вешний цвет,

Прекрасен он; но, мнится, радость

Его не знала с детских лет;

В глазах потупленных кручина;

На нем одежда славянина

И на бедре славянский меч.

Славян вот очи голубые,

Вот их и волосы златые,

Волнами падшие до плеч...

Косматым рубищем одетый,

Огнем живительным согретый,

Старик забылся крепким сном.

Но юноша, на перси руки

Задумчиво сложив крестом,

Сидит с нахмуренным челом.

Уста невнятны шепчут звуки.

Предмет великий, роковой

Немые чувства в нем объемлет,

Он в мыслях видит край иной,

Он тайному призыву внемлет...



Проходит ночь, огонь погас,

Остыл и пепел; вод пучина

Белеет; близок утра час;

Нисходит сон на славянина.



Видал он дальние страны,

По суше, по морю носился,

Во дни былые, дни войны

На западе, на юге бился,

Деля добычу и труды

С суровым племенем Одена,

И перед ним врагов ряды

Бежали, как морская пенђ

В час бури к черным берегам.

Внимал он радостным хвалам

И арфам скальдов исступленных,

В жилище сильных пировал

И очи дев иноплеменных

Красою чуждой привлекал.

Но сладкий сон не переносит

Теперь героя в край чужой,

В поля, где мчится бурный бой,

Где меч главы героев косит;

Не видит он знакомых скал

Кириаландии печальной,

Ни Альбиона, где искал

Кровавых сеч и славы дальной;

Ему не снится шум валов;

Он позабыл морские битвы,

И пламя яркое костров,

И трубный звук, и лай ловитвы.



Другие грезы и мечты

Волнуют сердце славянина:

Пред ним славянская дружина,

Он узнает ее щиты,

Он снова простирает руки

Товарищам минувших лет,

Забытым в долги дни разлуки,

Которых уж и в мире нетИ

Он видит Новгород великий,

Знакомый терем с давних пор;

Но тын оброс крапивой дикой,

Обвиты окна повиликой,

В траве заглох широкий двор.

Он быстро храмин опустелых

Проходит молчаливый ряд,

Всё мертво... нет гостей веселых,

Застольны чаши не гремят.

И вот высокая светлица...

В нем сердце бьется: «Здесь иль нет

Любовь очей, душа девица,

Цветет ли здесь мой милый цвет,

Найду ль ее?» — и с этим словом

Он входит... что же? страшный вид!

В постеле хладной, под покровом

Девица мертвая лежит.

В нем замер дух и взволновался.

Покров приподымает он,

Глядит: она! — и слабый стон

Сквозь тяжкий сон его раздался...

Она... она... ее черты;

На персях рану обнажает.



«Она погибла, — восклицает, —

Кто мог?..» — и слышит голос: «Ты...»



Меж тем привычные заботы

Средь усладительной дремоты

Тревожат душу старика:

Во сне он парус развивает,

Плывет по воле ветерка,

Его тихонько увлекает

К заливу светлая река,

И рыба вольная впадает

В тяжелый невод рыбака;

Всё тихо: море почивает,

Но туча виснет; дальный гром

Над звучной бездною грохочет,

И вот пучина под челном

Кипит, подъемлется, клокочет;

Напрасно к верным берегам

Несчастный возвратиться хочет,



Челнок трещит и — пополам!

Рыбак идет на дно морское,

И, пробудясь, трепещет он.

Глядит окрест: брега в покое,

На полусветлый небосклон

Восходит утро золотое...

С дерев, с утесистых вершин,

Навстречу радостной денницы,

Щебеча, полетели птицы,

И рассвело — но славянин

Еще на мшистом камне дремлет,

Пылает гневом гордый лик,

И сонный движется язык.

Со стоном камень он объемлет...

Тихонько юношу старик

Ногой толкает осторожной —

И улетает призрак ложный

С его главы — он восстает

И, видя солнечный восход,

Прощаясь, рыбаку седому

Со златом руку подает.

«Чу, — молвил, — к берегу родному

Попутный ветр тебя зовет,

Спеши — теперь тиха пучина,

Ступай, а я — мне путь иной».

