Дело в том, что у них - теплые ладони, а у нас - холодные пальцы.
Они сильные.
Однажды они обязательно поймут (хотя бы на минуту), что лучше нас - нет.
У них есть пpинципы.
Иногда они моют посуду.
Они нас выше и могут достать книжку с веpхней полки.
Они отдают нам свои самые клевые майки.
Когда они говоpят: "Я тебя люблю", кажется, что ты есть.
Они умеют инсталлиpовать Windows.
Они знают и даже могут объяснить, что когда человек один, он - человек.
Они пpощают нам наш феминизм, хотя мы, заметь, им вообще ничего не пpощаем.
Они целуют нас в лоб, когда не могут остаться.
Они думают, что есть вещи, котоpые мы никогда не поймем, и только поэтому мы все понимаем.
Они кладут pуки нам на коленки.
Они с маниакальной настойчивостью желают платить за наш кофе, хотя и сами уже давно не понимают, почему.
Они ходят в магазин, когда идет дождь.
Они хотят иметь наши фотогpафии. Они помнят о нас совсем не то, что мы - о себе.
Они молчат, когда мы говоpим глупости. Хотя, когда мы говоpим что-нибудь умное, они тоже молчат.
Они лучше нас знают: может быть, чеpез сто лет, может, с каких-то дpугих планет, но они позвонят.
Они пойдут на войну, если будет война.
Они не замечают испоpченный макияж.
Они делают вид, что их не достал пpаздник 8 маpта.
Они хотят изменить нашу жизнь.
В магазине последние деньги потpатят на шоколад.
Они думают не только о любви.
Они любят своих мам гоpаздо сильнее, чем мы - своих пап.
В глубине души они умеют пpишивать пуговицы.
Они запpосто могут пpизнаться себе в том, что цель у них в жизни одна - спать с нами.
Они вытаскивают нас из чужих гостей, увозят домой и накpывают одеялом.
Они пpосто иногда накpывают нас одеялом.
Они любят наши голоса.
Им неважно, что мы говоpим.
Они не всегда пpовожают нас в аэpопоpт, но всегда встpечают.
Они покупают нам сигаpеты и платья.
Они думают, что наши сумки бывают тяжелыми, только когда они pядом.
Они не хотят быть похожими на нас, а мы на них - хотим.
Они смотpят, когда мы говоpим: "Посмотpи".
Они молчат, когда мы кpичим.
Когда они уходят, мы остаемся.
Когда мы думаем о нашей пpошлой жизни, мы думаем о них.
Их можно посчитать.
Они умеют дpаться.
Кассеты и компакт-диски у них всегда совпадают с коpобками.
Они считают быстpее нас.
Они дают свои фамилии нашим детям.
Они делают вещи, котоpыми мы гоpдимся.
Они ездят с нами отдыхать.
Они смешные... )))

Когда человек родится, он слаб и гибок, когда умирает, он крепок и черств. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухое жесткое, оно умирает. Черствость и сила спутники смерти, гибкость и слабость выражают свежесть бытия. Поэтому что отвердело, то не победит.

«Это невозможно»

- сказала Причина

«Это безрассудно»

- сказал Опыт

«Это бесполезно»

- отрезала Гордость

«Попробуй»

- шепнула Мечта

Знающий не говорит, говорящий не знает.
(Лао Цзы)

В жизни то, что вы видите, зависит от того, куда вы смотрите.
(Пелевин)

Всё будет так как будет
Даже если будет иначе
(NN)

Нигде не найти покоя тому, кто не нашел его в самом себе.
(Ларошфуко)

Успех - это путь, а не цель.
(Свитленд)

Ты хочешь нравиться людям? Цени их ум.
(Гельвеций)

Возможные горести превратить в радости - значит уметь жить.
(Грасиан)

О друзья мои! Нет на свете друзей!
(Аристотель)

Поверь мне - счастье только там, где любят нас, где верят нам.
(Лермонтов)

…..в действительности все совсем не так как на самом деле…
(NN)

Глупость, - это не отсутствие ума, это такой ум.
(NN)

Если вы добились успеха сразу, попытайтесь еще и еще раз. А потом успокойтесь и живите в свое удовольствие.
(Уильям Филдс)

Последняя степень неудачи - это первая ступень успеха.
(Досси)

Боязливая и мечтательная нерешительность ползет за ленью и влечет за собой бессилие и нищету.
(Шекспир)

Нерешительность - решающий фактор успеха
(Буаст)

Если вы ищите неприятностей и долго их не находите - не отчаивайтесь.
(Хаббард)

Возможность - благоприятный случай получить разочарование.
(Боуви)

Не трать время на человека, который не стремится провести его с тобой.
(Маркес)

Не прилагай столько усилий, все самое лучшее случается неожиданно.
(Маркес)

Не плачь, потому что это закончилось. Улыбнись, потому что это было.
(Маркес)

Чем совершеннее человек, тем глубже его любовь.
(Леонардо да Винчи)

Счастье всегда рядом.
(23.03.2004)

1) Что нормально, а что не нормально, определяет та часть общества, которую для себя определил человек как часть общества.
2) Любое ненормальное можно переопределить в нормальное в рамках своей реальности просто меняя ценности.
3) Общество влияет на то, как мы определяем наши ценности.


