"Исстурление Хроники врбовки" теперь и на Би-Би-Си (украинский перевод "Несамовитiсть"): http://www.bbc.co.uk/ukrainian/entertainment/2010/11/101115_book_zinkovsky_nesamovytist_sp.shtml

и здесь: http://www.bbc.co.uk/ukrainian/multimedia/2010/12/101206_zinkovskiy_book_video_ak.shtml

                                                                                                                                И когда Он снял четвёртую печать,                                                                                                                     я услышал голос  четвёртого животного,  говорящий:                                                                                                                     иди и смотри. И я взглянул,                                                                                                                     и вот, конь бледный, и на нём всадник по                                                                                                                     имени смерть; и ад следовал за ним.
                                                                                                                                                   Откровение Иоанна Богослова
 

 

     – Вон видишь – контейнеры с виски разгружают? – Оперативник МГБ протянул руку в сторону рампы, – Ану, быстренько пойди, укради бутылку!
     Начальник района порта (очень смутно представляю что это) так и сделал. Это его и спасло…
     Начальник района, тогда ещё молодой парень Александр Ерёменко (имя и фамилия изменены), во время оккупации, при румынах также был начальником района порта. В апреле 44-го в город вернулись советские войска, но порт продолжал работать, равно как и Саня Ерёменко. Уже в 46-м, оперативнику МГБ пришлось спасать своего ценного агента ввиду начавшейся кампании чисток как раз по линии этого спецведомства.      

     Совсем «отмазать» товарища Ерёменко опер был не в силах, а вот спасти ему жизнь…
     Это был отработанный способ: совершаешь незначительное преступление, получаешь какой-то пустячный срок – и все проблемы. Отсидел год-другой – и на свободу с чистой совестью…
     Александр Ерёменко получил два года, отсидел, а затем вернулся в родной коллектив. До самой середины 90-х он продолжал работать в морской отрасли, и лишь после развала Союза осмелился рассказать о свою историю. Если б он попал в жернова сталинского «правосудия» в качестве фашистского пособника или изменника родины, то скорей всего живым его уже никто и никогда бы не увидел…
     Мне вспомнилась эта история когда я натолкнулся в Интернете на интересный факт: в Одессе получил срок за антисемитизм журналист. http://www.reporter.com.ua/news/36857/
     Я открыл статью, бегло пробежал, – и…
     Матерь Божья! Да ведь это же тот самый Волин-Данилов!

    

   






 

 

 

 

 

 

 

 

 

     

 

 

 

 

 

 

 

     

 

 

 

 

 

 

     Это он, бывший Нещеретный, мой персонаж, он же – содержание первой части вопроса, заданного мне командиром подразделения политической разведки СБУ Н.Д. Свяжиным: «С кем ты дружишь и на ком собираешься жениться?»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

     

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

     Да, это тот самый Игорь Вячеславович Волин-Данилов, он же Нещеретный, он же Сергей Раздольнов, он же Пётр Николаевич, он же Александр Владимирович, он же Каверин Сергей Иванович, от имени которого так любил заключать сделки журналист-орденоносец: ведь имя звучит (звучало…) так по-дворянски… http://h.ua/story/155573/

 

Оттиск той самой роковой фальшивой печати фирмы "ЛЮК", владелец и учредитель которой Сергей Иванович Каверин сжёг себя, а также ещё пятерых украинских граждан. Именно этот оттиск использовал И.В. Нещеретный, ныне Волин-Данилов в своих "сделках"

     Это он каждого 30 апреля отмечает своё поступление на службу в СБУ. Это Игорь Нещеретный летал в Вену к криминальному авторитету Ангелу и брал интервью, компрометирующее тогдашнего мэра Гурвица (тогда спецслужбы переполошились: мэр пустил в Одессу «на реабилитацию» чеченских боевиков).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

     Это про Волина-Данилова говорил мне подполковник милиции, следователь по особо важным делам В.Н. Сидоренко: «Сдашь Нещеретного – сам будешь сидеть!» (следоватль-подельник недавно... награждён и повышен: http://www.odessitclub.org/php/news/archnew.phtml?id=786&idnew=31870&start=40 )

     Это он довёл подлинного Каверина до самосожжения, и в этом пожаре живьём сгорели пятеро украинских граждан.

     Это фирму И.В. Волина-Данилова «Альфа-ком» офицер СБУ приходил вытаскивать в налоговую милицию Приморского р-на г. Одессы.
http://h.ua/story/167229/

 

 

так сегодня выглядит фирма и производство фирмы "Альфа-ком", которую эсбэушники "вытаскивали" в Приморской налоговой милиции (логотип справа - греческая литера, читающаяся как "альфа")

 

     Это его фирма «Керамин» за месяц пропускала через свой счёт в ПУМБе более 500 тыс. долларов США, при этом она, фирма, состояла из 1 человека – учредителя. (Некий гражданин Юсим как-то зарегистрировал вышеозначенную фирму для импорта в Одессу керамической плитки из Белоруссии, производимой белорусским же производителем под названием «Керамин». Фирму купили «отмывщики» и эксплуатировали несколько лет. А затем… вернули.)

     Это его отмывочная компания (с тремя-шестью бухгалтерами в разное время) базировалась на территории подразделений «Министерства конверсии и машиностроения и военно-промышленного комплекса», и куда был заказан вход налоговым и прочим органам. Это тот самый Волин-Данилов И.В., который носил с собой пакет, в котором находились печати – деревянные на колодке, металлические, с навинчиваемыми сверху защитными крышками, сложные импортные приспособления из пластика. И их было 22!
 

 

 

доска, за кторую не смели сунуться никакие налоговые и прочие ведомства, за которой находилось отмывочно-конспиративное предприятие Волина-Данилова. Доска гласит, что здесь базируется НЕСУЩЕСТВУЮЩЕЕ "Міністерство машинобудування, військово-промислового комплексу та конверсії України"

     Что же значит эта странная судимость? Да может чистка какая грядёт: поговаривают, в Одессу начальником перевели недавнего Львовского командира СБУ, который Зварыча брал. Хотя, это может, акция от СБУ: показать международному сообществу, что в Украине за антисемитизм сажают. «Игорёк! Евреи нервничают. Давай мы тебя накажем – понарошку, ты только стони громче! И евреи успокоятся, и я звёздочку получу…»
     А пакет с печатями?.. Он продолжает существовать, и «единиц хранения» в нём всё больше. Командир подразделения, неведомого простым смертным «снимает печать» – и…

«И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных…»

     Где он, этот жертвенник? В Кении и Сомали? В Эритрее? В Осетия и Грузии? Этого мы уже никогда не узнаем… «Сняли печать» – проставили оттиск в спецкабинете на спецбланке с грифом «Совершенно секретно» – и вышли суда в моря и океаны, десятки «Фаин» понесли на своих палубах и трюмах оружие.      Куда?

     Вопрос риторический… Туда, где платят.
     Из статьи я узнал, что Волин-Данилов получил 1,5 года условно. Я тут же вспомнил историю начальника района порта и его счастливое избавление. Правда, тому пришлось посидеть. А этому…
     Cкольких физических лиц – людей – он ни отправил бы на тот свет – ему ничего не будет. Потому как за ним стоят люди. Специальные. А тех, сгоревших – разве ж вернёшь…

              И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь за кровь нашу?
Откровение Иоанна Богослова

     P.S. Если Вам очень хочется крови, хочется отвести душу и замочить пару-тройку сограждан, и вы при этом желаете остаться безнаказанным – вам самое место в главной спецслужбе страны.

     Остаётся лишь молиться, чтоб ко двору прийтись…
 

ОЛЕГ ЗИНЬКОВСКИЙ

 

Но, может быть, эта невероятная история — лишь сон, из-за своего правдоподобия столь кошмарный?
Но нет… За окном моей комнаты — май, как стихия. Буйствует белоснежная с розовым и зелёным кипень, скребущаяся в стёкла моего окна. Лепестки облетают и укутывают землю белым покрывалом, похожим на снег. Тот самый снег, который как пух с крыльев ангелов.
Цветут сады: «Платье шила белое, когда сады цвели…» Сады, облитые белым, и в самом деле похожи на платье. На подвенечное…
На моё окно, как две доски, которыми заколачивают окна брошенных во дни лихолетья домов, легли крестом два некогда дорогих для меня имени: «С кем ты дружишь и на ком собираешься жениться?»
Кажется, что вместе с благоухающими туманами медленно вплывают в мир траурные звуки. Это звуки «Реквиема для фагота»: «Фагот» — именно так, обмолвившись, назвал однажды мой друг майор СБУ В. А. Морозов моего друга Шарела Бастиана Крола. Это был оперативный псевдоним голландского доктора права.
Операция по Кролу завершена. Я больше ни с кем не дружу, и больше ни на ком не собираюсь жениться.
Всё реже в мои сновидения приходит моя единственная.
Вовсю буйствует весна. Всё цветёт.
Цветёт для меня одного…
9 мая 2003 г. День Победы
К О Н Е Ц
P.S. Я всё ещё с содроганием подхожу к двери на стук и также с содроганием готовлюсь снять трубку зазвонившего телефона: «А вдруг?..» Моя мать так мечтала о внуках, и я теперь часто прихожу в Дом малютки. Здесь вместе с другими детьми живёт один мальчик, и я уже собираю документы на его усыновление. Парню два с половиной, но он не по годам серьёзный. Ребёнок несколько отстаёт в развитии и немного мельче своих сверстников. В его глазах застыло одиночество и какая-то нездешняя грусть. Он сама непосредственность, очень наивный и чем-то напоминает мне меня самого. Я передам ему всё, что знаю сам. Господи! Спаси его и сохрани — чтоб не включила его главная спецслужба страны в какой-нибудь пасьянс со ставкой в человеческую жизнь…
P.P.S. Я не успел… Мир взорвался, превратился в прах, разлетевшись в пространство чадящими клочьями материи, фрагментами человеческих тел. «Небо свернулось в свиток и улетело». Умерла мать, и это ещё одна смерть в трагической чреде смертей, имевших место в вербовочной операции: события, связанные с братом, сильно сократили её жизнь.
Ангелы небесные! Передайте маме, что у её сына всё хорошо.
Пусть ей там будет покойно…

За окнами с зеркальными стёклами кипит работа, и отражаются в интегралах и синусах с косинусами, в значках степени и знаках математических действий человеческие установки, влечения, эмоции, предпочтения, чувства, ценности, ненависть, любовь, неприятие и долг, вера и надежда. Холодно мерцающие мониторы всё так же отражают графики чьих-то зарождающихся чувств, их динамику, становление и реализацию. Люди и их судьбы делятся и складываются, вычитаются и умножаются, стремятся к нулю и интегрируются в какие-то противоестественные союзы.
Сам Charel Bastian Krol (ныне Krol-Dobrova) ничего не подозревает о происхождении своей супруги. Он до сих пор верует: она — награда судьбы за подвижничество, ведь он бросил всё и отправился на край света в поисках неземной любви. В поисках потерянной своей половины… Украинский разведчик Крол показал феноменальные результаты: уже через два года после рождения маленькой «Дзержины» впервые на всеукраинском телеканале «1+1» прозвучала мысль о присоединении ПМР к Украине. Уже где-то написан сценарий «братания» граждан «континентальной» Молдовы и Румынии на границе двух стран, приуроченное, скажем, к вступлению Румынии в НАТО, — сценарий уничтожения этой самой границы. Для Молдовы это — конец: два государства, Молдова и Румыния, объединятся де-факто, по воле снизу, по воле «его величества народа». Приднестровью просто ничего не останется, как присоединиться к Украине. Тем более что, согласно мнению украинских МИДовских чиновников, такое объединение — дань исторической справедливости…
Моя родина станет обширнее, могущественнее, и в этом непростом процессе важную роль предстоит сыграть украинскому разведчику, хорошо управляемому политическому авианосцу по имени Шарел Бастиан Крол-Доброва. Хорошо управляемому, потому что у него перед глазами отныне и навсегда будет урок, преподанный его непослушному украинскому другу.
Новоиспечённому украинскому агенту вкололи двойную дозу препарата по имени «семейное счастье» — специальные хирурги душ человеческих выполнили инъекцию мастерски. Они пересадили ему, как человеческие органы с чёрного рынка, чувства, сокровенные эмоции, надежду и будущность — мои и О. Л. Доктор Крол вместе с новой родиной обрёл и то, за чем приехал, — неземную любовь.
Она, «любовь» эта, и в самом деле неземная, но, конечно, не с небес она родом. Наоборот — она из глубин преисподней, от неё несёт тяжёлым духом серы, разит тленом и пеплом, смердит разложением и смертью. Она, специальная любовь эта, отсвечивает огнём неугасимым, адским огнём.
Мне бы радоваться такой замечательной перспективе для моей страны: ведь этому большому и благородному делу были принесены в жертву моя «простая эмоция», мой жизненный ресурс. Радоваться надо по этому поводу! Ликовать и торжествовать!
Но — нет… Почему-то от осознания столь великой чести нерадостно на душе. Отчего-то печально… Отчего-то грустно…

«И послал Господь Нафана к Давиду, и тот пришёл к нему и сказал: в одном городе были два человека, один богатый, а другой бедный. У богатого было очень много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькую, и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его; от хлеба его она ела, и из его чаши пила, и на груди у него спала, и была для него, как дочь. И пришёл к богатому человеку странник, и тот пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить обед для странника, который пришёл к нему, а взял овечку бедняка и приготовил её для человека, который пришёл к нему».
2-я Царств, 12, 1-4

* * *

окончание следует

Очень рано, в шесть утра, раздался телефонный звонок. Звонил «странный человек», мой однокурсник, не то военный разведчик, не то контрразведчик. Он сообщал, что навёл справки обо мне и моём невольном участии в операции по созданию «окна» на границе с ПМР:
— Ты здесь вообще ни при чём, проходишь косвенно, так сказать, «сбоку припёку». Зря ты волну гонишь! — «Сбоку припёку» и «волну гонишь» были его любимыми оборотами.
Я спросил:
— А про девушку что известно?.. Что они с ней сделали?..
Он задумался на мгновение, а затем ответил как-то неопределённо, тщательно подбирая слова:
— С девушкой, честно говоря, накладочка вышла… Вообще с ней получилось нехорошо, некрасиво… — словцо «накладочка» также было его любимым словом.

* * *

подолжение следует

Практика оказалась более богатой, хаотичной и непредсказуемой, чем теоретические модели действительности. Над моей Родиной сгустился осязаемый мрак. Тьма над бездною. Страну накрыла тень оголтелого табуна мутантов и «мутантышей», беспрепятственно проносящегося через города и веси, через людские жизни и судьбы, сметая всё на своём пути, оставляя вокруг выжженную мёртвую землю.
Свора набрасывается на жертву скопом, и каждый «узкий специалист» делает своё дело, не оставляя ей, жертве, никаких шансов. Они питаются душами живых людей, оставляя после себя лишь оболочки бывших представителей рода Homo sapiens, бредущие куда глаза глядят, — живые трупы с потухшим взором и погасшей надеждой на будущность. Так и несутся они, переходя на смертный галоп, — твари, выменявшие свои бессмертные души на возможность кратковременно владычествовать над сынами человеческими, уничтожив в себе всё, чем живы люди, сколько существуют, от сотворения.
Псиглавцы, люди с собачьими головами и сердцами, высасывают из смертных, из их тел и душ, жизненные силы и энергию, вынимают судьбу, ломая и коверкая всё, что человек строил и созидал годами, превращая его труд, его чаяния и сокровенные планы в дымящиеся руины. «Они» со своими жертвами живут в одних и тех же городах, ходят по одним и тем же улицам. С тем, что осталось от жертв, с их искалеченными жизнями и трансплантированными судьбами, «они» дышат одним и тем же воздухом, а затем ложатся в одну и ту же землю.
Они произносят слова любви в адрес своих жён, в адрес суженых по приказу, произносят слова, которые где-то вычитали или случайно услышали. Теперь они мечтают лишь об одном: чтобы, не дай Господь (в которого они не веруют), не встали их отпрыски на страшный путь, некогда искусивший их краткой, на миг человеческой жизни, возможностью властвовать.
В стране специального назначения они защищены законом и всей системой власти, созданной ими за столетие, они, охраняемые процессуальными и материальными нормами права и грифом «совершенно секретно», против которого любые комиссии, любые должностные лица, включая Президента, бессильны. Им есть дело до всех — но никто не может заглянуть на их бесовскую кухню, в их адские котлы с варевом из человеческих планов, надежд и жизней.
В грозный табун мутантов выстроилась уходящая за горизонт очередь моих сограждан, жаждущих власти земной, власти над душами и судьбами человеческими, и люди несут в качестве входного билета своих близких, друзей, своих родственников и любимых: «Вот! Оцените же, как дорого то, что я слагаю у ваших ног! Оцените — и примите меня!»
Существа без традиций и обычаев, принятых у людей, без религии, без храма и святынь, без дорогих могил и веры — мутанты — несутся, сея разрушение и умирание. Они превращают друзей во врагов, верных в предателей, любимых — в исчадие ада, целомудренных — в развратных, разрушая союзы любви и семейные узы, развевая, как прах по ветру, браки, заключаемые на небесах…

* * *
продолжение следует

Оказавшись не у дел общественных, я занялся делами личными. Мне пришла в голову мысль максимально документировать будущий текст, поэтому я решил: надо добыть фотографии основных фигурантов моей истории — О. Л. Караган, Ш. Б. Крола, И. В. Нещеретного, В. А. Морозова. Постепенно в этом ряду появилось логически неизбежное слово «свадьба».
Я начал искать фотографии бракосочетания Крола. Обнаружилось вдруг, что молодожёны, к величайшему моему удивлению, никаких снимков мне даже и не предложили, хотя на их свадьбе я был не просто гостем, а свидетелем. Я не без труда отыскал фотомастерскую, в которой изготавливались отпечатки для Дворца бракосочетаний, там же было некое подобие фотоархива. Мной были просмотрены все плёнки за апрель 1999-го — их было несть числа, в том числе и датированных «свадебным» семнадцатым числом, но негативов, запечатлевших зарождение семейного счастья Ш. Б. Крола-Добровой, не было нигде: разведка сработала чётко.
Тут меня посетила далеко не праздная мысль: «Раз уж я здесь, так почему бы мне не поискать снимки со свадьбы Оксаны?» Фотограф вручил мне целую охапку плёнок, датированных августом 1999-го. Просматривать их было нелегко — запрещалось касаться пальцами целлулоидной поверхности. Человеку неопытному сложно было распознавать лица на мелких картинках цветных негативов. Я просматривал содержимое запасников около двух часов. Оптимизм мой рос, и рос именно потому, что я не находил фото со свадьбы некогда дорогого человека: «Надежда умирает последней».
Два десятка извивающихся, словно змеи, «пёстрых лент» мною уже были просмотрены, оставалось ознакомиться только с одной. «Вот оно, доказательство Мимозиной правоты, — торжествовал я, обгоняя — чуть-чуть, как мне казалось, — события. — Осталось совсем немного — и ещё один желанный аргумент в кармане! Аргумент истинности некогда произречённых в мой адрес пророчеств…»
Но — что это?! На очередном кадре просматриваемой мною плёнки вдруг мелькнуло что-то, мимо воли привлёкшее внимание, какой-то до боли знакомый силуэт. Я взволнованно стал смотреть пристальней: уж больно похожа была фигура в белом подвенечном платье на мою бывшую! Я попросил сделать отпечаток. Снова от моей уверенности не осталось и следа, снова заработали весы уже опостылевшей донельзя аргументации, снова столкнулись две реальности: объективная — и та, другая, созданная в моей голове ясновидящей с коллегами.
Принесли оттиск… Я долго не решался взглянуть на него, боясь одним взглядом убить то, чем жил всё последнее время… Наконец, решительно отбросив недокуренную сигарету, я, внутренне сжавшись, взглянул на снимок.
… … … … … … … … … … …Какие-то удары — то ли пульса, то ли самых оснований окружающей действительности — наполнили всё вокруг, заполонили окрестное пространство до мельчайших его осколков. Да, это была она. Вернее, Она, Мисс Вселенной… Мисс моей Вселенной…
На фото всё было на месте: вот моя несостоявшаяся тёща, которую я за неделю до свадьбы не смог узнать в портовой церкви. Здесь и гости, и поклон молодожёнов родителям. Только вот поцелуй молодых фотограф почему-то не запечатлел… У невесты — длинные, как шпаги, явно искусственного происхождения ногти, знак синтетичности, рукотворности всего, что я сейчас видел на ещё тёплом, обжигавшем фотографическом отпечатке… «Что это — вызов? Символ начала новой жизни?»
Вот лицо молодой жены, подёрнутое дымкой напускной весёлости, улыбка неестественно, надрывно «улыбчивая» и бравурная, как у американцев: «Это я сама! Это мой собственный выбор! Это моё решение! Были какие-то странные обстоятельства, но выбор всё же за мной!» Всё ещё донельзя истощённая неведомым недугом, иссушённая какой-то непосильной хворью, улыбалась невеста истерично и надрывно, будто дошла до последнего предела, до последней черты.
Я пристально всматривался в следы трагедии, разыгравшейся летом 1999-го. Я всматривался в свадебное фото моей несостоявшейся невесты. Всматривался — и мне казалось… В лице девушки просматривалось какое-то демонстрирование, угадывалось выставление напоказ чего-то наподобие «неоставленности», «окончательного торжества», «последнего слова», которое осталось за ней несмотря ни на что…
Надежда умирала под марш Мендельсона и бравурного веселья, наряжённая во всё белое. Свадьба для невесты была поводом реабилитировать себя за что-то, отмыть от чего-то отвратительного, от какой-то клеветы и навета: «Пусть видят! И пусть теперь говорят!»
Морозов был прав. Он хотел — как лучше, когда советовал бросить девушку… За годы работы в «конторе» он не раз видел, как живые люди, «снабжённые» интеллектом, свободной волей, сознанием и здравым рассудком, шли под венец, вполне серьёзно полагая, что это они сами, по собственному желанию сделали свой выбор…
Я уже никогда не узнаю, что «они» ей сказали. Сказали обо мне…
Конечно, передо мной был тот самый «объект», за изъятие которого мне предложили компенсацию — возможность преодоления времени. Возможность бессмертия…

* * *
продолжение следует

Я долго искал ответ на вопрос: зачем им нужно было вводить ворожею Мимозу в сюжет вербовочной операции? Ведь процесс внедрения весьма трудоёмок, а «у Свяжина постоянно в работе около 30 дел, а иностранных фигурантов в них ещё больше»?..
Но вскоре понял. Это был мастер-класс от Свяжина — филигранная по выполнению и невероятная по сложности операция гарантирования законспированости вербовочной операции.
Приём приобрел статус стандартного, по-видимому, ещё в 30-х, когда некоторых популярных в народе политиков и военачальников проще было устранить именно таким путём – чисто и правдоподобно: путём доведения до самоубийства.
Эта метода применялась очень редко и требовала очень высокой — виртуозной —квалификации. Но сейчас был как раз именно такой случай: ведь санкцию на вербовку голландца давали на самом верху, в Киеве — а они «не оставляют следов и свидетелей».
Элементы-кирпичи для той, конкурирующей действительности, которую вживляли в сознание жертвы, поставляли многочисленные агенты. А также технические средства наблюдения. «Ведь я и в действительности напеваю, сидя в туалете, «Вечерний звон»!!! Права ворожея! Она же мне передрекла!..»
Две действительность встречались в индивидуальном сознании. Они встречались, эти два антагониста, две взаимоисключающих реальности, которым никогда не быть вместе, на одной территории, в одном пространстве, в одном герметическом объёме. Они сталкивались, по очереди агонизируя, в конечном итоге трансформируясь в предсмертные судороги.
Уже не раз такие феноменально глобальные инъекции в сознание жертв КГБ СССР приводили к желанному результату. Останками объекта занимались уже другие спецслужбы: вынимали из петли труп, обеспеченный запиской наподобие «Мимоза (госпожа Мария, провидица Зара), ты не права!!!», трудились прозекторы, констатируя смерть. Жертвы делали выбор в пользу того, рукотворного мира, созданного у них на глазах, — достоверного, проникновенно-реального, пронизывающего человеческое сознание до самого ядра, до исконного желтка человеческой субстанции. «Ведь она сказала мне чистую правду! О вещах, о которых ни сном ни духом НИКТО не знал!!! И если она, Провидец, смогла увидеть, как под рентгеном, всю мою жизнь до последней капли, до последнего атома и молекулы – то как же она может ошибаться относительно нашего счастливого с моей любимой будущего? Нет! Но, такая желанная, такая желаемая действительность – она и есть настоящая! Потому что там – мы вместе. Что единственно и является справедливым. Потому – прощайте! Я — туда!..»
Патологоанатомы при вскрытии трупа самоубийцы констатировали состояние длительного употребления сильнодействующих веществ, призванных ослабить последствия катастрофы, которая постигла личный жизненный мир жертвы, раскрошив его на осколки, превратив в пыль, в прах, в дым. Анестезия не помогала: мира больше не существовало. Поэтому оставалось уходить. Уходить туда, в мир достоверно иллюзорный, наполненный священными желаниями — осуществлёнными.
И главное – туда, где он и она – вместе! Раз – и навсегда!
* * *
продолжение следует

