БЕЛЫЙ ВОЖДЬ «МАЛИНОВЫХ ФУРАЖЕК»




Командир 1-й отдельной бригады русских добровольцев, начальник 3-й дивизии Добровольческой армии генерал-майор Михаил Гордеевич Дроздовский




http://www.bratishka.ru/archiv/2009/7/2009_7_11.php


Генеральский сын

СУДЬБА отвела генерал-майору Михаилу Гордеевичу Дроздовскому менее года жизни и борьбы в рядах Белого движения. Но несмотря на столь короткий срок, он остался одной из самых ярких и колоритных фигур в его истории, человеком, которого беззаветно — до самопожертвования! — любили сподвижники и люто — до зубного скрежета при одном лишь упоминании! — ненавидели враги. Достаточно хотя бы бегло познакомиться с биографией генерала, чтобы признать: и те и другие имели полное право на столь сильные чувства…
Дроздовские — потомственные мелкопоместные дворяне Полтавской губернии. Издревле мужчины в их роду служили Отечеству в военном мундире. Больших богатств они не нажили, но некоторым удавалось подняться по служебной лестнице до высоких чинов и званий. В том числе — и отцу одного из будущих вождей Белого движения.
В октябре 1881 года в семье генерала Гордея Дроздовского, проживавшего в то время в Киеве, родился наследник. Мальчик рано остался без матери. Отец, всецело занятый делами службы, дал ему по-настоящему спартанское воспитание. Правилам, привычкам и принципам, усвоенным в детстве и отрочестве, Михаил Гордеевич следовал всю жизнь.
В 1892 году одиннадцатилетний сын генерала Дроздовского приказом по военно-учебным заведениям был определен для получения образования в полоцкий кадетский корпус. Однако вскоре Михаила перевели во Владимирский кадетский корпус, расположенный в Киеве, — ближе к месту службы отца. После семи лет учебы он становится юнкером санкт-петербургского Павловского пехотного военного училища.
В те годы в его характере удивительным образом сочетались прямолинейность в суждениях и щепетильность в вопросах чести, стремление к самостоятельности и умение подчиняться, суровая самодисциплина и своенравие, усидчивость в учебе и озорство, граничившее с хулиганством, которое оборачивалось неделями, проведенными на училищной гауптвахте. Как вспоминал один из сокурсников, однажды Дроздовский даже вывесил свою визитную карточку на двери карцера, рассказывая всем, что училищное начальство выделило ему отдельную комнату. За что, кстати, схлопотал еще несколько суток заточения в «холодной». Зато на старший курс Михаил Гордеевич был переведен 13-м из 152 учащихся. А в 1901 году закончил училище по первой категории первого разряда, то есть, говоря нынешним языком — с отличием.
Свежеиспеченный подпоручик распределяется в одну из элитных частей — лейб-гвардии Волынский полк, квартировавший в северной столице. Однако, не чураясь великосветских забав и развлечений, молодой офицер находит время на посещение библиотек и музейных архивов, занимаясь самообразованием. И осенью 1904-го с первого раза сдает вступительные экзамены в Николаевскую академию Генерального штаба.
Перед юным поручиком и генеральским сыном открываются прекрасные перспективы служебного роста. Но начинается русско-японская война, и слушатель Дроздовский подает рапорт о направлении его в действующую армию «для приобретения практического боевого опыта, столь необходимого всякому офицеру». К такому рвению начальство отнеслось благосклонно: Михаил Гордеевич получает направление в 34-й Сибирский стрелковый полк с правом вернуться в академические классы после окончания «маньчжурской кампании», которая, как многим тогда казалось, будет скоротечной и победоносной…