(Функциональная нереальность от Jacek Yerka.)

Добpо, должно быть, с кулаками,
С хвостом и остpыми pогами,
С копытами и с боpодой.
Колючей шеpстию покpыто,
Огнем дыша, бия копытом,
Оно пpидет и за тобой!
Ты слышишь - вот оно шагает,
С клыков на землю яд стекает,
Хвост гневно хлещет по бокам.
Добpо, зловеще завывая,
Рогами тучи задевая,
Всё ближе подползает к нам!

Тебе ж, читатель мой капpизный,
Hоситель духа гуманизма,
Желаю я Добpа - и пусть
Пpи встpече с ним мой стих ты вспомнишь,
И вот тогда глухую полночь
Пpоpежет жуткий кpик: "Hа помощь!"
А дальше - чавканье и хpуст...

(С)Дмитpий Багpецов

Как сказал Будда в Дхарммападе:
1.
Какое посажено семя,
такой и плод ты пожнешь.
Творящий добро соберет плоды добрые,
творящий зло соберет плохие плоды.
Если посадишь хорошее самя,
Хорошими и наслодишься плодами.
2.
Будь он хороший или плохой,
Сила любого поступка
Никогда не пропадает;
Соответствующие приходят и результаты.
3.
Дурные поступки не обязательно
Ранят тотчас, как мечи,
Предающиеся дурным поступкам
Впоследствии вкушают плоды.
***
А по нашему что посеешь, то и пожнешь. Не делай другому того, чего сам себе не желаешь.

фраза из предисловия Мастера и Маргариты:
- так что же ты наконец?
- я часть той силы, которая вечно хочет зла и вечно совершает благо...

чтобы познать добро нужно испытать всю силу зла... сравнение есть наилучшее для начала изучения и для дальнейших выводов. ведь кто то выбирает путь зла чтобы после обрести добро, а кто то ставя добро на первое место обретает зло... но исключения всё же есть. тут то и надо не запутаться. А в этм поможет лишь то, что подскажет сердце.

Но вообще логика проста - ставя целью добро делаешь зло, чтобы те, кто жил после тебя понимали цену этого добра... ибо они на себе испытают твоё зло и задумаются над тем как бы исправить это, ведь всё познаётся в сранении...

