Стр.23
- Ты не говоришь было, ты говоришь есть, - сказал я. - Это время моего
детства. Оно для тебя все еще существует. Тот, кого ты называешь мной и
кому, как ты считаешь, что-то нужно, - это Дикки, то есть я в моем далеком
прошлом?
Он кивнул.
- Конечно. Это время никуда не ушло, оно не дальше, чем противоположная
сторона улицы.
- Еще вопрос.
- Спрашивай что хочешь.
- Сколько будет сто тридцать один в кубе?
- Я ангел, а не компьютер, - рассмеялся он.
- И все-таки, попробуй угадать.
- Пять тысяч двадцать семь?
Он ошибся больше чем на миллион. Этот парень не всеведущ, по крайней
мере, математика не его конек. Чего он еще не знает?
- Есть ли на небесах гравитация?
Он в удивлении повернулся ко мне:
- Давно ли тебя интересует этот вопрос?
- Около года. Я был... смотри, камень.
Слишком поздно. С божественной беззаботностью он наскочил на камень.
- Еще вопросы?
Я не стал возвращаться к вопросу о гравитации. Гораздо больше, чем
гравитация на небесах, меня сейчас интересовало, кто этот странный человек.
- Зачем... почему ты такой, какой ты есть?
- Есть такая поговорка: "Избыток чувств - недостаток мыслей" .
В том, как он произнес эти слова, я почувствовал горький вкус истины.
Я уже понял, что он не причинит мне вреда; я понял, что он подобрал
меня этим утром не для того, чтобы подвезти на вершину горы; я знал, что
математика не его стихия. Меня переполняли новые вопросы обо всем на свете.
- Ты так говоришь потому, - спросил я, - что это имеет какое-то
отношение к делу, ради которого ты здесь?
- Конечно.
Не потому ли он понравился мне с первого взгляда, что я уже где-то
видел его улыбку?
** Гипотетические частицы, движущиеся быстрее, чем свет в пустоте. -
Прим. перев.
Стр. 43-45 глава 6
Шесть
- Привет кому? - спросила Лесли.
- Так глупо, - сказал я. - Он меня видел.
- Что он сказал?
- Ничего. Мы оба сильно испугались. Как странно.
- Что ты чувствуешь, как он?
- Да с парнем, в общем, все нормально. Он только не уверен в завтрашнем
дне, и это выбило его из колеи.
- И как ему там, ты чувствуешь?
- Все у него будет нормально. Он будет хорошо учиться в школе, впереди
его ждет великолепное время, когда он у знает так много интересного:
аэропланы, астрономия, ракеты; он научится ходить под парусами, нырять...
Она дотронулась до моей руки:
- Ты чувствуешь, каково ему?
- Да у меня сердце разрывается! Я молю Бога, я так хочу вывести его
оттуда и прижать к себе, и сказать ему: не плачь, ты в безопасности, ты не
умрешь!
Дорогая Лесли, мой любимый и чуткий друг. Она не сказала ни слова. Она
дала мне возможность в тишине услышать то, что я сказал, услышать еще и еще
раз.
Мне потребовались дикие усилия, чтобы восстановить равновесие. Я
никогда не был склонен к сентиментальности, я рассматривал свои чувства как
частную собственность и держал их под жестким контролем. Да, сохранять этот
контроль очень непросто, но, казалось, всегда возможно. В конце концов, все
это происходит в моей голове.
- Ты - хранитель его будущего, - произнесла она в тишине.
- Его наиболее вероятного будущего, - сказал я. - У него есть и другие
варианты.
- Только ты знаешь то, что ему нужно знать. И если даже ему суждено в
жизни взлететь выше, чем тебе, - все равно, только ты сможешь объяснить ему,
как этого добиться.
В это мгновение я действительно любил мальчишку. Когда я был с ним, мое
детство уже не заволакивало туманом, я его видел кристально ясно и с
мельчайшими подробностями.
- Я - хранитель его будущего, он - хранитель моего прошлого.
В эту минуту у меня возникло удивительное чувство: мы необходимы друг
другу, Дикки и Ричард, только вместе мы можем образовать единое целое. Нужно
ли мне было брести по жизни одному, как отступнику, чтобы, наконец,
повстречать мальчика, страстно желающего превратить меня в пепел, - и теперь
доказывать ему, неизвестно как, что я люблю его? Легче доползти до Орегона
по битому стеклу.
А могло ли быть иначе? Мой старенький кинопроектор опять стал
высвечивать на экране сознания черно-белые кадры того времени, из которого я
только что вернулся, - сплошные блеклые знаки вопросов; Дикки идет вдоль
расписанных стен длинного освещенного солнцем коридора, все детали четко
вырисовываются, ничего не пропущено.
Он все еще дрожит перед надвигающейся на него тьмой, и что проку в том,
что я точно знаю: эта тьма - лишь тень будущих событий, которые пронесутся,
собьют его с ног, поднимут и сурово обучат тем знаниям, о которых он сейчас
молит меня.
Мне хотелось сказать ему: не давай спуску своим страхам, вызови их на
открытый бой, пусть покажутся, и, если покажутся, - раздави их. Если ты не
сделаешь этого, то твои страхи будут плодить новые страхи, они разрастутся
плесенью вокруг тебя и заглушат дорогу, по которой ты хочешь идти. Твой
страх перед новым поворотом в жизни -это всего лишь пустота, одетая так,
чтобы показаться вратами ада.
Мне легко говорить: я уже прошел сквозь все это. А каково ему?
Если я чего-то боюсь сейчас, подумал я, то что бы мне больше всего
хотелось услышать от себя, мудрого, будущего?
Когда придет время сражаться, Ричард, я буду с тобой, и оружие, которое
тебе необходимо, будет в твоих руках.
Могу ли я сказать ему это сейчас, и есть ли хоть малейшая надежда, что
он меня поймет?
Вряд ли. Ведь именно я тот человек, с которым он хочет сразиться.
Стр. 77
Я поднялся с места, где сидел, и взял его за плечи. - Я знаю только то,
что она значит для меня, Дикки. Но водонапорная вышка может иметь еще
миллион значений, которых я не выбирал, которые не имеют смысла для меня.
Ничто не имеет смысла до тех пор, пока оно не изменит тебя и твоего способа
думать.
- Ты говоришь как взрослый, - сказал он. - Ничто не имеет смысла?
- Пока ты не разобрался с тем, что случилось в твоем сознании, - сказал
я. - Подъем на водонапорную башню ничего не значил до тех пор, пока ты не
придал ему значение. Реши для себя задачу - когда ты прокладываешь путь
наверх: равнозначна ли высота твоему страху? И вся твоя жизнь меняется.
"Посвятить свою жизнь высоте? Только не я! Никаких высот, ради Бога,
пожалуйста!"
- Это решение, - продолжал я, - этот преподанный тобой себе урок
определяет тысячи возможных, приемлемых для тебя будущих, вычеркивая при
этом тысячи других, в том числе, возможно, и мое. Никаких высот - означает
никаких самолетов означает никаких полетов означает никаких прыжков с
парашютом означает никаких Шепардов означает никаких воспоминаний о Дикки
означает никакого освобождения его из камеры означает ни тебя ни меня среди
этого озера воспоминаний.
- Ты решил, что высота не равнозначна страху.
- Прекрасно, Дикки! С высоты ветряной мельницы ужас был написан
строчными буквами, а ВОСТОРГ - заглавными. Из этого я вынес решение, которое
изменило всю мою жизнь: Преодолеваи страх и получай восторг. Это справедливо
и поныне.
Я посмотрел ему в глаза:
- Ты единственный, кто может решить, является ли моя правда правдой для
тебя или это чепуха. Принципы, за которые я готов умереть, высочайшие права,
которые мне ведомы, для тебя могут быть всего лишь предположениями,
возможностями. Ты делаешь выбор, и твоя последующая жизнь является
результатом этого выбора. Каждое да, нет, возможно создает школу, которую мы
называем личным жизненным опытом.
