Я не могла знать тех людей, о ком мой рассказ. По крупицам собирая сведения о них из доступных мне источников, я старалась не отступить от истины.
Не стоит искать в их судьбах печали — в них лишь жизнь, всего лишь жизнь. Биография нового, XX века лепила их собственные биографии, и сегодня они неотторжимы друг от друга.

Саломея Андроникова, Мелита Чолокашвипи, Мери Шервашидзе, Элисо Дадиани... Но прежде вспомним, что Грузия издавна была страной блистательных красавиц и муз. "Грузия — это одухотворенная Галатея, преображенная в женщину", — писал А.Дюма. Легенды, возможно, объясняют загадку особой женской красоты и характера в стране, с которой связано имя не только Прометея, но и Медеи. Талант грузинки — ее красота, а при ее добродетелях это равносильно счастью. На протяжении веков грузинская поэтическая традиция признавала музой руставелиевскую Тинатин — царицу Тамар, воплощение вечной женственности, непознаваемой природы Красоты. "Прекрасная Дама стала госпожой поэзии", — признавал В.Гаприндашвили в начале XX века.

"Нет ничего прелестнее здешних женщин, — писал в 1768 г. аббат Иосиф Делапорт. — Эту землю можно назвать обиталищем красоты... Трудно представить черты порядочнее, стан ровнее. Эти прекрасные грузинки, по-видимому, считаются для того только созданными, чтобы влюбляться и заряжать любовью других". Но кто перечтет всех красавиц-грузинок XIX века? В 1830 г. поэт Соломон Размадзе в далекой ссылке вспоминал 12 самых красивых женщин: Нину и Екатерину Чавчавадзе, Манану, Манко и Софью Орбелиани, Анну Орбелиани и ее дочерей, Елену и Манко, Вареньку Туманишвили, Меланию и Дарью Эристави (стихотворение "Пир Дианы").

Поэтов всегда влекло в Грузию, и кто знает, что больше: золотое руно или Медея, дипломатическая служба или "Роза Цинандали", пленившая северного барда не только красотой, но и постоянством чувства и твердостью характера?

По признанию Григола Робакидзе, красивая женщина оставалась "осколком легенды" и в Тифлисе XX века. Поэт называл город "фантастическим". Молодые художники и поэты нарушили покой городских улиц, а тифлисские подвалы они превратили в "парижские" кафе, где под звуки дудуки и шарманки велись горячие споры об искусстве. Тифлис 1910-20-х годов напоминал и Москву, и Петербург, и Париж, где салоны покровительницы литературы графини Дебро и писательницы мадам Рашильд привлекали молодых новаторов от кисти и пера, музыки и театра. Париж был покорен русским балетом, русской живописью, русской живописью и... русскими женщинами. Художник Робер Делоне положил начало этому увлечению, женившись на Соне Терк, второй парой стали Фернан и Надя Леже. Пикассо взял жену Ольгу Хохлову прямо из балетной труппы. Русские музы и их французские избранники...

Однако вернемся в Тифлис, где грузинские музы пленяли сердца тех, кого вихрь революции и гражданской войны занес на окраину Российской империи. Художник Савелий Сорин переносил профили грузинок на свои полотна "красивыми, очень красивыми линиями" (Г.Робакидзе, "Фалестра"). Прекрасные женщины — музы и поэтессы — царствовали и в "Цехе поэтов" Сергея Городецкого, и в "Фантастическом кабачке", и в "Ладье аргонавтов", и в "Павлиньем хвосте", и в "Братском утешении", и в других литературно-художественных подвалах Тифлиса. Здесь не только посвящали стихи и рисунки красавицам, а темой докладов поэтов всех направлений была не только заумная поэзия, "Лягушка и абсент", но и "улыбка Пьеретты".

Лейтмотивом творчества грузинских символистов была тема призрачной, недосягаемой любви, ирреальности мира. Поэзия "Голубых рогов" стала яркой зарей новой мифологии: Коломбиной была Нина Макашвили. Когда в 1917 г. всеми любимую и почитаемую Тамару Канчели унесла чахотка, в горе был весь Тифлис, и потрясенный Константин Бальмонт написал:

Для меня опустела Картвелия —
Мой светильник погас, догорев.
Для кого же принес Руставели я,
Облачив его в русский напев?
Прекрасная спутница жизни Александра Канчели была для Бальмонта одним из тех "душевных соприкосновений русского поэта, которое привлекло его внимание к поэме Руставели" (К.Зданевич. "Я вспоминаю...", рукопись, рукописно-мемуарный отдел Государственного музея искусств Грузии, далее — РМО ГМИГ).

Поэзия в Тифлисе была Notre Dame, а имя Беатриче перевешивало всю поэзию Данте... Магия имен Прекрасных Дам, нежных и капризных, чутких и тщеславных — разных... Некоторых трепетная и томящаяся душа приводила к печальной череде замужеств и разочарований.