Спустя несколько месяцев я встретился со Свяжиным снова. Общение протекало в установившемся формате и в привычном уже китайском кафе. Вдруг возникшая пауза явно свидетельствовала, что подполковник завершил вступительную часть. Пауза затянулась настолько, что я понял: продолжение будет неординарным. Так и вышло. Откуда-то из внутренних карманов куртки собеседник извлёк небольшой блокнот. Это было старое, ещё советских времён, изделие в грубой дерматиновой обложке зелёного цвета, таких не делают уже давно. Не листая, он открыл его на нужной странице и протянул мне.
Несколько застигнутый врасплох таким продолжением, я автоматически принял старую записную книжку, которая, как оказалось, выполняла совершенно другие функции. Поднеся её к глазам, я удивился ещё больше: блокнот был превращён хозяином в небольшой компактный альбом, в который владелец вклеивал газетные вырезки, заставившие канцелярское изделие прилично распухнуть. Я не осмелился перелистывать все страницы (хотя очень хотелось), а принялся рассматривать только предложенную. Пожелтевшая от времени узенькая полоска газетной бумаги абсолютно не внушала оптимизма и желания читать, но я всё же заставил себя сделать это — из вежливости. Процесс чтения затруднялся тёмными пятнами проступившего сквозь бумагу дешёвого силикатного клея советских времён, и я невольно устремил взгляд на подпись внизу вырезки. Надпись гласила, что передо мной отрывок из «Известий» за 1989 год.
Необычность ситуации несколько интриговала: высокопоставленный офицер, командир политической разведки, профессиональный вербовщик вдруг мне, простому смертному, решил показать какую-то старую вырезку, и я, подстёгнутый столь неординарным фактом, с некоторым интересом начал вникать в содержание текста.
Краткое информационное сообщение в десяток предложений, набранное по меркам сегодняшнего дня слишком мелким шрифтом, гласило, что некий советский учёный-медик сделал открытие. Суть его сводилась к следующему. В клетках эмбриона находятся так называемые стволовые клетки, из которых затем, как гончар из глины изготавливает изделия самого разнообразного назначения, организм человека выстраивает свои собственные органы. Советский учёный сумел вычленить некую субстанцию, которая позволяла извне управлять процессом построения, заранее «заказывая» выращивание того или иного органа. Заметка заканчивалась сожалением, что отечественная медицина не проявила абсолютно никакого интереса к этому открытию.
Я закончил читать и вопросительно уставился на собеседника, абсолютно не понимая, куда он клонит. Чувство необычности происходящего не оставляло меня. Свяжин некоторое время интригующе помолчал, пронизывая меня своим рентгеновским взглядом.
— Концовка в этой статье не совсем верная. Дело в том, что не вся официальная наука прошла мимо открытия. На сегодняшний день уже наши учёные настолько глубоко освоили это открытие, что мы стоим буквально на пороге… — он снова замолчал.
Крайне заинтригованный, возжелав продолжения, я помимо воли выпалил:
— На пороге — чего?
— На пороге контролируемого продления жизни! Да, Олег, фактически на пороге бессмертия. Сегодня это чисто технический вопрос. И вопрос времени. Может быть, лет пяти-шести… Например, сломалась у тебя печень, — он так и произнёс: «сломалась», — тебе в поражённый орган сделали инъекцию стволовых клеток, — и всё. Ты здоров.
Я изумлённо уставился на разведчика. Казалось, это какой-то скверный анекдот. Что-что — но бессмертие? Это же ведь то, что в религиозной традиции называется «жизнь вечная», краеугольный камень христианского вероучения! Я с нескрываемым опасением и даже трепетом снова прикоснулся к зелёной обложке из кожзаменителя: теперь мне казалось, что блокнот обжигает адским пламенем, прожигает насквозь своим изуверским содержанием. Я инстинктивно бросил взгляд на свои пальцы: нет ли там ожогов от соприкосновения с дьявольщиной? Нет, никаких волдырей, рубцов, рваных ран и капель крови я не заметил: блокнот был всего лишь материальным носителем, вместилищем информации духовного содержания. Видя отразившееся на моём лице недоверие, подполковник продолжил:
— Я не собираюсь тебя ни в чём убеждать. Это реальность. К тому же имеющая отношение к вопросам безопасности… Мы не можем позволить, чтобы к новому методу доступ получили, скажем, криминальные элементы. Или вообще все подряд…
На этом он прервал свои рассуждения и тихо, будто стараясь не разбудить меня, впавшего в состояние наподобие транса, взял лежавший передо мной блокнот и осторожно вернул его на прежнее место: я склонен был ему верить, но ведь это… Моё сознание не в состоянии было хоть как-то обработать только что полученную информацию и впадало в состояние анабиоза.
Но вдруг в мозгу громко зазвенел сигнал тревоги: «Зачем он мне всё это рассказывает? Зачем?! Преподносит так, будто пытается компенсировать нечто жизненно важное для меня и уже не подлежащее восстановлению… Компенсировать чем-то соизмеримым по значимости… О Господи! Неужели?!! Но ведь она мне дороже, чем это бессмертие! Ведь она — единственная из возможных… А жизнь… Да что жизнь: она у меня ещё будет, — та, настоящая, вечная, по отношению к которой эта — лишь тень, лишь бледная копия… А Её — другой такой — не будет никогда… Но ведь этого не может быть! Мимоза же мне ясно показала, что мы будем вместе! И Раиса Григорьевна… И цыганка-попугайщица… Но, раз речь о таких фантастических вещах, — может, что-то стряслось?!!»

* * *

продолжение следует

Спустя некоторое время я возвращался из предварительных касс, успешно приобретя билет. Погружённый в себя, не спеша проследовал до невзрачного перекрёстка, за которым бурлила городская жизнь. Транспортная развязка была Т-образной, и мне предстояло пересечь верхнюю перекладину этой замечательной буквы. По мере приближения я исподволь отметил, что на перекрёстке уже стоит под парами, ожидая разрешительного сигнала светофора, новенький фиолетовый «Фольксваген» с одетым с иголочки милицейским прапорщиком за рулём. Я должен был пересечь левое плечо импровизированных весов Фемиды. Мой маршрут совпадал с курсом движения милицейского авто, а на проезжей части левого рычага буквы «Т» даже пересекался с ним. «Перпендикулярным» авто замигал зелёный, и милиционер стал медленно въезжать на перекрёсток, по обыкновению несколько игнорируя нормы правил дорожного движения.
Как-то нехотя и вскользь я отметил про себя, что светлый отечественный автомобиль, появившийся вдруг в перспективе левого рычага перекрёстка, как-то уж слишком быстро увеличивается в размерах, разрастаясь, как фантастические обитатели кошмарных снов алкоголика необъяснимо увеличиваются в размерах, дабы пожрать субъекта сновидения.
Повинуясь какому-то неосознанному импульсу, я замер, хотя зелёный для меня горел уже давно, и так же давно, пропуская меня, на перекрёстке встала машина милиционера. По какому-то побуждению, похожему на интуицию, я не стал пересекать проезжую часть, а остановился в полушаге от кромки тротуара, прикрытый сбоку «Фольксвагеном», полностью перекрывавшим траекторию движения стремительно приближавшегося ВАЗа.
Это меня и спасло. При повороте направо преступный автомобиль сумел лишь достаточно сильно ударить меня своей правой задней дверью. В самое последнее мгновение я успел лишь отметить: водитель заколебался по поводу неведомо чего, и это его колебание ярко выразилось в том, что, повинуясь двум взаимоисключающим импульсам, он трижды за долю секунды покрутил рулём в соответствии с молниеносно меняющимися планами. Шокированный, я и в этот раз остался цел и почти невредим. Лишь как-то нехотя посмотрел вослед ревущему мотором авто, отмечая про себя, что в нём находится классический экипаж из трёх человек, какими комплектуются машины спецслужб, и что двое молодых людей из этого «экипажа», развернувшись на 180 градусов, оглядываются назад и что-то оживлённо обсуждают. Как сквозь сон я слышал причитания случайного прохожего, что, дескать, житья не стало от этих водителей с купленными правами. Что надо незамедлительно обратиться в милицию. Я так и сделал.
Но мне уже было известно по «пожарному» опыту: обращения ни к чему не приведут. Так и случилось: три мои заявления остались без ответа. Позже мне всё же дали ответ в ГАИ — устный. Заглянув в желтоватую учётную карточку, старший лейтенант сообщил, что ВАЗ госномер 005-52 зарегистрирован в 1996 году. При том, что пятизначные номера были введены лишь в 1998-м…

* * *

Однажды по уже установившейся традиции мы собрались с однокурсниками по юрфаку, документ об окончании которого я так и не получил. Моими однокашниками в основном являлись сотрудники силовых ведомств: милиции, прокуратуры, налоговой, таможни, Министерства обороны. Получив второе образование, большинство из них теперь занимали ведущие позиции в своих подразделениях. Когда «дошло веселие до точки», собравшимися было затеяно нечто наподобие опроса по поводу того, кто чего достиг со дня окончания вуза. Мне ничего не оставалось, как поведать об операции СБУ. Среди присутствующих был один странный человек, полковник, то ли военный разведчик, то ли контрразведчик. Вскоре Алексей Кравченко отозвал меня в сторону:
— Не ты первый открыл Америку молдавскому президенту! За месяцев восемь до тебя группа американских разведчиков сообщила ему то же самое… Как говорят у нас на факультете разведки…
— На каком-каком факультете? — переспросил я.
— Как на каком?! На нашем, на одесском, каком же ещё…
Алексей рассказал, что в Одесском институте сухопутных войск с 1998 года существует разведывательный факультет, готовящий армейских разведчиков.
Когда алкогольные пары, подобно марксистскому учению, овладели нашим коллективным бессознательным настолько, что стали «материальной силой», и полковники с полковницами пошли вовсю отплясывать, я стал танцевать с одной и той же девушкой из другого, общего зала, пришедшей в кафе отдохнуть. Когда зелёный змий уже несколько ослабил социальные тормоза, мне в голову пришла дерзкая мысль, которая может придти на ум только нетрезвому: я решил испытать на партнёрше какой-нибудь приём из арсенала NLP, с которым я познакомился с лёгкой руки «Наташьи» Крол-Добровой. Двигаясь с партнёршей в танце, я решил попробовать — «а вдруг в этом и вправду что-то есть…» — применить что-нибудь из НЛП и посмотреть: это чьи-то досужие фантазии или же мощное и грозное оружие проникновения в чужое сознание. Это был мой первый опыт, и я не очень верил в успех.
Но я успел произнести лишь четыре-пять фраз, прежде чем увидел, понял, почувствовал: метод работает! Работает, да ещё как! Моя спутница вдруг «поплыла», её реакции были просто ошеломляющими. Я даже не успел завершить полный цикл «заклинаний», а моя партнёрша вдруг прильнула ко мне совсем не по-дружески, и я ощутил тепло её тела, ощутил мелкую дрожь, волнами пробегавшую сверху вниз. Она уже дышала тяжело и глубоко, как-то пунктирно и прерывисто, это было трансовое дыхание. Моему удивлению не было предела, и я с интересом заглянул девушке в лицо: его почему-то покрывала мертвенная бледность с проступившим нездоровым румянцем на щеках.
Партнёрша пребывала в полузабытьи, прикрыв глаза и унесясь куда-то далеко-далеко, в реальность, почерпнутую мной из какого-то пособия по НЛП и воспроизведённую в её сознании только что. Мне показалось, что дрожь, бившая женщину, усилилась, обретя более широкую амплитуду. Странные звуки вдруг стали вырываться из её уст, и это привело меня в сильнейшее волнение: «Так, значит, это всё — не пустые слова!» Девушку уже можно было «брать», вопрос был только в моём желании! Всего лишь пять минут назад, накануне танца «с элементами НЛП», она демонстрировала мне фото своей семьи, с гордостью описывая, насколько у неё замечательный муж…
Музыка оборвалась неожиданно, вдруг…
Моя спутница, словно пробудившись от резкого толчка, тряхнула головой, прогоняя наваждение, беспамятство, сон. Прогоняя видение, вопреки законам повседневного опыта вдруг помрачившее её абсолютно ясный до сих пор рассудок. Избавляясь от миража, только что созданного мною по законам нейролингвистического программирования. Наваждения, в котором ей была уготована определённая и весьма специфическая роль…
Девушка опрометью бросилась прочь от меня, как от какого-то омерзительного насекомого, будто за несколько минут до этого у нас и не было дружеской беседы и увлечённого общения. Я успел заметить, каким ужасом были наполнены её глаза, вдруг потемневшие от страха и отчаяния. Отчаяния от собственной беспомощности и абсолютной неспособности сопротивляться. Девушка подбежала к раздевалке, схватила в охапку вещи и, не одеваясь, быстро выбежала, хотя ещё минуту назад уходить не собиралась…
После всего произошедшего я чувствовал себя гадко и отвратительно. Мне было противно оттого, что несколько мгновений назад я прикоснулся к вещи, которую «они» использовали и в моей личной ситуации. Теперь я знал: именно так наводится транс — состояние, в котором устоять перед недвусмысленным предложением (по высказыванию одного из авторов НЛП) «уже нет никаких шансов». Любое сопротивление, любая «железобетонность» уже совершенно бесполезны…

* * *
продолжение следует

Я позвонил Свяжину, и на следующий день мы встретились. В кафе разведчик сразу же, без прелюдий и преамбул, зачем-то спросил:
— Ты почему не женишься?
Я был удивлён таким началом встречи двух потенциальных соавторов, поэтому выдал первое, что пришло в голову:
— Вряд ли это уже когда-нибудь произойдёт… То, что мы с вами общаемся, ещё не значит, что я перестану добиваться восстановления справедливости… Ваши… преступления не имеют срока давности. По крайней мере, для меня…
— Олег, какие преступления?
— А вы знаете, Николай Дмитриевич, я недавно сказал Насте, что в своей книге затрагиваю торговлю оружием. Знаете, что она мне ответила? — «Олег Фёдорович, ради Бога, не лезьте в это дело! Не лезьте, это опасно!»
Подполковник не стал спрашивать, кто такая Настя — видать, хорошо знал:
— Ну и что с того. Все торгуют оружием…
Мы вышли на улицу обсудить детали будущего «бессмертного произведения». Свяжин стал излагать сюжет: некий молодой человек находится в космическом корабле на орбите. В его задачи входит защищать Землю от метеоритов, сбивать эти небесные тела, дабы не допустить их падения на голубую планету.
— Я буду описывать сюжетно значимые вещи и развитие действия, а ты будешь наполнять всё это психологией…
Я не понимал, куда клонит разведчик — ведь не для совместного же написания каких-то фантастических текстов он меня выдернул. Уже на обратном пути, желая преподнести Свяжину сюрприз, я спросил:
— Николай Дмитриевич! Хотите раскрыть резонансное преступление? Я готов вам в этом помочь! — и поведал ему об участии агента СБУ Нещеретного в самосожжении С. И. Каверина, потрясшем страну. Я делал это не без злорадства, так как слишком хорошо помнил встречу с подполковником зимой 1998 года и его единственный вопрос:
— С кем ты дружишь и на ком собираешься жениться?
Я теперь знал: роль Нещеретного в вербовке была расписана программистом Свяжиным. Подполковник почему-то снова воровато посмотрел по сторонам:
— Попробуй ещё кому-нибудь расскажи, что ты мне об этом говорил!
Мы остановились для «прощального» обмена информацией. Тут Свяжин произнёс:
— Ну, а теперь — про гадалку! — По-видимому, он, как это обычно делал и я, главное оставил напоследок.
Я долго не в состоянии был произнести ни слова, и в который уже раз за последнее время поразился: «Вот она, разгадка Мимозиных пророчеств! Только вот зачем «они» ввели в сюжет эту гадалку? Совсем непонятно…»
Делая ироничные пассажи по поводу собственной доверчивости, я поведал Свяжину, как ясновидящая дурачила меня, и подполковник весело смеялся вместе со мной. Особенно внимательно, переспрашивая, слушал он рассказ о том, что же заставило меня по-иному посмотреть на поразительные предсказания. Таким катализатором стал задокументированый эпизод в деятельности спецслужб Болгарии: КГБ этой страны взял на оккультный крючок самого… Тодора Живкова. Когда всемирно известная прорицательница Ванга, находившаяся на связи с Комитетом, во время сеанса ясновидения сообщила болгарскому лидеру подробности гибели его друга в 1944 году, тот был просто шокирован. Он полагал, что обстоятельства смерти побратима не известны ни одной живой душе, кроме него. Но он ошибался: об этом знали ещё и люди из КГБ. Поражённый такой «прозорливостью», престарелый болгарский лидер стал прислушиваться к советам ясновидящей. Надо ли говорить, в какой организации эти советы формулировались...

* * *

Через некоторое время я позвонил А. П. Ворончуку. С «реституцией» дела обстояли плачевно. Александр Петрович мне доходчиво объяснил, что больше не служит в инспекции, а занимается антитеррором. «Господи! Да ведь он — прямой начальник Волина-Данилова!» В заключение я решил похвастаться:
— А вы знаете, Александр Петрович, книга, которую я пишу, вроде бы получилась… Это не моё мнение, так считают те, кто уже познакомился с ней…
— Так вы что — уже и читать даёте?! Имейте в виду: это не патриотично!
«Кто бы говорил!» Вслух же отпарировал:
— Ваш агент с 1982 года Нещеретный повинен в смерти шести людей и…
— Это не наша компетенция! Обращайтесь в милицию!

* * *

Через некоторое время у меня дома раздался звонок. Звонил Свяжин. Он предложил встретиться. Мы снова спустились в китайское кафе. Подполковник достал листик бумаги формата А-4, покрытый шипасто-корявыми строчками, напоминавшими какое-то средневековое орудие пыток, и стал читать. Героя звали Марк.

Край окна начал вытягиваться, искривляться. Плавная линия образовала язык, который шевелился, рос, открывая за переборкой всё новые звёзды. Марк плотно сжал веки и встряхнул головой:
— Бред какой-то.
Всё вернулось на место. Язык исчез. Окно возвратило свою прямоугольную форму. Плотная переборка, изначально непрозрачная, таковой и оставалась. Марк провёл по ней ладонью и ощутил обычную тёплую шероховатость.
Прижавшись лицом к оконному стеклу, Марк всмотрелся в темноту между звёзд. Но в любом тёмном месте через мгновение он находил еле светящуюся звёздочку. Темнота Вселенной пуста лишь на первый взгляд. Со всех сторон нас окружают звёзды. У каждой звезды есть жизнь. И даже многие блуждающие планеты не лишены этого вселенского шарма. Вселенная полна жизнью.
— Но и смертью тоже, — эти слова Марк произнёс вслух неожиданно для самого себя.
Всё предыдущее существование Марка было подчинено защите жизни. Уже несколько раз он корректировал орбиты астероидов, чтобы их пути не привели к Земле. Правда, предыдущему патрульному повезло больше — он отстрелил астероид, неожиданно появившийся из зенита. Уже потом просчитали, что станция «Омега» — а это полторы тысячи человек — была бы уничтожена. Марк закрыл глаза вспоминая: он участвовал в подготовке программ для уничтожения астероидов-снарядов.
Когда он открыл глаза, то от неожиданности чуть не вскрикнул. С другой стороны стекла к нему прижималась девушка. Они смотрели друг на друга глаза в глаза. Выражение ожидания на её лице сменилось безразличием, пустотой. Потом в глубине синих глаз зародилась еле заметная искорка, заполыхавшая тут же радостью. Девушка прижала к стеклу ладони, и только тут Марк обратил внимание, хоть и боковым зрением, на плавность линий её фигуры, не скрываемой газообразной тканью.
Марк сделал шаг назад, чтобы рассмотреть девушку, но мигнул, и видение исчезло.
Настроение Марка поднялось, лишь лёгкая приятная грустинка и чуть-чуть сожаления — как по несбыточной мечте: красивой и запредельной.
Он рассмотреть ничего не успел. Как пятно на сетчатке от Солнца — всегда в стороне от направления взгляда, если до этого рассматривать звёзды рядом с Солнцем.
Удивляясь своему настроению, вернее его спектру, Марк принялся за регламентные работы. Их рутинная обыденность не изменила настроя Марка. Даже самая утомительная и однообразная работа делалась легко и только поднимала настроение.
— Нужно психологам благодарность объявить, — подумал Марк и тут же представил себе их директора и главного идеолога Сохальского с его любимой фразой: «Мне бы лучше деньгами», которой он всегда умудрялся самым циничным образом погасить любые возвышенные порывы.
— Да, наверное, лучше сувенир какой-нибудь привезти… из пояса астероидов… памятный… вроде осколков SLX001, разбитого на предыдущей смене. Вот только осколков-то нет — одна пыль. Да и где её искать?
Предаваясь этим шутливым мыслям, Марк добрался до оранжереи — своего, да и вообще всех патрульных, любимого места на станции.
За парком бонсай все ухаживали с особым удовольствием и пиететом. Этот клочок Земли делал ближе к ней. Вызывал в памяти нежные ощущения детства, когда мир стремительно расширяется и становится значительно больше, чем мама, я и папа в маленьком тёплом пространстве.

