ТАРАКАНЫ – НЕ В СЧЁТ
Мальчишки сороковых годов, мы росли, играя в войну. Бегали вокруг домов с самодельными деревянными пистолетами. Бах. Бух. Тах-татах. Правила были простые. Делились на немцев и русских. Немцами никто не хотел быть, и этот вопрос решали жребием. «Убитый» противник выбывал из игры. Впрочем, признав свое поражение, он мог воевать дальше и «погибнуть» ещё не раз. Количеству убитых велся счёт. Победу одерживала сторона, которая вела в счёте. Об окончании игры заранее не уславливались. По мере того, как начинало темнеть, убитые, русские и немцы, не возвращались в игру, а рассаживались кучкой. Их требования к воюющим заканчивать игру, становились всё настойчивей. Под¬гоняемый угрозами убитого большинства разойтись без подведения итогов, из засад и схронов начинал выходить остальной, ещё не навоевавшийся люд. Собирались все, чтобы до хрипоты поспорить и подвести итоги.
Немцы никогда не праздновали побед. Победители, если по жребию начинали нем-цами, после победы торжествующе заявляли, что они «в действительности самые настоящие русские», а побеждённые к горечи поражения оказывались ещё и немцами.
Рядом с нашим микрорайоном начали огораживать площадку будущей промзоны. Территория вокруг возводимого забора с многочисленными штабелями сваленных брёвен и досок, на все лето стала ареной наших сражений. Крупные сражения разгорались под ве¬чер. Поле боя, то затихало, то оглашалось торжествующими криками или увещеваниями противника: – «Колька, не хлюзди. Ты убитый».
В играх постоянно участвовал сын соседки тети Оли, маленький, но необычайно шустрый пацан, по прозвищу «Таракан». С Тараканом и случилась беда. Под вечер солнце багровым шаром клонилось к горизонту, и наши военные действия были в разгаре. Когда появился Таракан, мы стали издали махать, чтобы он быстрее присоединялся к нам. У нас недоставало одного солдата. Таракан всё понял. Прикрываясь забором, чтобы не заметил противник, он быстро, быстро побежал к нам и когда добежал, на глазах у всех упал и забился в судорогах. Мы столпились вокруг, не зная, что делать и чем помочь. Когда его начало рвать и он не естественно, дугой прогнулся, я решил, что Таракан умирает, побежал домой.
Тётя Оля была во дворе, снимала с веревок белье. Задыхаясь от быстрого бега, я под-бежал к ней. Оказалось, я не знаю имени Таракана, и поэтому, всхлипывая и тяжело дыша, лишь указывал пальцем в сторону нашего театра военных действий, приговаривал: – «Там! Там! Тёть Оля, там!!». «Что?!» – испуганно cхватила меня тётя Оля. Собранное белье свалилось с ее руки на землю и она, громко причитая, как по покойнику: – «Госпо-ди! Витенька! Ой, Витенька! Сыночек, мой!» – как была босиком, побежала на стройку.
Витька не умер. Через несколько дней, он, как ни в чём не бывало, снова играл с на-ми. Случившееся, меж собой мы объяснили просто: – «Таракан-припадочный». И действительно, припадки у Витьки случались еще не раз. Только за тётей Олей никто больше не бегал. Уложив Витьку на живот, «чтобы не захлебнулся блевотиной»,─ как всезнающе и авторитетно разъясняли пацаны постарше, мы продолжали играть, и знали, что он полежит, немного подёргается, может вырвет его несколько раз и в конце-концов он очухается сам.
Но при подведении результатов игры, мы строго следили, чтобы очки, добытые на Таракане, когда он находился в припадке, не засчитывались. «Таракан – не в счёт» – кричала одна сторона. «Нет, в счёт», – настаивала другая. Все эти споры и разногласия могли происходить в присутствии очнувшегося Таракана, который сидел, слушал и моргал глазами. Соображения нашего хватало не ввязывать в споры Таракана, не спрашивать, как он сам считает, «нормально его убили или нет?».
А потом припадок случился со мною. Бегал я, бегал вдоль границы, высматривая за забором противника. Солнце сильно мешало, слепило глаза. И вдруг вижу, щели забора очень уж быстро замелькали у меня в глазах. Остатками уходящего сознания понимаю, так быстро они мелькать не должны, ведь я стою. Слабеют ноги, я опускаюсь на землю. В полной темноте вдали медленно гаснет громадный жёлтый диск солнца, который почему-то не светит, не слепит, и его можно свободно рассматривать.
Очнулся я, когда ребята подводили итоги сражения, и кто-то громко кричал: – «Таракан – не в счёт!». Оспаривал, значит, очки противника, который, стреляя Витьку, не понимал, что тот лежит отключённый, а не таится в засаде. Ребята видели, что я очнулся и сел. Но никто на меня не обращал внимания. Я долго вслушивался в препирательства сторон, пока до меня не дошло, что «Таракан – не в счёт» относится ко мне. Сам Таракан вообще в тот день не играл.