Муза тифлисских футуристов, актриса Софья Мельникова писала другой музе, поэтессе Н.Васильевой-Гордеевой в Тбилиси: "Мировые катаклизмы сотрясали нашу землю, а мы (многие из нас) волновались перед премьерами в театре, спорили о "зауми" и посещали "Фантастический кабачок". Может быть, это и хорошо. Если бы не было всего этого, не было бы встреч, увлечений, любви, мы бы прошли этот этап без воспоминаний, и последующая жизнь была бы обедненной... Не знаю, придется ли побывать еще в тех местах Тифлиса, где бродили, иногда дружной группой (нет уже красивого Паоло и незаурядного Тициана, и других) вдвоем" (личный фонд Д.П.Гордеева, РМО ГМИГ).

Воистину так: музы Тифлиса, часто выдающиеся личности, были щедры, растрачивали себя не задумываясь, смеялись, плакали, любили и страдали. Они жили в сложнейшее время, но их и молодых бунтарей от искусства объединяла та полная достоинства, одержимая устремленность вперед, которая не дает пасть духом и пропасть в смуте времен. Их объединяла жажда впечатлений и странствий по дороге искусства и жизни. Стремительное течение ее не раз их разлучало, и увозили они с собой в изгнание шлейф воспоминаний. На фотографиях поздних лет они побеждены временем, увы! Но в стихах и письмах, в живописных образах они навеки прекрасны, загадочны, как и положено музам. Они и в старости воспринимали себя такими, какими были в юности. Ведь тогда они не помышляли о славе, она пришла к ним сама.

Дух той мятежной эпохи способствовал тому, что вольно или невольно музы испытывали потребность придать своей жизни новый смысл Они не считали любовь самодостаточным явлением и, переживая горечь ошибок и череду утрат, были отважными в своих пристрастиях к дерзким проявлениям нового искусства.

Странными были эти 10-20-е годы нашего столетия: новации, страсти в жизни и в искусстве — все бурлило и все оценивалось в превосходных степенях. Любовь была одной из тех категорий жизни, которую никто не отвергал: "Дай найти мне любовь средь исканий. Очаруй, увлекая, пьяня", — молил ниспровергатель Венеры Милосской Илья Зданевич. Константин Бальмонт неистово призывал, опьяненный красотой грузинки: "Любите, любите, любите, любите. Любите, любите — любовь!" Другой непреклонный футурист Василий Каменский бывал и лиричным:

Я звал ее кавказской ланью
И пел чаруйно ей стихи,
И где-то там — за синей гранью —
Костры дымили пастухи.
Иосиф Гришашвипи восклицал: "О ты, грузинка — мечта поэта, ты вся — движенье, огонь и взрыв!" Вспомним стихотворение Александра Крученых "Любовь тифлисского повара", посвященное Пиросмани и актрисе Маргарите, вспомним Галактиона и Тициана Табидзе, Паоло Яшвилм. Судьба сплела эти имена в один венок.

В 1982 г. лондонский "Таймс" и русские зарубежные газеты сообщили, что 8 мая в Лондоне на 94-м году жизни скончалась Саломея Николаевна Андроникова, "последняя из самых блистательных женщин, которым довелось быть современницами расцвета Серебряного века русской поэзии... Саломея Андроникова была одной из самых известных красавиц той эпохи. Она славилась умом, обаятельностью и остроумием. В числе ее друзей были знаменитые русские поэты и художники того времени".

Княжна Саломея Николаевна Андроникова (Андроникашвили) родилась в октябре 1888 г. в Тифлисе. Отец ее был городским головой в Баку (по словам родственницы Саломеи Тины Ломидзе, в 1902-1916 гг. он был городским головой в Батуми). Мать Саломеи приходилась внучатой племянницей поэту А.Плещееву. "Мать моя русская (Плещеева) была женщиной удивительной, вполне незаурядной, — вспоминала Саломея Николаевна в 1970 г. в одном из своих писем известному тбилисскому коллекционеру Папуне Церетели. — Воспитывались мы в русских традициях. Отца любили, любовались им, но он в нашем воспитании никакого участия не принимал. Я — старшая, выдалась меньше русской. И хотя физически — в отца, нравом и характером очень похожа на мать. Сестра Машенька (Маруся) гораздо более грузинка. Яссе, брат — половина на половину. Все мы трое были близки и дружны. Я, старшая, их пережила".