На этом повествование Свяжина обрывалось, и он перешёл к моим задачам, пояснив:
— Ты должен наполнить текст «живыми» переживаниями Марка… Дело в том, что он узнал девушку, прильнувшую к иллюминатору — это была… — Николай Дмитриевич сейчас пристально всматривался мне в лицо, вперив свой взгляд мне в глаза.
— Да, Олег! Это была… — снова пауза, призванная предвосхитить явление фокусирующей всё моё естество фразы, — была девушка, которую он любил!
Свяжин снова выдержал интервал, давая мне время осмыслить услышанное и «войти» в конструируемую им психологическую реальность. Подождав, подполковник продолжил:
— А быть её здесь не могло. Не должно было её здесь быть… Это сделали люди, обеспечивающие полёт. Сделали для того, чтобы герою скучно не было! — закончил Свяжин с победоносными интонациями, интенсивность которых возрастала по мере приближения к финалу, как у игрока, сделавшего, наконец, свой коронный ход.
«Да-а, все атрибуты налицо: и психолог Сахальский (как не вспомнить высказывания Морозова по поводу психиатров, которые работают на вербовщиков), Центр управления полётами, и девушка — понятно, кто это… Но не просить же их о ней… Ведь Свяжин — офицер, прошёл Анголу, человек слова. Значит, скоро они её сами отпустят…»
Разведчик торжествующе и одновременно испытующе смотрел на меня.
— А мемуары писать тебе рано — ты ещё молодой. Многое, о чём ты пишешь — ты знать просто не можешь. Позже я тебе даже помогу, расскажу, как всё было… У тебя ещё всё впереди! Выпьем за то, чтобы я дарил цветы на твоей свадьбе! Имей в виду, у женщин одиночество протекает намного тяжелее, чем у мужчин…

* * *

Вскоре я уже звонил своему знакомому, бывшему прапорщику СБУ и моему двойному тёзке. Он был человеком более чем общительным, с широким кругом друзей и знакомых. Недавно его уволили со службы: Олега Фёдоровича подвела крепкая дружба с рептилией, символизирующей медицину и врачевание — с зелёным змием. Договариваясь о встрече с тёзкой, я преследовал цель заработать немного денег на мероприятиях, щедро финансировавшимися различными политическими партиями. Один мой однокашник, будучи функционером избирательного штаба действующего мэра города, сделал заказ на тридцать пять человек — требовалось создать видимость массовости во время визита в Одессу президентов России, Молдовы и Украины. Прапорщик вкупе с родными вполне мог поучаствовать в мероприятии: мэр щедро оплачивал «патриотизм» и пылкую любовь сразу к трём президентам.
Мы встретились с Олегом, обсудили детали грядущей акции. Не особенно рассчитывая на успех, а так, на всякий случай, я спросил у него, не отягощён ли он знакомствами на таможне. Тот, подумав мгновение, ответил утвердительно, и я продолжил:
— Олег, дело в том, что я ищу девушку… Пусть тебя не смущает столь интригующее вступление… Я разыскиваю её по причинам, которые назвать не могу…
Тут же изложил суть:
— Дружище, не хочу тебя напрягать… Так, не к спеху, попутно, при оказии — спроси своего знакомого, работает ли эта девушка на одном из двух таможенных постов — Раздельная или Кучурган.
Эти пункты находились на границе с ПМР. Я понимал: на таможенных постах с другими государствами племянница вице-президента Приднестровья стоять не могла.
Уже через день я позвонил Олегу домой, дабы окончательно выяснить, сколько же «штыков» он готов выставить. В конце спросил, нет ли информации «по тому вопросу». Бывший прапорщик, рубаха-парень и человек с открытым характером, в своей простецкой манере прокричал в трубку:
— Работает, работает, успокойся! Тут есть нюансы, я тебе при встрече объясню…
Мы встретились на следующий день, и Фёдорович поведал, что позвонил своему «параллельному» однокласснику-таможеннику. Тот, выслушав, ответил:
— Сейчас, подожди!
«Параллельный» ответил через секунд пятнадцать:
— Да, работает! Извини, я сейчас занят, не могу говорить. Свяжемся как-нибудь потом.
Этот одноклассник несколько лет проработал на таможенном посту севера Одесской области, к месту службы добираясь поездами, в транспорте перезнакомившись со многими из коллег-таможенников, перемещавшихся таким же способом. Именно так он познакомился и с моей бывшей студенткой.
На следующий день мне снова позвонил бывший прапорщик, его речь характеризовалась сбивчивостью и сумбурностью. Повествователь взволнованно сообщал, что с его «параллельным» одноклассником происходят странные вещи. Тот позвонил Олегу домой на следующий же день и набросился на него с упрёками за его недавние расспросы. По словам звонившего, у него, дескать, отныне куча неприятностей, и он «теперь под колпаком».
Через день Олег позвонил мне снова и сообщил, что его одноклассник связался с ним опять и попросил о встрече.
Днём позже прапорщик докладывал: таможенник во время свидания заявил, что его куда-то переводят, и вообще, он теперь ищет работу, так как собирается увольняться. На следующий день Олег позвонил мне домой снова и уже сам предложил встретиться. Во время рандеву он выглядел весьма озабоченным.
— Ты знаешь, Фёдорович, странные вещи происходят… Вчера мне домой позвонили. Ну, звонок как звонок, снимаю трубку. Звонит какой-то незнакомый мужик. Он начал мне угрожать… Он предупредил меня, что если я ещё раз полезу с расспросами по поводу этой твоей девушки, то «мы тебе голову оторвём!» Представляешь: они! — мне! — такое говорят!!! Они — мне! Голову они мне оторвут! Да видал я их… — далее речь собеседника содержала точные координаты одного весьма специфического места, где мой двойной тёзка уже видел своим духовным взором неизвестного мужчину вместе с его голосом в составе группы лиц, включавшей в себя коллег звонившего, друзей, соседей, детей и прочих родственников. Далее речь прапорщика содержала торжественное обещание совершить развратные действия с родительницей звонившего и подвергнуть сей плачевной участи всех его предков по женской линии до седьмого колена, включая пра- и просто бабушек. Она, филиппика эта, содержала в себе ещё множество неожиданных новаций и логических ходов и представляла собой интереснейший объект для социолингвистических исследований, но это уже совершенно другая история.

* * *

В день проведения мероприятия «Президенты» я прибыл на место сбора к оперному театру — получить задачу, дислокацию, флажки Украины, Молдовы и России. Прохаживаясь и наблюдая зарождающееся шоу, стекающиеся группы оплачиваемых студентов, я вдруг заметил стоящего поодаль Свяжина. Тот разговаривал по мобильному, при этом внимательно наблюдая за мной. Моя первая и спонтанная реакция была следующей: я развернулся на 180 градусов, сделав вид, что не заметил «мутанта». Но через секунд десять опомнился, замедлил шаг, а затем остановился вовсе: «Мне они уже ничего не смогут сделать… Хуже уже не будет». Упускать редкую возможность ещё раз посмотреть на «бывшего человека» не хотелось. Я снова развернулся и пошёл в том направлении, где ещё недавно находился Свяжин. Подполковник также пошёл мне навстречу.
— Ты что здесь делаешь?
— Пришёл посмотреть на президентов…
— Чем занимаешься? Кляузы пишешь?
— Да нет, книгу… Рабочее названий «Круги Эйлера»… О двух операциях, проведённых вашей службой… По вербовке Крола… По выдаче замуж Оксаны Караган… Если каждую операцию обозначить окружностью, как это делал мистер Эйлер, то в месте их пересечения и суждено было оказаться мне…
— Брось ты эту писанину. Вряд ли это кому-нибудь нужно...
Почему-то посмотрев по сторонам, Свяжин развил мысль:
— Брось писать. Я предлагаю тебе соавторство в написании научной фантастики…
Видя величайшее недоверие, отразившееся на моём лице, он продолжил:
— Я вполне серьёзно предлагаю тебе соавторство... Ещё и денег заработаешь. Я пишу достаточно давно, пишу для себя. Давал читать на работе — говорят, нравится…
Подполковник предложил позвонить ему через неделю.
* * *
продолжение следует

Постсоветские граждане уже забыли, что за невидаль такая — получение квартиры, а Нещеретный не забыл. Его услуги были оценены высоко: сразу же по завершении одесского этапа операции по Кролу Игорь Вячеславович стал владельцем благоустроенного жилья, тут же отремонтированного им в стиле «евро».
Игорь Анатольевич Евдоклименко, больше известный современникам как «Нельсон», вынужден был довольствоваться малым: он женился на соседке Нещеретного при содействии последнего. Маклера засосала трясина быта, в нём не осталось и следа от былого майорского шарма, и лишь хладная рука ностальгии сжимала его неугомонное сердце, когда Адмирал случайно слышал дорогие сердцу имена «Конфуций» или «Гуссерль».
Был отмечен руководством и мой сводный родственник, прапорщик СБУ А. В. Ефимчук. Сашу премировали жильём в фешенебельном районе города. В отличие от Нещеретного, которому приходилось всячески изворачиваться при объяснении происхождения своей новой квартиры, родственник получил её вполне официально — «в рамках программы улучшения жилищных условий сотрудников СБУ».
Бывший студент Свяжина, оперативник РОВД В. А. Фрайман, задерживавший моего брата в соответствии с полученными инструкциями, также не был забыт СБ Украины. Его поощрили переводом в более престижную организацию — УБОП, в самое вожделенное и тёплое место — подразделение по борьбе с коррупцией.
Саша Желтов успешно продолжает трудиться во благо веры православной церковным старостой в приходе, возглавляемом о. Сергием. Он разбил город на квадраты и, запасшись соответствующими документами, теперь методично обходит офисы учреждений, предприятий и организаций, выпрашивая пожертвования «на хжам» (храм). Посильную лепту от благочестивых сограждан он берёт всем, чем дают: деньгами, мобильными телефонами, неисправными факсами и ксероксами, уничтожителями документов… Он также получил жильё, хотя квартиру на имя матери выделили не в самом престижном районе. Но это и понятно: Александр Николаевич, он же С. И. Каверин, он же Юрий Сергеевич, он же Василий Николаевич принимал в операции не такое уж и активное участие.
О. Сергий поменял двухкомнатную квартиру на четырёх- в новострое. Его официальная жена, работающая крупье, родила ему ребёнка и, как говорят, батюшка несколько остепенился, и лишь по праздникам балует себя бюстом с номером, стремящимся к десяти. Но священнический долг всё зовёт о. Сергия на подвиг веры, и он не противится властному, как зов инстинктов, голосу. Поговаривают, что его трофеи теперь венчает цифра четырнадцать — якобы именно такой необъятный бюст попался в сети, расставленные умелой рукой искусного ловца душ человеческих. Сергей Петрович, повинуясь мощному мотиву христианского сострадания, теперь питает духовной пищей узников СИЗО. Лица, не посвящённые в сложные извивы его романтической души, недоумевают по тому поводу, что вместо сынов человеческих о. Сергий окормляет исключительно дщерей (тоже человеческих). И лишь самые посвящённые понимающе кивают, когда процесс окормления заблудшей овцы длится особенно долго в специально отведённом помещении тюремного здания. Такие задержки почему-то случаются всякий раз, когда к батюшке на исповедь попадает оступившаяся на тернистом пути дщерь, бюст которой наводит на мысль о цифре большей, чем «четыре».
Конечно, Настя Андрюха ни в какую аспирантуру не поступила: её «кинули», как и многих причастившихся к тайной вербовочной кухне.
А. Т. Назарко почти полностью повторил судьбу Морозова. Видеосъёмка юбилея своего преподавателя с участием Крола стала для него пропуском в СБУ, где он подвизается на ниве наружного наблюдения. Алексей Тимофеевич в срочном порядке расстался с девушкой, с которой имел самый непосредственный контакт на протяжении последних четырёх лет (она была иногородней), и женился на даме, отягчённой собственной жилплощадью: нужно было где-то жить. Нужно было спешить править миром.
Жильё получил и Титомир, один из сегментов членистого щупальца СБУ, выдвинувшегося в мою жизнь «из родственника Саши». Он с моим братом проходил по одним и тем же эпизодам уголовного дела о мошенничестве, и обоим инкриминировалась почему-то статья № 86¹ часть 2, предусматривающая наказание… за хищение коллективного имущества в особо крупных размерах и амнистии не подлежащая. В награду Титомир также получил сеть лотков, торгующих мороженым и удовлетворяющих потребность в этом полезном продукте жителей целого микрорайона.
Ещё одна грустная сенсация несильно всколыхнула мою жизнь. Спустя двадцать лет после изгнания меня из протестантской общины я совершенно случайно наткнулся на феноменальный факт: злонамеренного хулителя Виталия Кос-ова его головокружительная фантастическая карьера привела… в США!
Этого не могло быть по всем канонам и догматам, исповедуемым в протестантской общине, в соответствии с принципами, священными для каждого её прихожанина, но это было! Ещё совсем недавно Виталий не позволял и малейшей «крамольной» мысли поселиться в головах членов опекаемого им собрания — мысли о переезде за рубеж. В постперестроечный период проблема эмиграции протестантов в протестантскую же Америку перед руководством на местах встала весьма остро. Бывали случаи, когда под действием эмигрантского водоворота общины лишались более половины «личного состава». Опомнившись, руководители братства объявили эмиграцию чуть ли не грехом, так как «Родину и родителей не выбирают, их даёт Бог. И кто же ты, что споришь с Богом?» Особенно усердствовал в создании идеологии табу на выезд «брат» Кос-ов…
В Америке спецпроповедник Виталий подвизался в качестве всё того же… учителя церкви! Только ставки в этой операции уже совершенно другие: в США у власти традиционно пребывают баптисты, и «учитель» вполне мог уловить в свои специальные сети не одного политика-прихожанина и использовать его по прямому назначению — во благо украинского государства и его политической разведки.
«Феномен Кос-ова», помимо всего прочего, означал и то, что куратор, завербовавший его в начале 1980-х и тогда служивший в антиклерикальном отделе КГБ СССР, в 1990-х уже подвизался в разведке СБУ: агент является главным капиталом завербовавшего его оперативника. Он, агент, повторяет судьбу куратора и просто приступает к исполнению новых обязанностей. Теперь лишь оперативный псевдоним, звучащий наподобие «Пилигрим» или «Аббат», напоминал посвящённым об антиклерикальном прошлом «проповедника специального назначения» В. Кос-ова.
Мне также удалось выяснить, что какое-то время в антиклерикальном ведомстве КГБ подвизался не кто иной, как… Н. Д. Свяжин. Человек, «не помнящий деталей той операции, а лишь помнящий, что тяжело тебе было».

* * *

В Международный женский день 8 Марта установилось некоторое затишье в ожесточённой политической борьбе в рамках представительной избирательной кампании. Я вернулся домой вечером и включил телевизор. Почти на всех каналах буйствовала стихия по имени «реклама». И надо же было случиться такому везению — как раз на том канале, который я смотрел, именно в это время передавали выпуск новостей. Я слушал тележурналиста вполуха, просматривая свежую прессу. Тут заговорили о ПМР — Приднестровской Молдавской республике, и моё внимание неосознанно переключилось на голубой экран. Тон преподнесения информации о мятежном образовании теперь радикально изменился. Раньше в официальных новостных сюжетах вместо «ПМР» использовались более низкопробные термины, такие как «Приднестровье», не содержащие и малейшего намёка на государственность, или «сепаратисты». Иногда говорили просто «Тирасполь». И тут такая перемена — только и исключительно «Приднестровская Молдавская республика»!
Я стал слушать внимательнее. Показали в записи фрагмент выступления М. Воронина. Молдавский президент обвинял украинское руководство в финансировании непрекращающихся более недели массовых выступлений «молодёжи и студентов» в Кишинёве. Воронин привёл цифры: всего украинские власти потратили более двухсот тысяч долларов на выплаты участникам антиправительственных акций. Я мысленно прикинул: денег Проекта № 10491-88 хватило бы на 15 дней «выступлений протеста».
По словам М. Воронина, по оси Одесса — Тирасполь ежегодно переправляется украинского оружия на два миллиарда долларов! Я чуть не поперхнулся чаем от таких цифр. «Но почему «Одесса — Тирасполь», а не наоборот? Ведь именно под Тирасполем расположен самый большой в Европе склад оружия, и вполне естественно предположить, что нечистые на руку люди в приднестровском руководстве потихоньку приторговывают им, отгружая через порты Одессы».
Но ситуация оказалась более неоднозначной. Украина — шестой в мире производитель вооружений, но тягаться с Россией, США, Англией и Францией за легальные рынки Киеву не под силу, вот и приходится осваивать нелегальные, поставляя оружие в табуированные международным сообществом регионы. Покупателями украинского оружия неизбежно должны были стать различные «Тигры освобождения Тамил-илама» и их оппоненты, организации наподобие «Сандера Луминоса», военные Карабаха, мусульманские экстремисты Кашмира. Без оружия задыхались повстанцы в Либерии и Мали, в Алжире, на Сицилии, на Корсике и в Курдистане, его жаждали бунтари в Колумбии и Сальвадоре, Малайзии и Ольстере, Таиланде и Афганистане, в Лаосе и Таджикистане. В целях маскировки оружейного экспорта и решено было использовать непризнанную ПМР, не являющуюся субъектом международного права, которую можно уподобить сумасшедшему со справкой от психиатра: он, если и убьёт кого — никакой ответственности не понесёт.
Я долго раскручивал этот логический клубок, и тут у меня в мозгу зашевелилось некое интуитивное прозрение: «А что, если история с президентской племянницей, её замужеством — необходимый структурный элемент этой глобальной операции?!» До сих пор я думал, что «девицу Караган» прибрали к рукам просто так, на будущее, впрок — «авось сгодится». «Но, может быть, это не так, и призвали её для какой-то определённой конкретной операции? А может, она, операция эта — и есть та самая, о которой говорил президент Молдовы, и связана она с транспортировкой украинского оружия по оси «Одесса — Тирасполь»? Надо бы проверить… Но как?»
«Моя бывшая студентка отныне — дипломированный юрист, а где правовед может быть задействован в операции, связанной с пересечением государственной границы грузами военного назначения? Правильно: таможня!»

* * *
продолжение следует

Волею судеб однажды, выйдя из корпуса одного из вузов города, я не спеша шёл в направлении центра. Навстречу мне сплошным потоком двигались люди: молодые и не очень, мужчины и женщины. Я по обыкновению был сосредоточен на своих не очень весёлых мыслях, и интенсивность метафизических размышлений способствовала тому, что лица мелькали, как в тумане, сплошным потоком, не вызывая ни малейших ассоциаций.
И вдруг «слева по борту» какая-то фигура, по-видимому, женская, привлекла моё внимание, на каком-то пограничном уровне, между явью и наваждением. Мой внутренний взгляд начал постепенно, как бы исподволь, насколько позволяло ушедшее в себя сознание, фокусироваться на привлёкшей внимание фигуре, постепенно наводя резкость. «Женская» фигура оказалась девичьей, какой-то знакомой, одетой в жёлтое пальто и чёрную широкополую шляпку. За долю мгновения до того, как я, наконец, полностью сосредоточился на девушке, «наведя резкость» на её лицо, та чуть приопустила голову таким образом, что поля головного убора скрыли её глаза.
Всё ещё не осознавая, что же привлекло моё внимание в незнакомке из сплошного потока, монотонно омывавшего меня, я уставился в её лик в тот момент, когда мы почти поравнялись. «Какое до боли знакомое лицо! Какое-то очень близкое… Всё та же некоторая исхудалость, бледность… А ведь я её знаю… Может, это Оксана?»
Губы девушки сложились странным и таким знакомым образом. «Но ведь я это уже видел!» — мне это было известно абсолютно точно! Я даже помнил, когда это произошло. «Видел я это выражение… — и именно на этом лице… — в тот день, когда моя бывшая студентка сдавала экзамен по «страшному» предмету «українське дiлове мовлення»...» Я отчётливо, в мельчайших подробностях, помнил каждую самую мелкую деталь той ситуации, навсегда врезавшейся в сознание.
Сейчас была стопроцентная копия того незабываемого случая. Нижняя часть лица — глаза были скрыты полями шляпы — выражала какое-то умиротворение и... — дальше шли эпитеты и определения, предназначенные лишь для разового употребления и не предназначавшиеся для чужих ушей. Они-то, слова эти, брошенные подсознанием на ментальные весы, уравновешивавшие две действительности моего бытия, мгновенно вогнали одну их чашу в самое основание прибора, как гвоздь под ударом молотка. В сознание медленно, фрагмент за фрагментом, осколок за осколком расщеплённой действительности стал проникать, заполняя его всё без остатка, основательно подзабытый образ. До меня постепенно дошло, кого же я на самом деле встретил.
О. Л. сопровождала девушка, с которой она была как-то особенно близка. Барышни, кажется, даже понимали друг друга без слов, телепатически: как только подруги пресекли воображаемую линию нашей встречи, они совершенно синхронно, как мастера-фигуристы очень высокого класса, развернулись, сделав при этом шаг к краю тротуара.
Со стороны поведение этой пары было похоже на то, как если бы девушки и в самом деле высматривали, не догоняет ли их какой-либо попутный транспорт, хотя троллейбусную и трамвайную остановки они миновали уже давно. Их поведение включало в себя признаки приёма из арсенала спецслужб под названием «провериться».
Выражение лица иногда говорит больше, чем слова, которые способны передавать ложь, фантазию, вымысел и прочие ирреальные вещи. Тем более выражение, отразившееся при неожиданной спонтанной встрече после почти годичной разлуки. Я подумал: «Природа реагирует однозначно и непосредственно, физиологию не обманешь, и она сама не обманывает никогда. Нет таких мастеров-специалистов, которые сумели бы заставить какую-либо часть своего тела, какой-то его орган во мгновение ока так радикально измениться под воздействием сильнейшего эмоционального всплеска».
«Так, значит?..» — спрашивал я себя, и сам же отвечал: «Да! Конечно! Однозначно!»

* * *

Как только я установил дома телефон, сразу приобрёл автоматический определитель номера (АОН), так как мною вынашивался некий план, связанный с этим прибором. С некоторых пор я вывел странную закономерность. Как только я сообщал Насте Андрюхе свой очередной новый рабочий номер, буквально на следующий день в офисе раздавался звонок, да в такое время, когда никого из сотрудников фирмы на работе заведомо быть не могло — они все появлялись не раньше одиннадцати. Когда в столь неурочный час раздавался звонок, я снимал трубку. Но в этих, так заинтриговавших меня случаях, в ответ… никто ничего не говорил: на том конце просто молчали. Я каждый раз пытался разговорить невидимого и такого несмелого собеседника:
— Говорите! Говорите, я слушаю вас!.. … Говорите же! Что, так и будем молчать?!
Молчание длилось секунд двадцать, затем несостоявшийся собеседник вешал трубку.
Покупая АОН, я надеялся проверить свои догадки экспериментальным путём: уверенность, что «молчаливый» позвонит, не покидала меня, поэтому я не давал свой номер никому, пока не установил определитель. В тот же вечер мне пришла в голову некая комбинация. Я позвонил своей знакомой Кате и дал ей следующие инструкции. Она должна была связаться с коммутатором военного училища, назвать оператору «пароль», и когда по второму номеру ответит женский голос, то девушка должна была просто повесить трубку, а если голос будет мужским, то попросить к телефону Оксану.
Два глобальных антонима со значением «жизнь» фантастическим образом перемешивались в моём сознании, отравляя повседневное существование и превращая его в кошмарное сновидение. Нужно было что-то делать. Я пребывал в антагонистических размышлениях до тех пор, пока не раздался телефонный звонок. Это была Катя.
— Нашлась ваша Оксана, позвали её к телефону…
— Мужской голос?
— Да, мужской.
Я повесил трубку. Решение пойти ва-банк созрело само собой, и я проделал все операции, выполненные накануне моей помощницей. Ответил коммутатор, и я произнёс расслабленным голосом, хотя изо всех сил старался говорить как можно твёрже:
— Пять — семьдесят два!
Послышались щелчки переключения, какое-то шуршание, и, наконец, в динамике зазвучал гудок уже другого тона, чем первоначальный. Потянулись долгие секунды и на том конце сняли трубку. Невзрачный мужской голос произнёс:
— Алло!
Я попросил позвать к телефону Оксану, выдавливая из себя — медленно, преодолевая внутренние преграды — слово за словом. Молодой человек — именно то, что собеседник очень молод, сразу же бросилось в глаза (в данном случае — «в уши») — уже произнёс было «сейчас», но тут, вспомнив нечто, спросил:
— А кто это?!
Мой мозг побил все рекорды быстродействия:
— Это… с-следователь Кравченко! — произнёс я почти твёрдо.
— Да, сейчас…
Прошло несколько секунд, и я услышал голос, уже почти забытый:
— Алло... Алло!.. Кто это?
Я повесил трубку. Часть моей личности, собиравшая доказательства правоты Мимозы и трёх её коллег, продолжала стоять на своём, предполагая, что мужчина, говоривший только что со мной, — «не муж, а брат». Тем не менее я отбросил изобретённый только что довод, придя к «единственно верному и подлинно научному» выводу: не надо искать лазейки, зацепки, якоря — всё намного проще.
Был третий час ночи, и я уже спал, когда раздался самый первый звонок на мой телефонный номер. Спустя секунду ночную тишь распорола повторная трель, резко изменившая свою тональность, высоту и окраску по сравнению с первым сигналом: это включился автоматический определитель номера, у которого была своя мелодика. На дисплее определителя уже начали вспыхивать первые символы, вставая на место прерывисто-пунктирной линии, которая всегда загорается в начале «штатной ситуации». Я успел зафиксировать вспыхнувшую с появлением первой цифры номера злорадную мысль: «Сейчас… Сейчас… От меня не уйдёте…» Не совсем пробудившись ото сна, судорожно протянул руку к телефонной трубке…
Я не успел… Тот, кто звонил, оказался человеком опытным. Выяснилось, что звонящий также слышит перемену тональности в наушнике, и эта перемена свидетельствует лишь об одном: работает определитель номера. Звонивший («или звонившая?»), не став искушать судьбу, повесил трубку…

* * *

На следующий день, обойдя множество магазинов, я нашёл подходящую открытку и тут же позвонил Свяжину: как же не поставить в известность автора моего будущего семейного счастья, который, подобно строгому и справедливому отцу, бдит за мной и за моей суженой! Пусть и ему будет приятно, что молодое поколение понимает его заботу и – «поверьте, Николай Дмитриевич!» – демонстрирует свою благодарность и признательность. Подполковник в привычной своей манере, голосом, окрашивающим мир собеседника в яркие оптимистические тона, ответил:

– Молодец! Так держать!

