19 января 1943 года в бою под селом Трембачёво Луганской области погиб Михаил Кульчицкий - командир минометного взвода, младший лейтенант.
 23-летний студент Литературного института на войну ушел добровольцем, отказавшись от должности фронтового поэта, хотя мог и вовсе остаться: старшекурсникам давали отсрочку, чтобы доучиться, но об этом никто в те дни не думал. Студенты Левитанский и Гудзенко, едва сдав последний экзамен, сразу ушли добровольцами на фронт и новый 1942-год уже встречали под Волоколамском, защищая Москву: Семен первым номером в пулеметном расчете, Юрий - вторым.

Три выпуска Литинститута погибло в первые годы войны: Павел Коган, Всеволод Багрицкий, Михаил Кульчицкий, Николай Отрада, Борис Смоленский, Илья Лапшин, Николай Майоров...
Их имена высечены на мемориальной доске в Центральном доме литераторов, о многих я уже не раз писал в своем блоге, публиковал стихи и воспоминания друзей.
 

А я все слышу, слышу, слышу,
Их голоса припоминая.
Я говорю про Павла, Мишу,
Илью, Бориса, Николая.

Это строки Давида Самойлова, учившегося в Литинституте вместе с этими ребятами. По его воспоминаниям Миша был самым талантливым среди них:
«...Писали мы тогда неважно. Лучше других - Кульчицкий, Майоров. Но верили друг в друга. Чувствовали - поднимается поколение. И насколько легче было бы идти сейчас, если бы все погибшие остались живы. Может быть, поэзия выглядела бы совсем иначе...» 

«Мы тогда еще верили государству и трагедию понимали как трагедию долга. Кульчицкий и в стихе многое открыл из того, что потом сделали Евтушенко и Вознесенский. По форме - он первый поэт новой школы, сделавшей органической интонацией эксперимент 20-х годов».

«Разговаривали до хрипоты, читали стихи до одурения. Засиживались далеко за полночь. Помню, как-то у меня часа в два ночи кончились папиросы. Пошли по ночному городу километров за пять, в ночной магазин на Маяковской. Вернулись. Доспоривали в клубах табачного дыма.
Иногда просиживали в баре № 4 на площади Пушкина, именуемом у нас «Бар имени товарища Четвертого». Пили пиво с соленой соломкой. Там проводили вечера многие литинститутцы. А если денег было совсем мало, шли в столовую за углом, на Тверском бульваре. Там подавали дешевое пиво в кувшинах и играли слепые на баяне и двух скрипках».

«Среди нас не было и не могло быть доносчика»

С началом войны Кульчицкий перестал писать, но за три недели до смерти появилось это единственное его фронтовое стихотворение, которое позже Владимир Высоцкий включит в знаменитый поэтический цикл «Мой Гамлет»:

Мечтатель, фантазёр, лентяй-завистник!
Что? Пули в каску безопасней ка́пель?
И всадники проносятся со свистом
вертящихся пропеллерами сабель.

Я раньше думал: «лейтенант»
звучит «Налейте нам!»
И, зная топографию,
он топает по гравию.

Война — совсем не фейерверк,
а просто — трудная работа,
когда, черна от пота, вверх
скользит по пахоте пехота.

Марш!
И глина в чавкающем топоте
до мозга костей промерзших ног
наворачивается на чоботы
весом хлеба в месячный паёк.

На бойцах и пуговицы вроде
чешуи тяжёлых орденов.
Не до ордена.
Была бы Родина
с ежедневными Бородино.
26 декабря 1942, Хлебниково-Москва

Давид Самойлов: «В смерть Павла Когана поверили сразу. А в смерть Миши верить не хотелось».
Слухи, что он не погиб, а спасся, ходили еще долго. Его преданный друг Борис Слуцкий, имевший связи в Смерше, наводил справки. Потом смирился:

И я, как собака, вою
Над бедной твоей головою...

Михаил Кульчицкий с сестрой Ольгой

_____________________________________________

Станислав Садальский