Отец Саломеи Иван (Нико) 3ахарьевич Андроникашвили (1862-1947), по матери Джордадзе, был агрономом и общественным деятелем. В 1887 г. он окончил Лесную академию в Москве, а затем в течение тринадцати лет работал главным экспертом Кавказского комитета по защите от филоксеры. С Лидией Николаевной Плещеевой Иван Андроникашвили познакомился в Петербурге. У Лидии Николаевны было трое детей от первого брака, которые погибли при трагических обстоятельствах. Она была старше Андроникашвили, но полюбила его так, что, бросив своего первого мужа, приехала с Иваном Захарьевичем в Тифлис. Прожили они вместе более тридцати лет и имели трех детей: Саломею, Мариам и Яссе.

По совету матери Саломея вместе с двоюродной сестрой Тинатин (в замужестве за С.Танеевым, братом фрейлины Вырубовой) уехала на учебу в Петербург. Позже к ней присоединились Маруся и Яссе. Впоследствии Маруся вышла замуж за экономиста Т.Шарашенидзе и работала в Тбилиси в Институте географии. Брат Саломеи красавец Яссе, юрист и руководитель молодежного театра в Москве, имел от первого брака с петербуржанкой Вахтер сына Константина. В революцию мать и сын эмигрировали. Константин стал известным переводчиком при президентах де Голле и Помпиду. Судьба Яссе оказалась трагичной. В 1934 г. Саломея прислала брату письмо с оказией через французского журналиста. Это стало причиной ареста и гибели Яссе.

В одну из своих служебных поездок князь Андроникашвили взял жену и восемнадцатилетнюю дочь Саломею в Петербург. Жили они на Мойке. Вскоре Саломея создала свой собственный литературный салон и вышла замуж за человека далеко не ее круга, крупного российского чаевладельца Павла Андреева. От него Саломея имела дочь Ирину, которую отец никогда не видел, поскольку жизнь родителей сложилась довольно странно. П.Андреев, человек непостоянный и сверх меры экзальтированный, влюблялся то в родную сестру первой жены, то в сестру второй — Марусю, то в их кузину Тинатин. Очаровав одну, назавтра мог объясниться в любви другой. В конце концов Саломея с помощью своего друга адвоката Луарсаба Андроникова (отца Ираклия Андроникова) разошлась с Андреевым. В Петербурге Саломея общалась и дружила с поэтами и художниками, которых часто вспоминала в жизни: Ахматовой, Мандельштамом, Радловым. Анна Ахматова подарила ей сборник "Четки" с надписью "В надежде на дружбу", а также сборник "Белая стая" со словами любви и дружбы.

Осип Мандельштам обессмертил Саломею в стихотворении "Соломинка" из сборника "Tristia", а в не вошедшем в книгу "Мадригале" того же 1916 г. писал:

Дочь Андроника Комнена,
Византийской славы дочь!
Грузия предстала в поэзии Мандельштама в облике петербургской красавицы Саломеи Андрониковой и ее двоюродной сестры ("Я Тинатину смуглую жалею...").

Летом 1917 г. друг Саломеи поэт Сергей Рафалович увез ее с дочкой в Крым, где Василий Шухаев написал известный портрет. Влюбленный в Саломею петербургский адвокат Александр Гальперн писал ей, умоляя не возвращаться в голодный революционный Петербург (где вскоре сам был арестован большевиками). В сентябре 1917 г. Саломея с дочерью, горничной и бонной выехала в Баку, а затем в Тифлис. Здесь она встретила человека, который уговорил ее "прокатиться с ним вместе в Париж, как говорится, за шляпкой".

"Время было непонятное, какое-то бешеное, — вспоминала впоследствии Саломея. — Я была раздерганная, ничего не могла объяснить вокруг, как всякая обыкновенная аристократка не хотела ни о чем глубоко задумываться и покатила". В этом письме 1978 г. Саломея не уточняет имени своего "похитителя", но теперь нам достоверно известно, что это был Зиновий Алексеевич Пешков (1884-1966). Человек исключительной судьбы (о нем см: М.Пархомовский. "Сын России, генерал Франции. М., 1989), он заслуживает внимания в данном контексте. Посол Франции, бригадный генерал, соратник де Голля, обладатель пятидесяти наград, в том числе Большого креста Почетного легиона и ордена войны 1914 года, друг Андре Мальро, артист и писатель, Зиновий Пешков был родным братом Якова Свердлова и приемным сыном Максима Горького. Зиновий был популярен в литературно-художественных кругах, встречался с Буниным, Шаляпиным, Сориным, Шухаевым, Эльзой Триоле и Луи Арагоном, который назвал его жизнь "одной из самых странных биографий этого бессмысленного мира".

В 1920 г., ко времени первой встречи с Саломеей в Баку, в доме ее ближайшей подруги Ашхен (Ашени) Манучаровны Меликовой, Зиновий Пешков был членом группы французского представительства при меньшевистском правительстве Грузии. Кстати, именно Пешков помог С.Судейкину и С.Сорину эмигрировать через Батуми за границу.