Любой человек, оказавшийся не в состоянии достичь зрелости и цельности, не может жить "попросту"; он обеспокоен этой своей неспособностью, он не удовлетворен едой, питьём, сном, сексом и работой. Если личность не добилась успеха, объединяя свои усилия в достижении высшего Я, то направляет их на низшие цели; если у человека нет близкой к истине картины мира и представления о своём месте в нём, то он создаёт иллюзорную картину, за которую будет цепляться с той же настойчивостью, с какой религиозный человек верит в свои догмы. Действительно, "не хлебом единым жив человек". Но у него есть и выбор - между лучшими и худшими, высшими и низшими, созидательными и разрушительными формами религии и философии.
Именно чувство одиночества, отчужденности - болезненная точка. Даже самая иррациональная ориентация, когда её разделяет значительное число людей, дает индивиду чувство единства, определенной безопасности и стабильности. Нет ничего нечеловеческого, злого или иррационального, что не могло бы давать какого-то комфорта, когда это разделяется группой. Самым убедительным тому доказательством служат случаи массового безумия, свидетелями которых мы были и все еще продолжаем оставаться. Когда доктрина, какой бы она ни была иррациональной, забирает власть в обществе, миллионы людей выберут скорее её, чем изгнание и одиночество.
В гуманистической религии бог - образ высшей человеческой самости, символ того, чем человек потенциально является или каким он должен стать; в авторитарной религии бог - единственный обладатель того, что первоначально принадлежало человеку: он владеет его разумом и его любовью. Чем совершеннее бог, тем несовершеннее человек. Человек проецирует лучшее, что у него имеется на бога и тем самым обедняет себя. Теперь вся любовь, мудрость и справедливость принадлежат богу, человек же лишен этих качеств, он опустошен и обездолен. Начав с чувства собственной малости, он стал теперь совершенно безвластным и лишился силы; все его силы спроецированы на бога.
Такую же проекцию можно иногда наблюдать в межличностных отношениях мазохистского типа, когда один человек внушает благоговение другому, и тот приписывает ему свои собственные силы и стремления. Этот же механизм заставляет наделять вождей самых бесчеловечных обществ качествами высшей мудрости и доброты.
Но отчуждение от собственных сил не только ставит человека в рабскую зависимость, но и делает его злым. Он лишается веры в окружающих и в самого себя, лишается опыта собственной любви, собственного разума. В той части своей жизни, которая отдана религии, он чувствует себя грешником (он и есть грешник, поскольку жизнь без любви есть грех) и пытается вернуть потерянную человечность, соприкасаясь с богом. Одновременно он старается заслужить прощение, выставляя собственную беспомощность и незначительность. Таким образом, оказывается, что именно из попытки вымолить прощение и вырастают его грехи. Перед ним трудная дилемма. Чем больше он славит Бога, тем он опустошеннее. Чем он опустошеннее, тем более греховным он себя чувствует. Чем более греховным он себя чувствует, тем больше славит Бога и тем менее способен к восстановлению самости.
Можно кратко сказать о главном - думы и чувства человека коренятся в его характере, а характер сформирован всем способом жизненной практики, точнее, социоэкономической и политической структурой общества. В обществах, которые управляются могущественным меньшинством, держащим массы в подчинении, индивид настолько охвачен страхом, настолько неспособен к сильному или независимому чувству, что его опыт с необходимостью окажется авторитарным. Неважно, кому он поклоняется - наказующему, внушающему страх Богу или похожему на него Вождю. С другой стороны, там, где индивид чувствует себя свободным и ответственным за свою судьбу, или же там, где он входит в меньшинства, борющиеся за свободу и независимость, развивается гуманистический опыт.
И ещё: Считается, что сила или существо вне человека должны существовать, потому что человек обладает неискоренимым стремлением связать себя с чем-то выходящим за его пределы. Конечно, любое здоровое человеческое существо нуждается в связи с другими; тот, кто теряет такую способность, становится безумным. Неудивительно, что человек сотворил изображения, с которыми связан, которые любит и лелеет, - они не подвержены колебаниям и противоречиям, присущим самому человеку.
Довольно просто понять, что Бог - это символ человеческой потребности в любви. Но следует ли из существования и силы этой человеческой потребности, что где-то во внешнем мире есть соответствующее ей существо? Очевидно, что не следует; подобно тому, как наша самая сильная потребность любить не доказывает, что где-то существует человек, которого мы любим. Все, что у нас есть, это потребность и, возможно, способность любить.

из художественных произведений о добре и зле:
– Ты совсем-совсем взрослый, который ненавидит быть ребёнком. Ты жестокий, когда добиваешься своего. Но цели у тебя добрые.
– Так часто бывает?
–…Чаще наоборот, когда во взрослом живёт ребёнок. И вот это страшно. Тогда можно смело говорить – он милосердный и злой. Он мягко и нежно добивается зла. (С. Лукьяненко)

Провидение невозможно обмануть… Зло должно быть именно злом. Дабы наказание за него было настоящим, способным пересилить… награду за ДОБРО. (М. и С. Дяченко)

– Зло – это зло, Стрегобор. Меньшее, большее, среднее – всё едино, пропорции условны, а границы размыты. Я не святой отшельник, не только одно добро творил в жизни. Но если приходится выбирать между одним злом и другим, я предпочитаю не выбирать вообще. (А. Сапковский)

Е.К. Краснухина

Слово насилие однокоренное со словом сила. Насилие и есть факт наличия и применения или проявления силы. И если на вопрос — как вы относитесь к насилию? — в общем-то, напрашивается отрицательный ответ, то на вопрос — как вы относитесь к силе? — ответ видится не таким уж однозначным. Ибо силе противоположно бессилие, а не мораль или добро. И если сила есть зло, то уж и бессилие не есть ценность положительная.

«Я не люблю насилья и бессилья», — пел когда-то Владимир Высоцкий. И его словами мы можем сформулировать значимую философскую проблему. Этими двумя ситуациями — наличия и применения силы, а также ее отсутствия фактически исчерпываются все возможные жизненные ситуации, особенно складывающиеся в обстоятельствах форсмажорных. Насилие можно анализировать, с одной стороны, в контексте форм и методов образования и воспитания, а с другой — как одну из тем или сюжетов размышления, как важнейший предмет всякого мировоззрения.

Проблема насилия разрешима не с позиции моралистической философии, а с позиции философии жизни. Жизнь и есть некий силовой процесс, постоянное столкновение с чужой силой, а также проявление собственной силы или бессилия сопротивляться злу.