За лето мы с Витькой еще несколько раз теряли сознание. Однако из–за расстройств здоровья наше участие в игре ребятами никак не ограничивалось, не подвергалась сомнениям сама возможность такого участия. Никто никогда припадочными нас не обзывал. Витькина кличка Таракан на дворовом сленге обрела широкий смысл: – как необидное название наших обмороков («всё, он таракан»), и – как обозначение сложной игровой ситуации, – «таракан», – которая возникала из-за нас и требовала отдельного разбора, что- бы «всё было по-честному».
Вообще, все мы были хлипкими, хотя и гонористыми ребятами. Постоянно хотелось есть. Когда кто-нибудь выскакивал из дома с горбушкой чёрного хлеба, посыпанной круп¬ной солью, вечно клянчили у богача кусочек. «Сорок восемь – половину просим». И богач должен был делиться, если не успевал, завидев ватагу ребят, защититься, прокричать во всеуслышание: – «Сорок один – ем один». Разные недомогания, резь в глазах, тошнота, как я сейчас припоминаю, были и у других ребят.
О случавшихся в детстве расстройствах здоровья я помнил и, став взрослым, объяс-нял их перегревом на солнце и военным голодом. Было только не понятно, почему перегрев сказывался к вечеру, когда жар уже спадал, а голод проявлял себя обмороками только во время игры.
Недавно газеты сообщили, что в Японии по телевидению показывали мультфильм «Карманные Монстры». Один жадный монстр, объелся и лопнул. Экран телевизора замигал яркими жёлтыми вспышками. У тысячи японских ребятишек, смотревших мультфильм, начались судороги с рвотой. Многих поместили в больницы. Причину «эпидемии» обсуждал весь мир. Откликнулись и медики. Оказывается, им давно известна болезненная реакция ослабленного организма человека на мелькающие вспышки яркого света. Фотоэпилепсия. В учебники вошел случай, как один человек, возвращаясь под вечер с работы, проходил мимо высокого забора, освещённого с другой стороны заходящим солнцем, ослеплялся мелькающим в щелях светом и, не доходя до порога дома, каждый раз терял сознание.
А что творится на нынешних молодежных дискотеках и прочих эстрадных тусовках с их полумраком, световыми эффектами и лазерными лучами! Обмороки случаются. С потерявшими сознание отваживаются дежурные медики. Хотя нынешняя молодежь, конечно, покрепче будет. Питание другое. Не военный голод все-таки. А об остальном, вы лучше у уборщиц спросите, которые залу на другой день прибирают. Все углы заблеваны.
Или вот совсем недавно, в 2007 году устроители Олимпиады 2012 года в Лондоне разместили на официальном сайте мероприятия рекламный ролик, который, однако, был быстро удален в связи с массовыми жалобами на то, что его просмотр вызывает эпилептические припадки. По данным британской благотворительной организации «Эпилепси экшен», после посещения сайта Олимпиады – 2012, на создание которого было затрачено 400 тысяч фунтов стерлингов, несколько человек перенесли эпилептический припадок, попали в больницы и обратились с жалобами. Оказывается для британского телевидения приняты стандарты на частоту мелькания ярких кадров, которыми исключены частоты вредные для человека, вызывающие фотоэпилепсию. На нарушение стандартов обращала внимание организация «Эпилепси экшен», когда требовала убрать ролик.
В век телевидения и интернета, глобальной информатизации мира, накопились у меня эти сведения, и понял я причину нашего с Витькой недуга в детстве. Конечно, фотоэпилепсия. Бегали до одури за щелистым забором на закате, так, что от всполохов солнца на¬чинало рябить в глазах. А самые активные и шустрые доводили себя до потери сознания, судорог и рвоты. О темных очках мы тогда и понятия не имели. Кабы знать? Ни когда у меня потом не было таких расстройств здоровья.
А тогда о своих припадках я дома не рассказывал. До матери, наверное, доходили ка-кие-то слухи. Как-то она, положив руку на мою, склоненную над миской голову, спроси-ла: – «Как себя чувствуешь, сынуля?». «Нормально! А что?», – взъерошился я. «Да, ниче-го, ничего», – поспешила успокоить меня мать. И больше к этому разговору не возвращалась. Решила, видимо, путают люди мальчишек, меня с соседским Витькой. А и толку то, если бы рассказал что матери? Вон, Витьку мать с припадком принесла домой на руках, а показать его врачам не было возможности.
В нашем при лагерном микрорайоне, проживали одни расконвоированные заключенные. Из вольнонаемных – только жены заключенных, которые, подчиняясь извечному зову в русской женщине, что гордой декабристки – аристократки, что затурканной домохозяйки-пролетарки, – жертвовать собой во имя суженого, следовали по России за своими мужьями, находящимися в сибирских ссылках, да ГУЛАГах. Ни детских больниц, ни врачей, во всём, начинающем строиться, новом коммунистическом г. Ангарске тогда не было. Дети, как тараканы, на великой стройке коммунизма в Сибири, были не в счёт.