Впоследствии Саломея рассказывала своему другу Никите Толстому: "Зиновий имел у меня успех. И в один прекрасный день он мне говорит: "Слушайте, нас отзывают. Мы завтра должны уехать в Париж. Спешно. Поедемте со мной?" — "Завтра? Едем". Я уехала без паспорта, без всего, как была, с маленьким чемоданом. Меня везли французы из Батуми на канонерке". Саломея и Зиновий вскоре разошлись, но дружба их длилась долгие годы.

Так княжна, литературная дама, любимица и душа общества, оказалась в эмиграции, вдали от родины, где оставались ее родители и сестра Маруся. Для нее, считавшей себя удачливой и сильной, самой большой трагедией была утрата отечества.

В 1925 г. Саломея Андроникова стала женой давно влюбленного в нее адвоката Александра Гальперна, однако супруги жили раздельно, и до 1940 г. она оставалась в Париже, где имела квартиру на улице Колизе, и работала в журнале мод Вожеля. В 1940 г. Саломея с внуком переехала в Америку, куда ее вызвал А.Гальперн, работавший при английском посольстве. Дочь Ирина, коммунистка и участница Сопротивления, и ее русский муж, служивший во французской армии, находились во Франции в нацистском плену.

В парижский период Андроникова дружила с супругами Шухаевыми. Несколько писем Саломеи к Вере Шухаевой хранятся в личном фонде Василия Шухаева в Музее искусств Грузии. В них Саломея вспоминает молодость, друзей, расказывает о своей лондонской жизни: "Я, душенька, стара, как попова собака, но работаю, как вол, хоть глуха, "слепа" (т.е. оба глаза оперировали и хожу плохо, но бегаю)". Вера Шухаева считала Саломею ближайшим другом их семьи в парижский период и называла ее "одной из самых знаменитых дам Петербурга". Ее портреты писали А.Яковлев, К.Петров-Водкин, З.Серебрякова, С.Чехонин, К.Сомов, Б.Григорьев, С.Сорин и В.Шухаев. Последний писал Саломею в Париже в 1924-1925 гг. Портрет этот хранится в Государственной Третьяковской галерее, а репродукция была помещена в каталоге персональной выставки художника в Москве (1977). Когда Вера Шухаева послала подруге этот каталог с репродукцией портрета, реакция Саломеи была своеобразной: "Совершенно не помню, когда и где писал меня Василий. Кстати, у меня какое-то ослиное лицо, но не потому он (портрет, я) мне не нравится". Андроникова, не терпевшая в жизни фальши, не считала себя красавицей, хотя, по ее же словам, "ничего была, успех имела". Она не "узнавала" себя и в поэтических посвящениях ей, в которых, как она полагала, все вокруг да около ощущений поэтов. Стихотворение Мандельштама "Соломинка" для нее оставапось "божественной музыкой", а разговоры о любви поэта к ней называла сильно преувеличенными.

Известен портрет Саломеи, выполненный Сергеем Чехониным в 1916 году. Автор назвал его "портретом женщины-авиатора", вероятно, в шутку, имея в виду полет Саломеи на аэроплане со знакомым летчиком. В 1921 г. ее писал Борис Григорьев. Он изобразил ее в широкополой шляпе, в изящных стильных туфельках, подчеркнул ее красивые длинные ноги и серьезный проницательный взгляд миндалевидных глаз, воспетых Ахматовой: "Дарьяльских глаз струился нежный свет..."

Прекрасный портрет молодой Саломеи создал Петров-Водкин (Андроникова подарила его Третьяковской галерее в 1970 г.) Портрет работы Зинаиды Серебряковой хранится в Государственном музее искусств Грузии. В письме от 26 декабря 1978 г. Папуне Церетели, по инициативе которого они, кстати, и переписывались (причину их эпистолярного знакомства укажем ниже), С.Андроникова писала: "Я прожила полных 90 лет, и, следовательно, надо готовиться к смерти... Завещание очень простое: ВСЕ, что у меня есть, что мне принадлежит, оставляю своей дочери. Уточнено в завещании, что мой портрет Серебряковой завещаю Грузии". Это решение Саломея приняла по просьбе и совету П.Церетели. Девятого ноября 1982 г. известному коллекционеру Никите Лобанову-Ростовскому (хорошо знавшему С.Андроникову) удалось передать портрет через московское постпредство Грузии Государственному музею искусств Грузии.