В тот же день я сильно удивил Нещеретного невесть откуда взявшимся оптимизмом, сильно контрастировавшим с уже привычной подавленностью. Игоря снедало любопытство: что же привело меня в давно не наблюдавшееся состояние эйфории. Я не мог долго удерживать в себе бившую ключом радость: не продержавшись и пяти минут, выложил побратиму всё. Мы сидели в столовой, неспешно расправляясь с обедом. Игорь всё молчал, воцарилась длительная пауза: он обдумывал услышанное, тщательно пережёвывая еду, уставясь в одному ему ведомую точку на тарелке.

Наконец Нещеретный заговорил. Он произносил фразы очень медленно и внушительно – восемнадцать лет нашей дружбы выработали у него интуитивное понимание того, какие доводы могут быть для меня наиболее убедительными. Музыкант знал теперь всё о причинах, сделавших меня – пусть на краткий миг – счастливым, и вот по самым основаниям моего оптимизма ему и предстояло ударить. Постепенно Игорь подвёл свой монолог к стержневой конструкции всех своих высказываний. Он произнёс очень простую и потому убедительную фразу:

– Вот ты пошлёшь цветы, поздравишь и назначишь свидание... Ну, допустим… А где гарантия, что вместо девушки на встречу не придёт её муж – неважно, фактический супруг или лишь юридический? Он – военнослужащий, офицер… Может придти и не один, а со своими верными друзьями…

Теперь задумался я. «Муж, пусть даже, по Мимозе, формальный, – военнослужащий. Он узнаёт о моём недвусмысленном предложении супруге, приходит вместо неё – и, «будучи в состоянии аффекта», что подтвердят многочисленные свидетели (Свяжин постарается), схватится за оружие… В качестве улик будут фигурировать мой букет и «знаешь, такая большая, с прибамбасами» открытка, содержащая «оскорбительный» текст. Любой суд признает его действия чем-то наподобие необходимой обороны, деянием, совершённым «в состоянии сильного душевного волнения», аффекта, действиями мужчины и офицера по защите чести своей супруги…»

Игорь, видя, что я призадумался, не унимался, приводя всё новые и новые аргументы:

– Имей в виду: Свяжин и Морозов – подонки! Не смотри на меня так, я не с потолка это беру… И у Свяжина, и у его ученика Морозова в управлении репутация подонков… Я подчёркиваю: я не с потолка это беру! – последние слова были произнесены многозначительным тоном и не могли не попасть в область «внимательного сознания».

Именно в этот день я должен был сделать то, к чему подталкивал меня Николай Дмитриевич и моя психологическая ситуация – послать цветы бывшей избраннице, и подполковник знал это. После всего, услышанного от Нещеретного, я вышел из столовой и часа два бродил по скверу, размышляя. Казалось, вот она, желанная цель, протяни руку (пошли букет с запиской) – и она твоя. Но, с другой стороны…

Весы с аргументами качались и не могли остановиться до тех пор, пока не был брошен на их чашу ещё один аргумент – Нещеретный с его доводами. После долгих размышлений я пришёл к выводу: шанс получить желаемое весьма призрачен, а риск быть, в лучшем случае, избитым «разъярённым мужем» со товарищи слишком высок. Я решил не посылать никаких букетов с «настоящими, такими, знаешь» открытками. Тут же пришло и дополнительное решение – позвонить Свяжину и сообщить о своём намерении, пусть знает: и мы не лыком шиты, сумели разгадать все его замыслы!

Я набрал номер. К телефону долго никто не подходил. Наконец – щелчок, трубка снята, но почему-то в неё ничего не говорят, лишь доносятся какие-то странные звуки, шуршание и возня. Но вот в динамике раздалось:

– А-а-лло-о! – Это точно был Свяжин… Но до чего же странный у него голос, звучит как-то необычно, с какими-то неслыханными обертонами и призвуками…

Я тут же начал излагать причины моего звонка, сразу же перейдя с места в карьер:

– Николай Дмитриевич… Не будет букета, не будет и открытки...

Подполковник спросил почему-то заплетающимся языком:

– П-п-почему… не б-будет?

Не обратив внимания на странные особенности произношения собеседника, я начал конструировать ответ:

– По моему мнению, вся эта ваша задумка с букетом – провокация. Так считаю не только я, а ещё и…

Свяжин вклинился в поток моих слов, но не сразу после произнесения ключевого слова – «провокация», а чуть погодя. Значения доходило до него слишком медленно:

– Это й-й-йа п-п-провоцирую? Ты г-говоришь, м-моя… п-п-ровакация? С моей… с-с-стороны?.. – он вдруг начал косноязычить вдвое интенсивнее.

«С чего бы это?..» – начался внутренний диалог.

«Так он же мертвецки пьян!» – вдруг догадался я.

Свяжин же продолжил:

– П-перезвони мне… завтра, в три ч-часа...

Подполковник был очень нетрезвый, и это лишь укрепило меня во мнении, что я принял правильное решение. «Ведь только три часа дня, слишком рано для возлияний… По всем расчётам, именно в это время я должен был посетить военное училище… А напился подполковник потому, что не каждый день приходится калечить или даже убирать людей, пусть и чужими руками!» – клубилось в голове...

* * *

На следующий день «нанёс звонок» подполковнику, тот назначил встречу. Я прибыл на место. Вскоре подъехала иномарка, из неё вышли двое – Свяжин и какой-то мужчина – и подошли ко мне. Высокий незнакомец имел худощавое телосложение и болезненный вид: он, по-видимому, страдал от печёночных недугов – у него был желтовато-землистый цвет лица, на котором бросались в глаза тонкие губы, признак склонности их владельца к жестокости. Он представился:

– Алексей Валентинович – и пригласил в находящееся рядом фешенебельное кафе.

«Высокий» заказал для всех кофе. Он, как и Свяжин, не церемонился со мной, среднестатистическим. Пока готовили заказ, он, не теряя ни секунды, приступил к делу:

– В чём претензии?

– Во вмешательстве в личную жизнь. В поджоге… И в…

Алексей Валентинович не дал продолжить и начал с последнего пункта:

– Во-первых, такие мероприятия, как поджог, – слишком дорогое удовольствие. Во-вторых, на такие действия необходимо получить санкцию судьи.

Он нёс околесицу, и я понимал это. Мой собеседник, при звучании голоса которого Свяжин почтительно умолкал, опровергая меня, спросил:

– А зачем тебя поджигать? Может, ты «наехал» на Бодика (Р. Б. Боделан, городской голова Одессы. – Прим. авт.)?! Ты скажи, скажи, не стесняйся! А может, ты на Гриню «наехал» (С. Р. Гриневецкий, глава госадминистрации Одесской области. – Прим. авт.)?! (см. фото: http://h.ua/story/76043/)

Краем глаза я заметил, что начальник Свяжина ведёт себя как новый русский из анекдотов, и стал смотреть на него с нескрываемым интересом. Он, по-видимому, вошёл в роль настолько, что, отбросив тормоза, пребывал в этом экзотическом состоянии естественно и раскрепощённо. Персты моего визави вдруг приняли характерную для жанра «криминальная пальцовка» позицию, и Алексей Валентинович стал методично отбивать такт собственной речи кистью руки с вытянутыми мизинцем и указательным пальцами и согнутыми средним и безымянным. Получалось что-то наподобие символа украинской государственности, трезуба, лишённого среднего зуба. Он периодически направлял в мою сторону это импровизированное оружие, и его колющие выпады становились особенно глубокими в мгновения, когда он достигал кульминации какой-либо мысли. Я непроизвольно съёжился: ещё чуть-чуть – и «Высокий» меня проткнёт.

За столиками заведения сидели какие-то молодые люди с правильными чертами честных лиц и пили кофе с нарочито скучающим видом, направляя «рассеянные» взгляды куда-то в математическую бесконечность, сквозь стены уютного кафе. Алексей Валентинович, покончив с первым, тут же перешёл ко второму пункту моих претензий и обратился ко мне со словами:

– Так чтоб ты знал: мы не вмешиваемся в личную жизнь!

Увы, я располагал сведениями несколько иного плана: перед глазами был пример моего голландского друга.

– А почему же тогда Морозов говорил: «Железобет…»

Командир одесской разведки прервал меня:

– А может, ты вербовал Крола? – поспешно спросил разведчик риторическим тоном. Почему-то ему не хотелось отвечать на мой чуть было не озвученный вопрос.

– Нет, не вербовал… – вынужден был признать я.

– А может, производил действия, способствовавшие контакту Крола с нами?!

Я также вынужден был признать, что нет, не производил, но тут же добавил:

– Я всегда говорил Кролу, что СБУ – единственно здоровая сила в обществе и в среде коррумпированных правоохранительных органов, потому что искренне так считал...

– Вот за это спасибо! – панегирически, с пафосом почти вскричал Алексей Валентинович: казалось, ещё чуть-чуть, и он со слезами умиления вручит мне награду за проявленное гражданское мужество.

Наконец собеседник, судя по тональности по-новому зазвучавшего голоса, перешёл к самой важной составляющей беседы:

– А как ты думаешь, в каких отношениях с Кролом мы находимся сейчас?

Я честно ответил то, что думаю:

– Думаю… вы его завербовали…

– Вот как?!!

Воцарилась гнетущая тишина. «Высокий» и Свяжин переглянулись.

– И почему… ты так думаешь?

– Трудно сказать… – я был застигнут врасплох и начал выдёргивать из кладовых памяти уже имевшиеся в обилии «аргументы и факты», всё ещё пребывавшие там в нагромождённом беспорядочном состоянии. – Информация о голландце вами собиралась слишком подробная… Заполнялись анкеты… Даже женить его на своём агенте сумели...

– Это была наша ошибка. Я имею в виду то, что следили долго… – спохватился «Высокий». – Обычно мы в течение полугода устанавливаем, является ли иностранец шпионом или нет, а анкеты заполнялись с единственной целью – выяснить, агент ли он иностранных спецслужб…

Мне вдруг подумалось: «А ведь шеф Свяжина так похож на… Джузеппе, соратника папы Карло в великом деле производства Буратин для страны. Ну вот, оба «родителя» голландского Буратино в сборе: здесь и Джузеппе, здесь и папа Карло, автор и создатель деревянного человечка из Голландии, снабдившие его кукольной Мальвиной…»

Высокий продолжил игру, но уже в паре с подчинённым. Они разыграли передо мной театральный диалог: Алексей Валентинович стал рассказывать историю, призванную проиллюстрировать некую мысль, Свяжин же задавал «наводящие вопросы».

– В 1980 году, когда я служил в Ленинграде, был у меня человек... Так тот тоже, вот как он – Валентинович ткнул в меня пальцем, – считал, что мы его «кинули», использовали, и всё такое. Обвинял нас во всех смертных грехах, пришлось с ним расстаться… А ведь самоотверженный человек был. – Собеседник педалировал глагол «был». – Дабы внедриться в окружение к «объекту», ему, совершенно неподготовленному, пришлось стать моржом и в лютый мороз купаться в проруби…

– Что же с ним сталось? – уточнил Свяжин несколько наигранно.

– Он спился, а потом – и вообще… – домашнюю заготовку Алексей Валентинович завершил на драматической, и, как мне показалось, угрожающей ноте.

Начальник Свяжина посмотрел на часы, давая понять: высочайшая аудиенция окончена. Вышли на улицу. «Высокий» протянул руку:

– До свидания! Несмотря ни на что, всё же – рад! Рад был познакомиться… – отчеканил высокопоставленный разведчик и удалился.

Я ему не поверил – тому, что он рад знакомству. Свяжин остался, предложив пройтись, и по дороге, словно продолжая недавний разговор, порекомендовал:

– Ну, раз не хочешь посылать цветы и назначать свидание, то просто найди её и поговори. Кстати, где она работает? – Николай Дмитриевич задал вопрос чрезмерно равнодушным и нейтральным тоном: информация о том, известно ли мне место работы О. Л. Караган была для него значимой, слишком значимой. «С чего бы это?..»

* * *

Меня охватил какой-то азарт в разгадывании тайны, с которой судьба свела вчерашнего ассистента JEP: твёрдо решил выяснить, на каком поприще подвизается О. Л., — я смутно осознавал, что именно графа «место работы» таит отгадку.

В поисках девушки позвонил на коммутатор военного училища, заказал 5-72. Вскоре оператор сообщила, что никто не отвечает.

— А как позвонить начпроду такому-то?

— У него номер 5-75…

— Я ищу девушку по имени Оксана, она жена начпрода… Как мне с ней связаться?

Оператор коммутатора, обычно весьма общительная барышня, вдруг надолго замолчала, по-видимому, обдумывая услышанное. Я с замиранием сердца вжимал трубку в горячее от давления динамика ухо: чувство, что совершаю предосудительный поступок, не оставляло меня. Наконец невероятно долгая пауза прервалась, и женщина, заканчивая построение своих логических выкладок, враждебным ледяным голосом грозно спросила:

— Оксану мы знаем… А вы кто такой? Что вам вообще нужно?!

Поиски ни к чему не приводили, как я ни старался. Я обходил окрестности железнодорожного вокзала в поисках подходящего учреждения: чаще всего я видел свою бывшую студентку именно в этом районе. Затем моё внимание переключилось на близлежащий вуз: в нём учился брат Оксаны, и она вполне могла, используя свои гэбэшные связи, устроиться туда преподавать, дабы помочь ему в учёбе. В академии я не нашёл никаких следов девушки.

Однажды меня — в очередной раз — осенило: «Так она же в СБУ работает!» Такое прозрение нашло на меня, когда я понял: Захаров знаком с президентской племянницей. Я даже стал звонить в СБ по номерам, составленным по методу «случайных цифр», зная, что все телефоны там начинаются на «292», и просил пригласить к телефону Оксану Леонидовну. Несколько раз сотрудники неизвестно каких служб управления отвечали мне искренним непониманием. Уловка не удалась…

Видя, что поиски безрезультатны, я обратился к знакомым «ментам». Милиционеры «пробили» у своих коллег из транспортной милиции и выяснили, что Оксана Леонидовна Караган никогда не работала в Управлении МВД на транспорте. Офицеры запросили у меня дополнительную информацию об объекте. Я поведал им, что в одном из РОВД работает подруга искомой девушки, лейтенант Настя Андрега (бывшая соседка Оксаны по комнате, которую капитан СБУ Морозов устраивал... в аспирантуру (!) ) : уж она-то наверняка владеет информацией о местонахождении приятельницы. Мои милицейские друзья от полученных сведений воспрянули духом: в этом райотделе они знали всё и вся и с половиной личного состава дружили, поэтому задачу посчитали почти выполненной.

Но вдруг неожиданно «менты» столкнулись с непредвиденными трудностями.

— Настя ушла в отказ! — изумлённо говорил один. — А ведь к ней по поводу твоей знакомой подходили люди, которым она даже мысленно не могла отказать… Совсем ничего не понимаю: кто же она такая, эта твоя Оксана, что её так усиленно прячут?!

Его многолетний опыт оперативника подсказывал, что в отношении обычных людей так просто не бывает…

* * *

Год назад мой помощник и почти друг Александр Мороз поведал о знаменитой в их краях гадалке, и рассказ его почему-то повторился несколько раз кряду. К ясновидящей ходила его мать, и она якобы была шокирована предсказаниями ворожеи о вещах, о которых та заведомо знать не могла. Мне показалось, что студент и сам взволнован собственным повествованием. Я также был удивлён, хотя и пребывал в уверенности, что ясновидящей сильнее, чем Мимоза, нет. Тем не менее, я начал подумывать о том, дабы провести эксперимент: сравнить «показания» двух источников, выполнить нечто наподобие контрольного замера.

Бывшая медсестра, ныне ясновидящая Раиса Григорьевна приняла меня радушно, хотя впечатление производила несколько гнетущее: она почему-то избегала смотреть собеседнику в глаза и постоянно отводила взгляд.

— Меня привело к вам вот какое дело…

Я извлёк заветное фото и кратко изложил странной хозяйке суть вопроса, рассказал о слухах, согласно которым девушка вскоре должна выйти замуж, о контактах с Мимозой.

Раиса Григорьевна достала колоду, перетасовала её и стала раскладывать на столе, задумчиво поясняя, что карты для неё — вещь исключительно вспомогательная и символическая, что видит она всё и без оных.

— Слабое биополе у твоей Мимозы, она не увидела, что у девушки, которая тебе нравится, большие проблемы... У твоей… как её зовут? Оксана долго встречалась с…

Я сразу вспомнил прошлогодний рассказ Тамилы Фёдоровны, слово в слово совпадавший с только что озвученной версией.

Хозяйка вещала, а я сидел, слушал — и поражался, поражался, поражался. Ясновидящая очень скоро заложила во мне наипрочнейший фундамент доверия, и уже приступила к возведению оперативной части виртуального здания, несколькими мощными штрихами довершая строение. Гадалка поведала, приглушив металлические обертоны в голосе, что мы с избранницей рано или поздно будем вместе, что нас с ней ждёт большое будущее… Далее Раиса Григорьевна просто слово в слово цитировала… грузинскую гадалку!

Я был изумлён, потрясён до самых оснований, до самых мельчайших своих составляющих — молекул, атомов и электронов. Долго был не в состоянии даже пошевелиться, чтоб не вспугнуть «акт трансляции», и лишь, задыхаясь от восторга, мысленно прошептал с трепетом и благоговением: «Какое совпадение! Какая точность! Потрясающе! Это значит, что существует неведомая простым смертным реальность, которую дано постигать лишь избранным — людям, наделённым исключительными способностями. Иначе чем объяснить стопроцентное совпадение предсказаний двух незнакомых друг с другом, не знавших меня ранее женщин?! Да только тем, что там, в духовном мире, вечном и неизменном, в мире чистых идей, эйдосов, каждая видит своим мистическим взором один и тот же предмет — моё будущее — и описывает его мне!»

Далее Раиса Григорьевна сообщила почти как о сбывшемся факте, что наше с Оксаной воссоединение произойдёт осенью, в ноябре примерно:

— А если и не осенью, то до Пасхи — точно! Только свадьбу во время Пасхи не играйте, подождите, потерпите, — по-матерински напутствовала меня бывшая медсестра. — А насчёт того, что твоя Оксана замуж выходит — так это неправда… Интриги всё это, кто-то пушку пустил…

И вот, миновала Пасха, и этот хронологический факт стал основанием для нанесения визита к гадалке Раисе Григорьевне: её прогноз не оправдался. Я ехал упрекнуть ясновидящую, предъявить ей претензии.

С другой стороны, я понимал: гадалка кое-что «увидела» верно, заявив, что у моей избранницы есть высокий покровитель (вице-президент ПМР). А в том, что покровитель этот и в самом деле высокий, в полной мере убеждали «аргументы и факты», совершавшиеся вокруг меня и Оксаны под грифом «Странно» или «Совершенно странно».

В дороге я то и дело лелеял, предвкушал и обыгрывал кульминацию всего действа, когда под моим руководством провидческое повествование ясновидящей начнёт обрастать натуралистическим подробностями нашей с О. Л. «счастливой будущности»: ведь бывшая медсестра ни сном ни духом ничего не знает о свадьбе. А я, изобличая изощрённый обман, ошарашу её информацией, перечёркивающей все её россказни, — «пусть ей будет стыдно, а я хоть моральное удовлетворение получу…»

Раиса Григорьевна за словом в карман не лезла. Она тут же выдала фразу, которая, ввиду своей универсальности, могла защитить её во всех случаях «пророческой» жизни:

— А я ведь сразу предупреждала, что хоть и вижу прошлое и грядущее, но вот с определением времени у меня проблемы… Я вижу, что событие произойдёт в будущем, но не могу определить, насколько это будущее далеко.

Ясновидящая прозрачно намекала на то, что надо ждать…

Я не смог дольше удерживать свой основной козырь, припасённый в рукаве, — сногсшибательный факт из реальной жизни; мной так и не была выдержана до конца технология затеянной игры.

— Оксана вышла замуж в августе прошлого года!!!

Установившаяся пауза была явно не того качества, которое столь страстно предвкушалось мною, а вышла какой-то спонтанной и уж, абсолютно точно, никак не «драматической»: гадалка отнюдь не залилась слезами стыда и раскаяния. Я сбросил весь свой убийственный груз, как самолёт бомбы и, опустошённый донельзя, теперь со злорадством ждал, когда же начнёт вертеться и извиваться «эта змея». Но, к моему разочарованию, хозяйка даже глазом не моргнула в ответ на мои железные аргументы.

— Что касается замужества, — спокойно проговорила она, — то это кто-то просто пушку пустил: не замужем твоя Оксана! Не-за-му-жем!

Услышанное выходило за рамки повседневного опыта обывателя. К тому же обретённый мной сейчас фрагмент виртуальной действительности в деталях совпадал с информацией от Мимозы. Поражённый, я еле выдавил из себя:

— Чем же занимается… она сейчас?..

— Учится твоя Оксана…

— А где живёт, раз уж не замужем?

— Живёт она… где-то на даче…

…туда нужно ехать на электричке… около получаса…

…название посёлка… этого, где находится дача…

…начинается… на «эм»…

…состоит из пяти букв…

Хозяйка демонстрировала явственные признаки состояния транса, я был почти убеждён: прорицательница описывает картины, которые проплывают перед её внутренним взором.

По дороге домой я размышлял, как кроссворд разгадывал: «Название станции из пяти букв, на «эм» начинается…»

* * *

TV-программа М. Вересня «Табу» на канале «1+1» приглашала позвонить всех, кто может высказаться на тему «Деятельность спецслужб в Украине». Я позвонил, и в разговоре с представительницей сообщил, что был сотрудником проекта Tempus и что не понаслышке знаю о методах работы главной украинской спецслужбы – СБУ. Женщина записала моё имя, из какого я города, а также сообщила, что номер у меня – 49-й. Мне предписывалось ждать у входа на киностудию им. Довженко 29 ноября 2000 года в 14:50.

Рано утром в день отъезда, 28 ноября, поднявшись с постели, я начал сборы. Тут входит мать и говорит: «У нас пiдвал згорів. Хтось підпалив». Я вышел посмотреть. Входное отверстие, прямоугольник из белого силикатного кирпича, являло собой некое обрамление «врат ада» и с внутренней стороны было абсолютно чёрным. Если заглянуть внутрь, то просто оторопь брала – настолько необычно было сознавать, что взгляд, не найдя за что зацепиться, теряется в сплошной черноте бездонного провала, ведущего к самому сердцу земли.

Я стал спускаться вниз, стараясь ни к чему не прикасаться в выкопанном когда-то своими руками подвале, обожжённые внутренности которого покрывал толстый слой жирной копоти и гари. То, что я увидел, поражало воображение. В крохотной подземной комнатушке высотой менее двух метров неверный свет спички выхватывал из плотного маслянистого мрака валявшиеся повсюду осколки банок с консервами, разлетевшихся вдребезги от высокой температуры, обугленные руины импровизированных стеллажей, обгорелые останки нехитрого домашнего скарба.

В углу на чёрном фоне подземного помещения я с трудом различил остов некогда полноценной двухсотлитровой пластиковой бочки. В момент пожара она была наполовину заполнена рассолом с томатами. Нижняя часть её уцелела, оставшись нетронутой, а верхняя исчезла, превратившись в узкий обруч из оплавившейся пластмассы и свисая книзу рваными клочьями и ошмётками застывшего пластика, свернувшегося под действием запредельных температур. То, что некогда было верхней частью ёмкости, теперь напоминало оборку на ножке ядовитого гриба.

Посредине я нашёл какой-то серебристо-чёрный комок странной формы. По внимательном рассмотрении в бесформенном куске непонятного материала мной были опознаны останки 30-литровой плоской канистры. Кто-то заботливо оттащил сосуд от входа, где он беспроблемно простоял четыре года, на самый центр подвала, где и пробил его час (см. фото: http://h.ua/story/75147/).