Я думал, что груз всего сказанного заставит его задуматься, но через
секунду он уже тянулся ко мне с вопросом:
- За пятьдесят лет ты, конечно, уже выяснил, что есть что для тебя и
как все работает?
- Ну, в общем, кое-что я понял, - скромно сказал я.
Стр 82-84
Его совершенно не интересует моя доморощенная философия, но мой возраст
для него важен. Как мы все-таки переменились!
- Подсчитывать возраст опасно, - сказал я. - Когда ты маленький, то
каждый день рождения радует тебя. Это праздничный стол, и подарки, и
ощущение себя именинником, и шоколадный торт. Но осторожно, Дикки. В каждом
именинном торте заложен крючок, и если ты проглотишь слишком много крючков,
то все, ты уже пойман на идею, от которой уже никогда не отделаешься.
- Правда? - Он думает, что я шучу.
- Как умирают дети? - спросил я.
- Они падают с деревьев, - ответил он, - они попадают под троллейбус,
их засыпает в пещерах...
- Отлично, - сказал я. - Как твоя фамилия?
Он нахмурил лоб и поднял голову. Неужели этот старик уже забыл?
- Бах.
- Неверно, - сказал я. - Это твое предпоследнее имя. Настоящее твое
последнее имя, в нашей культуре, - это число, и этим числом является твой
возраст. Ты теперь не Дикки Бах, а...
- ...Дикки Бах, Девять.
- Молодец, - сказал я. - И люди с маленькими цифрами в последнем имени
всегда умирают от Несчастных Случаев - просто они оказались в неудачном
месте в неудачное время. Джимми Меркли, Шесть, держал слишком большую связку
надувных шариков, порыв ветра подхватил его и унес в море, и больше его
никто не видел. Энни Фишер, Четырнадцать, нырнула и не нашла выхода из
затонувшего колесного парохода, который когда-то плавал вдоль
континентального шельфа. Дикки Бах, Двенадцать, подорвал себя, изобретая
гидразиновое топливо для своей ракеты.
Он кивнул, соображая, к чему я клоню.
- А люди с большими цифрами в последнем имени, - продолжал я, - умирают
от Неизбежных Случаев, от которых нельзя ускользнуть. Мистер Джеймс Меркли,
Восемьдесят Четыре, закончил свой путь от острой летаргии. Миссис Энн
Фишер-Стоувол. Девяносто Семь, скончалась от болезни Лотмана. Мистер Ричард
Бах, Сто Сорок Пять, умер от безнадежной старости.
Он рассмеялся - цифра 145 невозможна.
- Хорошо, - сказал он.
- Ну и что? Что плохого в днях рождения?
- Когда твои цифры маленькие, ты не собираешься умирать. Но когда твои
цифры становятся большими...
- ...ты готовишься умереть.
- Большое число, значит, пора мне умирать. Это называется слепой верой
- когда ты соглашаешься с правилом, не задумываясь над ним, когда ты
переходишь от одного ожидаемого события к другому. Если ты не примешь меры
предосторожности, то вся твоя жизнь превратится в цепочку из тысячи
предначертанных событий.
- И слепая вера всегда плоха, - сказал он. - Не всегда. Если мы не
примем некоторых общих верований, мы не сможем жить в нашем
пространстве-времени. Но если мы не верим в возраст, то по крайней мере не
должны будем умирать оттого, что изменилось число в нашем имени.
- А я люблю торты, - сказал он.
- По одной свече в год. Ты ешь свечи?
Он поморщился.
- Нет!
- Ешь торты в любой день, когда захочешь. Только не ешь торты со
свечами.
- Но я люблю подарки.
- Для этого не нужны дни рождения, ты можешь получать подарки от себя
самого каждый день в каждом году.
Он помолчал минуту, размышляя над этим. Все, кого он знал, праздновали
дни рождения.
- Ты что, дефективный? - спросил он.
Я расхохотался, откинув голову назад. Мне вспомнилось, что у нас дома
высшей ценностью всегда считалась образованность. Первым взрослым словом,
которое я узнал, было слово "словарь". Мама приучила меня к словарю после
того, как я перешел во второй класс, и я себя чувствовал очень умным,
поскольку родители всегда говорили, что ум должен идти впереди чувств.
Эмоции под контроль, уму полную волю.
"Дефективный" было не единственным словом, подчерпнутым мною из
словаря: я до сих пор помню "доверенное лицо", "отъявленный" и
"полисиллабический". Для публики были еще "антидизистеблишментарианизм" и
"диизобутилфеноксиполиэ-токсиэтанол"; первое мне никогда особенно не
нравилось, но раскатистое переливчатое звучание второго я люблю до сих пор и
употребляю это слово при каждом подходящем случае.
- Конечно, Дикки, я дефективный, но по-хорошему.
- Ты только что выбросил мои дни рождения. Ты это называешь
"по-хорошему"?
- Да. И хорошее - это освобождение от условностей. Я выбросил еще и
кое-что другое.
- Что же?
- Когда ты перестаешь верить в дни рождения, то представления о
возрасте становятся чем-то далеким для тебя. Тебя не будет травмировать твое
шестнадцатилетие, или тридцатилетие, или громоздкое Пять-Ноль, или веющее
смертью Столетие. Ты измеряешь свою жизнь тем, что ты знаешь, а не
подсчитываешь, сколько календарей ты уже видел. Если тебе так нужны травмы,
так уж лучше получить их, исследуя фундаментальные принципы Вселенной, чем
ожидая дату столь же неизбежную, как следующий июль.
- Но все другие дети будут тыкать в меня пальцем - вон пошел мальчик
без дня рождения.
- Вероятно, да. Но ты решай сам. Если ты считаешь, что в этом есть
какой-то здравый смысл - подсчитывать, как долго ты уже бродишь по этой
планете под солнцем, - то продолжай праздновать дни рождения, заводи свои
маленькие часики. Проглатывай крючки каждый год и плати свою цену, как все
другие.
- Ты давишь на меня, - сказал он.
- Я бы давил на тебя, если бы заставлял тебя отказаться от дней
рождения вопреки твоему желанию праздновать их. Если ты не собираешься это
прекращать, так и не надо, какое тут давление.
Он посмотрел на меня искоса, чтобы убедиться, что я не насмехаюсь над
ним.
- Ты действительно взрослый?
- Спроси у самого себя, - ответил я. - Ты действительно ребенок?
- Я думаю, что да, хотя я часто чувствую себя старше сверстников! А ты
чувствуешь себя взрослым?
- Никогда, - сказал я.
- Значит, приятные ощущения сохранились? Я, маленький, чувствую себя
взрослым, а состарившись - буду чувствовать молодым?
- С моей точки зрения, - сказал я, - мы безвозрастные создания.
Приятные ощущения того, что ты старше или моложе своего тела, возникают на
контрасте между традиционным здравым смыслом - что сознание человека должно
соответствовать возрасту его тела - и истиной; а истина состоит в том, что
сознание вообще не имеет возраста. Наши мозги никак не могут совместить эти
вещи в рамках пространственно-временных правил, но, вместо того чтобы
подобрать другие правила, наше сознание просто отворачивается от проблемы.
Всякий раз, когда мы чувствуем, что наш возраст не соответствует нашим
числам, мы говорим "Какое странное ощущение!" и меняем тему разговора.
- А что, если не менять тему разговора? Какой тогда будет ответ?
- Не делай из возраста ярлык. Не говори: "Мне семь" или "Мне девять".
Как только ты скажешь: "У меня нет возраста!" - то не останется и причин для
контраста, и странные ощущения исчезнут. Правда. Попробуй.
Он закрыл глаза.
- У меня нет возраста, - прошептал он и спустя мгновение улыбнулся. -
Интересно.
- Правда?
- Получается, - сказал он.
