Были времена,  когда всякий «мэр» лез из кожи, чтобы завести в своих владениях памятник Ленину. Может, из любви ( долго, правда, скрываемой), может, от испуга,  А может, на  всякий случай..  У нас гранитный вождь возник внезапно, как из морской пены древнегреческая богиня Афродита.   Только- только немцев вышибли – а он уже стоит. В одной руке кепочка, другая – призывная. Вперёд, мол, товарищи латыши, к светлому и прекрасному будущему.. Скоро, как и всё на свете, каменный вождь примелькался. Стоит и стоит с протянутой рукой. Никому не мешает  Приезжие курортники, правда, поначалу вздрагивали. Интересовались, бывало, сочувственным шёпотом: - Чего это он у вас такой страшненький? - Да уж какой есть! – огрызались старожилы.- Лет тридцать стоит.  Курортники проходили мимо, жалобно распевая «Парней так много холостых, а я люблю женатого»  Но вот – беда! Как-то в полночь, после дискотеки в День милиции, трое подвыпивших комсомолок нашей школы взяли и совершили   «политическую диверсию» - так это потом  стало называться.  «Диверсантки» с визгом и воплями плясали вокруг гранитного Владимира Ильича, сигали вверх, старясь дотянуться до заветной кепочки, и вообще чёрт знает что вытворяли.   Каменный вождь с облупившимся уже к тому времени носом и покрытой трещинами головой привёл каким-то непонятным образом этих девушек в неописуемое возбуждение.  Видимо, это был первый случай, когда памятник вождю доставил столько неподдельной радости горячо любимой им молодёжи. По крайней мере в латышской провинции конца семидесятых.  Радость радостью, но с памятника сорвалась одна из букв великого имени. . И утром некоторые бдительные жители обнаружили, что на пьедестале стоит уже не «Ленин», а некто  «ЛЕИН».  Наиболее бдительные позвонили в роно и в райком партии. А самые бдительные – «куда следует»…  Первыми, как всегда это бывало, откликнулись товарищи из «куда следует». И вот каждый день, как на работу ( а это и была его работа) в школу начал ездить товарищ Озолс, симпатичный блондин в штатском. Но… несмотря на все улыбочки и задушевность в беседах с девушками, ему так и не удалось расколоть их, о чём и на какую тему были вопли и возгласы. А главное – ну ни одна из них, ну честное комсомольское, не умыкала и не  прятала в тайнике почерневшую букву «Н». Скорее всего, они вообще ничего не помнили. Даже Озолс это уразумел и перестал ездить. Но регулярно, по понедельникам, звонил мне ( я был замдиректора по воспитанию) и почему-то шёпотом и не называясь спрашивал: «Н» не нашли? Нет!? Ищите, пожалуйста. А дело пошло накатанным путём. «Диверсанток» вышибли из комсомола. Мне наскоро влепили строгача – за развал идеологической работы….   А поруганный Ильич продолжал стоять, призывая к дальнейшему совершенствованию. Хотя и сам поступал наоборот. – превращался в пугало.  Смотреть на памятник стало уже стыдно. Даже самые верные ленинцы отводили глаза. Лысина почернела – загадили птицы. Нос почти отвалился. От пиджачка и кепочки сыпалась  гранитная труха.  И вдруг    чудо - однажды ночью каменный вождь исчезает! А следом – уже новое чудо. Приходит рано утром в родную школу учительница химии, открывает собственным ключом дверь своего просторного кабинета и…  бухается в обморок.

 

. Придя в себя, химичка рассказывала, что в кабинете стоял сам Владимир Ильич Ленин. Он был аж до потолка, и указывал на неё рукой.

- Пора, видно, показаться психиатру. Заработалась…

Но её  успокоили.. Просто вчера под покровом тьмы привезли нового Ленина, сработанного из лёгкой жести – под бронзу. Куда девать? Ставить сразу на прежний пьедестал – не успеть. И кто-то, весьма смекалистый, распорядился:

- Школа рядом – тащите туда!

И потащили. Особого труда не составило, ибо новый жестяной Ильич оказался на удивление лёгким

  Через пару дней ширпотребовский вождь мирового пролетариата уже красовался на привычном месте – готовый принимать в пионеры и собирать митинги. И звал всех нас сами знаете куда. День был солнечный, и на Ильича больно было смотреть – он так и светился, поигрывая шаловливыми зайчиками.

 А ночью окрестные жители проснулись от истошного, выматывающего душу воя.

 Одна нервная дамочка, набравшись смелости и перекрестясь,  приоткрыла окно. Ветер.  Покачиваются верхушки деревьев. Но Боже! Кто же это так дико завывает? ? Чей  вопль надрывает душу? Неужто конец света!

 Дамочка была истовая католичка и принялась читать молитву. А вой усиливался.

 Вскоре тайна раскрылась. Конец света отменялся. Завывал и стенал, как оказалось, жестяной Ильич. Памятник был полый, и стоило подуть ветру, как он заводил свою дьявольскую песню.

 Однако, человек, как уже выяснилось, привыкает ко всему. Привыкли и  мы. Более того – появилась чёткая народная примета: воет Владимир Ильич – значит, на дворе ветер, можно сушить бельё.

  Кто-то из бывалых курортников заметил: - Эолова арфа! Чем не Пятигорск.

А дальше было так.