По-видимому, сгорание такого внушительного объёма бензина внутри весьма небольшого помещения и дало настолько высокую температуру, что канистра расплавилась, превратившись в застывшее алюминиевое озерцо, под собственной тяжестью просевшее вглубь глиняной жижи подвального пола.

Уже на выходе из ещё дымящихся руин я наткнулся на нечто, заставившее меня похолодеть: справа от дверного проёма, с внутренней его стороны, полностью покрытый копотью и клочьями свернувшейся краски, стоял… газовый баллон. Со стороны, с которой цилиндр омывался пламенем, копоть имела какие-то вкрапления палевого цвета необъяснимой дилетанту этимологии. Клокочущий огонь оставил на корпусе баллона светлые проплешины и разводы, и торчащие в разные стороны лоскутья краски, рваные, как луковая шелуха, делали цилиндр похожим на этот полезный овощ.

Я не успел даже удивиться тому факту, что баллон почему-то оказался в самом низу погреба, хотя его исконное многолетнее место было на самой верхней, первой ступеньке подвальной лестницы. Мне не было понятно, почему ёмкость для газа не взорвалась. Одно я знал точно: именно по этой причине я жив – подвал находился почти прямо под моей комнатой.

Вечером прибыл на вокзал. Пришло время подачи состава, а его всё не было. Уже пришла пора отправления, а вагоны всё не подавали. Через полчаса после предусмотренного расписанием отбытия поезда, некогда ставшего роковым для Крола, – поезда № 6 «Одесса – Киев» диктор объявила, что отправка задерживается. Затем последовало аналогичное объявление через час, потом – ещё через час. Вскоре стало известно: на севере Одесской области оледенение, поезда не ходят. Я позвонил на автовокзал – тот же результат: автобусное сообщение отсутствует. Справочная аэропорта ответила, что все рейсы на завтра отменены…

Возле меня вертелся какой-то тип, периодически заговаривая со мной и всячески стремясь установить контакт. «Тип» показался мне смутно знакомым. Он был с усами а-ля Боярский, но какими-то пегими и куцыми. Я невольно поймал себя на тревожной мысли: «Опять смутно знакомый! Ещё немного – и у меня крыша поедет…»

«Но ведь ты его знаешь! – не унимался внутренний голос, выручавший меня уже не раз. – По крайней мере, уж эти-то пегие усы ни с чем не спутаешь!» Эти неповторимые усы и стали тем штрихом, который помог мне узнать субъекта. Я вспомнил их, мне они уже встречались однажды. Этот тип, имитируя пьяного, два года назад пристал ко мне с какими-то невнятными и нечленораздельными фразами при моём выходе с завода «Зонтик», когда меня посылал туда Нещеретный…

Наконец около полуночи объявили, что желающие могут получить деньги за неиспользованные билеты, и я понял: «Не судьба!»

* * *

В один из январских вечеров я вернулся домой и увидел в двери клочок бумаги, которого не было утром. Развернул листик: это была записка на желтоватом бланке учёта неведомо чего, текст которой призывал меня позвонить Свяжину. Под текстом никакой подписи не было, только дата, но слишком часто я сталкивался с текстами, написанными характерными буквами специфической прямоугольной формы (см. фото: http://h.ua/story/75147/).

У меня ещё хранилась записка, содержавшая перечень детективных агентств для слежения за О. Л. (см. фото: http://h.ua/story/73781/).

Позвонил подполковнику, и тот предложил встретиться. Я пришёл вовремя, но Свяжин уже был на месте и притом не один: рядом стоял Морозов. Мы зашли в кафе. Я сидел за столиком и напряжённо ждал. «Сейчас они скажут, что всё уже позади, что «мы разыграли тебя. Или проверяли. А теперь – получай всё назад: зарплату, работу в университете, брата, любимую!» А, может, ещё и премию какую дадут! – совсем осмелел я в своих оптимистических построениях, – ну, там… моральный ущерб и всё такое...»

– Сейчас мы здесь сидим втроём, – начал Свяжин, – у тебя претензии к Морозову... Вот он сейчас, при мне, своём старшем товарище, ответит на все твои вопросы.

Речь свою я готовил заранее и очень давно.

– Я имею претензии к Владимиру… – я попытался вспомнить отчество Морозова, – по поводу его вмешательства в мои отношения с бывшей избранницей…

Вдруг Свяжин стремительно перебил меня:

– Это хорошо, что ты смирился с потерей этой девушки! Что она для тебя уже бывшая!

Это высказывание не было запланировано заранее, оно было создано только что в силу внезапно возникшей оперативной необходимости. Я отметил, что в этом высказывании наличествовали интонации нарочитости. Таким тоном стравливают драчунов: «А вот и не подерётесь!!!» И это словцо – «смирился»… У любого нормального человека такое предположение должно вызвать однозначную реакцию: «Это кто-о – я-а-а смирился?!»

Всё это мгновенно пронеслось в голове. Вслух же я ответил:

– Если бы не вы с Морозовым – у меня уже была бы семья…

Разведчик сразу же возразил:

– А скажи: твоя Оксана знала, что ты собираешься на ней жениться?

– Нет, она не знала… о моих намерениях… на сей счёт… Вернее, не знала… когда это произойдёт… – вынужден был признать я. – Да и сватовство моё прошло более чем удачно...

– Ну, хорошо… В чём претензии выражаются конкретно?

– Ваш подчинённый, вот он… – я демонстративно ткнул в Морозова пальцем. Бывший друг поморщился, – несколько раз проговаривался… оговаривался… Он не уследил за речью… и выдал… спланированное замужество моей бывшей студентки…

– Морозов в ответ на моё замечание, что «к Оксане ходит какой-то начпрод», спонтанно исправил меня: «Замначпрода!» Это свидетельствует, что он заранее знал…

Свяжин, по-видимому, войдя в раж – всё шло замечательно, он реализовывал свой план последовательно, шаг за шагом, – решил сыграть импровизированную, не предвиденную Морозовым заранее театральную сценку. Он повернулся к подчинённому, молча сидящему со скучающим видом:

– Вот Вовка нам сейчас и скажет, что всё это значит…

Начальник повернулся к подчинённому всем корпусом и стал сверлить его взглядом: «Думай, думай!» Последовавшее предложение звучало как подсказка для Морозова.

– Ты человек военный, поэтому-то и в воинских должностях разбираешься досконально, не так ли?

Менее опытный, чем матёрый гэбистский вербовщик, Морозов не понял игры. Он начал запинаться, лепетать что-то несвязное, методом проб и ошибок пытаясь нащупать верную нить разговора. Вовка стал произносить какие-то нейтральные, неконкретные фразы, стремясь наткнуться на «правильную» тему. Наконец терпение Свяжина было исчерпано, он посмотрел на Морозова уничтожающе, прервав его, как мальчишку, и продолжил ответ самолично.

– Морозов человек военный, и кому как не ему знать, какая должность может быть у офицера такого-то возраста и звания…

– Ну а как меня смогли опознать дневальные на КПП?

Николай Дмитриевич, оттягивая время, выдержал длительную паузу, прикуривая новую сигарету и неоправданно долго выпуская туманную, как и его высказывания, струю дыма:

– …А то, что тебя узнали на КПП… – подполковник снова затянулся и тонкой струёй выпустил дым. – Так тебя не узнали… … – ты просто… на журналиста похож... Раз глянешь – и уже знаешь: ты журналист... А военные – о-ох как не любят журналистов…

Подполковник, не дождавшись моей реакции на своё липовое заявление, вернулся к заявленной теме:

– Морозов, как человек военный, хорошо знает, что такое должность в армии и как она соотносится с воинским званием. Поэтому он и заключил, что в Институте сухопутных войск молодой офицер в таком звании может быть только заместителем начальника продслужбы, а не начальником.

Затем Свяжин будто спохватился:

– …А по поводу телепередачи в Киеве – это была твоя инициатива!

Старший офицер СБУ вдруг в весьма резком тоне заставил Морозова уйти – подполковник явно был недоволен своим подчинённым. Свяжин молчал: он, по-видимому, молниеносно перебирал множество вариантов продолжения, соответствующих целям беседы. Наконец он заговорил.

– А ты знаешь, что наша профессия самая древняя?

– Я бы вам возразил, что журналистика… Или проституция…

– А известно ли тебе, когда произошла первая вербовка? Не знаешь? Первый акт вербовки совершил библейский змий, когда соблазнил Еву… Это действовала разведка…

Я поразился: «Какой истинный образ! Как он, образ, верно передаёт сущность этих бывших людей! Вот только Адам не был голландским доктором права…»

Николай Дмитриевич не унимался:

– Адама и Еву выдворили из рая, а чтоб они не вернулись, у входа был поставлен ангел с огненным мечом. Это – контрразведка!

Подполковник вдруг снова перевёл разговор на Оксану и спросил, каково моё мнение о ней. Я тогда всё ещё находился под воздействием «пророчеств» Мимозы: ведь она – «человек, который сказал мне всё», поэтому и сообщил оппоненту, что Оксана, по-видимому, живёт в общежитии училища одна.

– Ты вот что сделаей... Купи букет цветов, только побольше… Возьми открытку – только такую, знаешь… Сейчас есть такие – больши-и-ие, с разными прибамбасами… Напиши текст поинтереснее, скажи, что жить без неё не можешь… Пошли всё это ей домой, назначь встречу и поговори с девушкой…

– Как же я пошлю букет, если даже не знаю, в каком она общежитии живёт…

– На КПП её знают. Дашь пару гривен – дневальный передаст цветы твоей Оксане.

Мне просто не верилось во всё, что я сейчас слышал, – настолько предложение было необычным и сногсшибательно оптимистическим. Я моментально загорелся этой идеей. Более того, я уже начал смотреть на подполковника с восхищением, мне вдруг стало стыдно за те мысли, которые вынашивал по отношению к этому мудрому человеку…

«А он сейчас смотрит на меня, на моё просиявшее лицо с лёгкой иронической улыбкой и сочувствует моему замешательству. И всё понимает! Господи! Как же он всё понимает!»

Я, кажется, даже зарделся от смущения за предубеждения, испытываемые к этому святому человеку... Свяжин, оценив ситуацию как удовлетворительную, – я на полном ходу вломился в приоткрытую им дверь – поднялся: разговор окончен.

На прощание подполковник попросил держать его в курсе событий по налаживанию отношений с Оксаной: дескать, не чужие же ведь…

* * *

Миновала Пасха 2000 года, и этот хронологический факт стал основанием для нанесения визита к гадалке Раисе Григорьевне: её прогноз о том, что мы с бывшей избранницей будем вместе ещё до этого христианского праздника, не оправдался. Я ехал упрекнуть ясновидящую, предъявить ей претензии. А ещё мне нужно было развеяться, поучаствовав в «аттракционе»…

С другой стороны, я понимал: гадалка кое-что «увидела» верно, заявив, что у моей избранницы есть высокий покровитель. А в том, что покровитель этот и в самом деле высокий, в полной мере убеждали «аргументы и факты», совершавшиеся вокруг меня и Оксаны под грифом «Странно» или «Совершенно странно».

В дороге я то и дело воспроизводил предстоящую встречу, представлял, как «заведу» мошенницу, заставлю её снова лгать мне. Много раз я лелеял, предвкушал и обыгрывал кульминацию всего действа, когда под моим руководством провидческое повествование ясновидящей начнёт обрастать натуралистическим подробностями нашей с О. Л. «счастливой будущности»: ведь бывшая медсестра ни сном ни духом ничего не знает о свадьбе. А я, изобличая изощрённый обман, ошарашу её информацией, перечёркивающей все её россказни. Информацией о замужестве девушки, с которой гадалка предвещала мне совместное будущее, — «пусть ей будет стыдно, а я хоть моральное удовлетворение получу…»

Вопрос перед прорицательницей был поставлен ребром: Пасха прошла, а обещанного я так и не дождался… Раиса Григорьевна за словом в карман не лезла. Она тут же выдала фразу, которая, ввиду своей универсальности, могла защитить её во всех случаях «пророческой» жизни:

— А я ведь сразу предупреждала, что хоть и вижу прошлое и грядущее, но вот с определением времени у меня проблемы… Я вижу, что событие произойдёт в будущем, но не могу определить, насколько это будущее далеко.

Ясновидящая прозрачно намекала на то, что надо ждать…

Я не смог дольше удерживать свой основной козырь, припасённый мною в рукаве, — сногсшибательный факт из реальной жизни; мной так и не была выдержана до конца технология затеянной игры.

— Оксана вышла замуж в августе прошлого года!!!

Установившаяся пауза была явно не того качества, которое столь страстно предвкушалось мною, а вышла какой-то спонтанной и уж, абсолютно точно, никак не «драматической»: гадалка отнюдь не залилась слезами стыда и раскаяния. Я сбросил весь свой убийственный груз, как самолёт бомбы и, опустошённый донельзя, теперь со злорадством ждал, когда же начнёт вертеться и извиваться «эта змея». Но, к моему разочарованию, хозяйка даже глазом не моргнула в ответ на мои железные аргументы.

— Что касается замужества, — спокойно проговорила она, — то это кто-то просто пушку пустил: не замужем твоя Оксана! Не-за-му-жем!

Услышанное выходило за рамки повседневного опыта обывателя. К тому же обретённый мной сейчас фрагмент виртуальной действительности в деталях совпадал с информацией от Мимозы. Поражённый, я еле выдавил из себя:

— Чем же занимается… она сейчас?..

— Учится твоя Оксана…

— А где живёт, раз уж не замужем?

— Живёт она… где-то на даче…

…туда нужно ехать на электричке… около получаса…

…название посёлка… этого, где находится дача…

…начинается… на «эм»…

…состоит из пяти букв…

Хозяйка демонстрировала явственные признаки состояния транса, я был почти убеждён: прорицательница описывает картины, которые проплывают перед её внутренним взором.

По дороге домой я размышлял, как кроссворд разгадывал: «Название станции из пяти букв, на «эм» начинается…»


* * *

В тот год праздник Святой Троицы пришёлся на субботу. В этот день я чувствовал настоятельную потребность пообщаться с кем-то близким, и в сознании сразу же всплыл образ Нещеретного. Я выбрал такую маршрутку, которая, заканчивая рейс неподалёку от места жительства Игоря, следовала мимо КП института сухопутных войск. Проезжая вдоль ограды военного училища, я напряжённо всматривался во враждебный пейзаж, включавший ратное заведение с высоким ажурным забором по периметру.

Мысль, неожиданно мелькнувшая в глубинах рассудка, была мыслью о том, что фигура девушки, идущей впереди по безлюдному тротуару, пролегающему вдоль института, мне знакома. Тут в освещённое поле сознания попал белый бант, в это утро казавшийся ослепительно белым на фоне угольно-чёрных волос незнакомки, удерживавший её причёску, собранную в пучок. Я вспомнил, что бант — это единственное и, по-видимому, любимое украшение моей бывшей студентки. Как только фигура на тротуаре оказалась позади маршрутки, я рефлекторно оглянулся: это и в самом деле была Оксана. Она только что вышла из помещения печально знакомого мне КПП и, не торопясь, шла по тротуару.

В каждую из попыток повидать бывшую избранницу я проезжал мимо военного училища, — и всякий раз, не встретив её, почему-то внутренне радовался, находя новые аргументы предсказаниям гадалок Мимозы и Раисы Григорьевны, утверждавших, что Оксана не замужем. «Раз ни разу не встретил её, значит — правда: она не живёт здесь со своим мужем!» Но теперь я разволновался, и скорее рефлекторно, чем осознанно, расплатился и вышел из маршрутки, и тут же затерялся среди пассажиров, ожидавших транспорт на остановке. Почему-то я боялся встретиться лицом к лицу с девушкой; наверное потому, что в её жизни произошли радикальные перемены: свадьба, муж, семья. Я дождался, пока она проследует дальше, и, помимо собственной воли, как загипнотизированный, последовал за ней, привязанный мощными незримыми нитями, связующими людей от сотворения мира.

Девушка очень медленно двинулась внутрь примыкавшего к площадке небольшого сквера, дорожки которого были превращены в торговые ряды. Пройдя с десяток метров их лабиринтами, она остановилась у миниатюрного пятачка с красочным лотком посредине, торговавшим цветами. Цветы были летние и потому недорогие, стоили они сущие гроши.

Подойдя к цветочной лавке, девушка застыла, замерев в нерешительности. Её поза — а видеть бывшую избранницу я мог только со спины с расстояния в метров двадцать, — кроме нерешительности, выражала ещё и какую-то ностальгическую задумчивость и сентиментальную грусть. Она долго и тоскливо глядела на яркие соцветия: так заключённый смотрит на проходящих за «колючкой» гражданских. Так солдат срочной службы всматривается в проносящиеся за забором воинской части пассажирские поезда.

Девушка смотрела на огромные садовые ромашки с глубоким умилением, отчего-то смешанным с печалью, с ностальгией по каким-то дорогим сердцу воспоминаниям. «О чём думает она? О чём вспоминает? Какие ассоциации вызвали яркие полевые цветы? Может быть, сейчас ей привиделась корзина с розами, анонимно присланная в день рождения? Может, именно этот образ сейчас пригрезился ей, и она застыла, чтобы не вспугнуть его?»

Оксана, замерев, созерцала цветы, я же хоронился поодаль и во все глаза смотрел на свою несостоявшуюся будущность и судьбу, в одночасье превратившиеся в символ человеческого бессилия управлять собственной участью. Стоял и почему-то не мог сдвинуться с места. Что-то подсказывало мне: такую позицию мы с О. Л. занимали уже более пяти минут. Девушка, оцепенев, всё смотрела на ромашки, лепестки которых так похожи на снежинки, имеющие странное свойство бередить девичьи сердца. Она не в состоянии была сделать выбор в открывшемся великолепии и приобрести, наконец, букет. Это были цветы для самой себя…

Но тут произошло нечто совершенно непредвиденное и неожиданное. Если бы кто-то подошёл к девушке и заговорил с ней, я неизбежно заметил бы это. По-видимому, некто, с кем она была знакома, и кто знал и меня в лицо (!), с расстояния привлёк её внимание и жестами указал, в каком направлении ей следует посмотреть. Жест, по-видимому, был весьма экспрессивным и означал, что кто-то, к кому она относится более чем неоднозначно, стоит у неё за спиной.

Подсознательно, «гипнотически» повинуясь указующему персту, девушка, всё ещё погружённая в свои невесёлые мысли, начала медленно и апатично поворачивать голову против часовой стрелки, скользя взглядом по окружности и автоматически рассматривая людей, стоящих на пути движущегося поля зрения. В мгновения, в течение которых её взгляд, описывая окружность, неумолимо приближался, меня словно током ударило: сейчас зрачки О. Л. «выстрелят» в упор, и она увидит своего преподавателя. За долю секунды до этого неизбежно предстоящего мига я сорвался с места и быстро пошёл — почти побежал — куда глаза глядят.

Горел разрешительный сигнал светофора, и через десять секунд я уже стоял на противоположной стороне у цветочного рынка и демонстративно разглядывал его павильоны, как бы пребывая в нерешительности при выборе одной из многочисленных дверей, — якобы для того чтобы зайти и купить цветы. Ещё через мгновение я развернулся и посмотрел на то место, где осталась стоять О. Л., ища её глазами. Но — увы: девушка исчезла! Её не было нигде: ни вблизи цветочного лотка, где та пребывала несколько мгновений назад, ни поблизости какого-либо другого. Влекомый смутным чувством, которому не было никакого дела до рациональных аргументов и табу, я бросился обратно, на то место, где ещё полминуты назад стояла моя, как оказалось, не такая уже и бывшая, избранница. До единственного места, где она могла укрыться, — магазина — было метров пятьдесят. Этот факт означал, что Оксана передвигалась очень быстро, фактически бежала, успев скрыться прежде, чем я начал искать её взглядом.

В глубине совершенно пустого вытянутого помещения я, наконец, увидел девушку: та торопливой походкой быстро двигалась вглубь торгового зала, и, достигнув дальнего предела, не мешкая ни секунды, развернулась, бросив беглый взгляд на оставшийся слева прилавок. По-видимому, решение повернуть вспять у неё возникло спонтанно. Ничего не видя перед собой, девушка быстро двинулась, не ведая того, мне навстречу. Она очень спешила, и эта поспешность чрезвычайно контрастировала с вялым ностальгическим состоянием, в котором О. Л. пребывала накануне. Что-то вдруг заставило её мчаться обратно, к тому месту, где остался стоять «страшный человек» — я.

Мы шли навстречу друг другу, и я напряжённо всматривался в её лицо. То же до боли знакомое крайнее волнение отражалось на нём, всё так же светились глаза, но на этот раз они выражали, помимо гнева и обиды, ещё и торжество, триумф. Мстительное торжество реванша за что-то — именно это чувство выражал сейчас весь облик девушки. Когда между нами оставалось лишь три шага, Оксана, пребывавшая в крайнем возбуждении, выдохнув одними губами, почти неслышно произнесла «Здрасьте!» Двигаясь, как механическая кукла, она проследовала дальше.

Незаметно для себя я оказался на остановке троллейбуса, благо он подошёл сразу же. Проехав одну остановку, вышел прямо напротив КПП. Невзрачный молодой человек в одиночестве чего-то дожидался на остановке, но садиться в подошедший транспорт не стал. Мне показалось, что я с ним уже когда-то встречался. Оксана уже миновала КПП и теперь центральной аллеей двигалась вглубь территории, обнесённой высоким забором. Я чувствовал сильное волнение и вытекающее из него непреодолимое желание закурить, хотя месяц назад бросил, вняв убедительным предупреждениям Минздрава. Огня не было, и я на автомате обратился к «смутно знакомому».

Молодой человек отреагировал более чем странно. Огонь он мне, конечно же, дал, и в момент, когда я прикуривал из его рук, «хозяин огня» вдруг начал делать глазами, мимикой, всем лицом какие-то знаки. Он корчил гримасы, пытаясь превратить вытянутые трубочкой губы в подобие указки и направить её в мою сторону. Посредством таких специфических сигналов «мирно отдыхающий» молодой человек пытался нечто сообщить кому-то, кто оставался в троллейбусе, только что покинутом мною.

«Похоже… на наружное наблюдение…» — мелькнуло в сознании: мне весьма импонировал тот факт, что я прикуриваю у «наружки». Отойдя от этого странного места метров тридцать, я вдруг остановился, поражённый, вспомнив нечто: человек, встреченный мною только что на остановке, и «аграрный» тип, который ровно год назад в университете неотступно следовал за мною, оказался… одним и тем же лицом!

На душе было пасмурно. Действительность была какой-то мозаичной, фрагментарной, ячеистой, её сегменты вселяли чувство страха, неуверенности, внушали мысли об увядании, угасании, смерти. Голову сверлила мысль:


Не такой уж горький я пропойца,

Чтоб, тебя не видя, умереть…


Мой внутренний взгляд стремился отыскать и расшифровать таинственные знаки судьбы, разбросанные в природе, в социуме, во Вселенной. И я уже почти начинал видеть зашифрованные таинственным кодом слова — галлюцинации, видимые лишь двоим:


Жди меня, и я вернусь,

Только очень жди…


Но действительность и холодная часть моего рассудка возражали мне:


Я вас слишком долго желала —

Я к вам никогда не приду…


И моё сознание, его подвалы наполнялись странными и фантастическими, как образы имажинизма, видениями:


Изба-старуха челюстью порога

Жуёт пахучий мякиш тишины…


* * *

Проект предусматривал обучение его участников английскому силами факультета романо-германской филологии (РГФ), и именно мне предстояло контролировать этот процесс, при этом и самому изучать English. На эту-то тему я и решил поговорить с проректором Попковым. Тот с участием отнёсся к моей озабоченности и коротко бросил:

– Пишите заявление! Немедленно!

Я так и сделал (написал и притом немедленно), и Попков поставил свою подпись под собственноручно вписанной в мой бланк разрешающей резолюцией. С этим-то документом я и отправился к исполняющему обязанности координатора Проекта (параллельно с Кролом) доценту С. Ф. Скороходу (см. фото: http://h.ua/story/75051/). Сергей Фёдорович, как и В. В. Реут, имел статус «друг и однокурсник Свяжина».