- Если твое тело в точности соответствует твоим представлениям, -
продолжал я, - а твои представления сводятся к тому, что состояние тела
никак не зависит от времени и определяется внутренним образом, то тебя
никогда не смутит, что ты чувствуешь себя моложе своих лет, и не испугает,
что ты слишком стар.
- Кто-то сказал, что тело является совершенным выражением мысли? Чьи
это слова? Я хлопнул себя по лбу.
- А! Это философия! Кто-то тут сказал, что я ее выдумываю и что все это
слишком тяжело и занудно для девятилетнего человека.
Он спокойно смотрел на меня, едва заметно улыбаясь.
- Это кому же девять?
Стр 99
Она закончила себя разглядывать, обернула плечи черной шелковой
накидкой и взяла сумочку.
- Я готова!
- Отлично!
- Ты меня любишь?
- Да, - ответил я.
- А я даже не знаю за что...
- За то, что ты - любящая, теплая, остроумная, находчивая, добрая,
любознательная, чувственная, смышленая, творческая, спокойная, многогранная,
свободная, открытая, общительная, ответственная, блистательная, практичная,
восхитительная, прекрасная, уверенная, талантливая, выразительная,
аккуратная, проницательная, загадочная, изменчивая, любопытная, беззаботная,
непредсказуемая, сильная, решительная, предприимчивая, серьезная, искренняя,
отважная и мудрая.
- Здорово! Теперь я постараюсь вообще не опаздывать!
Стр 106
- Снова о доме. Скажи, что, по-твоему, является домом?
- Дом, мне кажется, - начиная фразу, я еще не знал, как она закончится,
- это знакомое и любимое.
Тут я ощутил внутри характерный щелчок, который раздается каждый раз,
когда получаешь правильный ответ.
Разве не так? Ты садишься за пианино, просто чтобы сыграть для себя
знакомую и любимую мелодию, -чем не возвращение домой? Я сижу в кабине
маленького самолета - и это тоже мой дом. Мы с тобой вместе, ты и я,-
значит, сейчас наш дом - в этом движущемся автомобиле; в следующем месяце
нашим домом может стать какой-нибудь другой город. Мы дома, когда мы вместе.
- Значит, наш дом не среди звезд?
- Дом не является неким определенным местом. "Знакомое и любимое", мне
кажется, вовсе не означает "сбитое гвоздями", "крытое черепицей" или
"основательное". Мы можем привязываться к гвоздям и крышам, но стоит в наше
отсутствие изменить их взаимное расположение, как, вернувшись, мы
воскликнем: "Что это за груда досок?" Дом - это определенный порядок,
который нам дорог, в котором можно безопасно быть самим собой.
- Отлично сказано, Вуки!
- И я бьюсь об заклад, что до того, как мы выбираем жизнь на Земле,
существует еще какой-то любимый нами порядок, откуда мы приходим и который
не имеет ничего общего ни с пространством, ни с временем, ни с материей.
- И то, что мы находимся здесь, вовсе не означает, что мы забыты, -
произнесла она. - У тебя не бывает таких моментов, милый, когда тебе
кажется, что ты почти припоминаешь... почти помнишь...
- Шестой класс!
И в этот момент, в машине, рядом с женой, без малейших признаков
присутствия Дикки, все это было со мной, как будто никогда и не стиралось из
памяти.
* Противник лекарств. - Прим. перев.
* Cessna-210 "Centurion"
Стр 113
- Что же было на другой стороне? - спросила она. - Что ты увидел?
- Ничего! Разве это не странно? Когда эта светящаяся завеса отошла, на
ее месте остался не какой-то вид, а удивительное чувство радости: Все
хорошо. Все просто замечательно. Потом завеса постепенно вернулась на свое
место, и я стоял в темноте, глядя на уже обычные звезды.
Я посмотрел на нее, вспоминая.
- То чувство никогда больше меня не покидало, Вуки.
- Я не раз видела тебя в ужасном бешенстве, милый, - сказала она. - Я
видела тебя в такие моменты, когда ты вряд ли мог думать, что все в порядке.
- Верно, но разве с тобой так не бывало: скажем, ты играешь в
какую-нибудь игру и так увлекаешься, что начинаешь забывать, что это - всего
лишь игра.
- Я почти все время об этом забываю. Я считаю, что реальная жизнь
реальна, и думаю, что и ты так считаешь.
- Признаться, иногда это так и выглядит. Я расстраиваюсь, когда что-то
встает на моем пути, или начинаю злиться, то есть пугаюсь, когда над моими
планами нависает угроза. Но это как раз настроение игры. Вырвите меня из
игры, скажите мне в момент самой сильной злобы: Конец жизни, Ричард, твое
время вышло, и вся моя злоба исчезнет, все перестанет иметь значение. Я
снова стану самим собой.
- Напомни мне еще раз эти слова: "Конец жизни...?"
Я засмеялся, зная, что теперь услышу это, когда в очередной раз снова
выйду из себя.
- Мгновенная перспектива, назовем это так. Ты согласна?
Она свернула к нашему дому, вверх по подъездной дорожке.
Любовь в браке, подумал я, сохраняется до тех пор, пока муж и жена
продолжают интересоваться мыслями друг друга. Она остановила машину и
выключила зажигание.
Стр 114-120 глава 22
Двадцать два
Должно быть, в его пустыне прошли дожди, так как высохшее дно озера
покрылось травой, и на месте разорванных линий его памяти остались лишь
малозаметные следы. На горизонте, не очень далеко, высилось дерево. Каким
образом все так быстро изменилось?
Он стоял сразу за озером у подножия пологого холма, и я неторопливо
приблизился к нему.
- Ты был там. Капитан? - спросил я.
- На балу? Когда ты испугался? Да.
- Я не испугался.
- А как насчет плана, как лучше сбежать, если бы они затеяли
Аспириновый Тост?
- Прекрасный план, Дикки. Я почти надеялся, что это случится.
- Спасибо, - сказал он. - Он бы сработал.
- Да. Но были бы последствия.
- Мое дело было вытащить тебя оттуда, а последствия - это для взрослых.
- Они и не требовались, - сказал я. - Я мог бы выйти тем же путем, что
и вошел. Без всяких объяснений, просто уйти, потому что мне не понравилось
там находиться. Без погони и беспорядков, без пострадавших штор и разбитого
стекла, без подъема на шесть этажей по стене в моих выходных туфлях и
возращения по крышам к Лесли. Без последствий.
Он пожал плечами.
- Это значит, что ты - взрослый.
- Ты прав, - сказал я. - Это бы сработало и стало великим
представлением.
Он начал взбираться по холму, как если бы на его вершине находилось
что-то такое, что он хотел бы мне показать.
- Ты точно не веришь в медицину? - спросил он.
- Точно.
- И даже в аспирин?
Я отрицательно помотал головой.
- Ни капельки.
- А когда ты болеешь?
- Я не болею, - сказал я.
- Никогда?
- Почти никогда.
- Что же ты делаешь, когда тебе все-таки бывает плохо? - спросил он.
- Я приползаю из аптеки, нагруженный всевозможными лекарствами. Я
начинаю с ацетаминофена и глотаю все подряд, не останавливаюсь, пока они все
не закончатся.
- Если твое тело - идеальное отражение твоих мыслей о нем, почему ты
лыс, как бильярдный шар? И почему ты пользуешься очками, читая полетные
карты?
- Я ВОВСЕ НЕ ЛЫС, КАК БИЛЬЯРДНЫЙ ШАР! - возмутился я. - В мои мысли о
теле входило облегчить расчесывание своих волос и то, что для отлично
напечатанной карты вполне нормально выглядеть слегка расплывчатой, а для
меня - смотреть на нее сквозь очки и считать, что так она выглядит
отчетливее. Пришло ли мне это в голову, когда я, будучи тобой, каждый день
мог видеть, что у папы меньше волос, чем у меня, и что они с мамой
пользуются очками?
Он не ответил.