Шёл своим чередом торжественный митинг по случаю какого-то великого праздника. И надо же, во время доклада товарища из центра об очередных «дальнейших достижениях» резко подуло.. Что последовало  -  догадаться нетрудно. Порывы ветра крепчали – вождь отзывался  воем. Выл  злобно и раздражённо, заглушая и сводя на нет наши достижения.

 Уезжая в Ригу, товарищ из центра жёстко приказал: - Чтоб этого больше не было!

Чего «этого», однако не уточнил.

 Вскоре  приехал специалист по таким делам.

- Мелочи, усмехнулся он. – Поправим. Опыт имеется.

 И укоризненно добавил: - Денег пожалели. Нашли на ком экономить. Он же у вас совершенно пустой.

 И в эту же ночь Владимир Ильич снова  нас покинул. Вернулся дней через десять. Такой же ослепительный, как прежде, только уже не пустой, а набитый опилками. Вой прекратился. И всё пошло по-старому: шествия, митинги, праздники, торжественные караулы – пока не наступили иные времена с их новыми «дальнейшими достижениями» в новой,  свободной стране – во имя светлого будущего уже независимого латышского народа.

 Скандального большевика Ульянова – Ленина быстренько вывезли из нашего уютного курортного городка. На этот раз – среди бела дня. И навсегда!

Да, чуть не забыл. Как-то встретил товарища Озолса. Потеряв любимую работу, он обучает латышскому языку русских школьников. По-прежнему начеку. И, не жалея сил, ведёт борьбу с политической крамолой. Заставил детей вырезать или зачёркивать в старом учебнике ( новый ещё не подоспел) вредные антинародные слова: «Ленин». «КПСС», «комсомол», «пионеры»…

 

Но… почему же всё-таки не состоялись «оргвыводы» и меня не уволили? …

 Ведь «оргвыводов» мы ожидали тогда  со дня на день

 А случилось так. Является в школу товарищ Стуре, большая наша начальница – зав. школьным отделом при райкоме партии. Ей и поручили составить нравоучительно-обличительное послание об идеологических диверсиях в нашей школе. Обычное в то время дело: «нашалит» какая-нибудь школа, повеет от неё антисоветским душком – бац – письмо райкома: «Всем! Всем! Всем!»

 Затем излагается суть нашей «диверсии» - пытались, мол, подорвать авторитет вождя мирового пролетариата путём надругательства над его памятником ( далее описывался способ надругательства).

 Изготовлялись подобные листовки на ротапринте и рассылались по всем школам района. Во-первых, чтобы неповадно было, а во-вторых, чтобы отреагировали.

 Реагировать надо было так.: «Ознакомившись с «Письмом райкома», мы были до глубины души возмущены, потрясены, оскорблены и прочее. прочее.

«Реагировки» шли в райком, и тогда уже можно было начинать экзекуции, приступать к оргвыводам.

 С этим и явилась товарищ Стуре, в строгом жакете и с модной стрижкой. Усаживаетя она , значит, за директорский стол. Мы, школьное руководство, все по стеночке. Достаёт  из своего портфеля свеженькие ещё «листовки» и раздаёт нам.

- Ознакомьтесь, может, что не так? Не вкралась ли неточность?

 Вид доброжелательный. Голос ласковый. Взор сочувственный. А мы читаем. Приговор как приговор.

Но вдруг!!! Я чуть со стула не свалился.

- Вам плохо?

- Да нет, - лепечу я, ещё не веря своим глазам, снова и снова перечитывая эту блистательную фразу.. И опять чуть не подскакиваю.

- Поймите, я выполняю свой партийный долг, - продолжает соболезновать товарищ Стуре. Но при этом строго добавляет:- Надо уметь признавать свои ошибки.

- Конечно, товарищ Стуре. Вот у вас в заголовок: Э т и   годы с именем Ленина. Как это прикажете понять?

- Какие ещё  э т и!? 50 лет!!! С именем Ленина.!

- Да нет, товарищ Стуре, - «50 лет» - в документах ЦК. А у вас какие-то загадочные – э т и

И протягиваю ей её сочинение. Давно уже не видел, чтобы вот так, в момент, преображалось лицо человека, тем более партийного руководителя.. Она  вся искривилась, хотя доброжелательная улыбочка так и не соскочила, как прилипла. Она была рассчитана на более длительное пользование.

- Значит, всё-таки вкралась… опечатка.

- Да нет, товарищ Стуре. Не опечатка.

- Что же это, по-вашему?

- Как что? Политический выпад ( словом «диверсия» мне её пугать не хотелось.) Неужели вы не понимаете, как могут истолковать  ваши -  «э т и    г о д ы»? Издёвка! Какие такие  ЭТИ!? Не все же решат, что это прекрасные и чудесные годы. А вдруг подумают – гадкие, мерзкие. В смысле – ох, уж эти чёртовы годы… Кое-кто обязательно подумает. А уж  «где следует» - сами знаете. Вы уже по всем школам разослали этот возмутительный документ?

- Почти…

Она молча забрала у нас бумажки, запихала их в свой портфель и, забыв попрощаться, тихонько вышла из кабинета. Экзекуция   сорвалась.

 В «новые времена» я встретил товарищ, простите, госпожу Стуре в вестибюле бывшего райкома. Она стояла за  лотком, торгуя патриотическими книжками.