Как нам недавно стало известно, в парижском собрании Николая Васильевича Вырубова (воспитанника Андрониковой) хранится групповой портрет Саломеи, ее дочери Ирины, Веры и Василия Шухаева, принадлежащий кисти последнего. В собрании Н.Вырубова также находится портрет Саломеи Андрониковой работы Александра Яковлева. Эти две картины неизвестны широкому кругу зрителей

Когда-то С.Андроникова призналась, что "совершила глупость, оставила родину в трудный момент". Однако эта умная и гордая красавица, грузинская княжна до последних дней своих думала о России, о Грузии. "К моему стыду, знаю так мало о своей родине", — признавалась Саломея П.Церетели. А Вере Шухаевой она писала в январе 1978 г.:

"Только что кончила книгу о Мингрелии "Екатерина Чавчавадзе". Мне было очень интересно, так как я так мало знаю о своей стране... Потомки Чавчавадзе были мне близкие люди. Очень близкая подруга моей счастливой юности Аннета Чавчавадзе, дочь знаменитого Како Чавчавадзе. Она умерла скоропостижно в Париже, куда я ее выписала. А вышла она замуж по моем отъезде из Тифлиса за Алешу Опочинина, моего поклонника". В письмах Саломеи чувствуется живой интерес к Грузии. Она, к примеру, сообщала, что видела фильм "Пиросмани", вспоминала художника Ладо Гудиашвили, которого знала по Парижу, Тициана Табидзе, Паоло Яшвили, писавших ей в альбом (он сгорел во время войны, когда в лондонский дом Саломеи попала бомба). В 40-х годах Андроникова издала кулинарную книгу, где в числе прочих дала рецепты двух традиционных грузинских блюд. Эта утонченная аристократка и сама прекрасно готовила, как-то пошутила: "Всю жизнь думала, что я муза, а оказалось — кухарка".

С.Андроникова часто вспоминала в письмах своего земляка, поклонника и друга Илью Зданевича: "С Ильей я дружила до самой его смерти. По существу, он мне был самый старый товарищ с 1908 года. Он только что окончил гимназию и в конце года уже надел студенческую тужурку. Приехав в Петербург к сентябрю, он стал у меня бывать и даже влюбился... Второй раз влюбился уже в Париже. Как настоящий романтик (да, он был романтик и добр, красный каблучок, невзирая на свой футуризм). Он являлся лично и писал одновременно письма, которые подсовывал под дверь... Он делал (именно делал, сам и всё) замечательные книги (издавать начал еще в Тифлисе 41*). Считался знатоком первым во Франции по искусству книги... Его экспромт обо мне:

На улице парижской
Колизея
Жила годов пятнадцать
Саломея,
Порядок домовой 4 дважды,
Прохожий, снимите шляпу
Каждый".
Саломея дружила с Ильей Зданевичем всю жизнь, а познакомились они в Батуми. Юноша, почти мальчик, Илья влюбился в Саломею с самыми серьезными намерениями. Отношения их были сложными, о чем свидетельствуют и письма Ильи к Андрониковой, датируемые 1913 годом. Вот некоторые отрывки из писем: "Я рад Вашему улыбающемуся письму", "примите уверения, что я увлечен Вами", "Меня влечет Ваша твердая самоуверенность, подлинная, а не внешняя только, и Ваша внимательность к людям. Ваше мальчишество... Вам очень идет. Вы не слишком убежденная последовательница женственности и лени, чтобы быть бездеятельной и спокойной", "...меня влечет к Вам некоторый авантюризм Вашей натуры. Вы, конечно, искательница приключений, а потому родственны мне". Избранницу сердца Илья посвящал во все новости своей творческой жизни, своей музе он обещал устроить "всёческий" весенний бал, где хозяйкой должна была быть Саломея Андроникова.

Взаимная любовь, однако, не состоялась и перешла в дружбу на всю жизнь. Где бы ни находилась Саломея, ее всюду настигали письма Ильи, который и сына своего Шалву послал на учебу в Лондон под присмотр своей верной подруги.

Парижская жизнь С.Андрониковой была освящена дружбой с Мариной Цветаевой. Саломея морально и материально поддерживала Цветаеву, ссужая ее деньгами и распространяя билеты на ее поэтические вечера. И для Цветаевой Саломея стала музой, будившей ее воображение: "Очень Вас люблю... Вы мне бесконечно нравитесь" (из письма от 22 марта 1931). И четырьмя годами раньше Цветаева пророчила Саломее: "Вас всегда будут любить слабые, по естественному закону тяготения сильных к слабым и слабых — к сильным".

Уже в преклонном возрасте, но все такая же бодрая, обаятельная, не утратившая удивительной жизнерадостности, с тонким чувством юмора, несмотря на череду утрат и "вульгарное время", Саломея оставалась легендой. В 1978 г. к своему 90-летию она получила поздравления из России, Грузии, Америки, Аргентины, Австралии, Франции, Швейцарии. Отпраздновала свой юбилей в узком домашнем кругу, считала, что выглядит на 70 лет и собиралась жить до ста: "Хотела бы жить вечно, но это заказано натурой" (из письма Папуне Церетели).