- То, что я знаю, что мое тело - это зеркальное отражение моих мыслей,
- сказал я, - вовсе не означает, что я не могу быть ленивым или не искать
легкие пути. В тот момент, когда мысленный образ моего тела начнет меня
серьезно беспокоить, когда придет насущная потребность что-либо изменить, я
это сделаю.
- А вдруг ты все-таки серьезно заболеешь? - спросил он. - Без дураков?
- Такого со мной не бывает - может быть, один-два раза за всю жизнь.
Когда я учился летать, меня убедили, что летчики никогда не болеют. И это
действительно так. Я не знаю ни одного летчика, который бы часто болел.
Он подозрительно посмотрел на меня.
- Почему?
Как это так получается, что иногда мы не знаем ответ до тех пор, пока
не услышим вопрос, подумал я. До того, как открыть рот, я и понятия не имел,
почему летчики редко болеют.
- Полеты все еще остаются фантазией, - сказал я, - для многих из нас. А
в какой болезни есть фантазия? Когда живешь в полной мере тем, о чем всегда
мечтал, плохому самочувствию неоткуда взяться.
Продолжая подниматься по холму, он улыбнулся, как будто читал мои
мысли.
- Ты меня дурачишь, Ричард, - сказал он. - Ты совсем как папа. Ты меня
дурачишь и при этом делаешь та-а-кое серьезное лицо, что мне трудно тебя
раскусить.
- Не верь мне. Надейся только на себя. Капитан. Допустим, существуют
результаты некоего сравнительного исследования здоровья людей, любящих свою
работу, и людей, работающих по принуждению. Как ты думаешь, кто из них
здоровее?
- Это нетрудно угадать.
Я коснулся его плеча.
- А что, если бы не было никакого исследования? - сказал я. - Стало бы
твое мнение менее истинным?
Он широко улыбнулся мне с абсолютно беспечным видом.
- Это называется мысленным экспериментом, - сказал я ему. - Это способ
выяснить то, что ты уже знаешь.
- Мысленный эксперимент! - сказал он. - Точно!
- Нужны ли тебе ответы?
- Конечно же, нужны!
- Нет, - сказал я.
- Почему это они мне не нужны?
- Потому что ответы изменяются, - сказал я. - Миллион ответов нужен
тебе намного меньше, чем несколько вечных вопросов. Эти вопросы - алмазы,
которые ты держишь на свету. Изучай их целую жизнь, и ты увидишь множество
различных оттенков одного и того же камня. Каждый раз, когда ты задаешь себе
один из этих вопросов, ты получаешь именно тот ответ, который тебе
необходим, и как раз в ту минуту, когда он тебе необходим.
Он нахмурился, глядя на вершину холма, куда мы взбирались.
- Какие это вопросы?
- Вопросы вроде Кто я?
Это не произвело на него впечатления.
- Например?
- Например, перед тобой стоит такая проблема: все твои одноклассники во
что бы то ни стало стараются быть модными: носят причудливую одежду, странно
себя ведут и высказывают странные мысли. Станешь ли ты делать все это только
для того, чтобы не выделяться и чувствовать себя в безопасности?
- Я не знаю. Я хочу иметь друзей...
- В этом твоя проблема. И ты находишь тихий уголок и спрашиваешь себя:
Кто я?
По мере подъема нам все больше открывался вид на бархатисто-зеленую
пустыню. Интересно, мой внутренний пейзаж тоже зеленеет теперь, когда я
нашел и освободил этого ребенка?
- Кто я, - сказал он. - А что потом?
- Потом прислушайся. И прислушиваясь, ты вспомнишь. Ты - тот, кто
однажды попросил высадить его на Землю, чтобы совершить что-то
замечательное, что-то, имеющее для тебя значение. Разве Что-То Значительное
означает подбирать на помойке любые дурацкие убеждения любых безмозглых
ничтожеств только для того, чтобы приобрести фальшивых друзей?
- Ну...
- Вопрос Кто я? не изнашивается со временем, Дикки. Он помогает тебе на
протяжении всей твоей жизни каждый раз, когда ты решаешь, что делать дальше.
- Кто мои друзья?
- Ты все понял! - сказал я, гордясь им. Он остановился и посмотрел на
меня.
- Что я понял?
- Кто мои друзья? Этот вопрос ты должен задавать себе всегда. В
следующий раз, попав в окружение дюжины заблудших овец, поклоняющихся покрою
твоей бейсбольной куртки, или стилю твоей прически, или твоим "суперкрутым"
солнечным очкам, задай себе его. Кто мои друзья, мои настоящие друзья, кто
те остальные, пришедшие вместе со мной со звезд? Где они сейчас и чем
занимаются? Могу ли я быть другом самому себе, отравляя свое звездное
сознание мертвым и грязным стадным чувством, поднимая с "друзьями" кружку
пива?
Дикки успокаивающе взял меня за руку.
- Ричард, я всего лишь ребенок...
- Все равно, - продолжал ворчать я, двигаясь дальше. - Ты понял, о чем
я. Помни, кто ты, - в этом и будет твой ответ. Как может пришелец со звезд
барахтаться в грязи зыбких ценностей?
Он улыбнулся мне.
- Ричард, ты рассердишься, если я решу стать пьяницей?
Я повернулся к нему, пораженный его словами.
- Скажем, из меня выйдет
курящий-сигареты-принимаю-щий-табпетки-размахивающий-фпагом-стадньш-повеса-бабник-пьяница,
- сказал он. - Тебя это расстроит?
- Если ты сделаешь этот выбор, немногие женщины решатся дотронуться до
тебя даже палкой. Так что "бабника" можешь сразу вычеркнуть.
- Допустим, я все же так поступил, - сказал он. - Что бы ты на это
сказал?
Был ли я разгневан, выйдя из себя в тот момент? Злость - это всегда
страх, подумал я, а страх - это всегда страх потери. Потерял бы я себя,
сделай он такой выбор? Хватило секунды, чтобы понять: я бы ничего не
потерял. Это были бы его решения, не мои, а он волен жить так, как хочет.
Потеря была бы неизбежна, если бы я осмелился влиять на его решения,
стараясь жить одновременно и его, и своей жизнью. Это было бы ужаснее, чем
жизнь на вертящемся стуле в баре.
Мне хватило этого момента и этой идеи, чтобы избавиться от раздражения
и вернуться в спокойное состояние,
- Ты забыл упомянуть еще два качества, - сурово сказал я, -
здравомыслие и сдержанность. Это мои качества, и у тебя их нет. В остальном
твоя жизнь - это твое личное дело.
- И ты не будешь переживать за меня?
- Я не могу переживать о том, чего не могу контролировать, - сказал
я.-Но вот что я тебе скажу, Дикки. Если ты дашь мне возможность управлять
твоей жизнью, будешь следовать нсем моим указаниям буквально, думать и
говорить только то, что я тебе скажу, я возьму на себя ответственность за
твою жизнь.
- И я не буду Капитаном?
- Нет, - сказал я. - Командовать буду я.
- Успех гарантируется?
- Никаких гарантий. Но если я разрушу твою жизнь, я обещаю, что буду
очень расстроен.
Он остановился.
- Что? Ты командуешь, ты принимаешь за меня все решения, я следую всем
твоим указаниям, а если ты разобьешь мой корабль о скалы, то обещаешь взамен
всего лишь "быть очень расстроенным?" Нет уж, спасибо! Раз речь идет о моей
жизни, то я поведу корабль сам!
Я улыбнулся ему.
- Ты становишься мудрее. Капитан.
Когда мы добрались до вершины холма, он остановился у грубого,
торчащего из земли пня, который, по-видимому, служил ему сиденьем. Я мог
понять, почему он выбрал именно это место: здесь легче всего было переживать
ощущение полета, не пользуясь ни крыльями, ни воображением.
- Отличный вид, - сказал я. - В твоей стране весна?
Застенчивая улыбка.
- Немножко запаздывает.