Я нашёл Скорохода в по-летнему опустевшем помещении административного корпуса и протянул бланк заявления. Он бегло пробежал его и свернул трубочкой, демонстрируя презрение как к документу, так и к его подателю. Затем доцент по-военному отрезал:

– Я вам ничем помочь не могу!

Имея уже достаточно богатый опыт неожиданных столкновений, невероятных случайностей и невиданных совпадений, я, тем не менее, опешил. Начал было возражать, совершенно автоматически – я всё ещё лихорадочно цеплялся за свои права:

– …ну, как же… ведь… мы же… – но осёкся и умолк.

Скороход помолчал. Он соображал не по-математически медленно, ещё медленнее подбирал слова. Наконец он завершил трудоёмкий процесс построения высказывания, соответствовавшего ситуации и преследуемой цели и «плюнул» в меня фразой:

– Вам нужен английский?

Я утвердительно кивнул: «Сейчас вопрос будет решён! Он прекрасно осведомлён о том, сколько сил и времени, не получая никакого «оклада жалованья», я затратил на Проект!» – всколыхнулась нейтральная мысль с уклоном в оптимизм. Но доцент высказался далеко не до конца:

– Так идите на курсы иностранных языков!

Затем, вспомнив что-то, добавил:

– Их в городе много…

Я не стал дальше слушать, а, не дав закончить, развернулся и вышел. За месяц до этого я был внезапно уволен с должности старшего лаборанта кафедры РКИ. Завкафедрой философии вдруг отказал мне в приёме на работу. Тогда же меня отчислили с последнего курса юридического факультета. И с недавних пор я перестал быть ассистентом координатора Проекта JEP 10491-98…

* * *

Я тут же решил обратиться в последнюю инстанцию, за которой оставалось решающее, последнее слово в Проекте, – к Кролу: «Сейчас они у меня попляшут! Все до единого!» Невыносимо медленно тянулись секунды телефонного вызова, спрессовав в себе враз вспыхнувшие в сознании мысли, образы, эмоции. Почему-то никто не берёт трубку. «Наверное, никого нет дома… – медленно вползла отчаянная мысль. – Ну подойди же, подойди!» Но нет – никого! Подавленный, я продолжал сжимать трубку в отчаянной надежде по горячим следам разрешить «феномен Скорохода»: «Придётся ждать до вечера… Или до завтра…»

Но тут – о чудо! – в трубке, как гром, раздался щелчок: «Ура!» Но по мере того, как длилась и длилась пауза на том конце, во мне стало зарождаться чувство удивления. Почему-то очень нескоро какой-то неизвестный старик произнёс:

– А-а-лло…

Я молча «уставился» на короткое телефонное слово. Его автор был не просто старый человек, а глубокий старик, уже смирившийся с потерей абсолютно всего, чем жил, у которого вдруг не стало будущего, настоящего и прошлого: горе, чёрное и неизбывное, вдруг унесло всё. Древний старик уже пережил свою Гернику и осознал это. Я долго был не в состоянии вымолвить ни слова, так как узнал его, этот голос, ещё не так давно жизнерадостный голос искателя любви, «которая возможна только у вас».

Я с трудом выговаривал слова – настолько меня шокировало поведение Скорохода:

– Шарел… Привет…

Голландец откликнулся очень нескоро. Наконец я услышал звук и чуть не выронил трубку: со мной снова говорил не Крол. Это был другой человек: я слышал звуки, лишь отдалённо напоминавшие голос друга. Сейчас я внимал какому-то электронному автомату с машинными интонациями, звучавшими беспросветно пессимистически и сопровождавшимися каким-то надрывом и треском, как от разрядов молнии в динамиках телефонов старых моделей – но эти помехи были органической частью голоса профессора. Это выглядело зловеще. Казалось, между нами вдруг встало расстояние в тысячи миль и бесцветный блёклый глас доносился теперь с другой планеты. «Что за буря сызнова разыгралась в жизни голландца? Какое торнадо разворотило его душу?» – я машинально уловил собственное беспокойство о друге, который сейчас представился мне в образе смертельно раненного животного.

– Привет, Олег… Что… ты хотел? – в голосе Крола слышались какая-то обида, обречённость и невероятная усталость.

«Господи! Неужели опять?!» – мимо воли мелькнуло в голове: мне по законам ассоциативной связи вспомнился предыдущий наезд на голландца через жену – «великий плач». Вслух же произнёс:

– Шарел… – от возмущения я просто не в состоянии был говорить. – Тут такое происходит…

– Что?.. – пессимизм галерного раба переполнял координатора JEP.

– Скороход не допускает меня к занятиям английским…

Снова воцарилась пауза, и мне казалось, я слышу в трубке дыхание иностранца. В прозвучавшем наконец ответе улавливалась сильнейшая апатия, разочарование всеми началами и основами человеческого бытия. Я узнал эти интонации, мне открылась природа тех причин, по которым последние две недели Крол-Добровы перестали приглашать меня к себе: «наезд» через жену должен был протекать в герметически закупоренном сосуде – такова «производственная технология». А добиться от мужа табу на визиты друга, который в состоянии ослабить эффект «наезда», для горячо «лубимой» жены было более чем несложно. «Об этом я могу рассказать только тебе и Наташье», – вспомнились мне искренние слова Крола. Но теперь – нет: только «Наташье»…

– Я-а… ничьем тьебье памочь нье магу… – Крол коверкал слова как никогда.

Я опешил:

– Как же… Может быть… – я запутался и замолчал.

Крол молчал тоже, загнанный в какой-то гибельный тупик. Молчал демонстративно. Я прервал затянувшуюся паузу первой пришедшей в голову фразой:

– Когда тебе перезвонить?..

Установилась пауза дольше предыдущей. Наконец Шарел заговорил, и его голос снова вызвал в моём сознании ассоциации с умирающим животным. Голос с «планеты Любви», как линии самописца электрокардиографа, диагностирующие инфаркт, смерть, обречённо вычерчивал:

– Я думаю… года через два…

Я не стал ждать продолжения и повесил трубку.

Что-то дикое и грандиозное произошло за две недели, прошедшие со дня последней нашей встречи. Случилась какая-то фантастическая перемена полюсов, знаков и векторов, превратившая Крола в полный и классический ноль.

Перемены эти произошли вследствие секретных акций. Доктор Шарел Бастиан Крол стал прозрачен для разведки, как воздух у гималайских вершин в морозное утро: повседневность голландца с недавних пор не содержала ни единого белого пятна. Вся совокупность сведений, собранная по самым различным каналам и самыми разнообразными способами, становилась классической базой данных, обретя цифровые значения, величины, пределы и границы, выстраиваясь в столбцы формул и вычислительные массивы, принимая вид командных строк спецпрограммы, создаваемой квалифицированным программистом-разведчиком Н. Д. Свяжиным.

Мой с Кролом разговор до мельчайших нюансов был зафиксирован и проанализирован. На «обратной стороне Луны» мутанты радостно загоготали и зааплодировали, хлопая в свои кожистые крылья-ладоши: «Молодец, Натали! Так держать!»

* * *

Вскоре до меня, выброшенного из университета, стали доходить странные слухи: Ш. Б. Крол… изгнан из ОГУ! А через некоторое время мой бывший студент Антон Литвиненко рассказал, что эсбэушники за что-то дали Шарелу хорошие деньги…

Получив столь крамольную по отношение к хоть и бывшему, но всё же другу, информацию, несмотря на наложенный мной самим мораторий, позвонил «покойнику» Морозову, умершему для меня в моральном плане. «Покойник» оказался живее всех живых: Вова снял трубку, как только гудок сигнала был в самом начале своего краткого жизненного пути – практически мгновенно, через долю секунды, будто пребывал в напряжённом ожидании.

– Нас это уже не интересует. И Крол тоже… Ты где?

Фраза «ты где?» в обиходе бывшего друга выполняла функции предложения о встрече. Я ещё помнил это. «Как же – не интересует? А недавнее заявление: «Я с образом этим ложуся и с образом этим встаю»? О том, что просто вжился в Крола, научился смотреть на мир его голландскими глазами? И вживание это длилось более двух лет…» Хотя Морозов и «приказал долго жить», я откликнулся согласием встретиться – «меня не убудет!»

Мы сошлись неподалёку от здания управления внешней разведки, замаскированное под медицинское учреждение – клинику «Андромед». Я видел нечто символичное в том, что клиника прикрытия специализируется на репродуктивной медицине – на детях из пробирки. В этом ряду символов стоял и факт ваяния для голландца скульптуры «Семья» – семьи ручной работы… Стояла также и «репродуктивная клиника СБУ» по искусственному оплодотворению…

Вова предложил пойти в ближайший парк, и мы двинулись по его аллеям. Морозов тут же сообщил мне, что – всё!

– Операция по Кролу завершена.

Морозов развивал свою мысль:

– Мы же не военная разведка, которая, чтобы добыть документ, взрывает сейф, оставляя всё вокруг развороченным. Мы действуем принципиально по-иному: извлекаем объект из хранилища незаметно. Незаметно же делаем копию и тихо кладём бланк на место – и никаких следов. Мы – политическая разведка, элита КГБ!

Морозов поведал, что в связи с завершением операции личное дело Крола уничтожено.

– И твоя расписка тоже, в числе других документов, о чём, в свою очередь, составлен соответствующий акт, – офицер разведки снова бросал мне кость.

Что меня меньше всего интересовало – так это судьба этого документа. Только слова Морозова меня немного задели: «А ведь он в своё время очень просил меня дать расписку, «сделать это для него», иначе – … (далее шло универсальное русское слово своим звучанием напоминавшее слово «абзац»), «а у меня маленький ребёнок»!

Вова начал объяснять, что когда в июле 2000-го Крол встречался с рабочей группой Проекта в последний раз, то западноевропейские руководители более часа (!) пытались выдавить из Шарела информацию о расходовании им средств. Согласно Морозову, во время этой встречи Крол молчал, как Зоя Космодемьянская на фашистском допросе, иногда вяло пугая приезжих профессоров… В. Н. Муравским…

– Крол потратил из бюджета Проекта более тридцати тысяч и не смог отчитаться...

Эта информация, помимо всего прочего, означала, что разведка пытается замаскировать вербовку. Морозов применил классический приём: подать вводимому в заблуждение объекту информацию, имевшую множество логических, психологических и ситуативных связей с реальностью. Но! – информацию не всю, а лишь часть её…

Мне почему-то вспомнилось, как для маскировки факта вербовки ко мне направили… А. Н. Желтова по кличке Глаза: уж кого-кого, а отпетого мошенника я никак не мог заподозрить в связях с разведкой. Совершенно «случайно» я повстречал в городе большого друга всех владельцев автомобилей КАМАЗ с рынка «Привоз», многократного С. И. Каверина из фирмы «Люк» – Сашу Желтова, к тому времени уже Нечаева (см. фото: http://h.ua/story/75051/).

Сначала рассказ его представлял собой цунами в виде граммов, шкаликов, чекушек, мерзавчиков, пол-литр, беленьких, да и просто бутылок – Александр Николаевич продолжал оставаться горьким пьяницей. Озвучив «весёлую» часть повествования, змиев друг (змий у Нечаева, «в девичестве» Желтова, конечно же, был зелёным) незаметно, как он думал, искусно вплёл в ткань повествования главное:

– Представляешь! – Слишком большая длительность установившейся паузы призывала меня немедленно «представить», но я пока не знал, что именно. – Встретил я как-то старого товарища… Стоим, общаемся. Вдруг навстречу идёт твой голландец… Ну-у… Как его?.. Крол, что ли? Представляешь: подошёл, поздоровался! Да, за руку… Нет, тебе ничего не передавал. Просто развернулся и ушёл. Как только он отошёл, товарищ и говорит: «О, несостоявшийся мошенник!» Нет, он служит в силовых органах. В СБУ – не в СБУ, какая тебе разница… Нет, не Морозов его фамилия…

Лишь позднее я осознал: «А ведь Желтов и Крол даже не были знакомы, это точно!»

Завершение вербовочной операции совпало с рождением у голландца ребёнка. Морозов поведал, что Наташа рожала в Одессе. Услышав такую сногсшибательную новость, я понял: что-то здесь не так. Капитан разведки, видя моё недоумение, продолжил игру:

– Оказалось, ребёнок нидерландского подданного получает голландское подданство независимо от страны рождения… Поэтому они решили, что Наташа будет рожать здесь…

«Да никакие не «они»! Решение принималось в здании разведки в кондиционированном кабинете с зеркальными окнами»,– подумалось мне. Уровень акушерства в Украине в мировом рейтинге застыл на отметке между шестым и седьмым десятками, отброшенный чрезвычайно высокой смертностью, отсутствием квалифицированного персонала, современного оборудования. Та же статистика уже много лет фиксировала за соответствующей отраслью здравоохранения Нидерландов… первое (!) место в мире. Но фру Крол-Бодрова рожала в небезопасной Украине…

Идейные истоки – самый приемлемый мотив в деятельности разведчика… Сразу же после появления на свет божий дитяти Украина превратилась для голландца во вторую Родину – в землю, на которой родилось его чадо, и он, набожный кальвинист, именно здесь обрёл второе рождение, своё собственное мистическое продолжение, получил смысл и средоточие земного существования, его цель и предназначение. Не зря, видать, в вербовочной анкете СБУ феномену по имени «Родина» был посвящён сразу целый блок вопросов. Charel Bastian Krol обрёл свою Священную Землю. Такой филигранной акцией подданный нидерландской короны был превращён в украинского патриота…

* * *

Допросы у Сидоренко длились подолгу, часа по два. Поначалу следователь пытался обвинить подследственного, но уже очень скоро отказался от попыток повесить на меня хоть что-нибудь из деяний группы Нещеретного, применять же методы «убеждения», с трущобным натурализмом живописуемые Нещеретным, пока не пришло время: за мной всё ещё маячил Крол. О моей поездке на завод «Зонтик» снимать склад не знал никто, за исключением самого Игоря Вячеславовича.

Во время четвёртого допроса, предпринимая очередную попытку расколоть меня, Сидоренко произнёс:

– Так, может, ты и на «Зонтике» склады не снимал? Снимал! Ты соучастник преступления, вместе со своим братцем, а может и организатор! И мы докажем это!

Кровь прилила к голове: «Это я-то организатор? Поездка на завод – преступление?! «Зонтик», «Зонтик»… Откуда? Кто сказал? Кто же? Кто?.. …Ах, ну да, конечно… Самый близкий, проверенный друг…»

Забыв обо всём на свете, я начал лихорадочно вспоминать факты из богатой биографии «группы Нещеретного», тут же описывая Сидоренко всё, что сумел вспомнить: то, как Нещеретный организовывал преступления, с кем, когда и какую продукцию получал (см. фото: http://h.ua/story/74959/).

Сгоряча выложив следователю всё, что знал, я облегчённо вздохнул: всё! Сейчас завертится правоохранительная машина, и старший следователь по особо важным делам УБОПа подполковник Сидоренко тут же ухватится за информацию, поблагодарит за помощь в разоблачении группы серийных мошенников, совершивших хищения, в тысячи раз превосходящие установленный законом предел «особо крупные размеры»…

Но…

Что это?!!

Я ничего не понимаю!!!

Я не верю тому, что слышу!

Не тут-то было...

Подполковник В. Н. Сидоренко поднял на меня свои антрацитно-чёрные глаза и внимательно стал разглядывать как какую-то невидаль, как экзотическое насекомое, необычная окраска которого не дает размазать по стене каземата легким движением руки. Выждав некоторое время и не добившись, чтобы я отвел взгляд, Сидоренко негромко, медленно цедя слова, заряженные под завязку какой-то негативной энергией, не предвещавшей ничего хорошего:

– Сдашь Нещеретного… – …сам будешь сидеть!

(Самосожжение Каверина вызвало широкий резонанс в обществе: www.kontrakty.com.ua/rus/gc/nomer/2000/2000-43/43rozb2.html

http://www.zn.ua/1000/1550/23829

http://www.zn.ua/1000/1050/23905

http://www.business.ua/i484/a11338 )

У меня отчего-то холодок пробежал по спине, сознание провалилось в воздушную яму, и его задворками проскользнула мысль: «А может, Игорь Вячеславович и в самом деле – подполковник?!» Подобное чувство возникает у зрителя, наблюдающего, как герой какого-нибудь фильма ужасов по неким нюансам – по зрачкам, например, – вдруг осознаёт: близкий ему человек, или случайный попутчик, или водитель такси, в которое он сел, на самом деле – мутант. А также то, что выродок этот находится в сговоре с другими врагами-мутантами, соединён с ними невидимыми нитями.

«И он тоже – один из них! Он с «ними» заодно, в сговоре!» – пронеслось в голове.

Сидоренко снова вперил в меня свой гипнотический взгляд, словно воткнул финский точёный нож. После долгой, очень долгой паузы он, растягивая звуки лениво бросаемых в меня слов, медленно проговорил:

– Твой брат…

Пауза.

– Рано или поздно будет арестован…

Пауза.

– На тебя он не станет давать показания…

Пауза.

– Родной брат всё-таки… Родная кровь…

Пауза. Намного длиннее предыдущих.

– Но пото-ом… Потом… Всё равно показания даст…

Пауза.

– Непременно! Поверь моему опыту… Я знаю, что говорю…

Мне стало совсем не по себе. Как-то зябко и страшно. Страшно, потому что я верил ему. Холодок пробежал по спине. Я, скорее интуитивно, почувствовал, что он говорит правду: после соответствующей обработки брат даст показания – какие угодно и на кого угодно!...

* * *

Шарел снова собирался в Европу: в Англии стажировалась его благоверная. Супруга отсутствовала уже несколько месяцев, и Крол остро нуждался в общении, поэтому накануне отъезда позвонил и назначил встречу. Мы с другом долго бродили по центру в поисках кафе, но меня неудержимо тянуло только в одно: я знал – с ним связана какая-то тайна, имевшая отношение ко мне. Это была какая-то зловещая тайна…

…Несколько месяцев назад я как-то решил перекусить. Различные заведения общепита отбраковывались мною одно за другим по самым различным критериям: в одном было дорого, другое было полно лиц без определённого места жительства, в третьем было неуютно. Наконец поиски привели меня к двери какого-то кафе, которое было лишено всех этих недостатков. У входа в заведение стояли трое молодых людей и что-то решали. Один из них, отвлёкшись от дискуссии, вскинул свой взгляд на меня, и я, проходя мимо троицы, отметил про себя: «А ведь он меня узнал…» Так бывает: человек просто чувствует, что незнакомец смотрит на него – и идентифицирует, узнаёт. Лицо третьего тоже показалось мне знакомым, и я попытался вспомнить, где же видел его: «Ага, это один из тех молодых людей, которые, всегда группой, приходили к О. Л.». Именно этого человека я чаще других видел в общежитии. Мне даже подумалось: «Если он так часто приходил – может быть, это и есть её нынешний супруг?..»

Молодые люди вошли следом, как только я расположился за столиком. Создавалось впечатление, что только что, прямо у входа у них состоялась дискуссия на тему «Посещать или не посещать ближайшее кафе», и, по-видимому, их голоса, включая внутренние, разделились поровну. Можно было подумать, что мой выбор в пользу «посещать» для молодых людей стал решающим.

Я сделал заказ и уткнулся в газету. Вошедшие заняли столик, расположенный рядом с моим, хотя все другие столы были свободны. Троица заказала только водку. Постепенно, по мере роста объёмов потреблённого спиртного, соседи говорили всё громче, периодически бросая в мою сторону любопытные изучающие взгляды. До меня доносились обрывки фраз, отдельные слова. Я продолжал сидеть, склонившись над кроссвордом, но уже ничего не видел в его содержании, весь превратившись в слух: от столика слева до меня донеслось что-то знакомое…

Я снова несколько раз подряд услышал слова «училище», «военное училище» в разных падежах, а затем уловил даже целую фразу. До меня долетали обрывки всё более и более громкого пьяного разговора:

– Он совсем недавно в училище, без году неделя, – а уже на капитанской дол... …по тёлкам проходит… …спе-е-ец, да-а-а!.. …ни одна не… – но вдруг ворвавшаяся в размеренное течение трактирного быта музыкальная заставка неведомого FM-радио заглушила последовавший в речи рассказчика глагол, и я понял: столь бурно обсуждаемая в узком кругу тема почему-то связана с моей личностью. Более того, я начал понимать (это явствовало из контекста и смысла высказываний моих соседей): кто-то в военном училище сделал неплохую карьеру в связи с моей скромной персоной…

Именно поэтому сейчас меня неудержимо влекло в то самое кафе. Мы с Шарелом вошли в него: заведение было пустым, мы оказались первыми в это воскресное утро. Увы! Пальму первенства мы с голландцем продержали очень недолго: вслед за нами вошёл молодой человек, стриженный под «ёжик», но его колючая стрижка была не «бандитского», а какого-то интеллигентского типа.

Мы с Шарелом просидели в кафе почти три часа, я больше слушал, он же всё говорил, говорил, говорил; Ёжик же, как я окрестил соседа, сидел неподалёку и щёлкал семечки. На столике перед ним лежал плеер. По некоторым признакам я сделал вывод, что наш сосед был в заведении своим человеком: он сидел и сидел, ничего не заказывая. Друг говорил обо всём, что было ему дорого, о планах на будущее, о нашем Проекте, о создаваемом общегородском Центре европейской культуры. О том, как ему нравится его новая квартира. Я молча слушал, хотя это было нелегко: мне бы его проблемы, выглядевшие просто детскими по сравнению с моими. Вдруг мне стало невмоготу.

— Шарел! Какая квартира! Какая мебель! «Они» у меня забрали девушку, на которой я собирался жениться, а ты мне — о квартире, о ремонте, о компьютере. — Я не сдержался и произнёс слова, которые давно уже вертелись на языке.

Голландец воспринял моё заявление без обиды, очень серьёзно и ответил, как всегда в моменты сильного волнения:

— Олег! Теперь — твоё решение... Найди её! Дальше — только твоё решение!

Я так и не понял, что он имел в виду, но переспрашивать не хотелось. Да и чем он мог мне помочь? Я чувствовал себя слишком подавленным на фоне моего друга, удовлетворённого жизнью и своими достижениями. В течение беседы мне несколько раз показалось, что молодой человек за соседним столиком как-то особенно напрягся при произнесении мной девичьей фамилии Оксаны.

Настроение Крола радикализировалось с каждой выпитой чашкой кофе, с каждым часом, проведённым в доверительной беседе — процесс шёл по нарастающей. Причиной этого нарастания стала неизбывная депрессия, которую в этот раз я не мог скрыть ничем: мой друг снова сравнивал свою ситуацию с моей. К концу общения Шарел довёл себя до пограничной черты, а затем переступил её, войдя в состояние, очень сильно напоминающее исступление. Голландец вдруг возомнил себя библейским Давидом, бьющимся с Голиафом.

Его охватил трепет и страх: видя подавленное состояние друга по поводу крушения надежд, профессор очень серьёзно воспринял мои сетования. К концу беседы доктор Крол наконец совершил титаническое усилие над собой. Он принял какое-то невероятно трудное для себя решение. Он что-то решил. Или решился… Его глаза вдруг засверкали, и я с удивлением заметил в них багряные отсветы факелов, которыми первобытные главы семейств освещали домочадцам путь в своё пещерное логово. Взгляд иностранца вдруг стал излучать непоколебимую решимость, сопряжённую с самопожертвованием, самоотдачей и ещё какими-то ценностями из разряда глобальных общечеловеческих, связанных с самой древней, первобытной историей человечества. В нём вдруг проявился представитель животного мира, мужская особь, которую древний, как зов природы, инстинкт бросил на смертный бой за неприкосновенность своего логова и своего семейства. Крол выдержал долгую паузу, а затем, ужасаясь и поражаясь собственному мужеству, произнёс:

— Пусть забирают Проект — лишь бы мою лубимую оставили мне! — Он волновался чрезвычайно, поэтому, как всегда в подобных случаях, стал коверкать русские слова и путать их порядок. Он так и произнёс: «лубимую». Мой друг не знал, что «им» мало Проекта и проектных денег, им нужен был сам профессор, доктор права из Маастрихта Шарел Бастиан Крол, искатель неземной, абсолютной любви. Нужен был весь, без остатка, вместе с телом, душой, помыслами, волей, рассудком и чувствами.