В памяти многих Саломея остается музой ХХ века. Поместим и мы ее в нашем сердце и рядом с ней ее подругу Мелиту (Меланию) Тадиевну Чолокашвили (1895-1985), музу Паоло Яшвили, Тициана Табидзе (это ей он посвятил восторженное: "...богиня Мелита... Мадонна... Венок Кахетии...") и Ильи Зданевича. В семье, помимо Мелиты, было еще четыре сестры (Нина, рано умершая, Дареджан или Даруся, Елена, Анна) и брат Николай. Жили в большом родовом доме в селе Карабулахи. Родовое имение Карабулахи было пожаловано царем Кули-Ханом князьям Чолокашвили в XVII в. Чудом уцелели, правда, разоренные в 20-е гг., дом и домашняя церковь Св. Георгия. Владельцы Карабулахи — дедушка Мелиты Николоз, которому Платон Иоселиани посвятил свою книгу "Род князей Чолокаевых", отец Мелиты Тадеоз и мать-красавица Мариам Джорджадзе пользовались большим уважением в Кахетии.

Дети выросли на рассказах родителей о доблестном роде Чолокашвили. В семье увлекались музыкой, поэзией, танцами Сама Мелита знала языки (правда, грузинский она выучила уже в Париже), прекрасно играла на фортепьяно.

В тифлисской квартире Мелита держала литературный салон, устраивала вечера. Она была участницей поэтических встреч в "Фантастическом кабачке" и "Павлиньем хвосте", слушала Паоло Яшвили, декламировавшего "Тринадцать лет" Бальмонта и "Незнакомку" Блока. Мелита хорошо знала И.Гришашвипи, Г.Робакидзе, голубороговцев. Она присутствовала на свадьбе Паоло Яшвили и спустя годы вспоминала, как поэт пил вино из башмачка своей жены А на одном из вечеров у Лизы Орбелиани, известной своим переводом лермонтовского "Демона" на французский язык, Мелита познакомилась с Сергеем Рахманиновым.

Мелита Чолокашвили бывала желанной гостьей в домашнем салоне своей подруги Тамары и ее мужа Александра Канчели. Здесь часто устраивались импровизированные вечера: пел Вано Сараджишвили, Бальмонт читал свои переводы Руставели и посвящения Тамаре Канчели:

Мы встретились с тобой на радостной тропе,
Но был уж поздний час,
И были пламенны, но богомольно строги
Изгибы губ твоих и зовы черных глаз.
Первый муж Мелиты Константин Данилович Зеленский (1876-1949), дворянин, выходец с Украины, занимался адвокатурой в Петербурге. Он был поэтом и писателем, не чуждался и издательской деятельности. Кстати, в 1921 г. от К.Зеленского в только что созданную Дмитрием Шеварднадзе Национальную галерею Грузии (ныне Государственный музей искусств Грузии) поступили картины Франческа Брино "Голова Мадонны" и "Голова Христа" XVI в., а также "Портрет девушки" неизвестного мастера голландской школы.

Мелита вышла замуж за Зеленского в 1913 году. Пышную свадьбу сыграли в Карабулахи, а в свадебное путешествие молодожены отправились в Италию. Однако вскоре Мелиту постигло разочарование: жизненные интересы супругов оказались разными. В 1916 г. Мелита родила дочь Лилю, а в 1922 г. вместе с ней и сестрой Дарусей эмигрировала в Париж. По этому поводу в письме Игоря Терентьева Илье Зданевичу от 9 октября 1922 г. читаем: "Мелита Зеленская, должно быть, еще в Константинополе, а Константин Данилович вызывает ее в Тифлис — послал деньги и пароходный билет. Я думаю, что она не вернется".

Многим тифлисским друзьям и поклонникам Мелита запомнилась по портрету Савелия Сорина. Художник приехал в Тифлис из Крыма в 1918 г. и, пробыв здесь неполных два года, принял живое участие в художественной жизни города. Он экспонировался на выставке "Малый круг" двумя крымскими этюдами и пятью портретами, был вхож в городские художественные круги. В Тифлисе Сорина привлекла красота и восточная грация грузинских княжон. Он не писал заказных портретов, а работал по вдохновению. И хотя молодые деятели левого искусства именовали Сорина "салонным" художником, но его работы повлияли на творческую манеру некоторых из них, например, Зигмунда Валишевского.

В 1978 г. Мелита вспоминала о сеансах позирования С.Сорину. Писал он медленно — 32 сеанса, молча и мрачно смотрел на нее, требуя, чтобы она позировала как профессиональная натурщица. Для Мелиты же было утомительно стоять неподвижно, с одним и тем же выражением лица, и смотреть на художника, который "не был красавцем".

— Сорин, я устала.

— Да, но выражение, но выражение — вы думаете, что вы красивы. На вас противно смотреть. Вы — не Мери Шервашидзе-Эристова. Вы хороши только в динамике.

— Сорин, мне надоело. К черту ваш портрет. Я ухожу.