Почему бы не сказать ему прямо, подумал я. Почему бы мне не сказать,
что я люблю его и буду ему другом до конца своей жизни? Я подумают, что в
этом разговоре участвуют и наши сердца тоже, и, кто знает, может быть,
невысказанное ими имеет наибольшее значение.
- По-моему, нужен легкий дождик, - сказал я.
- Совсем чуть-чуть, - сказал он.
Несколько мгновений он смотрел вдаль, как будто набираясь храбрости.
Затем он повернулся ко мне. - Твоя страна тоже нуждается в дожде, Ричард.
- Может, и так.
Что он имел в виду? Как бы я был рад поделиться с ним всем, что я знаю,
подумал я, не требуя ничего взамен.
- Я не знаю точно, что именно это значит для тебя, - сказал он, - но
думаю, что многое.
До того, как я успел спросить, что он все-таки имеет в виду, он начал
расшатывать торчащий перед нами из земли пень, наконец вытащил его и
протянул мне - сын Моисея, протягивающий выцветшую табличку.
Это был не пень, а самодельное надгробие. Надпись на нем не содержала
ни дат, ни эпитафии. Только четыре слова:
Бобби Бах
Мой Брат
Надежно забытое в течение полувека, все это вернулось.
Стр 127
Слезами делу не поможешь, выяснил я. Чувства не могут изменить
положение вещей. Значение имеет только знание, а мне предстояло узнать
многое.
Стр 131-133
- Бог всемогущ? - спросил я, маленький мальчик, у мудрого взрослого.
Я шагнул вперед и повернулся, чтобы взглянуть сверху вниз на ребенка.
Теперь я был жизнерадостным священником в темно-зеленой рясе с эмблемой
фирмы на цепи вокруг моей шеи.
- Конечно! Иначе он бы не был Богом, не правда ли, сынок?
- Бог нас любит?
- Как ты можешь спрашивать? Бог любит каждого из нас!
- Почему хорошие люди, которых любит Бог, гибнут в войнах и насилии,
бессмысленных убийствах и глупых катастрофах, почему страдают и умирают
невинные умные дети, почему умер мой брат?
А теперь осторожно с голосом: нужно скрыть неуверенность.
- Некоторые вещи недоступны пониманию, дитя мое. Отец наш небесный
посылает величайшие беды тем, кого любит больше других. Он должен быть
уверен, что ты любишь Его сильнее, чем своего смертного брата... Верь и
доверяй Всемогущему Богу...
- ДА ВЫ ЧТО, ВКОНЕЦ СВИХНУЛИСЬ? СЧИТАЕТЕ МЕНЯ ДЕВЯТИЛЕТНИМ ИДИОТОМ?
ЛИБО ПРИЗНАЙТЕ, ЧТО БОГ НЕ БОЛЕЕ ВСЕМОГУЩ, ЧЕМ Я САМ, И БЕССИЛЕН ПРОТИВ ЗЛА,
КАК МЛАДЕНЕЦ, ЛИБО ПРИЗНАЙТЕ, ЧТО ЛЮБОВЬ В ЕГО ПОНИМАНИИ - ЭТО САДИСТСКАЯ
НЕНАВИСТЬ ВЕЛИЧАЙШЕГО МАССОВОГО УБИЙЦЫ, КОГДА-ЛИБО БРАВШЕГОСЯ ЗА ТОПОР!
- О'кей, - говорит падре с внезапной прямотой. - Я ошибаюсь, ты - прав.
Я предлагал тебе все удобства веры. Подобно многим другим детям, ты только
что разрушил устои официальной религии, мистер Правдоискатель. Ты знаешь,
что ни я, ни любой другой священник не сможем ответить на эти вопросы.
Теперь тебе придется строить свою собственную религию.
- Зачем? - говорю я. - Мне не нужна религия. Я обойдусь и без нее.
- И оставишь тайну нашего пребывания здесь неразрешенной?
- Оставить ее неразрешенной, - обратился я уже к Дикки, - означало бы
признать, что есть нечто, до чего я не в силах додуматься. А я был уверен,
что, если я достаточно сильно захочу, не останется ничего, что было бы
недоступно моему пониманию. Для неофитов это стало бы первым принципом моей
религии.
Я вернулся к своему небольшому представлению.
- Это нетрудно, - говорю я. - Любой ребенок может предложить что-нибудь
получше, чем мир в виде бойни и Бог с ножами в руках.
Стр 149-157 глава 27
Двадцать семь
Он дал мне шанс высказаться, он задумался над этим, и мне пришло в
голову, что на некоторое время стоит оставить его одного.
Я посмотрел на пейзаж, стараясь представить, как все это будет
выглядеть, когда я вернусь сюда снова.
- До следующего раза, - прошептал я.
- А ты - хозяин? - спросил он.
- Конечно же, да! И я, и ты, и все остальные. Но мы забываем об этом.
- Как они это делают? - спросил он.
- Как кто делает что?
- Как хозяева изменяют свои жизни по желанию?
Этот вопрос заставил меня улыбнуться.
- Инструменты.
- Что?
- Еще одно различие между хозяевами и жертвами состоит в том, что
жертвы не умеют пользоваться Инструментами, тогда как хозяева используют их
постоянно.
- Электродрели? Бензопилы? - он тонул, явно нуждаясь в помощи.
Хороший учитель оставил бы его искать ответ самостоятельно, но я
слишком болтлив, чтобы быть хорошим учителем.
- Нет. Выбор. Волшебный резец, при помощи которого жизнь обретает
форму. Но если мы боимся выбрать что-нибудь иное, чем то, что уже имеем,
какая от него польза? Можно с таким же успехом оставить его лежать
завернутым в коробке, не читая инструкцию.
- Кто боится его применять? - спросил он. - Что в нем такого страшного?
- Он делает нас другими!
- Да ладно...
- Хорошо, откажись от выбора, - сказал я. - Всю жизнь делай только то,
что делают другие. Как это будет выглядеть?
- Я иду в школу.
- Да. И?
- Я получаю образование.
- Да. И?
- Я устраиваюсь на работу.
- Да. И?
- Я женюсь.
- Да. И?
- У меня появляются дети.
- Да. И?
- Я помогаю им делать уроки.
- Да. И?
- Я выхожу на пенсию.
- Да. И?
- Я умираю.
- Подумай, какими будут твои последние слова.
Он подумал.
- "Ну и что?"
- Хоть ты и делаешь все, чего от тебя ожидают другие: ведешь себя, как
подобает законопослушному гражданину, идеальному мужу и отцу, голосуешь на
выборах, принимаешь участие в благотворительности, любишь животных. Ты
живешь так, как от тебя требуют, и умираешь с вопросом "Ну и что?".
- Хм.
- Потому в твоей жизни не было выбора, Дикки! Ты никогда не хотел
что-либо изменить, никогда не искал то, что на самом деле любил, поэтому
никогда этого не имел, ты никогда не бросался очертя голову в мир, который
значил для тебя больше всего, никогда не сражался с драконами, боясь, что
они тебя съедят, никогда не взбирался по скалам, изо всех сил удерживаясь
над тысячефутовой пропастью разрушения, потому что это была твоя жизнь и ты
должен был ее сохранить! Выбор, Дикки! Выбери то, что любишь, и преследуй
это на максимальной скорости, и я - твое будущее - обещаю, что ты никогда не
умрешь со словами "Ну и что?".
Он посмотрел на меня искоса.
- Ты что, пытаешься меня убедить?
- Я пытаюсь, - сказал я, - уберечь тебя от Плавания По Течению. Я в
долгу перед тобой.
- Что из этого, если я научусь делать свой выбор, независимо от мнения
других, и это приведет мой корабль на рифы. Спасет ли меня твой волшебный
меч?
Я вздохнул.
- Дикки, когда это безопасность стала твоим основным стремлением?
Бегство от безопасности - вот единственный способ превратить твои последние
слова из "Ну и что?" в ДА!
- Старый платан, - сказал он.
- Что-что?