Я грустно пожал плечами, ибо в глубине души уже знал: мой друг никакой не Давид, скорее, Олоферн. А его спутница — Далила, прагматично использующая его чувства. Или Юдифь, спасающая родную землю от иностранного захватчика…


* * *


В один из дней апреля, когда Крол был в Голландии, я работал в научной библиотеке им. Горького, дописывая диссертацию: казалось, ещё немного — и заработает Проект, и тогда мне особенно понадобится учёная степень кандидата философских наук. Мне пришлось покинуть храм науки раньше намеченного срока, когда часы в вестибюле показывали 16.05. Всей своей массой навалившись на пятиметровую дворцовую дверь, я с трудом протиснулся в медленно расширяющийся проём. Сделав несколько шагов прочь от фасада помпезного здания, я огляделся по сторонам. Никого рядом не было, только чуть поодаль о чём-то оживлённо беседовали, или, вернее, живописно общались молодой человек и девушка. Мужчина, заигрывая с девицей, кокетливо склонил голову набок и с какой-то расчётливой полуулыбкой слушал щебетание болтушки. На его мощном бритом затылке образовались не менее мощные складки.

Сцена напоминала известную ситуацию удава и лягушки, когда последняя под действием сил магнетического притяжения, вызванных мощным гипнотическим взглядом рептилии, сама движется в пасть змеи. Не такой уж и молодой человек стоял ко мне спиной, но что-то знакомое было в его силуэте. Проходя мимо собеседников, я боковым зрением увидел, что мужчина, напропалую приударяющий за девицей со смазливым личиком, — не кто иной, как… В. Н. Муравский.

Без всякой задней мысли я направился к находящемуся в пяти метрах от «влюблённых» телефону. Пока я набирал номер, Муравский, оказавшийся теперь со мной лицом к лицу, сделал вид, что не узнаёт своего недавнего собеседника, хотя не заметить меня никак не мог. Сегодня Виктор Николаевич был похож на потерявшего интерес к жизни мачо, потрёпанного в боях на любовном фронте, впрочем, всегда заканчивавшихся победами. Было похоже, что он попросил девицу, стоящую ко мне вполоборота почти спиной, описать что я делаю. Та из-за отсутствия «конспиративного» опыта совершенно открыто повернулась ко мне и несколько секунд в упор рассматривала меня, что-то при этом говоря Муравскому: она оказалась весьма привлекательной, даже красивой.

Так как в данный момент я смотрел на них, то девушка и сообщила об этом собеседнику. Губы Виктора Николаевича тут же специфически зашевелились: он азартно матерился. Затем «человек самого Ржебишевского» что-то коротко бросил девице, наподобие «В машину! Быстро!», и они молниеносно ретировались, сев в припаркованный автомобиль. Между Муравским и девушкой был какой-то молчаливый сговор, они действовали и мыслили «по умолчанию». Какая-то тайна объединяла их, что-то само собой подразумевалось и понималось ими без слов. Объединяла какая-то конспиративность, уговор, согласно которому в любой момент может наступить «страховой случай».

«По-видимому, собеседница Виктора Николаевича тоже любит читать детективные романы, возможно, даже Сименона... Скорее всего, на эту особенность её личности, из которой, умеючи, можно ох как много извлечь, указал кто-то из друзей девушки. Указал в психологической анкете в сто вопросов», — подумалось мне печально.

Машина Муравского, какой-то дорогой «Ниссан», большой и новый, резко стартовав с места, свернула в крошечный переулок, пролегавший прямо вдоль стены библиотеки, по которому не ездили с начала перестройки. Заинтригованный, я решил посмотреть, куда же поехала пара. Не успел я дойти до начала переулка, откуда можно было видеть удаляющийся автомобиль, как из-за угла стремглав выбежала… спутница Муравского и, глядя сквозь меня каким-то злым стеклянно-напряжённым взглядом, быстро прошествовала мимо, а затем скрылась в лабиринте улиц.

На следующий же день я уже звонил Свяжину под предлогом консультаций по поводу заказанного им компьютера. После ничего не значащих фраз перешёл к главной цели моего звонка подполковнику, как мне представлялось, начальнику Муравского. Я в подробностях описал произошедшую накануне встречу с его подчинённым, с особым наслаждением живописуя детали и особенно акцентируя внимание Свяжина на том, что Муравский, судя по «фактам на лице», был с жуткого похмелья, и что встречался он с девицей в 16.00.

Больше всего я смаковал подробности того, как Виктор Николаевич всполошился при виде меня, как просил девицу проконтролировать мои передвижения. Как затем они поспешно сели в машину — я уже начал догадываться, что машину Муравскому, скорее всего, выдали на службе в представительских целях. О том, что затем девица неожиданно выскочила на меня «в упор», — это был, по-видимому, её первый романтический опыт в овладении приёмом «провериться». Я впервые услышал, что у Свяжина голос может быть очень жёстким:

— Ты, наверное… что-то путаешь?! — в интонациях офицера звенела дамасская сталь.

— Да нет же! — ответил я и ещё несколькими эффектными мазками привёл подполковника в искомое состояние тихой ярости. Я понял лишь одно: по-видимому, женщины были «пунктиком» Муравского, и кто знает, сколько операций им было поставлено под угрозу из-за своей похотливости. Свяжин же прекрасно об этом знал…

Не знаю, о чём говорил Николай Дмитриевич с Муравским, но, скорей всего, протекала беседа в одностороннем порядке. Именно этого я и добивался: «Пусть себе «взаимодействуют», подобно классическим членистоногим в банке…»

Когда Крол приехал из Голландии, я ему рассказал о том, как Муравский снимал девицу у Горьковки. Но Шарел до такой степени был очарован разведчиком, что лишь благодушно прокричал в трубку: «Какой он молодец!» А уже через неделю я снова видел Муравского. На этот раз он был без машины и передвигался по городу на маршрутках…


* * *


Шарел вернулся в Одессу за несколько дней до прилёта очередной группы ревизоров из Tempus’а, на этот раз самой серьёзной. Волнения по поводу предстоящей проверки терзали командира политической разведки подполковника Свяжина настолько, что он оставил мне свой домашний телефон: «В случае проблем с ревизией звони днём и ночью», а в период пребывания мониторинга в Одессе на работу выходил даже в воскресенье.

Волнения не меньшей интенсивности терзали почему-то и подданного нидерландской короны. Что-то не давало покоя доктору права, что-то заставляло его сильно опасаться проверки со стороны собственных соплеменников. Какие-то обстоятельства вынудили голландскоподданного метаться в поисках поддержки сильных мира сего. В день прибытия в Одессу голландско-английского коллектива профессоров на Шареле не было лица, — видно было, что решения для него будут приниматься судьбоносные.

Через два дня группа завершила работу. Всё закончилось мирно, увенчавшись грандиозным банкетом. После отъезда делегации Крол позвонил мне и предложил встретиться: было 17 апреля, годовщина его свадьбы. Голландец вышел из машины у главного корпуса ОГУ, где я его уже ждал, весь лучась энергией, искры оптимизма так и разлетались от его фигуры, словно брызги электросварки.

Мы с голландцем зашли в наш офис. Шарел рассказал, что накануне приезда ревизоров обратился… к Муравскому. Прозорливость Свяжина поражала: Крол обратился-таки к сотруднику мэрии, уже гарантированно оповещённый о том факте, что тот — офицер СБУ (акция от племянника «Наши стоят»). Конечно же, Виктор Николаевич пообещал уладить всё и снять то напряжение, которое возникло между Кролом и Питером Ван дер Хуком, координатором Проекта от роттердамского Эразмус-университета.

Конечный результат впечатлял и поражал. Мистер Хук и с ним кто-то ещё из членов рабочей группы зашли к ректору ОГУ в кабинет. Переговоры эти представляли собой нечто наподобие закрытого судебного заседания по «делу Крола» — Peter van der Hoek был настроен решительно, и кресло под Шарелом начало сильно шататься.

Когда после длительной беседы с ректором и, как я уже знал от Морозова, офицером СБУ В. А. Смынтыной ревизоры вышли, они как-то по-особенному, с нескрываемым уважением стали смотреть на Крола. Ван дер Хук, подойдя к своему недавнему оппоненту, произнёс протяжно:

— Да-а-а! У вас, доктор Крол, по-видимому, особые отношения с ректором!

У Шарела, уже второй раз по вине Муравского, от удивления глаза полезли на лоб…


* * *


Уже в середине мая Шарел позвонил и назначил встречу возле гуманитарного корпуса ОГУ: там у него предстояла пара по голландскому языку. Я поджидал его в том самом месте, где год назад на глазах у самого дорогого человека столкнулся с выпускницей филфака Наташей. Мы остановились под одним из деревьев, обрамлявших проезжую часть фешенебельного Французского бульвара и в середине мая уже бывших вовсю зелёными. В общей сложности мы проговорили минут сорок, хотя студенты давно уже ждали своего преподавателя, а, возможно, и разошлись. Шарел, казалось, не замечал времени, забыв о своих обязанностях, о своём педагогическом долге — голландец говорил и говорил, приводя всё новые и новые аргументы.

Суть его «месседжа» сводилась к одному: он будет добывать информацию для… СБУ, а я — передавать добытые им сведения её сотрудникам. Несколько раз он повторил:

— Олег! Раньше я всегда тебя только просил, а теперь, как твой начальник, — приказываю! — Он снова волновался, поэтому моё имя произносил с сильным иностранным акцентом, с придыханием, педалируя согласные звуки. У него получалось «Аллль-йек-к-к!»

Это было сущей правдой: Шарел и в самом деле никогда доселе не приказывал мне, а всегда лишь просил. Теперь же это был приказ, ультимативный и жёсткий, хотя и сопровождавшийся попытками убедить меня. А чтобы процесс убеждения «пошёл», голландец даже несколько раз кряду повторил одну и ту же фразу, которая, по его мнению, должна была включить во мне некие механизмы осознания. Аргумент этот был следующим:

— Пусть в СБУ знают, какие сигары я курю и как пью сок!

Сначала я никак не мог понять, при чём здесь сигары с соком, но вскоре до меня дошло. «Ба-а! Знакомые всё лица! — пронеслось в сознании. — Морозов постарался, пересказал таки Шарелу моё повествование о нашем с Кролом курении сигар и о том, как — не «какой» и не «сколько», а именно «как» — голландцы пьют сок».

Однажды я рассказал Вове о национальном голландском способе потребления сока: пакет из-под напитка после извлечения из него содержимого ополаскивался небольшим количеством минеральной воды, а образовавшийся в результате такого алхимического процесса раствор сока в минералке выпивался.

Тогда же Вова попросил у меня уже почти пустую коробку из-под подаренных Шарелом сигар, мотивируя свою просьбу тем, что якобы в такой таре удобно хранить карточки. Эту-то коробку Морозов, скорей всего, и предъявил Кролу в качестве «улики» против меня, присовокупив к ней и фотографии, сделанные им в квартире голландца. Эти «аргументы», по-видимому, снабжались увещеваниями наподобие: «Вот твой друг давно уже работает на нас и «сдаёт» всё, включая тебя! Не веришь? — Тогда смотри: вот коробка из-под сигар… Узнаёшь? А вот и фото… Да и про сок мы знаем…»

Бесхитростно демонстрируя мне свою информированность, голландец пытался таким незамысловатым способом пристыдить меня, показать, что «мне, дескать, всё известно» и таким образом добиться согласия таскать для него каштаны из огня — контактировать с СБУ: Шарел по неведомым причинам вдруг проникся мыслью о необходимости сотрудничества с этой организацией. Впрочем, шантажировал меня Крол весьма неумело. Наконец он прибегнул к аргументам другого рода — «я тебе приказываю». Здесь я решил уступить, но с условием:

— Хорошо, — сказал я, — я позвоню тому самому подполковнику, который — помнишь, я тебе рассказывал — говорил: «Женишься на ней — никто возражать не будет», и сообщу ему о содержании нашего с тобой разговора. Если же он захочет, чтобы я передавал от тебя информацию через Морозова, то я делать этого — не бу-ду!

Шарел сделал вид, что весьма удивлён такой избирательностью и попросил пояснить.

— Морозов использовал в личных карьерных целях наши с ним дружеские отношения… В результате — я снова один…

Шарел вдруг напыжился, стараясь нечто удержать в себе — и… не удержал, хотя изо всех сил старался: он улыбнулся. Хотя нет — он, скорее, как-то прыснул, не сдержавшись, чем привёл меня в крайнее замешательство: «Господи! Что же все они знают такое про меня, чего не знаю я?» Улыбнулся чужестранец как-то странно, — будь у него толстовская борода, можно было бы сказать: «Улыбнулся в бороду».

Видя недоумение, ярко отразившееся на моём лице, профессор произнёс всё с той же улыбочкой мелкого пакостника:

— Зачем она тебе?.. …Она всё время… недовольная… Всё время… как это… шепчет на меня… — Голландец без пояснений понял, о ком я. — Твоя девушка очень… — голландец замялся, подыскивая правильное русское слово, — недовольная! Оч-чень!

Уловив мой полный недоумения взгляд, он пояснил:

— Когда я вхожу в аудиторию, она всегда садится близко, где я стою… Хотя все места… свободны… Я вхожу, а она начинает… как это?.. — шептать… Я не слышу это, но знаю: она шепчет… именно на меня… И лицо у неё такое… злое…

Я, насколько позволяла пауза, задумался. «Ничего подобного я не замечал за моей бывшей студенткой… Какие же эмоции поднимаются в душе у девушки, что она беззвучно произносит хулу в адрес заезжего юриста? Что же знала она такого, что заставляло её произносить проклятия, совершенно не таясь, а, наоборот, демонстративно мстя за что-то своему обидчику? Что заставляло О. Л., именно скромностью так привлёкшую когда-то моё внимание, шептать в адрес голландца «страшные» слова?»

В заключение мы с профессором сошлись на том, что я позвоню Свяжину и по результатам переговоров свяжусь с Шарелом. Меня несказанно удивил приказ друга, и я начал ломать голову: «Что ж произошло за последнее время такого, что заставило голландца радикально поменять ориентиры и искать каналы для передачи информации сотрудникам СБУ?» Неожиданно, по законам ассоциативной связи, мне вспомнилось нечто — и я понял, что нахожусь на верном пути. Из подвалов «оперативной памяти» на свет божий были извлечены подробности того, как недавно Свяжин, отклонившись от привычной уже темы Проекта, вдруг спросил:

— А ты не знаешь, к кому ходил Крол на улицу Гамарника? Его там видели…

— Нет, не знаю… Шарел ничего мне об этом не говорил…

— Но, может, ты забыл?

— Да нет, в общем-то…

— Ну, а может быть, он намекал тебе о своём походе на эту улицу?

— Нет, я ничего такого вспомнить не могу…

— Ты точно ничего не знаешь об этом? — подполковник пристально всматривался мне в лицо, сосредоточив особое внимание на зеркале души — глазах.

Почему-то подполковнику было весьма важно знать, известно ли мне о походе голландца на эту злополучную улицу, а также то, с кем встречался там подданный нидерландской короны. Настолько важно, что он даже пренебрёг требованиями элементарной конспирации и начал задавать вопросы, даже не пытаясь завуалировать их.


* * *


Я и в самом деле позвонил Свяжину через два дня — столько времени мне понадобилось на то, чтобы собраться с духом. Подполковник снял трубку, и я кратко изложил суть. Тот сразу ответил:

— Позвони Морозову!

— Это абсолютно исключено…

Свяжин тут же произнёс:

— Сейчас! Подожди! — слышно было, как телефонная трубка на том конце гулко и коротко ударилась обо что-то: подполковник положил её рядом с аппаратом.

Я ждал. Через минуту послышался приближающийся нарастающий топот, шум и шуршание. В трубке раздалось «Алло!» Я узнал голос, когда-то почти родной: это был мой бывший друг. Морозов тяжело дышал, видимо, его кабинет располагался этажом ниже или выше, и ему пришлось очень быстро преодолевать дистанцию. Не говоря ни слова, я положил трубку. Тогда мне подумалось: «Это было последнее наше общение…»

Я ошибался…

* * *

Вскоре из Европы возвратился Шарел, и мы по установившейся традиции пошли в кафе в подземном переходе. Мой друг сразу же спросил, пристально вглядываясь в меня:

– Олег, что случилось? – От выражения тревоги на его лице мне стало совсем не по себе. Тревоги за меня.

– Да так… ничего… – рассудок как-то без моего осознанного участия выдал «на-гора» первую попавшуюся фразу.

Голландец мягко возразил:

– Я же вижу: что-то произошло… Расскажи, пожалуйста, что стряслось? – Его интонации обрели какую-то доверительную и проникновенную окраску.

Информация от Свяжина, «с обратной стороны Луны», была свежей и продолжала полностью господствовать в моём рассудке. Я слово в слово пересказал моему другу все факты, связанные с подполковником. Особенно меня задело его заявление о «подчинённых, которые за его спиной вмешиваются в личную жизнь».

Шарел, выслушав мой рассказ, долго и внимательно смотрел на меня в каком-то тревожном молчании. Мы сидели в абсолютном безмолвии достаточно долго. Крол обдумывал услышанное, и какая-то тяжкая дума отразилась на его физиономии. Он смотрел на меня с явным сожалением, с жалостью, а затем медленно, в волнении растягивая слова, проговорил:

– Вряд ли подполковник не знал о том, что делают его подчинённые… «Женишься на ней – никто возражать не будет», – задумчиво воспроизвёл голландец. Друг почему-то снизил громкость своего голоса почти до шёпота. – И не за спиной они это делали…

– Нет… Не за спиной… – повторил он задумчиво. – Думаю, они действовали с его полного ведома… – невольно впало в глаза, как сильно испугался Крол.

Я молча кивнул, в глубине души понимая, что он прав. Единственное, что меня хоть немного порадовало, так это факт, что голландец поверил мне, поверил в совершенно фантастическую историю о вмешательстве спецслужбы в личные отношения людей.

Я отметил невероятную интенсивность чувства, неожиданно охватившего Крола, и имя этой эмоции было «страх». Но чего так боится «лицо голландской национальности», почему его собственное лицо так побледнело? Почему он на автомате вдруг стал озираться по сторонам, а затем взял из моей пачки сигарету и закурил, хотя я не видел его курящим уже более года?

Я знал: голландец примеряет описанные мной обстоятельства к самому себе, ищет и в своей жизненной ситуации признаки поведанной ему истории. Пока он их не находит, но уже сильно боится, что вскоре начнёт находить… Кто-то верно, с прецизионной точностью «вычислил» эту специфическую особенность в психической конституции Крола, в структуре его характера, «вычислил» на основании данных, полученных в результате серьёзных научных изысканий на тему «Что есть Крол».

* * *

Уговоры моего брата Нещеретным продолжались. От «пряников» Игорь Вячеславович перешёл к «кнуту»: последовали красочные, в цвете, рассказы о том, что на моего ближайшего родственника повесят все существующие в Одесской области «висяки».

– Понимаешь… «Менты» используют специфические методы убеждения подследственных… Все эти «противогазы»… Пристёгивание к батарее… Подвешивание за ноги станут для тебя ежедневной реальностью…

В развитие темы тут же следовало контрастное высказывание:

– Но станут лишь в том случае, если ты останешься в Одессе… Станут, если ты по-прежнему будешь доступен для следствия…

Затем «кнут» снова резко сменялся «пряником»:

– Нет, ну ты пойми… – в эти мгновения Игорь старался говорить особенно проникновенно, придавая звучанию голоса особую теплоту и участие, заставляя вибрировать родственные нотки. – Пойми: лучше будет, если ты уедешь… А я тебе каждый месяц – полтинник… Месяц – полтинник… Пройдёт немного времени, всё уляжется… Мы тебе поможем с адвокатом – и ты вернёшься! О-о-о-о! Адвокат будет самый лучший в городе! А то и из Киева пригласим… Есть у меня там человек…

Леденящие кровь рассказы звучали зловеще и устрашающе: Игорь был превосходным рассказчиком. Брат совсем извёлся, стал сам не свой: такие повествования «от Нещеретного» ему приходилось выслушивать каждый день.

Увидев забрезжившие колебания в реакциях объекта, Игорь поднажал. В итоге мой лучший друг добился от брата согласия бежать: тот уже освидетельствовал в судебно-медицинском учреждении факт нанесения ему сотрудниками МВД телесных повреждений, и уговоры музыканта легли на уже подготовленную почву. Брат уехал. По его отъезде Нещеретный наотрез отказался выплачивать обещанные деньги. Игорь Вячеславович оставался человеком последовательным: брата он «кинул» тоже вчистую…

* * *

Окружающая действительность вздыбилась. Вдруг все мои должники, как по команде стали отказывать в возврате денег. Нет, никто не отказывался от долга, нет. Но – вот незадача! – ни у кого в данный момент наличных не было… С другой стороны, на меня вдруг обрушился настоящий шквал: все, кому должен был я, затребовали возврата, и немедленно. Жёстко затребовала Садовская, ещё недавно всячески высказывавшая мне благодарность...

…В один прекрасный день я уже собрался было покинуть общество Нещеретного, как вдруг появился Желтов и, не обращая на меня ни малейшего внимания, стал о чём-то шептаться с другом «Ёкой». Выслушав скрипача, Игорь предложил мне задержаться:

– Подожди! Сейчас придёт человек… Тебе будет интересно…

Заинтригованный, я остался. Ещё издали мной была замечена фигура, приближавшаяся летящей походкой, которая умудрялась выделывать невероятные па одновременно нескольких танцев: руки силуэта явно предпочитали классику и своими движениями указывали на приверженность их владельца к танго. Ноги же фигуры, подобно самописцам сейсмографов при фиксации землетрясений, выписывали движения, однозначно говорившие, что их владелец – яростный адепт ламбады. При этом силуэт умудрялся вплетать в свои лёгкие пируэты ещё и элементы чечётки-степ.

В помещение сначала проникли руки, жившие своей обособленной танцевальной жизнью, но вскоре к ним присоединились остальные члены, также выделывавшие невероятные танцевальные фигуры. Тело поздоровалось, огласив окрестности оптимистическим и почти звонким «Пживет!» (привет): конечно же, это был о. Сергий. Обратившись ко мне, он вдруг затребовал:

– Вежни (верни) мне двадцатку, котожую (которую) я тебе одалживал!

Случилось так, что Сергей Петрович попал служить в приход моего родного города Ананьева в двухстах километрах от Одессы, и это была ссылка. И вот однажды батюшка, измученный еженедельными поездками и безрезультатным обиванием порогов церковного начальства, приходит ко мне на работу и спрашивает:

– У тебя нет знакомых в СБУ? Мне надо пежевестись (перевестись) ближе к Одессе… Ну-у… хотя бы километжов (километров) сто. А ещё лучше – семьдесят… Что я ни делал, к кому только ни обжащался (обращался) – ноль! Сам я бессилен...

«Наконец-то я смогу отплатить ему добром за добро, которое в трудную минуту видел от него… Если, конечно, получится…» – подумал я, вспомнив о Морозове.

– Есть у меня товарищ… Мы учились вместе в универе… Попробую спросить у него...

Вскоре я вызвонил Вову. Морозов, как всегда, ответил, что проконсультируется у начальства… Через некоторое время я снова встретился с ним, и он ничтоже сумняшеся ответил на мой запрос:

– Глупости! Какие же это глупости! – Морозов не жалел красок, в очередной раз явно перебарщивая с колористикой негативных эмоций, а я в очередной раз не понимал почему. – Никого из наших он не интересует – однозначно!

Затем Морозов сделал паузу, придумывая, что бы произнести далее.

– И какой же всё-таки козёл: священник – а к нам лезет!..

Но вдруг вскоре после моего обращения к Морозову, я случайно узнал исключительную новость: С. П. Чурбу переводят из ананьевского прихода, где он служил лишь помощником священника, в пригород Одессы (!), и он получает в своё полное ведение самостоятельный приход!..