В 1925 году русский философ Иван Ильин опубликовал книгу под названием «О сопротивлении злу силою». В современном мире террористических актов и антитеррористических операций, о которых принято грустно шутить, что они всегда проводятся без наркоза, философия Ильина оказывается предельно актуальной.

Философы часто описывают жизнь как силовой процесс, но делают это по-разному. Европейская философия Ницше — это философия силы, ее синонимичности жизни, ее невинности и моральной неподсудности, приоритетности и элитарного превосходства наступательной агрессивности по сравнению с пассивностью, слабостью, нежизнеспособностью. Русская идея Ивана Ильина не конституируется по ту сторону добра и зла, как ницшеанство. Она представляет собой редкое сочетание философии необходимости применения силы и философии религиозно понятой морали. Каким образом достигается это сочетание?

Виктор Гюго говорил: для меня не важно, на чьей стороне сила, для меня важно, на чьей стороне право. Вне европейского правового менталитета по-русски это формулируется так: не в силе Бог, а в правде

[102]

Звучит красиво и пафосно. Но все же хочется отстаивать и принципиальную важность вопросов: На чьей стороне сила? Чья возьмет? Кто победит? Право, правда, добро, справедливость или зло, произвол и несправедливость? Какая из этих двух противоборствующих сторон окажется сильнее, а какая слабее? Вопросы это не риторические, а имеющие острый практический характер. Ведь мы не стремимся к бессилию добра, к поражению правого дела.

Быть сильным трудно не только по причинам слабости воли и характера. Быть сильным трудно по соображениям морального плана. Сила морально небезупречна и выбор силы есть всегда выбор вины.

Сложность жизни — это всегда сложность выбора. Во-первых, мы делаем выбор между стратегией силы, а, следовательно, актами ее применения и стратегией ненасилия, возможной слабости. Насильник или вечный лузер? Согласитесь, что выбор не из приятных. Во-вторых, мы выбираем саму позицию, сторону в борьбе, на которой проявим свою силу или ее неприменение.

«Жить — значит становиться под какой-то стяг и занимать боевую позицию», — писал испанец Ортега-и-Гассет. Жизнь требует мужества, вовлеченности, ангажированности. Мы участвуем в жизни в той мере, в какой принимаем ее жесткие дилеммы. Свобода выбора заключается не в многообразии его желанных, безболезненных, идеальных вариантов. Однажды политолог, выступающий на одном из петербургских университетских симпозиумов, выразил весьма расхожее сомнение в возможности свободного политического выбора в современном российском обществе. Логика его сводилась к тому, что среди лидеров, кандидатов, программ реформирования нет безупречных. Он формулировал это так: настоящей свободы нет, так как нам предлагают выбирать между чумой и холерой. Один из участников дискуссии среагировал мгновенно: Мы выбираем холеру! Тут есть предмет выбора! Философская мудрость заключается в том, что жить — значит находиться в постоянной готовности выбирать между чумой и холерой. Это и есть настоящая свобода, настоящая жизнь и настоящий выбор. И выбор этот должен быть не только правильным, но и решительным. Если мы быстро не выберем иметь дело с холерой, то может наступить чума — беда худшая. А мы будем в этом виновны. Этот примечательный эпизод столкновения мнений демонстрирует, что одни и те же обстоятельства можно интерпретировать и как предмет ответственного выбора для одних людей и как предмет безответственного каприза для других.

Если жизнь — борьба, а это наше излюбленное ее определение, то, очевидно, что борьба эта всегда должна быть борьбой за что-нибудь и против чего-то. Иначе невозможна энергетика жизни, ее активизм. Во многих случаях это означает необходимость выбора одной из двух

[103]

противодействующих сторон, невозможность третьей стороны медали — позиции свободного парения над схваткой и нравственного осуждения противоборствующих действий как небезупречных. Попытка выбрать мнимую невинность есть бегство от неумолимости жизни. Бывает, что позиция силы оказывается гораздо достойнее и мужественнее позиции морального негодования по поводу ее применения. Припоминается десятилетней давности атмосфера октября 1993 года. В августе 1991-го во время первого и более бескровного путча большинство жителей, если не всей России, то столичных мегаполисов, проявляли активную причастность происходящему столкновению политических лагерей. Она выражалась в определении своей позиции и готовности ее защищать с риском для жизни. Октябрьские дни путча 1993 года заполнили эфир наших СМИ бесконечно однообразными интервью с множеством известных людей, общая тональность которых сводилась к осуждению обеих сторон как применяющих силу, к вынесению себя вне социально-исторического конфликта и даже к прямой формулировке шекспировского принципа «чума на оба ваши дома». Этот искус моральной чистоты, невинности и воздержания очень силен именно в интеллигентской среде, то ли настроенной либерально и правозащитно на западный манер, то ли продолжающей российскую традицию толстовства.