Сорин, бывший в приятельских отношениях с К.Зеленским, прибегал к ним домой: "Только некультурная женщина может так поступать Теперь, когда портрет почти закончен и осталось два сеанса. Уйти и испортить вещь художнику". Милейший светский человек в жизни, в творчестве Сорин был требовательным и бескомпромиссным. Портрет Мелиты художник сумел докончить в Париже лишь в 1927 году. И, по-видимому, портрет Чолокашвили был последним по счету в его портретном цикле тифлисского периода.

В Тифлисе Мелиту рисовал и молодой Зигмунд (Зига) Валишевский, впоследствии выдающийся польский живописец. Графический портрет хранится в фондах Музея искусств Грузии. Вот как описывала его Рене Шмерлинг:

"Зрелое блестящее мастерство отличает портрет Мелиты Чолокашвипи, исполненный также цветными карандашами. Изящество позы красивой женщины, ее выразительное, скульптурное лицо, выхоленная рука, придерживающая на груди полосатый шарф, изображены художником изысканно и элегантно. Портрет М.Чолокашвили мог бы быть сравнен в этом отношении с некоторыми портретами Сорина... если бы не присущие Валишевскому проникновенная зоркая наблюдательность, искание в каждом отдельном случае новых, отвечающих характеру модели средств".

До ее отъезда в Париж Мелиту писал еще один художник — Василий Джорджадзе (дальний роственник по материнской линии). В настоящее время он хранится в Тбилиси у племянницы Мелиты Нины Чолокашвипи-Беридзе. Этот портрет оставляет впечатление незавершенности. Композиция его традиционна: это погрудное изображение модели анфас, на нейтральном фоне, оживленном лишь скупо нарисованными цветами. Мелита в красном платье, с гладко убранными, волосами, одухотворенная, загадочная.

Уезжая из Тифлиса, Сорин увез портреты тифлисских красавиц. В 1929 г. в Париже он издал альбом своих работ, в котором были помещены и эти портреты. В 1974 г. вдова художника Анна Сорина-Шервашидзе привезла в дар Музею искусств Грузии "Портрет Эписо Дадиани" и "Портрет Мелиты Чолокашвили". Таким образом, осуществилось предсмертное желание С. Сорина, чтобы картины, когда-то созданные им в Тифлисе, о котором он хранил самые добрые воспоминания, вернулись грузинскому народу.

Мелита Чолокашвили стала первой индивидуальной туристкой, посетившей Тбилиси в 1958 году. Она встретилась с чудом уцелевшими от репрессий родственниками и друзьями, посетила знакомые с детства места Ей было 64 года, но на нее, скромно одетую, оглядывался весь проспект Руставели. Встреча с родиной оказалась и радостной, и печальной. Единственная встреча.

В конце 1910-х в Тифлисе блистала красотой другая муза — Элисо Дадиани (1903-1944). Елизавета и ее сестры Эло, Ирина, Саломе, Эка и Русудан родились в семье инженера Иосифа Дадиани и Тамары Тарханишвили (Тархан-Моурави). Дед Элисо по материнской линии Гиго Тархан-Моурави был женат на Елене Эристави. Одна из их дочерей, Анастасия, была замужем за графом Апраксиным, другая, Тамара, — мать Элисо. Иосиф Дадиани одно время управлял нефтяными промыслами в Баку (где и родилась Элисо). Затем семья переехала в Тифлис. Их дом славился гостеприимством. Здесь собирались представители грузинской интеллигенции, русские художники: С.Сорин, С.Судейкин, И.Шарлемань.

Элисо говорила на нескольких европейских языках, была образованна и начитанна. Известен портрет Элисо работы Сорина Художник создал романтический образ Элисо: девушка облачена в почти античное одеяние с живописно ниспадающими складками, в руке держит раскрытую книгу. Образ модели излучает такую женственность в сочетании с решительностью характера, что невольно вспоминаешь: "чистейшей прелести чистейший образец".

В 1922 г. семья Дадиани вынуждена была эмигрировать. В Париже Элисо познакомилась с английским дипломатом Арнольдом Зарбом и вскоре вышла за него замуж. А сестра Элисо Ирина связала свою жизнь с Дмитрием Амилахвари, героем Франции, погибшим в 1942 г. в Африке. Часть, в которой он служил, пригласила его вдову с двумя детьми на празднество по случаю освобождения Франции от нацистской оккупации. По дороге на праздник Ирина Амилахвари-Дадиани и Элисо попали в автомобильную катастрофу и обе погибли.

Вспоминая Элисо Дадиани и Мелиту Чолокашвили, Саломея Андроникова признавала: "Их "знаменитость" исключительно в их красоте. Обе были действительно красавицы. Они не одни были в той эпохе, но их выделил и обессмертил Сорин".

