Я надеваю ушанку, завещанную мне дедом с лишком четыре десятилетия назад. Это особая ушанка, правильная.
Можно даже сказать - шушанка. Бабушка мне напевала, когда баюкала, ласковое - и шушукала тихонечко наушко. Так - тииихо, тииихо - говорила что-то про просторные и зелёные луга, где можно гулять без страха и времени и быть молодым; а ещё она говорила "шушушу", когда мне не хотелось спать наотрез и я брыкался в полудрёме, грохотая-шлёпая подошвами ног по свежевыбеленной печи.. и я засыпал.
Мне кажется, ушанка была той самой гранью, где заканчивался мой дед и начинался я. Настолько она была ясной и чёткой. Не было ничего более понятного, нежели дедовская ушанка.
Он с ней не расставался никогда. В стужу пользовал по прямому назначению; в жару же просто вешал на крючок при входе в дом и всякий раз здоровался с ней, проходя мимо, и улыбался..
Шушанка впитала многие десятилетия жизни деда и бабушки. Даже больше смысла и легенд, нежели валенки, впитала она. Оттого дед и завещал. Оттого и храню я по сей день. Это моё. Это святое.

Знаю - ой, знаю! - не одна зима ещё мне предстоит, чтобы быть лютованным.. и лютовать. с ней.. и в ней.