В связи с этим следует активизировать полифоническое наследие русской нравственно-политической мысли, всю ее неоднозначность, проявившуюся в полемике Ивана Ильина с Львом Толстым.

Ильин квалифицировал толстовскую идею непротивления злу силой как «утонченный моральный эгоцентризм». Утонченный и моральный, потому что это путь индивидуального нравственного самосовершенствования, даже готовность жертвовать собой ради спасения других людей. Короче, способность совершить любой нравственно достойный поступок. А эгоизм, потому что альтруизм, самопожертвование, самоотречение и самозабвение, составляющие сущность любви, осуществляются в нравственной практике толстовства не безгранично. Подлинный адепт толстовства способен ради любви к другому человеку и его спасения от насилия только на меньшую жертву — своей жизнью, но не на большую — своей праведностью или безгрешностью.

Известный американский роман Вильяма Стайрона «Выбор Софи», экранизированный с Мерил Стрип в главной роли, моделирует ситуацию подобного рода. Во время второй мировой войны немец фашист делает женщине, прибывшей в концентрационный лагерь с двумя детьми, следующее предложение. Либо обоих ее детей, как и всех прочих, отправят на уничтожение, поскольку к работе, в отличие от взрослых, они не пригодны, либо одному из них все же сохранят жизнь. Чудовищное условие возможности спасти жизнь одному ребенку

[104]

заключалось в том, что мать должна была сама выбрать и указать того из двух, кто должен был теперь уже по ее воле отправиться умирать. Это даже страшнее, чем выбор между чумой и холерой. Предлагается соучастие во зле, в преступлении, в насилии, соучастие в убийстве не врага в порядке самообороны, а собственного ребенка. Отказаться можно — это же свободный выбор — но меньшая цена за спасение хоть одного их любимых существ в этой критической ситуации заплачена быть не может. Да, жестоко, чудовищно, немыслимо, нестерпимо. Но встать вне сложившихся обстоятельств уже невозможно. Остается только делать выбор между детьми или отказаться выбирать, что тоже окажется решением, за которое придется нести ответственность. И героиня романа, имеющая протопит в реальной жизни, выбирает жизнь старшего из двух. А в творчестве Толстого анализа подобных обстоятельств мы не найдем, эта не та перспектива, с которой он рассматривает человеческие отношения.

В чем заключается антиэгоистический характер философии борьбы со злом силою Ивана Ильина? Как философия любви превращается в философию применения силы? Выбор делается не в пользу собственного блага, а в пользу блага другого человека. Торг, как говорится, в таких случаях неуместен. Речь идет не о нравственной калькуляции: из двух зол лучше выбрать меньшее. Речь идет об альтруистическом предпочтении спасения физической жизни другого человека за счет гибели собственной нравственной безупречности.

Беда идеала белых одежд и чистых рук не в недостатке красоты, а в утопичности идеи нравственной стерильности. В реальной жизни постоянный выбор третьей стороны медали лишен смысла. Жизнь сложна тем, что выбирая между возможностями мы чаще выбираем не между добром и злом, грехом и праведностью, а выбираем между одним злом и другим, между виной противления злу силой и виной попустительства, потакания ему непротивлением. Недаром существует и действует юридический принцип преступного бездействия. Возвращаясь к сюжету Стайрона, предположим, что его героиня отказалась бы выбирать между своими детьми, кому из них жить, а кому умереть. Избежала бы она в таком случае соучастия во зле? Нет, она не спасла бы ни одного из детей, ни свою собственную нравственную чистоту. Просто мера и форма ее вины была бы другой. Она заключалась бы в недостаточном нравственном самопожертвовании.

Только сильный человек способен взять на себя зло, применить силу и испытывать при этом чувство вины. Слабый будет искать себе оправдания. Героиня Стайрона, не зная ничего о дальнейшей судьбе спасенного ею сына и не имея, тем самым, никакого подтверждения оправданности своего поступка, покончила жизнь самоубийством через

[105]

несколько лет после окончания войны. В таком логическом завершении ее жизни не следует видеть признак слабости. Скорее это следует расценить как проявление внутренней силы давать совершенному нравственную оценку, не адаптированную к обстоятельствам. Так философия, доказывающая неизбежность соучастия в насилии, оказывается философией вины, а не невинности борьбы за спасение других людей.