- ...на переднем дворе. Он такой надежный и такой неизменный. Когда я
чем-то напуган, я все готов отдать, чтобы стать этим деревом. Когда - нет,
то мне кажется, что я никогда бы не вынес такой скучной жизни.
Он до сих пор растет на том же месте, подумал я, только теперь он
гораздо больше, чем тот платан, который ты знаешь, - прошло ведь уже
полвека, и все это время его корни уходили в землю глубже и глубже.
- Отказ от безопасности не означает саморазрушение, - сказал я. - Никто
не садится в боевой самолет, вначале не научившись летать на учебном.
Маленькие решения, незначительные приключения до того, как перейти к важным.
Но в один прекрасный день ты обнаружишь себя в летящей с диким ревом на
огромной скорости машине, земля встает в пятидесяти футах под тобой отвесным
зеленым пятном, а на пилонах подвешено шесть ракет, и в тот момент ты
вспомнишь: это мой выбор! Я построил эту жизнь! Я хотел ее больше всего на
свете, я полз, я шел, я бежал к ней, и вот она здесь!
- Даже не знаю, - сказал он. - А мне придется рисковать жизнью?
- А как же! При каждом выборе ты рискуешь жизнью, в которой ты выбирал,
при каждом решении ты с ней расстаешься. Естественно, альтернативный Дикки в
альтернативном мире продолжает жить той жизнью, которую ты не выбирал, но
это уже его выбор, а не твой. В школе, бизнесе, браке - если тебе
небезразлично, какими будут твои последние слова, доверяй только тому, что
знаешь сам, и смело иди к своей надежде.
- И если я ошибусь, - сказал он, - то я умру.
- Если ты ищешь безопасности, то ты ошибся ареной. Единственная
безопасность - в словах Жизнь Есть, и только это имеет значение. Абсолютное,
неизменное, совершенное. Но Безопасность среди Образов? Даже твой платан
когда-нибудь обратится в пыль.
Он заскрежетал зубами, на лице - паника морщин.
Меня рассмешил его вид.
- Когда дерево рассыплется, исчезнет только символ, а не его душа.
Разрушается только тело, а не тот, кто придал ему форму.
- Может быть, моей душе и нравятся перемены, - сказал он, - но мое тело
их ненавидит.
Я вспомнил. Зимнее утро. Под одеялами так тепло и уютно, но вот в шесть
тридцать раздается: "БОББИ! ДИККИ! ПОДЪЕМ! СОБИРАЙТЕСЬ В ШКОЛУ!", и я борюсь
со сном, поклявшись, что, когда стану взрослым, никогда не буду вылезать из
кровати раньше полудня. То же самое и в ВВС: вой сирены, проникающий сквозь
мою подушку в два часа ночи, - ХОНГА-ХОНГА-ХОНГА - и я каким-то образом
должен проснуться? и лететь? на самолете? в темноте?! Тело: Невозможно! Дух:
Выполняй!
- Тело ненавидит перемены, - согласно кивнул я. - Но взгляни на свое
тело - день ото дня оно становится немножко выше, немножко другим; Дикки,
обреченный на взросление, превращается в Ричарда. Нет более полного
разрушения тела, чем это превращение. Капитан. Не остается ни следов, ни
гроба, ни даже пепла для оплакивания.
- Помоги мне, - сказал он. - Мне нужны все Инструменты, которые я могу
получить.
- Они уже в твоих руках. Что ты можешь сказать любому из Образов?
- Жизнь Есть.
- И?
- И что? - спросил он.
Я подсказал.
- Выбор.
- И я могу менять Образы.
- В конкретных пределах?
- Пределы! - сказал он. - Если я захочу, то перестану дышать! Где же
твои пределы?
Я пожал плечами.
- Когда Хозяевам не нравится положение вещей, Ричард, почему они просто
не перестают дышать? Когда они сталкиваются с действительно серьезной
проблемой, почему бы им просто не покинуть этот мир Образов и не отправиться
домой?
- Зачем покидать мир, если можно его изменить? Заяви Жизнь Есть прямо в
лицо образам, достань волшебный Выбор и после приличного интервала времени,
заполненного твоим трудом, мир изменится.
- Всегда?
- Как правило.
Он выглядел раздосадованным.
- Как правило? Ты даешь мне магическую формулу, и вся твоя гарантия - в
том, что как правило, она действует?
- Когда не действует она, есть Принцип Совпадений.
- Принцип совпадений, - повторил он.
- Допустим, ты делаешь некий жизнеутверждающий выбор в этом мире
Образов. Ты решаешь, что эти изменения должны произойти.
Он кивнул.
- Ты провозглашаешь Жизнь Есть, зная, что это так, и стараешься изо
всех сил изменить то, что задумал.
Он снова кивнул.
- Но ничего не меняется, - сказал я.
- Как раз об этом я и хотел спросить.
- Вот что ты делаешь: ты продолжаешь работать в ожидании некого
совпадения. Нужно быть очень внимательным, потому что оно обычно появляется
хорошо замаскированным.
Он кивнул.
- И потом ты следуешь за ним!
На лице Дикки ничего не отразилось.
- Хорошо бы какой-нибудь пример, - сказал он.
Пример.
- Мы хотим пройти сквозь эту кирпичную стену, потому что она
ограничивает нашу жизнь миром Образов, а мы решили это изменить.
Он кивнул.
- Мы работаем как угорелые, чтобы добиться этих изменений, но наша
стена по-прежнему остается кирпичной и становится все крепче и крепче. Мы
уже проверили: нет ни потайных дверей, ни лестницы, ни лопаты, чтобы сделать
подкоп... только твердый кирпич.
Он согласился.
- Твердый кирпич.
- Тогда нужно остановиться и прислушаться. Не доносится ли приглушенный
звук какого-то двигателя позади нас? Не забыл ли оператор заглушить свой
бульдозер, уходя на обед, и не включилась ли у того случайно первая
скорость? И не ползет ли он по счастливому совпадению как раз в направлении
нашей стены?
- Этот принцип когда-нибудь тебе помогал?
- Когда-нибудь? Да все основные события моей жизни так или иначе
связаны с ним.
- О... - насмешливо произнес он. - Расскажи хотя бы об одном.
- Помнишь, как ты ездил в аэропорт на велосипеде и, вцепившись в сетку,
висел на заборе с табличкой "Посторонним вход воспрещен"?
Он кивнул.
- Тысячу раз.
- И как мечтал о полетах, рисовал самолеты, строил их модели и писал о
них в своих сочинениях, говоря себе, что однажды станешь летчиком?
Он широко раскрыл глаза. Старик все помнит.
- Полеты были кирпичной стеной, - сказал я. - Когда я хотел научиться
летать, ничего не получалось. Не было ни денег заплатить за летное обучение,
ни друзей с самолетами, ни сказочных фей, ни понимания в семье. Отец
ненавидел самолеты. Я закончил школу и поступил в колледж. Кроме курсов
химии, аналитической геометрии, ихтиологии и литературы, там был еще один
курс, изменивший мою жизнь: стрельба из лука.
- Луки и стрелы?
- Каждый должен был посещать хоть один курс по физподгоговке. Стрельба
из лука была среди них самым легким. Он кивнул.
- Однажды утром, в понедельник, наша группа из двадцати человек, как
обычно, выстроилась в шеренгу перед мишенями. Рядом со мной случайно
оказался старшекурсник, получавший уже чуть ли не самый последний зачет. Мы
стояли рядом и пускали стрелы в соломенные мишени, когда случайно над нашими
головами пролетел легкий самолет в направлении аэропорта Лонг-Бич. Вместо
того чтобы выстрелить. Боб Кич опустил лук и смотрел вверх, на этот самолет.
Один этот взгляд - и вся моя жизнь изменилась.
- Оттого, что он посмотрел вверх?
