он говорит: ухожу навсегда, ухожу в никуда, мне странно тебя любить.
он говорит, что я дикая, тикаю в сердце взрывчаткой, и боязно с этим жить.
всё бы со мной хорошо и красиво, и ладно, да только оно не так, как у всех,
хочет он то, что понятно, разгадано: слёзы, где грустно, а там, где весело - смех.
много покорных, податливых женщин, ракушек открытых. а я, другая, одна.
им бы - тепло у камина, спящий мужчина, детская люлька. а мне бы - моя война.
мне бы с одной полосы на другую, по разным по странам бежать, не дыша, в костёр.
он же меня сторонится, как старый мулла - танцовщицы, вошедшей в его шатёр.
всё потому, что я знаю его, как себя. и я вижу его насквозь.
как ни метался бы, штопая сердце, он никогда не забудет меня всерьёз,
то, что безмерно любим, часто бросаем из страха нечаянно потерять.
после, прозрев, будто нищие просим любви у чужих, но не в силах её принять.
он приходит домой, набирает воды в белоснежную тесную ванну
у него есть нарыв где-то там, глубоко, ловко спрятался в створках сердца
и нарыв не найти, не достать, не унять, даже если мертвецки пьян он
так болит и болит, и не может пройти. от любви никуда не деться
а она – ни мертва, ни жива, всё сама, всё пытается быть сильной
положу, говорит, это чувство в ладонь, задушу, говорит, чувство
и сжимает кулак, но любовь в кулаке золотистой становится пылью
и врастает по-новой туда, где росла, и туда, где ещё пусто
настоящее чувство не спутать ни с чём, и оно никогда не оставит
станет хищницей-птицей толкаться в груди, зазывая в далёкую вечность
не отпустит тебя, будь ты сильный и злой, и поднимет со дна, будь ты слабый
рассмешит до горючей слезы, если грустный, и высечет, если беспечный