Нет нужды надеяться для того, чтобы действовать, чтобы что-то предпринимать, говорил Жан Поль Сартр. Эту мысль можно перефразировать — нет нужды в моральном оправдании действия для того, чтобы его совершить, предпринять. Это означает не отказа от морали, а напротив, настаивание на строгости ее критериев. Аморально как раз переименование зла в добро, преступления в подвиг, осуществляемое ссылкой на целесообразность, необходимость поступка. Такое переименование широко практикуется апологетической политической идеологией, воспроизводящей старую формулу «цель оправдывает средства». Русский философ Владимир Соловьев сын известного историка говорил, что государство не обещает установления рая на земле, оно лишь стремится воспрепятствовать установлению ада. Государственное легальное насилие, доведенное до применения высшей меры наказания, не есть высшая справедливость и высшее райское добро, а есть лишь вынужденное зло как меньшая мера ада. Пора бы по достоинству оценить слова отечественного мыслителя и научиться относиться к государству без традиционного российского максимализма — то есть не видеть в нем ни высшей святости, ни абсолютного зла.

В любой жизненной ситуации надо сделать правильный выбор и он не будет невинным. О человеке, идущем путем силы в борьбе со злом, Ильин говорит, что он «не праведен, но прав». Из сказанного можно сделать нетривиальный вывод: правота не есть невинность и невинность не есть правота. Религиозно понятое призвание человека в борьбе со злом именуется как «путь православного меча». Все ассоциации с крестовыми походами или православным джихадом будут напрасны. Философия не занимается оправданием зла или сакрализацией насилия. Попытки терминологически разграничить «плохое» и «хорошее» применение силы происходят постоянно. Комментируя на ОРТ события октября 1993 года, Николай Сванидзе сформулировал свою мысль так: злу свойственна агрессия, а добро обладает силой. Публикуя свои размышления о последствиях теракта 11 сентября 2001 года, Владимир Войнович назвал свою статью «Сила против насилия». Да, сложность проблемы заключается в том, что сила может быть применена противоположными борющимися сторонами, она может оказаться и на стороне добра и на стороне зла. Однако всякое применение физической силы — это всегда насилие, пусть даже вынужденное или необходимое.

[106]

Чем же тогда одни люди, совершающие акты применения силы, отличаются от других? Террористы, революционеры, многие бандиты с идеологией верят, что они исповедуют священное насилие ради великой цели. Подрывник-смертник, осуществляя теракт, надеется попасть прямо в мусульманский рай. Моральный человек, напротив, никогда не думает, что он делает добро, применяя силу и полагая это правильным. С одной стороны, оттого, что насилие применено на стороне добра, а не зла, добро не перестает быть добром. Но с другой стороны, и насилие не перестает быть насилием оттого, что оно применено на стороне добра. Чем можно оправдать насилие? Ничем. Однако философия учит, что иногда совершение актов применения силы необходимо и достойно, хотя им и нет оправдания.

Первый аргумент в пользу применения силы при сопротивлении злу прост и очевиден. Хотя изложенные в нагорной проповеди Иисуса Христа методы любви, прощения, немстительности и ненасилия совершеннее и предпочтительнее, они не оказываются действенными и эффективными во всех случаях. Всегда лучше решить проблему без насилия, но не всегда это возможно. В конфликтах современного мира хорошо известна ситуация, когда, как говорится, переговорный процесс заходит в тупик.

Другой аргумент в пользу необходимости силового пресечения насилия связан с наличием во всяком зле и преступлении двух граней — опасности индивидуальной и общественной. Христианское прощение нанесенной мне обиды, немстительность по отношению к тому, кто причинил мне зло, возможны, хотя и рискованны рецидивом преступления. Если человек не пожелал сам стать насильником в ответ на насилие, ему, возможно, придется подставлять другую щеку для нового удара. Но даже в Евангелии нигде не говорится, что мы имеем право, а тем более нравственный долг, подставить насильнику чужую щеку. А именно такими вероятнее всего и будут общественные последствия сугубо милосердного отношения к нашему личному врагу, непресечения его деяний силою. Не отвечая насилием на насилие, я берегу свою собственную нравственную чистоту, хотя и рискую стать жертвой повторно. Однако беречь и спасать, кроме самого себя, надо и окружающих. Это тоже наш нравственный долг.

4 апреля 1866 года Дмитрий Каракозов стрелял в Александра II, о чем свидетельствует памятная доска на знаменитой решетке Летнего сада. Покушение было неудачным и арестованный террорист написал прошение о помиловании на имя того верховного лица, которое он намеревался убить. Ответная резолюция царя гласила: как христианин я прощаю, а как государь я простить не могу. Является ли такое решение непоследовательным? Может ли государственная политика руководствоваться

[107]

только христианским принципом любви к своим врагам? Очевидно, что нравственная ответственность христианина перед своей совестью и Богом и социальная ответственность гражданина или политика перед другими людьми не совпадают. Не совпадают, но и не являются несовместимыми.