С проигранной русско-японской Дроздовский, уходивший на нее романтиком и сорвиголовой, возвращается в стены Академии Генштаба совершенно иным человеком: замкнутым, пропахшим порохом офицером-окопником, получившим несколько ранений и боевых орденов, не единожды смотревшим смерти в лицо. Теперь он точно знает, что война — не романтическая прогулка, а изнурительная, опасная и порой жестокая работа, не терпящая жалости и сантиментов. Но именно эту работу, эту профессию он окончательно избирает делом всей своей жизни. И потому, едва оказавшись в аудиториях, самозабвенно берется за учебу. Михаил Гордеевич не просто прилежно изучает темы, забитые в академические программы. Он пытливо штудирует периодическую и специальную прессу, знакомится с новинками в различных областях военного дела. И опять, как и в юнкерские годы, числится в лучших учениках.
Академию Дроздовский успешно закончил в 1908 году. Так получилось, что вся его дальнейшая служба — в Приамурье, в Варшавском военном округе, на северо-западных границах империи — до начала Первой мировой войны и позже, вплоть до апреля 1917-го , проходила на штабных должностях.
Впрочем, штабистом Михаил Гордеевич был весьма своеобразным: его легче было найти в полках и батальонах, чем застать в кабинете. Удобному креслу он предпочитал кавалерийское седло, большому, заваленному бумагами столу — перевернутый патронный ящик, ровному свету настольной лампы — дрожащий огонек коптилки, сооруженной из снарядной гильзы. И все это — не из чистой любви к экзотике походной жизни. Просто Дроздовский еще на сопках Маньчжурии усвоил: офицер, командир, начальник должен видеть поле завтрашнего сражения своими глазами, вникать в обстановку на месте, получать информацию о своих войсках и о противнике из первых рук, а не ждать, пока ее, уже устаревшую, доставят в штаб вестовые.
Вот характерный пример из его боевой биографии. В 1913 году Михаил Гордеевич закончил полугодовые курсы летчиков-наблюдателей при Севастопольской авиашколе, а в 1914-м, занимая должность помощника начальника оперативного отдела штаба главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта, лично вылетал на воздушную разведку вражеских позиций на аэропланах и аэростатах. Во время одного из таких полетов Дроздовский едва не погиб вместе со всем экипажем дирижабля. «Хотели полюбопытствовать и набросать немцам на головы несколько бомбочек, — иронизируя, писал он спустя несколько дней после того случая сестре. — Но по дороге минут десять непрерывным ружейным огнем нас обстреливали свои. Отделались благополучно: из людей никого не зацепило, но аппарат наш пробили в нескольких местах, и он стал весьма быстро снижаться. Испытал несколько кислых минут, ибо нет на войне ничего противней, как погибнуть от своих…».
В сентябре 1916 года во время знаменитого Брусиловского прорыва Дроздовский, к тому времени начальник штаба пехотной дивизии, находившийся, как всегда, рядом с передовой, был тяжело ранен и на несколько месяцев выбыл из строя. В госпитале он получил два радостных известия: о своем производстве в полковники и награждении орденом Св. Георгия 4-й степени, после чего дела его гораздо быстрее пошли на поправку.
Военно-врачебная комиссия дала заключение о его полном выздоровлении, и вскоре Михаил Гордеевич был назначен на должность начальника штаба 15-й пехотной дивизии. Во второй половине января 1917 года он прибыл к новому месту службы — на Румынский фронт.
До Февральской революции оставались считанные дни…