Незадолго до этого о. Сергий обратился ко мне с просьбой помочь ему поступить в аспирантуру по философии. Зная его страсть к женскому полу, я сделал вид, что помочь не в состоянии, ограничившись лишь содействием в обретении статуса соискателя. За помощь в оформлении батюшка и одарил меня двадцаткой.

Тем не менее очень скоро после моего обращения к Морозову по поводу батюшки, о. Сергий переводится из соискателей… в стационар аспирантуры. Для меня это означало, что он будет иметь доступ и к любимым им «пэжэдкам» (передкам), да ещё в стенах университета. Этого я допустить не мог: храм науки всё-таки!

Дабы предотвратить появление любвеобильного попа в стенах альма-матер в качестве преподавателя, я зашёл к завкафедрой О. Ф. Погорелову и поведал, кого именно он легализует в качестве аспиранта. Шеф лишь произнёс с интонациями обречённости:

– Ну и священники пошли! – но дальше дело не продвинулось: какая-то «непреодолимая сила» превратила о. Сергия в аспиранта, и он тут же пустился во все тяжкие…

…Деньги Чурба (см. фото: http://h.ua/story/74762/) начал требовать в присутствии Нещеретного и Желтова, но сначала о. Сергий успел поведать, что совсем недавно у него была женщина с бюстом… двенадцатого (!) жазмежа. Он тут же в пантомиме продемонстрировал свои незамысловатые манипуляции с богатырскими молочными железами: надрывно покряхтывая, батюшка с иллюстративным усилием, как штангист в толчке, поднимал непосильный, но вожделенный… двенадцатый жазмеж...

Услышав отказ (у меня не было тогда денег), Сергей Петрович в присутствии Нещеретного и Желтова (последнего батюшка взял к себе в приход… церковным старостой), просто разразился бранью:

– Как это нету?! Как это нету?! Тогда я тебе их дажю (дарю)… Как девочке! Слышишь, как девочке! – святой отец вошёл в раж, его глаза лихорадочно сверкали испепеляющим блеском: дескать, там, у нас на зоне, «подарить, как девочке» – ну, ты сам понимаешь, что это значит…

Затем батюшка развернулся и ушёл. Он устроил экзекуцию на глазах у контролёров, Нещеретного и Желтова. Мошенники, «саксофон» и «скрипка», были… понятыми, которые затем засвидетельствовали бы перед заказчиками особенности поведения о. Сергия в его задании «наехать» на меня. Финансовые претензии Чурбы совпали во времени с наездом «от Садовской». Потребовала вернуть деньги Н. Рудая. Вернуть долг стали требовать и строители…

* * *

О весьма непростой роли, сыгранной моим самым близким другом Нещеретным во всей этой истории, я начал задумываться сразу же после очередной беседы со следователем Василием Николаевичем Сидоренко. Это был не просто следователь, а, ни много ни мало, старший следователь по особо важным делам управления по борьбе с организованной преступностью в звании подполковника. Первые два обыска у меня произвели на рубеже нового года с интервалом в неделю, последний же – полгода спустя (см. фото: http://h.ua/story/74762/).

Раздавленный обысками рассудок сумел всё же отметить какую-то непонятную алогичность в той необычайной настойчивости и многократности, с которыми у меня дома проводились розыскные мероприятия: что это?! Технология следствия такая странная?! Попытка подавить остатки воли?! Или пытаются найти что-то конкретное – и никак не могут?.. Ответа я не знал…

Спустя год после последнего обыска, переехав к матери, я перебирал свой нехитрый скарб. Попытался справиться с многолетней кипой прессы – газет на русском, украинском, английском и даже голландском, изданных в Одессе, Киеве, Молдове, в Западной Европе. Выдернул из стопки оригинальную российскую газету, привезённую из Москвы. Ностальгия заставила развернуть её: Москва, великая и грозная столица страны, в которой я родился… Перелистал полосу вкладыша, затем вторую… Перекинул лист – и остолбенел: там были какие-то бумаги, вроде как документы… На салатного цвета прямоугольнике, озаглавленном «ДОВІРЕННІСТЬ» было означено, что некто Коваленко должен получить продукты питания на складе некой фирмы. Этот документ строгой отчётности (см. фото: http://h.ua/story/74762/) был вложен, как письмо в конверт, в какие-то тетрадные листки, исписанные неровным почерком и представлявшими собой текст перевода с румынского на украинский…

Этот текст когда-то «выбил» у меня Титомир… Этнический украинец из Румынии аспирант юрфака Юрий Алексей Грыжак писал кандидатскую у Крола, необходимо было срочно выполнить перевод для будущей диссертации. Вызвался Титомир, мотивируя это тем, что его жена, этническая молдаванка из Рени, училась в украинской школе, поэтому блестяще справится с задачей. Я решил дать ещё одну возможность обиженному судьбой «афганцу» заработать. Газеты были сложены на огромном подоконнике квартиры, опёршись на который так любил стоять Андрей Титомир, общаясь со мною. В одно из таких общений, выждав, когда я отвернусь, он и всунул в кипу газет преступные накладные «от группы Нещеретного», для маскировки вставленные в текст перевода.

Осмыслив находку, я похолодел: найденные документы полностью отвечали на вопрос что так настойчиво искали у меня дома милиционеры Фрайман и Моройко. Накладные «тянули» на лет десять лагерей усиленного режима: их наличие предполагало, что именно я и есть организатор, инициатор и вдохновитель преступной группы расхитителей коллективной собственности в особо крупных размерах – преступлений, за которые в советское время расстреливали и которые до сего дня не подлежат амнистии…

* * *

Уже некоторое время спустя я помогал Шарелу с Наташей разбирать вещи в только что купленной квартире. Жильё было шикарным, с отделкой в стиле «евро» и, по классификации Мимозы, – «о пяти углах», то есть пятикомнатным. Здесь ещё витал запах ремонта. Домашний скарб был свален вперемешку, книги сброшены в кучу, и лишь самое необходимое лежало особняком, отложенное супругой. Отложенное, чтобы всегда быть под рукой, так как в любую минуту могло быть востребовано нештатной ситуацией: так в специально отведённых местах держат огнетушители.

«Необходимое» представляло собой учебники и практические пособия по психиатрии, сборники диагностических таблиц, карт личности, особенно много было книг по НЛП. Мы с «Наташьей» стояли около этой сокровищницы и общались на темы, отражённые в названиях психологических трудов. Из глубины же квартиры доносились звуки псалмов, вовсю распеваемых объектом всего этого психологического инструментария: объект очень любил петь протестантские гимны…

* * *

Вскоре ко мне, всё ещё мучающемуся болезнью глаз, зашла поплакаться Садовская: всё у неё было плохо. От рассказа о скверных обстоятельствах она перешла к более отдалённой действительности, добравшись, наконец, до Президента, гостившего в Одессе: приближались выборы-1999.

Перед прибытием Кучмы на открытие Дворца правосудия в его администрацию поступила команда: «Прячьте девушек!» Оля сопроводила рассказ подробностями. Накануне Президент открывал выставку «Связь-99». С ножницами наперевес гарант приближался к ленточке. Увиденное заставило его просто возликовать. «Молодцы! Правильно, ленточка – тоже символ! Сразу две прицепили, чтоб я их перерезал! Две ленты... Да-а, две… Значит, срок второй, президентский... Начну-ка я с-с-с-с… нижней…»

Вж-ж-жик! Первая попытка провалились… Равно как и вторая: сначала ножницы прошли выше, а затем, скорректированные, – ниже. Розовая гадина не поддавалась ни в какую! Алкогольные пары свели на нет снайперские навыки первого лица державы.

Затем ковровой дорожкой гарант двинулся к экспонатам. Вдоль прохода стояли девушки в футболках с его портретом и надписью «Кучма – наш Президент!» Леонид Данилович вдруг заметил, что на торсе одной из девиц его собственное изображение как-то весело и заговорщицки… подмигивает собственному оригиналу…

Некая остроконечная возвышенность, обусловленная морфологией женского тела, попала «фотокучме» на футболке в глаз, подперев зрачок с изнаночной стороны, и недремлющее око Президента лихо подмигивало подлиннику. «Интересно, что бы это могло быть?» – лукаво спросил себя оригинал: он, конечно же, знал ответ…

Девица даже не успела испугаться. Гарант, которого вдруг заштормило, подплыл к шеренге радостно улыбающихся девушек и, выбрав погрудастее, задрал на ней футболку, задав диве невинный и очень смешной, по его мнению, вопрос:

– А что у тебя там, под Кучмой, ха-ха-ха-ха?!

Начальник охраны «гаранта» подал знак – и фото- и видеокамеры под ударами подручных полетели на пол, звеня и подпрыгивая: поведение пьяного Президента Украины являлось государственной тайной.

Мною долго осмысливалось услышанное: я собирался отдать свой голос Кучме. «Это же – символ. Символ отношения хозяев к народу – как к быдлу». Я мысленно обратился к Морозову: «Ну что, дружище?! А если б твоя сестра или жена стояли там, в оцеплении, и была бы так же, как девица с выставки, обесчещена «гарантом», небось, слёзки к горлу подкатили бы, а? Небось, кулачонки бы сжал в бессильной ярости?! А ведь ничего ты, дружище, поделать бы не смог: это власть, и она у нас – такая…»

* * *

Не так уж много времени спустя грянул первый, пока слабый гром, предвещая грозу, которой предстояло разыграться вскоре в составе «группы Нещеретного» произошли перемены. Команда мошенников состояла из лиц, как правило, не в полной мере посвящённых в суть «бизнеса» бывших музыкантов. Как только ресурс легальности подручного был исчерпан и количество жертв, способных опознать его на улице, приближалось к критическому, следовал приказ «Исчезнуть из города!» — и человек, не до конца понимая мотив команды, уезжал.

«Группа Нещеретного» и в самом деле была группой Игоря Вячеславовича, хотя все акции планировались им совместно с Желтовым: последний слишком часто уходил в мрачный устойчивый запой, и большинство операций Нещеретный доводил до конца самостоятельно. Иногда запой у подельника провоцировал сам Ёка: он просто наслаждался видом животного состояния, в которое впадал друг Ика.

Совершенно неожиданно Нещеретный заявил в начале октября: «Я ухожу из большого спорта и перехожу на тренерскую работу», мотивируя свой уход некими событиями, якобы приключившимися с ним. Из его рассказа следовало, что накануне Игорь Вячеславович спокойно шёл Большой Арнаутской улицей, как вдруг услышал сакраментальную и ставшую почти классической фразу:

— Молодой человек! Минуточку!

Надо сказать, что в «группе Нещеретного» это высказывание обрело статус пословицы, и люди Игоря с удовольствием вставляли его в свою речь. Это был код для посвящённых: только самые приближённые знали, что именно эту фразу услышал Александр Николаевич, когда впервые был опознан на улице своими жертвами. Поэтому, идя на «дело» и подзадоривая друг друга, члены группы обращались один к другому, накликая таким образом удачу: «Молодо-о-ой человек! Минуточку!»

Именно эту недвусмысленную команду якобы и услышал Игорь Вячеславович. Из его рассказа следовало, что не успел он повернуться на оклик, как «чьи-то цепкие крючковатые пальцы с силой сжали его руку повыше локтя». Друг затем ещё несколько раз в цвете живописал, как больно и страшно ему было, когда «костлявая рука Вия» впилась вдруг в предплечье: «Я увидел перед собой стареющего уже мужчину невысокого роста, глаза которого излучали нечеловеческую злобу, а яд гремучей змеи капал с уст преследователя…» Нещеретный поработал над текстом блестяще и теперь в ярчайших красках изображал собственную «поимку», рассказ о которой легализовывал вывод агента СБ из-под грядущего вскоре удара.

Дабы упрочить у своих подручных впечатление правдоподобности форс-мажора, заставившего основоположника выйти из воровского конгломерата, Игорь Вячеславович даже написал два заявления по поводу преследования со стороны неустановленных лиц: одно было адресовано в областное УМВД, второе — в облпрокуратуру. В своих эпистолах Нещеретный описывал, как на него, известного в городе журналиста, было совершено нападение и высказаны «угрозы, несовместимые с жизнью».

«Птенцы гнезда Игорева» с огромным оптимизмом взялись за благородное дело — подсобить «папе» в священном деле самозащиты. Соратники с величайшим энтузиазмом подсказывали учителю верные выражения, которые профессиональный журналист никак «не мог» сформулировать в своих посланиях…

Лишь одного подручные так и не узнали: не узнали они того, что письма эти, эти грозные и убедительные заявления, так никогда и не были отправлены. Не насторожило их также и то, что до сих пор всякий раз, когда случались подобные инциденты узнавания и поимки Игоря Вячеславовича своими жертвами, он всегда выходил сухим из воды и продолжал своё ремесло: кто-то мощный и всесильный его прикрывал. Но теперь всё было по-иному: могущественная организация в последний момент спасала своего агента. Никто ничего не заподозрил, и акция Нещеретного по легализации своего выхода из группировки была воспринята её членами в качестве естественного шага человека, попавшегося в сети. На место Нещеретного встал Титомир.

* * *

Вскоре позвонил Шарел и назначил встречу. Через час мы уже сидели в кафе в центре и обсуждали текущие дела. В обычном режиме незаметно протекло минут десять, как вдруг атмосфера фешенебельного заведения была как-то неявно нарушена. Моё подсознание зафиксировало вторжение в до сих пор однородную среду некоего инородного включения – диссонирующей с общим мажорным фоном фигуры. Странный силуэт притягивал внимание как нечто чужеродное на лоснящемся фоне ярко оформленного помещения.

Я посмотрел направо: лавируя между столиками и останавливаясь ненадолго у некоторых из них, в нашем направлении двигалась старая цыганка. Для меня, как и для многих горожан, эта согбенная, сморщенная от старости женщина с почти чёрным цветом кожи была чем-то наподобие местной достопримечательности: она на протяжении многих лет зарабатывала на жизнь гаданием весьма оригинального вида. Прорицательница носила с собой коробку, наполненную бумажными карточками с нанесёнными на них предсказаниями. Тут же, на бортике картонного сосуда, сидел попугай, который по команде хозяйки извлекал одну из карточек. Команда, естественно, следовала после предоплаты: так цыганка зарабатывала. Но уже несколько лет она работала одна: история умалчивала, что случилось с пернатым Меркурием, вестником богов.

Пифия предстала пред нами в весьма неподходящий момент: Шарел как раз что-то оживлённо говорил. Настолько неподходящий, что Крол отмахнулся от неё, как от назойливой мухи, произведя типичный западный жест, – махнул прочь от себя на уровне груди вывернутой наружу ладонью: вот-вот должна была наступить кульминация в его повествовании. Он посылал цыганку в направлении, известном не только каждому русскому, но теперь и некоторым подданным нидерландской короны.

Крол продолжал увлечённо вещать, я же не менее увлечённо внимал ему. Как-то краем глаза мной всё же была отмечена стоящая немного сбоку и непрерывно что-то говорящая чёрная фигура: получалось нечто наподобие стереосистемы. Несколько подкорректировав свой «центр управления полётами», я вполуха слушал своего шефа, а другую «половину уха» настроил на улавливание размеренной и какой-то уж больно уверенной речи цыганки.

– …у тебя нету… Твой начальник… это ты с ним сидишь… и пьёшь… он иностранец… У тебя новая квартира… Но там ещё живут люди… без тебя и до тебя… Ты живёшь, как солдат… у тебя… ничего нет… Никакой… ни стол… ни стул… Только постель… Ты спишь всегда один… Твою девушку… которую ты любишь… И она тебя… Её забрали у тебя… люди из… казенный дом… Люди из большого серого дома… Они взяли её и держат… Как плен… Чтобы ты сделал, как они скажут… Но скоро всё будет хорошо… Её отпустят… Ты уже не будешь спать, как солдат…

Очевидно, что-то изменилось в моём лице, так как Шарел перестал обсуждать введшую его в азарт тему и сам стал слушать гадалку, но та уже замолчала. Из всего услышанного Крол сумел осознать лишь то, что цыганка верно указала на его иностранное происхождение, остальные же её словеса им не могли быть поняты, так как касались только фактов моей личной истории. Друг удивлённо вперил свой взгляд в вещунью, но та в ожидании денег вопросительно уставилась на меня. Я дал ей купюру, и цыганка, не поблагодарив, стала удаляться, бросив на прощанье:

– Ты только знай, что так и будет, как я сказала… Надо только ждать…

Шарел прекратил обсуждать заявленную вначале тему, напрочь забыв, о чём он с таким жаром говорил ещё минуту назад. Он хотел только одного: чтобы я истолковал этот феномен, пояснил, что же значат слова необразованной женщины. Я и сам не знал, как отнестись к невероятному событию, к тому, что в очередной раз слышу «всю правду» от человека, видящего меня впервые. «Поразительно! Потрясающе!» – я и в самом деле при переезде на квартиру спал как бы в походных условиях, по-солдатски.

Мой рассудок уже давно вошёл в «плотные слои атмосферы» и начал сгорать. Невиданное событие содержало в себе и совершенно новый нюанс: бывшая избранница была представлена как заложница...

* * *

Наступил декабрь 1999-го, и в один из финальных дней года мне довелось побывать на дне рождения. Домой я вернулся поздно, поэтому, когда в семь утра меня разбудил непрекращающийся звонок в дверь, я долго и успешно боролся с чувством долга, условным рефлексом, болезненным любопытством и прочими вещами, заставлявшими меня подняться и впустить нежданных визитёров. Наконец социальная составляющая, кое-как пробившись к светлому пятну сознания, превозмогла.

Отворив дверь, я обнаружил источник раннего беспокойства – двух крепких парней. Визитёры осведомились, Зиньковский ли я Олег Фёдорович, и предъявили удостоверения: это были оперуполномоченные Ленинского РОВД Одессы Геннадий Маройко и Владимир Фрайман. По дороге в райотдел маройко поигрывал пистолетом, и поражаясь собственной смелости, отпускал в мой адрес грубые шутки. Юноша, ещё совсем недавно прозябавший в аграрной глухомани Николаевской области, неведомо каким ветром был занесён в оперативники МВД, и он всё не мог свыкнуться со свалившейся на него властью, подкреплённой наличием у него оружия. Поэтому дабы снова убедить себя в собственном могуществе, он смело экспериментировал с таким феноменом, как безнаказанность.

Вскоре я был доставлен в райотдел. Там уже пребывал мой брат – его, по-видимому, забрали вообще часов в шесть. Начались допросы, взятие объяснений, очные ставки. Затем была беседа со следователем Еленой Александровной Янковой, в первые же минуты нашего общения, носившего по преимуществу односторонний характер, заявившей:

– Вряд ли я это смогу доказать, но думаю, именно вы являетесь организатором афер…

Речь шла о деятельности «группы Нещеретного».

– У вашего брата, равно как и у Титомира, не хватило бы мозгов создать такую виртуозную схему.

Затем следователь решила задействовать припасённый в рукаве козырь:

– Скажите… – она выдержала драматическую паузу. – А вы могли бы убить человека?

– ???!!!

«Ага, – догадался я, – она уже беседовала с Титомиром… Речь – о моём «заказе»…»

Следователь вдруг замолчала, уставившись куда-то в пространство слева и немного позади меня. Я даже подумал, что в этом месте она видит кого-то из плоти и крови, поэтому украдкой оглянулся: в точке, приковавшей взгляд дознавателя, никого не было…

Допрос продолжался минут сорок, опер Маройко был «злым», Фрайман – «добрым». Вскоре нас выпустили. Выяснилась одна деталь. Задержания начались несколько необычно: один из обманутых коммерсантов якобы опознал Титомира, случайно столкнувшись с ним на улице. По странному стечению обстоятельств, фирмач прогуливался в компании сразу с двумя милиционерами… Мой бывший «агент» сразу же сдал следствию… – нет, не Желтова, не Нещеретного, не других членов группы – он сдал только моего брата…

Через несколько дней моего ближайшего родственника и Желтова арестовали – имя последнего не могло не всплыть, – а вскоре обоих освободили под подписку о невыезде.

В процессе следствия опер Маройко не переставал поражаться «феномену Титомира»: «Это ж надо! Первый раз вижу, чтобы мошенник составлял список, а напротив, через тире, писал «кинул»! Он что – сумасшедший?!!»

После освобождения своих подельников Нещеретный повёл себя неожиданно: он начал уговаривать брата… скрыться. Тот резонно возражал: если и есть за что отвечать водителю, то лишь за самую малость из того, что инкриминирует ему следствие. Игорь не сдавался и лишь с невиданным энтузиазмом выискивал всё новые и новые аргументы. Сначала он обещал брату, что тот сможет жить, сколько угодно, у его, Нещеретного, родственников в Брянске. Этот аргумент не возымел должного действия. (Не так давно, сразу после гибели С. И. Каверина Нещеретный принял имя, звучащее весьма по-дворянски и благородно: «Волин-Данилов», Желтов же был превращён в Нечаева, см. фото: http://h.ua/story/74575/)

Тогда новоиспечённый Волин-Данилов предложил… выплачивать брату ежемесячно за весь срок пребывания в бегах по пятьдесят долларов США: такая подпитка должна была стать символом дружеской поддержки, товарищества и неоставленности…

* * *

Норвежка Кристина Йенссен (см. фото: http://h.ua/story/157965/) с подачи Шарела прибыла в ОГУ изучать Russian. Девушка попросила меня помочь с обменом денег, но накануне мы со Свяжиным договорились встретиться именно в этот день, поэтому я решил совместить оба мероприятия. Мы с Кристиной пришли в район запланированной встречи раньше времени, поэтому я попросил девушку зайти в ближайшее кафе и там меня подождать. Но не успела та сделать и нескольких шагов, как передо мной словно из-под земли вырос Свяжин и шагнул навстречу. Даже не поздоровавшись, он показал в сторону удаляющейся иностранки:

– Кто такая?

– Норвежская студентка… Изучает русский в универе…

– И это с ней ты пришёл на встречу?!! – тон подполковника выражал негодование.

Вдруг Свяжин неожиданно, будто решившись на что-то после мгновенного колебания «говорить – не говорить», воровато оглядевшись по сторонам, «нажал кнопку»: немыслимая фантастическая фраза представляла собой совершенно невероятную вещь и состояла из очень небольшого количества слов:

– Вот на ней женишься – никто возражать не будет!

– ???!!! – застыло на моём лице.

Я не был в состоянии выдавить ни слова, мощный психологический наркоз медленно разливался по сознанию. Спустя некоторое время как-то фрагментарно, на самой грани бытия, на рубеже, за которым начинается фантастика, бред и галлюцинации, начала зарождаться мысль: «…подполковник уже знает, к какому выводу я пришёл: «они» приняли самое непосредственное участие в судьбе О. Л.…»

Но Свяжин, ошарашив меня запредельной фразой, спокойно ждал, пока я снова обрету способность говорить: сейчас он с интересом наблюдал за отражавшимися на моём лице бурными процессами. Оценив мою готовность как удовлетворительную, подполковник перешёл к следующему пункту плана. Продолжение было не менее фантастическим:

– Знаешь, Олег, вот как бывает в жизни: доверяешь подчинённым, доверяешь… А они за моей спиной такими вещами занимаются – только держись! В личную жизнь вмешиваются… Пары разбивают… – разведчик выдержал драматическую паузу. – Вот и доверяй им после этого…

Опять выждав немного, Свяжин предложил зайти в кафе – он понял, что стоять я уже не в состоянии. «Вмешательство в личную жизнь… В чью?..» – задавал я себе вопрос, и сам же на него отвечал: «Однозначно – в мою! Слава Богу, Николай Дмитриевич наконец понял это и теперь восстановит справедливость! А негодяев этих – жёстко накажет… Уволит с работы – это для начала… А потом и вообще – посадит! Хотя – нет: достаточно будет и простого внушения…» – решил я «помиловать» провинившихся.

Подполковник продолжил поражать меня:

– Ты не лезь в приднестровские дела… Среди силовиков Приднестровья нет профессионалов… Там люди просто исчезают…

На прощание Свяжин произнёс:

– Ну что ж… Ты выбрал Крола… А он тебя на деньги обманывает…

Мы расстались. Я крепко задумался надо всем услышанным. «Женишься на ней – никто возражать не будет… Подчинённые за моей спиной пары разбивают… В Приднестровье люди просто исчезают…» – роилось в голове…

* * *