Зло двулико еще и в том смысле, что оно распадается на злобные чувства, преступные намерения, агрессивные душевные состояния и на их реализацию в поступках, а также их последствиях для окружающих людей. То есть имеет внутреннюю и внешнюю форму. Слова Раскольникова из романа Достоевского о том, что он не старуху процентщицу убил, а душу свою бессмертную погубил, как раз и демонстрируют дуализм всякого преступления. Эта двуликость зла является третьим аргументом в пользу силовых методов борьбы с насилием. Конечно, против душевной порчи любая физическая сила абсолютно бессмысленна. Нельзя насильно заставить человека не испытывать ненависть и злобу. Однако силой можно помешать преступнику привести в исполнение его человеконенавистнические намерения. Обольщаться не следует, только внешняя форма зла победима силой, но и это уже немало.

Внутренняя и внешняя ипостась зла значимы не только в отношении преступника, но и в отношении мстителя, борца со злом, правозащитника. Применение оружия, «путь меча», конечно же, есть вступление в сферу внешнего зла. Выражение «будут приняты адекватные меры» и означает, что против насилия будут обращены его же собственные методы и средства. Однако внутренняя мотивация именно силовых действий должна быть очищенной от злобы, ненависти, жажды мести и крови. Чтобы можно было сказать, как Александр II, «it’s only business, только дело, ничего личного».

Постоянное участие Владимира Добренькова — декана факультета социологии МГУ, отца жестоко убитой дочери, — в многочисленных публичных дискуссиях и ток-шоу по проблемам отмены или сохранения смертной казни в России вызывает некоторое недоумение. В качестве кого он выступает: беспристрастного эксперта по социальным вопросам или убитого горем отца, имеющего личные счеты к преступному миру? Чужое горе вызывает сочувствие и уважение, но истину от горя отделить очень трудно, а вывести ее из ненависти и просто невозможно. Вот что писал по этому поводу русский философ Семен Франк в книге под названием «Смысл жизни»: «Чем меньше личной вражды в душе сопротивляющегося и чем более он внутренне простил своих личных врагов, тем эта борьба его будет, при всей ее необходимой суровости, духовно вернее, достойнее». В словах Иисуса Христа «не мир принес я вам, но меч» обычно видят какое-то противоречие заповедям любви даже к врагам из его же нагорной проповеди. Однако, заповеди любви

[108]

можно понимать не как закон, запрещающий или указующий определенные внешние действия, а только как указание на необходимость достижения правильного внутреннего душевного строя. И тогда внутреннее немстительное милосердие и беззлобное человеколюбие оказываются совместимыми с внешним жестким применением силы, препятствующим совершению зла.

Хельсинкский или стокгольмский синдром тоже вещь не слишком разумная. Всегда понятны трагические чувства заложников и их родственников. Но понятно и то, что важные политические решения иногда должны приниматься не на основании этих чувств, а им вопреки. Может быть, это жестоко. Но в разумности и справедливости есть неизбежный элемент жестокости. Трудно преодолеть мстительную ненависть. Еще труднее руководствоваться разумом, а не одной только жалостью и сочувствием. Хотя это может оказаться необходимым для спасения, причем, не только себя, но и других.

Вывод очень серьезен: роль спасителя, быть может, еще более трудная и страшная, чем роль заложника. Поскольку в ходе антитеррористических акций происходит некий перехват инициативы. Если власть пассивно не оказывает силового сопротивления, то возможные жертвы будут вменены в вину террористам, а если предпринимаются силовые меры к спасению заложников, то возможные жертвы будут уже вменены в вину спасателям. Их не поблагодарят за спасенных, а обвинят в смерти погибших. Такова логика ситуации, что мы и наблюдали в оценках штурма захваченного террористами Театрального центра на Дубровке в Москве.

Другим примером трагического характера сопротивления злу силою является принятое американским президентом Джорджем Бушем решение сбить ракетой четвертый из захваченных террористами 11 сентября 2001 года самолетов. Тот, что имел целью врезаться в здание Капитолия в Вашингтоне, в котором размещается конгресс США, и упал, потерпев крушение в штате Пенсильвания, из-за сопротивления террористам, оказанного пассажирами лайнера. В силу обстоятельств приказ сбить самолет так и не был приведен в исполнение. Однако приказ был отдан, решение было принято. Решение жесткое, но спасительное. Неспособность принимать такие решения и нести за них нравственную ответственность губительна.

Сила это не только возможность насилия, но и компонент добра и любви. Любовь это всегда стремление творить добро тому, кто любим. А сильная любовь это не губительная страсть, а способность это добро причинять. «Всякая великая любовь, — писал Ницше в книге «Так говорил Заратустра», — выше всего своего сострадания». Притяжательное местоимение своего указывает на то, что любовь не стоит вообще

[109]

вне сострадания, а оказывается способной преодолеть заключенную в ней самой жалость. Любовь может потребовать от нас встать выше жалости, что и делает ее страшнее смерти.