- В Лонг-Бич на самолеты не обращают внимания. Они там так же обычны,
как ласточки над крышами. Этот парень, который поднял голову, чтобы
взглянуть на самолет, должно быть, имел к ним какое-то отношение. Опережая
судьбу и здравый смысл, я оговорил с ним: "Боб, могу спорить, что ты -
летный инструктор и тебе нужен кто-то, кто будет мыть и полировать твой
самолет в обмен на летные уроки".
- Он сказал "Да", - предположил Дикки.
- Нет. Он удивленно посмотрел на меня и сказал: Откуда ты знаешь?
- Да брось, - недоверчиво сказал Дикки. - Как такое могло случиться?
Для этого не было причины.
- Причина на самом деле была. Боб Кич только что получил свой временный
сертификат летного инструктора, а для того, чтобы получить полноценный,
постоянный Сертификат Инструктора, ему нужно было обучить еще пять человек.
Вот и причина.
- Но как ты узнал, что ему нужны ученики?
- Интуиция? Надежда? Везение, считал я тогда. За полгода Боб научил
меня летать. Я бросил колледж, ушел в Военно-Воздушные Силы, и вся моя
последующая жизнь оказалась связанной с небом. Принцип Совпадений устроил
мою судьбу, но я догадался о его существовании только двадцать лет спустя.
- Как он действует?
- Подобное притягивает подобное. Ты будешь удивляться этому всю свою
жизнь. Выбери любовь и работай, чтобы претворить ее в жизнь, и каким-то
образом что-то произойдет - что-то, чего ты не планировал, придет, чтобы
совместить подобное с подобным, дать тебе свободу и... направить тебя к
твоей следующей кирпичной стене.
- Моя следующая стена! СЛЕДУЮЩАЯСТЕНА?
- Это не так уж страшно. Нам не нужно прилагать усилий, чтобы оказаться
в наихудшем положении, которое только можно представить, - как только мы
забываем наше волшебство, это происходит само по себе. Но вопрос не в том,
как попасть в беду, а в том, как из нее выбраться. Смысл игры - помнить, кто
мы на самом деле, и применять наши инструменты. Как научиться, не имея
практики?
Он сомневался.
- Не знаю...
Нужно ли ему беспроблемное будущее, подумал я. Зачем он выбрал
пространство-время, если ему не нужны проблемы?
- Мысленный эксперимент, - сказал я. - Представь, что в твоем мире нет
ничего, что ты хотел бы изменить. И не осталось уже ничего, что можно было
бы улучшить.
Он задумался на мгновение.
- Ура! - закричал он. - Это прекрасно!
- О'кей, - сказал я. - Теперь представь, что проходит месяц. Два. Год.
Два года. Три. Ну и каково это?
- Мне хочется чего-то нового. Я хочу заняться чем-нибудь другим.
- Вот тебе и причина, по которой существует Мир Образов.
- Мы любим узнавать новое?
- Мы любим припоминать то, что уже знаем. Когда ты слушаешь свою
любимую мелодию, или смотришь снова свой любимый фильм, или перечитываешь
любимый рассказ, ты ведь заранее знаешь, как это прозвучит, как будет
выглядеть и чем закончится? Удовольствие в том, чтобы переживать это еще и
еще, столько раз, сколько тебе захочется. То же происходит с нашими силами.
Сначала мы просто смутно что-то помним и несмело пробуем Выбор, Принцип
Совпадений, Наши Мысли Воплощаются В Нашу Жизнь, Подобное Притягивает
Подобное; мы экспериментируем с Законом Изменения Образов, стараясь отразить
во внешнем наш внутренний мир.
- Ужасно.
- И когда он меняется - один раз, три раза, десять, - мы становимся
смелее и увереннее - Инструменты действуют! Со временем мы начинаем доверять
им полностью, вспоминаем все, что должны знать, и можем менять Образы так,
как нам этого захочется, и переживать новые приключения по новым правилам.
- Расскажи мне о других Инструментах, - сказал он.
- Сколько их тебе надо? Наши сердца полны космических законов.
Достаточно понять и уметь использовать хотя бы некоторые из них, и ничто уже
не сможет тебе помешать стать тем, кем ты хочешь.
- Именно поэтому я и разговариваю сейчас с тобой! Я не знаю, кем я хочу
стать!
Я нахмурился в тишине перед неразрешимой загадкой.
- А это, - сказал я, - уже серьезная помеха.
Стр 158 глава 28
Двадцать восемь
Это происходит с каждым, подумал я. Однажды мы откладываем в сторону
все, что знаем, и покидаем известное и знакомое. Это нелегко, но где-то
внутри мы смутно чувствуем, что расставание с безопасностью - это
единственный верный путь.
Сколько раз это случается в нашей жизни?
Мы убегаем от безопасности семьи к незнакомцам на детскую площадку.
Бежим от безопасности друзей из соседних домов в бурлящий котел школы. От
безопасности сидения за партой -в ужас ответа у доски. От нерушимой тверди
вышки в бассейне - в прыжок два с половиной оборота. От простой легкости
английского - в глубины немецких умляутов. От тепла зависимости - в ледяной
холод самостоятельности. Из кокона обучения - в водоворот бизнеса. От земной
тверди - к прекрасному риску полета. От определенности холостяцкой жизни - к
изменчивой вере брака. От привычного уюта жизни - в зловещее приключение
смерти. Каждый шаг каждой достойной жизни -это бегство из безопасности во
тьму, и доверять можно только тому, что мы сами считаем истинным.
Откуда я все это знаю, удивился я, где я этому научился? Нет времени
для сна, нет под рукой Дикки, который мог бы услышать мои ответы, - но через
миг... я знал!
Стр 184-186
Каждый настоящий учитель - это я сам в маске.
- Это правда? - спросил он.
- Ты действительно хотел бы услышать несколько первоклассных правил?
- Да, если можно.
- В данный момент я перебираю всю свою жизнь, чтобы бескорыстно
передать тебе все, что я заработал в обмен на время. Ты чрезвычайно умен, и
если даже ты не поймешь их сейчас, я думаю, что они вернутся к тебе позднее,
когда придет время.
- Да, сэр, - кротко, как подобает изучающему Дзэн.
Тот, кто ценит безопасность выше счастья, по этой цене ее и получает.
Когда в лесу падает дерево, звук от его падения разносится повсюду;
когда существует пространство-время, существует и наблюдающее за ним
сознание.
Вина - это наше стремление изменить прошлое, настоящее или будущее в
чью-то пользу.
Некоторые решения мы переживаем не один, а тысячу раз, вспоминая их до
конца жизни.
Какое счастье для нас, что мы не можем помнить наши предыдущие жизни,
подумал я. Иначе мы просто не смогли бы двигаться дальше, парализованные
воспоминаниями.
Мы не знаем ничего до тех пор, пока не согласится наша интуиция.
Задний двигатель вернулся в нормальный режим на шестнадцати тысячах
футов. По-видимому, с этим турбонагнетателем что-то не очень серьезное,
просто какая-то небольшая неисправность.
Пойми как можно раньше: мы никогда не взрослеем.
В момент когда мы видим перед собой человека, мы видим только кадр из
его жизни - в нищете или роскоши, в печали или радости. Один кадр не может
вместить миллионы решений, предшествовавших этому моменту.
- Спасибо, Ричард, - сказал Дикки. - Это прекрасные правила. По-моему,
мне достаточно.
Первый признак потребности в изменении - смертельная угроза некоему
статус-кво.
Вынуждающая причина никогда не убедит слепое чувство.
Жизнь не требует от нас быть последовательными, жестокими, терпеливыми,
полезными, злыми, рациональными, беспечными, любящими, безрассудными,
открытыми, нервными, осторожными, суровыми, расточительными, богатыми,
угнетенными, кроткими, пресыщенными, деликатными, смешными, тупыми,
здоровыми, жадными, красивыми, ленивыми, ответственными, глупыми, щедрыми,
сластолюбивыми, предприимчивыми, умелыми, проницательными, капризными,
мудрыми, эгоистичными, добрыми или фанатичными. Жизнь требует от нас жить с
последствиями наших решений.