Старик с веселою душой

Благословляет славянина:

«Да сохранят тебя Перун,

Родитель бури, царь полнощный,

И Световид, и Ладо мощный;

Будь здрав до гроба, долго юн,

Да встретит юная супруга

Тебя в веселье и слезах,

Да выпьешь мед из чаши друга,

А недруга низринешь в прах».

Потом со скал он к челну сходит

И влажный узел развязал.

Надулся парус, побежал —

Но старец долго глаз не сводит

С крутых прибрежистых вершин,

Венчанных темными лесами,

Куда уж быстрыми шагами

Сокрылся юный славянин.

Примечания

1. Сохранилась лишь первая песнь этой неоконченной поэмы. Писано в 1822 г. К тому же времени на тот же сюжет относится замысел трагедии, от которой до нас дошло только несколько начальных стихов.
   
   Начало трагедии
   Вадим
   Я ждал тебя, Рогдай; скажи, какую весть
   О нашей родине ты можешь мне принесть.
   Ты видел Новгород; ты слышал глас народа;
   Скажи, Рогдай, жива ль славянская свобода,
   Иль князя чуждого покорные рабы
   Решились оправдать гонения судьбы?
   Рогдай
   Вадим, надежда есть, народ нетерпеливый,
   Старинной вольности питомец горделивый.
   Досадуя, влачит позорный свой ярем;
   Как иноземный гость, неведомый никем,
   Являлся я в домах, на стогнах и на вече.
   Вражду к правительству я зрел на каждой встрече...
   Уныние везде, торговли глас утих,
   Умы встревожены, таится пламя в них.
   Младые граждане кипят и негодуют -
   Вадим, они тебя с надеждой именуют...
   Вадим
   Безумные! Давно ль они в глазах моих (Безумные! давно ль в восторге зрел я вас)
   Встречали торжеством властителей чужих (Когда свою судьбу варягам поручили)
   И вольные главы под иго преклоняли?
   Изгнанью моему давно ль рукоплескали?..
   Теперь зовут меня, - а завтра, может, вновь...
   Неверна их вражда! неверна их любовь!
   Но я не изменю -
   В основу замысла Пушкина положено легендарное предание о новгородце Вадиме, поднявшем восстание против Рюрика. В.Н. Татищев в Истории Российской под 869 г. писал: В сии времена славяне бежали от Рюрика из Новагорода в Киев, зане убил Вадима храброго, князя славянского, иже не хотеша яко рабы быти варягом. - Это предание послужило темой ряда произведений XVIII и начала XIX в., и образ вождя новгородцев Вадима, трактованный, с различных точек зрения, вошел в тогдашнюю литературу. Пушкин начал в 1821 г. писать о нем трагедию и бросил, написав немногим больше двадцати стихов - ночной разговор на могиле новгородского посадника Гостомысла тайно вернувшегося из изгнания Вадима со своим единомышленником Рогдаем. Судя по сохранившемуся началу плана поэмы, эта сцена должна была стать содержанием второй песни Вадима. В третьей песне должен был быть свадебный пир у Рюрика и неожиданное появление на нем Вадима. Дальнейшее содержание поэмы неизвестно. Пушкин напечатал большую часть написанной им первой песни поэмы без указания в заглавии (и в тексте), что герой ее - Вадим. Дошедшая до нас песнь поэмы отходит от плана: Пушкин отказался от эпизода с покушением рыбака на убийство Вадима
   
   К этом« замыслу относится несколько планов, в которых трудно разграничить относящиеся к поэме и относящиеся к трагедии. Приводим их все:
   


1



Вадим влюблен. Рогнеда, дочь Гостомысла, она невестка Громвала-славянина. Рюрика. Вадим и его шайка таятся близ могилы Гостомысла. Вадим был во дворце и в городе - и назначил свиданье Рогнеде.



Ты знаешь Громвала - зарежь его.



---



Рогнеда, раскаянье ее, воспоминанья, является Вадим. Рогнеда, Рюрик и Громвал, Рюрик и Громвал - презрение к народу самовластия. Громвал его защищает.