К сожалению, вне поля нашего зрения остается местонахождение портрета другой тифлисской красавицы, написанного Сориным в 1919 г. в Грузии. В свое время вдова художника и его обещала преподнести в дар музею искусств Грузии, но обещание это, несмотря на неоднократные напоминания П.Церетели, так и осталось невыполненным. При жизни Анны Степановны Сориной портрет оставался ее собственностью, висел в ее доме в Монте-Карло. По словам очевидцев, вдова выдавала его за фамильный портрет, так как после смерти Сорина она вышла замуж за Мишеля Шервашидзе, а сама была приемной дочерью А.Шервашидзе. На картине, о которой идет речь, изображена Мери Шервашидзе, фрейлина при дворе последнего российского императора. Это о ней Николай II однажды сказал: "Грешно быть такой красивой".

Мери Прокофьевна Шервашидзе (1891?-1983) была женой князя Георгия Николаевича Эристави, бывшего флигель-адъютанта при российском царском дворе. Ей Галактион Табидзе посвятил знаменитые строчки:

Венчалась Мери в ночь дождей,
И в ночь дождей я проклял Мери.
Не мог я отворить дверей,
Восставших между мной и ей,
И я поцеловал те двери.
Как хотелось верить в эту красивую легенду о безответной любви поэта к красавице Мери! Увы, они никогда не были знакомы. "Галактиона Табидзе я лично не знала, венчалась я в Кутаиси 20 сентября 1918 г., к вечеру, но было еще светло, и погода была хорошая", — писала Мери Папуне Церетели в 1974 году. Ее родственница, ныне здравствующая Бабо Дадиани рассказала, что вместе со своими родителями она присутствовала на венчании Мери и даже была посаженной матерью и что в церкви случайно оказались Паоло Яшвили и Колау Надирадзе. Б.Дадиани вспоминала, как Мери была в свою очередь посаженной матерью на ее бракосочетании в 1921 году. В том же году их семьи эмигрировали через Батуми за границу. Бабо Дадиани полагает, что из всех тифлисских красавиц Мери выделялась особо: "Какой была Мери? Сейчас этого не поймут!"

У Бабо Дадиани сохранились фотографии Мери Шервашидзе разных пет: вот она в 1913 г. во фрейлинском платье, вот в изящной широкополой шляпе, а вот и в 1968 г. на одной из парижских улиц — по-прежнему элегантная и очаровательная. Сохранилась еще одна уникальная фотография, запечатлевшая сеанс позирования Мери художнику С.Сорину в имени князей Эристави летом 1919-го. Портрет Шервашидзе репродуцировался в журнале "Жар-птица" (1919, N1), театрально-художественная хроника газеты "Понедельник" сообщала о том, что "в художественных кругах много толков вызвал интересный портрет известной красавицы Мери Шервашидзе". В знак благодарности Сорин подарил Мери один из своих крымских пейзажей, экспонировавшихся на выставке "Малый круг" в Тифлисе.

"Муза — музе" — так надписала фотографию со своего портрета работы Сергея Судейкина его жена, известная красавица Вера де Боссе-Судейкина (впоследствии супруга Стравинского). Без ложной скромности посвящение было обращено к Нине Макашвили. К той, которая слыла музой Тициана Табидзе и его друзей-поэтов. Тоненькая, трепетная, влюбленная в поэзию, искренняя и самоотверженная, Нина была всеобщей любимицей. "Вот она, наша Коломбина!" — восклицал Паоло Яшвили. С.Судейкин, расписывая стены известного кафе "Химериони", поместил в одной из композиций свою жену в белых одеяниях Мадонны, а Нину Макашвили — в образе Коломбины. Рядом с ними художник изобразил П.Яшвили в образе поэта в испанском плаще и шляпе и с голубым рогом и Тициана Табидзе — Пьеро. Спустя годы Тициан Табидзе, отдавая дань взаимности своему "северному брату" Судейкину, называл его жену "музой": "Красота ее заставляла останавливаться каждого прохожего в Тбилиси... Вера Артуровна посвящала Судейкину всю свою жизнь. Но такое самопожертвование имело и имеет свое оправдание. Его картины — вариация одного и того же лица, похожего на современную Мадонну".

Были, были в Тифлисе Прекрасные Дамы. Вопреки войне, революции, наперекор страху перед будущим, эти юные красавицы имели веселый досуг, располагали к себе поэтов умением слушать и вдохновлять, а главное, сохраняли дар быть женщиной — всегда, везде. В одержимо-романтическом стиле их жизни как в капле воды отразился бег мятежной, жестокой эпохи, завертевшей их, молодых и талантливых, в бешеном круговороте расставаний и эмиграции. Однако им, музам и их поклонникам, юным и страстным и в дружбе, и в творчестве, пора была жить, творить и любить. Они до дна испили свою молодость и оставили заметный след в биографии уходящего века.

"Русская мысль", Париж