Ницшеанская философия говорит о двух видах любви — любви-силе и любви-слабости. Они различаются как женская роль сестры милосердия и мужская функция врача хирурга. В первом случае любовь синоним жалости, которая облегчает боль и страдания, во втором — любовь синоним силы, жестокой способности причинять боль. И то, и другое любовь, а не ненависть, только проявленная в разных ее ипостасях. Женская любовь, замешанная на слабости, оказывается добротой, а мужская хирургическая любовь имеет целью не проявление собственной доброты, а деятельное преследование блага того, кому оказывается помощь. Жалость — это паралич такого действия как ампутация. Проявление жалости может оказаться губительным для здоровья и жизни, а проявление безжалостности может спасти человека. Доброта и добро только грамматически родственны, в жизни они могут оказаться альтернативными формами человеческих отношений.

В известном романе «Невыносимая легкость бытия» Милан Кундера говорит о своем герое: «Слабость Франца называется добротой». Доброта — это единственно возможное проявление любви слабого человека, добро — проявление любви сильного. Разумеется, мы нуждаемся и в том, и в другом. Интересно, что русский религиозный философ Семен Франк признавал ценность антихристианского тезиса Ницше о важности любви, способной преодолеть жалость. Это давало ему возможность подвергнуть сомнению аксиоматичность мысли Достоевского о том, что весь прогресс человечества не стоит одной слезы ребенка. Любая мать знает, что ради физического и душевного блага ребенка она должна быть готова пожертвовать его удовольствием. Ни лечение, ни воспитание, ни спасение не бывают совершенно безболезненными, причиняющими только наслаждение. Неготовность проявить силу и принуждение или причинить боль есть неготовность любить.

Решение нравственных и политических проблем часто связано с ответами на вопросы: Хватит ли у нас силы применить силу? Или хватит ли у нас силы вынести то, что в экстремальной ситуации мы проявили бессилие?

"На излете века, взял и ниспроверг.
Злого человека – Добрый человек.
Из гранатомета, шлеп его, козла!
Стало быть, добро то, посильнее зла!" Е. Лукин.

На дне морском, среди качающейся тины
покоятся останки старой бригантины
у группы островов и берегов скалистых.
Там вечным криком оглашают птицы
ход времени, потерянный для тех,
кто выбрал из двух зол морской удел,
и стал опорожнять чужие сундуки со златом,
и делал богача навек богатым.
Там глубоко внизу, где остов корабля
совсем ушел в песок, зарывшись носом,
в каюте капитана, возле круглого окна,
в которое заглядывают рыбы одним глазом,
сидит покачиваясь в такт волне едва
скелет немолодого человека.
На нем камзол и треуголка, за поясом кинжал
и пистолета два, а на столе пред ним
среди прогнивших книг, переплетенных кожей,
карт океанов и морей,
лежит чудная и изогнутая трубка.
Помнит она те дни минувшие,
когда стелился над водою
дым пушечный, и кто-то шел на дно,
успев проклятьями осыпать негодяя.
Прошли века и золото, умывшись в крови,
с тех пор осталось здесь навеки,
и давным-давно уж нет тех смельчаков,
и черный парус не хлопает на утреннем ветру.

(Биография:Питер Блад родился в Ирландии (около 1653 г.). Сын ирландского врача и уроженки Сомерсетширского графства. Из-за своей кельтской крови отличается смуглой кожей, черными волосами и яркими голубыми глазами, благодаря чему с успехом иногда выдает себя за испанца, ничуть не напоминая типичного англичанина.

Он обучался на врача, окончил Тринити-колледж в Дублине, стал «бакалавром медицины». В 1674 г. попал на военную службу к голландцам, воевавшим в тот момент с французами, к знаменитому флотоводцу де Ритеру (Михиел Адриансзон де Рёйтер), который произвел его в офицеры. Провел два года в испанской тюрьме, в качестве военнопленного, но за что именно он попал туда, осталось неясным. Выйдя из тюрьмы, поступил на службу к французам и в составе французской армии участвовал в боях на территории Голландии, оккупированной испанцами.

В 1685 году, в возрасте 32 лет собираясь отойти на покой и заняться мирной гражданской практикой в городке Бриджуотер, оказывается случайно вовлеченным в восстание герцога Монмута (Монмаута). Был арестован, осужден (19 сентября 1685 г.) и продан в рабство в английские колонии в Карибском море. Через полгода бежит из рабства, захватив испанский корабль, уходит на Тортугу и начинает пиратствовать.

В 1689 году после серии услуг, оказанных короне, и с изменением английской политики, связанной со сменой правящей династии (см. Славная революция), заслуживает полное прощение и поступает на королевскую службу.)