---



Вадим в Новгороде на вече. Вестник - толки - Рюрик! Рогнеда открывает заговор - бунт - бой - Вадим перед Рюриком.



Вадим и Громвал, свидание, друзья детства...




2



Вадим - в мрачную ночь сокрытый у могилы Гостомысла.



3



Предания



Славен оснует город Славянск. Вандал, сын его; Гардорик и Гунигар, завоеватели. Избор, Столпосвят и Владимир, женатый на Адвинде, сыновья его. Буривой, сын Владимира, отец Гостомысла.



---



Карамзин. Том 2, стр. 158. Путешествие Даниила в Иерусалим при царствовании Святополка (Мономах, половцы).



4




Вечер, русский берег - ладья - рыбак - Вадим - не спит - он утром засыпает - рыбак хочет его убить - Вадим видит во сне Новгород, набеги, Гостомысла - Рюрика и Рогнеду - вновь идет к Новгороду - (Нева)И



---



Могила Гостомысла, он находит там друга. I сцена трагедии. - Заговорщики собираются - клянутся умереть за свободу Новгорода. Тризна. Обряды. Вадим назначает свиданье Рогнеде.



---



Свадебный пир. Рюрик выдает свою дочь за Стемида - искусного полководца - гости садятся за столы, скатерти - невеста видит - Вадим в числе гостей.



Пьют здоровье Рюрика, братьев, жениха и невесты, варягов. Вадим не пьет - почему. Пьет здоровье верных граждан и новгородцев.



К этому же замыслу относятся отдельные стихотворные строки, писанные размером народной песни "Уж как пал туман седой на синее море".



В основу замысла Пушкина положено легендарное предание о новгородце Вадиме, поднявшем восстание против Рюрика. В.Н. Татищев в "Истории российской" (1768) под 869 г. писал: "В сии времена славяне бежалЃ от Рюрика из Новагорода в Киев, зане убил Вадима храброго, князя славянского, иже не хотеша яко рабы быти варягом". Образ Вадима, первого защитника русской политической свободы, был популярен в литературе начиная с конца XVIII века, особенно после трагедии Княжнина "Вадим Новгородский" (напечатана после смерти автора в 1793 г., а затем запрещена и отпечатанные экземпляры уничтожены). Среди деятелей тайных обществ в Кишиневе к этой теме обращался В. Ф. Раевский, оказывавший в эти годы несомненное влияние на Пушкина своими советами и беседами. Возможно, что тема "Вадима" подсказана Пушкину именно В. Раевским.



Отрывок из поэмы без ведома Пушкина был напечатан в альманахе В. Федорова "Памятник отечественных муз" на 1827 год. В этом отрывке даны стихи, начиная со стиха "Проходит ночь, огонь погас" и кончая стихоЁ "Кто мог?..- и слышит голос: Ты...". В "Московском вестнике", 1827, № XVII, Пушкин напечатал более обширное извлечение из поэмы - с начала до слов:



Щебеча, полетели птицы,

И рассвело...





с пропуском пяти стихов: "Уста невнятны шепчут звуки - Он тайному призыву внемлет" и 25 стихов: "Он видит Новгород великий - Кто мог?.. - и слышит голос: Ты". Полностью, по сохранившемуся списку, опубликовано в 1941 г.



Не совсем ясен замысел, нашедший выражение в третьем из приведенных планов. Находящаяся там фантастическая генеалогия Гостомысла основана на "Истории" Татищева, который заимствовал ее из Иоакимовской летописи (т. I, ч. I, стр. 32). Ссылка на Карамзина относится к позднейшим событиям, к 1123 г., т. е. ко княжению Владимира Мономаха. Путешествие игумена Даниила в Палестину относится к 1106 - 1107 годам.



2. «С суровым племенем Одена» — со скандинавами (варягами). Оден (французское произношение имени «Один») — верховный бог скандинавской мифологии.
   
3. Кириаландия — Корелия.
   
   
4. Альбион — название Англии у древних греков и римлян.
   
5. Перун, Световид и Ладо — боги условной славянской мифологии, составленной по разным источникам писателями XVIII века. Перун — верховный бог-громовержец. Световид — бог солнца, Ладо — бог любви.