– Не пойму я тебя. И пока нет девиц, я тебе вопрос задать хочу.
Граф, нагло пользуясь отсутствием «девиц», хочет втянуть меня в дискуссию.
– Ты иногда, прямо какой-то блаженный, вроде как с тех Островов.
– Маккарейских, – невинно подсказываю я благожелательно улыбаясь.
Потому как уже понял, куда гнёт Граф и готовлю сюрприз.
– Ты, как всегда, вовремя. А то я и не знал как начать.
– Ты это про что?
Граф озадачен моей улыбкой и чует подвох. Правильно чует, только поздновато.
– Как про что?! – Я изображаю искреннее, незамутнённое удивление.
– Я про Кагал, а ты?
– Причём здесь Кагал?! – начинает Граф, но я не даю ему закончить.
– При всём. Тебя же волнует, почему это ребе до сих пор не висит на яйцах у того коня, что против горсовета с ещё двумя собратьями не только свои гениталии выдающиеся прёт, но ещё и тачанку, в которой, кстати, наверняка сидит юркий еврей и рубит из пулемёта цвет донского казачества.
– Господи, – стонет Граф, – а тачанка-то причём?! Только не говори, что тоже при всём!
– Именно.
Я с деланным удивлением озираю мученический лик Графа.
– А ты умён, зело умён, твоё сиятельство. Ты верно сказал, что юркие стрелки неспроста в тачанки залезли, а мир завоёвывать! Как ныне – Кагал, это ты правильно заметил, а полковник молчанием подтвердил.
Полковник вздрагивает, чуя приближение и своей очереди, а я продолжаю нагнетать.
– Иначе зачем бы он, полковник, велел бугаю двойника ребе давить именно здесь, на скорбном памятнике Гражданской войне: чёрному детищу Кагала.
– Случайно, – обречённо роняет Бонд.
Он уже понял: влип. Говорил же Графу, так нет, связался чёрт с младенцем.
– Отнюдь. Случайность – это лишь нераспознанная закономерность.
Я поучительно подымаю вверх палец.
– Нераспознанная.
И становлюсь собранным и серьёзным.
– Ребе надо было отправить обратно, Граф. И чтобы сделал это я. А помог ты с Сеней и царевнами. Пока полковник прикрывал нас отсюда. И развлекал Кагал так, как только он и может. Видишь, Граф, какой серьёзный вопрос ты поднял.
Я лукаво улыбаюсь.
– Может ещё хочешь попробовать? По глазам вижу, что нет, не хочешь что-то. Хочешь ты купаться во славе мудреца. Ну и купайся себе на здоровье: имеешь право. Пока Бонд свой вопрос задаст для своей славы. Видишь какая заразительная штука слава: почти как власть.
– Воздержусь я, Дух леса, пока ты из меня дух не вышиб. Его сиятельство после твоих добрых слов посинел как от удушья, того и гляди кондрашка хватит. А ты лишь на его, Графа, вопрос ответил и какая беда в том, что он его задать не успел? Я вон тоже не успел, а ты уж отвечаешь. Или ты про власть к слову брякнул?
– Ну уж нет, мудрейший.
Я не без пользы поддерживаю взятый тон.
– Коли вы такие умные, что ж мне-то в дураках ходить. Когда это я что к слову, как ты изволил выразиться, брякал?
И снова сама серьёзность.
– Нам хорошая провокация нужна была, теперь Кагал точно высунется. Собору этого «великого» события ждать – себе дороже. Помнишь Бонд, что я тебе как-то сказал о связке еврей-полковник. Ты тогда о другой связке подумал: еврей-сановник как более древней. Только куда им обеим, связочкам этим, до тандема еврей-наследник. Если эти дихотомии свести в монады Аристотеля, получится занятно: власть тайная, явная и будущая. О! Опять мы Аристотеля на блуде ума словили.
– Если Стагирит и выделял декаду монад, то этой триаде, Виктор Егорыч, явно отдавал предпочтение. Потому что всё это – власть. Таков и Кагал – отрыжка Аристотеля, а у смешливых наших предков «привет из глубины души».
– Кагал без власти химера, вот почему в отличие от самодостаточных ариев он будет пытаться утвердиться через власть, и только через неё. А теперь пусть мне ответят, что мы ещё не сделали, чтобы их власть расшатать и изничтожить?
Вопрос выглядел, как чисто риторический, но никто не попался на эту уду: знали мою простоту таких вопросов и полковник и Граф. И знали, что за этим может последовать. Оно и последовало.
– Мы до сих пор так и не узнали, что же такое Кагал! И мне не стыдно в этом признаться.
Я коротко глянул на Бонда: не лицо - медаль.
– Что ты вообще надеялся услышать, полковник, по поводу власти?! Да ещё и без «девиц», как тут безумно остроумно выразился Граф. Попадёшь, ох попадёшь ты в срок на зубок одной их этих созданий, остряк! Тогда и узнаешь, что такое власть. Да не забудь Бонду поведать, эк его распирает: узнать он хочет, что же такое власть.
– Да ничего я уже не хочу, кроме как делом заняться, а этот твой Кагал, химера твоя, – полковник в сердцах ахнул кулаком по коленке, – мешает! А, стало быть не химера это. А что ищу я его опять рядом с властью всякой, так то привычка: я так раньше всегда делал.
– Ну вот, а некоторые полагают, что мы не своим делом занялись.
Я вдруг улыбаюсь своей особенной улыбкой и друзья понимают: пока пронесло.
– Извини, Виктор Егорыч, за трюкачество словесное. Ты тоже.
Я подошёл с протянутой рукой к сердито надутому Графу.
– Не изволь обижаться, твоё сиятельство. Видишь, а ларчик-то просто открывался.
– Ничего я не вижу, – бурчит Граф, – кроме того, что ты опять хаханьки строишь.
– Помилуй, Граф, нас с тобой намедни чуть не прибили, а ты – хаханьки.
– Кто кого?!!
– Они нас.
Я снова собран и неулыбчив.
– Они, Граф. Пометили они ребе, когда я его брал. На тот случай, если я уйду. А я взял, да действительно и ушёл. Ещё сдуру решил: игра. А они просто лопухнулись и только ждали шанс. Мы и дали шанс: пять против одного. Их пятнадцать было, Граф, пятнадцать воинов!
– Полковник прав – не химера это, но мне очень важно было услышать это именно от него. Теперь это его вывод, его уверенность. И он знает, лучше всех нас знает, что ему с этим делать. Поэтому ты не обижайся, Граф, на мой розыгрыш. Ребе не должен был висеть, он должен был нас подставить. Он и подставил: пять против одного. И две девочки, да и Сеня не совсем воин пока, ученик, хоть и атлантов.
Я сделал паузу.
– Если бы они не были так уверены, а спокойно разобрали нас на схватки или издали из луков встретили, мы бы не ушли.
– До Графа начало доходить, но я закончил:
– Это уже для полковника гадость и смертельное оскорбление. Не получилось у них и теперь они вылезут, обязательно высунутся. Ну а мы подождём…