- Ладно, - сказал он. - Смотрю, приходится платить за доступ к твоему
жизненному опыту. Спасибо. Правил уже предостаточно!
Альтернативные жизни подобны пейзажам, отраженным в оконном стекле...
они так же реальны, как наша текущая жизнь, но менее ясно различимы.
Если вина лежит не на нас, то мы не можем принять и ответственность за
это. Если мы не можем принять ответственность, мы всегда будем оставаться
жертвой.
- Спасибо, Ричард.
Наша истинная страна - это страна наших ценностей, - продолжал я, - а
наше сознание - это голос ее патриотизма.
У нас нет прав, пока мы их не потребуем.
Мы должны уважать наших драконов и поощрять их разрушительные
стремления и желание нас уничтожить. Высмеивать нас - их долг, унижать нас и
следить, чтобы мы остававшись "как все", - их работа. А когда мы упорно идем
своим путем, невзирая на их пламя и ярость, они лишь пожимают плечами, когда
мы скрываемся из виду, и возвращаются к своей игре в карты с философским
"Что ж, всех не поджаришь...".
Когда мы миримся с ситуацией, с которой не должны были бы мириться, это
происходит не потому, что нам не хватает ума.
Мы миримся потому, что нам необходим урок, который может дать только
эта ситуация, и этот урок для нас дороже свободы.
Счастье - это награда, которую мы получаем, живя в соответствии с
наивысшим известным нам порядком.
Стр 196
- Это для Дикки, - спросила она, голубые, как море, глаза смотрят в
мои, - или только для нас? Собираешься ли ты рассказать ему о наших ссорах?
- Может, и нет. Может быть, мне стоит ему сказать, что в совершенном
браке ссор нет. Совершенство - это когда двое людей смотрят друг на друга и
говорят: "Мы знали все заранее. Никаких ссор, никаких испытаний, никто из
нас за полвека не изменился и не узнал ничего нового".
Эта картинка заставила ее улыбнуться.
- Смертельная скука, -сказала она. - Избегай трудностей, и ты никогда
не научишься их преодолевать.
- Он должен узнать все. Мои рассказы о браке будут и мне напоминанием;
Дикки же сможет взять из них то, что ему необходимо, а остальное отбросить.
Я скажу ему главное из того, что мне удалось понять: никогда не предполагай,
что твоя жена умеет читать мысли и понимает, кто ты, о чем ты думаешь и что
чувствуешь. Такое предположение неизбежно ведет к болезненному
разочарованию. Иногда она действительно может понимать и знать, но не жди от
нее, что она будет понимать тебя лучше, чем ты ее. Будь счастливым, делая
то, что тебе хочется. Если твое счастье вызывает в ней злобу, или если ты
злишься, когда видишь ее счастливой, тогда у вас не брак, а эксперимент,
который с самого начала был обречен на провал.
- Звучит так, будто брак ничем не лучше прыжка с обрыва. Ты это хочешь
ему внушить?
- Я скажу ему, что брак не похож ни на что другое в нашей жизни. Родные
души, сведенные вместе чудесным притяжением, встретившие друг друга
благодаря невероятному совпадению и вместе противостоящие всем проблемам.
Очаровательные проблемы и прекрасные испытания год за годом, но стоит
утратить романтику, и утратишь силу, необходимую, чтобы преодолеть тяжелые
времена и научиться любить. Утратив романтику, ты провалишь экзамен на
любовь. После этого остальные экзамены не имеют значения.
Стр 228
"Все в порядке" -это космическая истина, подумал я, и ощутил, как
спадает напряжение внутри. У моего юного самоубийцы были свои уроки, как и у
всех нас. Все в порядке. Если бы нам не было чему здесь научиться, вряд ли
мы оплатили бы это путешествие.
Я посмотрел на горы за холмом сквозь мили чистого, как алмаз, воздуха.
Для полетов не существует расстояний. Можно добраться до любой точки на
Земле: отдаленная деревушка и снежное высокогорье, коралловый остров и
клубящиеся облака. В ненастные дни мы можем подняться к самому солнцу, если
пожелаем. Верь в Инструменты, продолжай подъем и в дождь, и в снег, и в
туман, и рано или поздно окажешься на вершине. Космический закон полетов,
который нам необходимо доказать в своей жизни.
Пора просыпаться и переходить к другому сну.
В тот момент, когда я об этом подумал, из-за вершины холма внезапно
показалась голова Дикки, устало плетущегося с маленьким планером в руке.
- Он действительно летает, Ричард! Он был далеко-далеко от холма! Ты
действительно умеешь летать! Как у тебя это получается?
- Практика, - ответил я, пряча удачу за скромностью.
- А название - секрет? - спросил он, зная, что я не пойму, о чем он, и
задам вопрос.
- Какое название?
- Название твоей религии.
- У нее нет названия, Дикки, и никогда не будет. И вообще, это не
религия - во всяком случае, в общепринятом смысле. Организованная религия -
это паутина из тысячи доктрин, ритуалов и навязанных верований, в центре
которой находится Бог - Великий Паук. В этой паутине люди гибнут.
Пожалуйста, никакой организованности!
Он улыбнулся мне.
- У тебя есть безымянная неорганизованная религия? У тебя есть что-то,
во что ты веришь. У тебя есть... что?
- У меня есть способ выяснять для себя истину, который я еще не довел
до конца. Это... это - экспериментальная личная философия, и у нее никогда
не будет названия. Ты знаешь почему.
Я знал, что он этого не знает, но, на мой взгляд, он заслужил право
угадать.
- Потому что название - это ярлык, - сказал он, - а как только
появляется ярлык, идеи исчезают и начинается обожествление или осмеяние
ярлыка, и вместо того, чтобы жить ради идей, люди начинают умирать ради
ярлыков, поэтому новая религия - это, по-твоему, последнее, в чем нуждается
мир.
Я уставился на него.
- Неплохо угадываешь.
- А есть ли у нее какой-нибудь символ, у твоей безымянной
экспериментальной личной философии?
- Конечно, нет. Символ - это тот же...
- Я понял, - сказал он. - Но почему бы тебе, просто ради удовольствия,
не придумать какой-нибудь символ, который выражал бы твой образ мыслей,
напоминал бы, что у него нет и никогда не будет имени? И ради безопасности
тоже. Ведь что-то, не поддающееся выражению словами, вряд ли может стать
ярлыком.
- Интересная идея, - сказал я. - Хотя значение имеет только то, как я
использую свои знания в каждую минуту своей жизни; как я использую их, чтобы
помнить в разгар игры, что это всего лишь игра.
Стр 254
Я уверен, что это не последняя наша встреча и с Дикки. В эту минуту он
смотрит моими глазами на свое прошлое и будущее, мерцающее в виде слов на
экране моего настольного компьютера.
Малыш, который хотел узнать все, что знаю я, обрел свой дом. Узник,
когда-то заключенный мной в темницу, теперь, поселившись высоко в моей душе,
может обозревать все вокруг, забрасывая меня вопросами:
Ричард, как ты думаешь, кто ты? Кем ты будешь?
Каким образом ты выбираешь необходимые тебе ценности?
Что ты здесь делаешь. Капитан, что бы тебе хотелось делать, и почему ты
не делаешь этого сейчас?
Чему тебя учит любовь?
Все эти годы мы ждем кого-то, кто нас поймет, подумал я, кого-то, кто
примет нас такими, какие мы есть, кого-то, обладающего волшебной силой
превращать камень в солнечный свет, кого-то, кто сможет дать нам счастье, а
не упреки, кто сможет сразиться в ночи с нашими драконами, кто сможет
превратить нас в того, кем мы хотим быть. Только вчера я понял, что этот
чудесный Кто-то - это лицо, которое мы видим в зеркале. Это мы и наши
самодельные маски.
Через столько лет мы наконец встретились. Вообразите это.
