ГОЛУБИНАЯ КНИГА
В младенчестве я слышал много раз
Полузабытый прадедов рассказ
О книге сокровенной... За рекою
Кровавый луч зари, бывало, чуть горит,
Уж спать пора, уж белой пеленою
С реки ползет туман и сердце леденит,
Уж бедный мир, забыв свои страданья,
Затихнул весь, и только вдалеке
Кузнечик, маленький работник мирозданья,
Все трудится, поет, не требуя вниманья,—
Один, на непонятном языке...
О тихий час, начало летней ночи!
Деревья в сумерках. И возле темных хат
Седые пахари, полузакрывши очи,
На бревнах еле слышно говорят.

И вижу я сквозь темноту ночную,
Когда огонь над трубкой вспыхнет вдруг,
То спутанную бороду седую,
То жилы выпуклые истомленных рук.
И слышу я знакомое сказанье,
Как правда кривду вызвала на бой,
Как одолела кривда, и крестьяне
С тех пор живут обижены судьбой.
Лишь далеко на океане-море,
На белом камне, посредине вод,
Сияет книга в золотом уборе,
Лучами упираясь в небосвод.
Та книга выпала из некой грозной тучи,
Все буквы в ней цветами проросли,
И в ней написана рукой судеб могучей
Вся правда сокровенная земли.
Но семь на ней повешено печатей,
И семь зверей ту книгу стерегут,
И велено до той поры молчать ей,
Пока печати в бездну не спадут.

А ночь горит над тихою землею,
Дрожащим светом залиты поля,
И высоко плывут над головою
Туманные ночные тополя.
Как сказка — мир. Сказания народа,
Их мудрость темная, но милая вдвойне,
Как эта древняя могучая природа,
С младенчества запали в душу мне...
Где ты, старик, рассказчик мой ночной?
Мечтал ли ты о правде трудовой
И верил ли в годину искупленья?
Не знаю я... Ты умер, наг и сир,
И над тобою, полные кипенья,
Давно шумят иные поколенья,
Угрюмый перестраивая мир.
1937

Николай ЗАБОЛОЦКИЙ. Меркнут знаки Зодиака.

Я не случайно поставил год написания этой чудной вещи. Именно за этот цикл и в первую очередь за это родовое откровение через год Николай будет отправлен в лагеря и вытащит его не без вреда для собственного положения Фадеев только в 1946-м году. Он уйдёт в переводы и славянскую историю литературы: его уникальный перевод "Слова о полку Игореве" взорвёт мир славянской словесности, даст ей новую жизнь и отравит проклятое бытие масонов вроде Лихачёва, тоже пытавшихся "переводить" "Слово...", в то время как его надо было ЧИТАТЬ!!!
Уже потом, вернувшись в поэзию после ареста Берии, Заболоцкого люто и открыто ненавидевшего (спасала только непонятная слабость к его поэзии Сталина, да заступничество Фадеева и Твардовского), Николай вернётся в поэзию потрясающими шедеврами "Не позволяй душе лениться", "Некрасивая девочка" и "Где-то в поле возле Магадана". Прочтите их: первая вещь провисела у меня над рабочим столом все годы студенчества и аспирантуры, а сейчас - в комнате у детей.
Схлестнувшись юнцом с "совестью нации" Лихачёвым по поводу его норманской теории, о чём писал здесь, я публично припомню ему травлю Заболоцкого и "Голубиной книги" и эта поскуда будет нашёптывать академику Ивахненко, моему научному руководителю по проблеммам искусственного интеллекта из института кибернетики АН УССР, о моей "невменяемости" на почве славянской истории и культуры.
И я, молодой наглец, на вопрос Алексея Григорьевича: "Ты выберешь, наконец, между кибернетикой и славянской "лирикой", - отвечу в далёком 76-м: "Выбирать прийдётся Вам, а лучше вообще не выбирать".
Вы, говённые демократы 90-х, можете представить, чтобы после такого уникальный академик и человек, создавший вместе с Глушковым Виктором Михайловичем и Амосовым Николаем Михайловичем целую научную школу, взял меня в соавторы по разработке алгоритма МГУА и лично рекомендовал военным морякам Севера внедрить некоторые мои " технические шалости": чистый теоретик он не очень жаловал прикладников, но для меня сделал исключение.
Вот такие воспоминания через десятилетия навевают шедевры Заболоцкого, чистого и светлого человека в истории славянской культуры и поэзии. Последнего "серебряного" из уникальной плеяды...
300