«Все это развязывает руки…»
ОТРЕЧЕНИЕ Николая II и последовавшие за ним события не просто перевернули жизнь Дроздовского — для Михаила Гордеевича они стали глубокой личной трагедией, во многом изменившей взгляды на жизнь. В начале марта 1917-го в его дневнике появляется запись: «Оборвалось и рухнуло все, чему я верил и о чем мечтал, для чего жил, все без остатка. В душе пусто. Только из чувства личной гордости, только потому, что никогда не отступал перед опасностью и не склонял перед ней головы, только поэтому остаюсь я на своем посту и останусь на нем до последнего часа».
В апреле полковника Дроздовского назначают командиром 60-го Замосцкого полка. Дисциплина в частях еще кое-как держится на привычке нижних чинов к повиновению и авторитете боевых офицеров. К тому же русские армии Румынского фронта, в силу его наибольшей удаленности от столиц, расположения на территории другой страны и наличия союзных войск, менее других оказались подвержены влиянию агитаторов всевозможных российских политических партий. Но и они постепенно начали разлагаться.

Дроздовскому и другим командирам частей все сложнее и сложнее становилось держать в повиновении возбужденную революционными идеями солдатскую массу. В эти дни он записывает в дневнике: «Когда я первый раз услышал о «рабочих и солдатских депутатах», для меня стал ясен дальнейший ход событий. Я никогда в жизни не был поклонником беззакония и произвола, на февральский переворот смотрел как на опасную и тяжелую, но неизбежную медицинскую операцию. Но хирургический нож оказался грязным, надежда на исцеление больного ушла, смерть — неизбежна».
В ноябре Михаила Гордеевича назначают начальником 14-й пехотной дивизии. Но принимать новую должность он не спешит: на фронте уже известно о захвате власти большевиками, их первых декретах и начале переговоров с немцами о выходе России из войны. Старой армии, по сути, уже не существует. «Несомненно, — пишет в дневнике Дроздовский, — что нетрудно было бы поплыть по течению и заняться ловлей рыбки в мутной воде революции. Ни одной минуты не сомневался бы в своем успехе, ибо слишком хорошо изучил людскую природу и природу толпы. Но невозможно поступиться честью ради выгоды: я — офицер… Почетного мира для нас уже не будет. Насколько я ориентирован — нет никаких надежд на спасение извне. Все это развязывает руки».
Даже заклятые враги — германцы и австро-венгры — кажутся теперь ему меньшим злом, чем большевики. Чтобы начать борьбу с ними, Дроздовскому и многим офицерам на румынском фронте не хватало последней капли, переполнившей бы чашу терпения, чьего-нибудь клича.
И таковой прозвучал: в декабре 1917 года главнокомандующий русскими армиями в Румынии генерал Дмитрий Григорьевич Щербачев получил письмо с Дона от генерала Михаила Васильевича Алексеева о начале вооруженной борьбы с большевиками, формировании Добровольческой армии и с призывом вступать в ее ряды. Письмо довели до офицеров. Надо ли говорить, что полковник Дроздовский был первым, кто на румынском фронте изъявил желание вступить в ряды Добрармии. Его и назначили командиром отряда добровольцев, формировавшегося в Яссах.
Надо отметить, что поначалу идея добровольчества не имела особой популярности на Румынском фронте. По собственной инициативе активность проявляли лишь полковник Дроздовский и немногочисленные присоединившиеся к нему офицеры. Первым делом Михаил Гордеевич решил вопрос с вооружением своего пока немногочисленного отряда. Оружие и боеприпасы отбирали у дезертиров, которые в начале 1918-го оставляли фронт целыми подразделениями. Офицерские заставы и заслоны изымали у них винтовки, пулеметы и даже легкие орудия.
Очень скоро в распоряжении Дроздовского оказались солидные запасы оружия и боеприпасов. А в феврале и сам процесс формирования офицерских частей для отправки на Дон приобрел централизованный характер: отряд Дроздовского переименовали в бригаду, вторая аналогичная воинская часть начала формироваться в Кишиневе. Казалось, еще немного — и на юг России двинется действительно мощная военная сила, способная восстановить рухнувший порядок.

Увы, такого не случилось. После того как большевики в Бресте сели с немцами за стол переговоров, Румыния сочла для себя возможным также вступить в сепаратные переговоры с Германией, резко изменив свое отношение к дислоцированным на румынской территории русским воинским частям. Их попросту начали разоружать. Главком Щербачев и генерал Антонин Кельчевский, возглавлявший недавно созданное управление добровольческих войск, посчитав положение безнадежным, отдали приказ о роспуске всех находившихся в его подчинении офицерских формирований.
Единственным командиром, отказавшимся его выполнить, был полковник Дроздовский. Румыны попытались разоружить бригаду силой. Но Михаил Гордеевич направил правительству недавних союзников ультиматум, в котором указал, что «разоружение добровольцев не будет столь безболезненно, как это кажется» и что «при первых враждебных действиях город Яссы и королевский дворец могут быть жестоко обстреляны артиллерийским огнем». Как только румынские войска попытались окружить лагерь дроздовцев, те выступили им навстречу в боевых цепях с примкнутыми штыками. А на ясский дворец, где в то время располагалась резиденция румынского короля, навели жерла орудий две артиллерийские батареи, находившиеся в распоряжении Михаила Гордеевича.
Румыны немедленно отвели свои части. И на следующий день предоставили вагоны и паровозы для того, чтобы выпроводить бригаду в Кишинев. Оттуда полковник Дроздовский принял решение самостоятельно пробиваться на Дон, к генералам Алексееву и Корнилову.
667 офицеров, 370 солдат (в большинстве своем — Георгиевских кавалеров), 14 врачей и священников, 12 сестер милосердия — вот и все русское воинство, которое во второй половине марта 1918 года выступило в поход. Немногим более тысячи человек из тех сотен тысяч, что находились на Румынском фронте.
Им предстояло пройти более 1200 километров — с боями по России, уже охваченной Гражданской войной…

Марш Дроздовского полка





«Блуждающий остров»
В КИШИНЕВЕ к дроздовцам присоединились несколько десятков добровольцев из расформированной бригады полковника Белозора. В районе Дубоссар к ним пробилась шедшая из Измаила сводная офицерская рота морской дивизии во главе с полковником Михаилом Жебрак-Русановичем. Пополняясь такими мелкими, но прекрасно организованными и сплоченными отрядами, бригада Дроздовского продолжала путь, с каждым днем становясь все более и более грозной силой.
Сам Михаил Гордеевич сильно изменился в эти дни и внешне, и внутренне. Прекрасно понимая, какую ношу на себя взвалил, он все подчинил одной цели — спасению погибавшей Отчизны. «Дроздовский был типом воина-аскета: не пил, не курил, не обращал внимания на блага и удовольствия жизни, — вспоминал о нем бывший сослуживец капитан Владимир Михайлович Кравченко в книге «Дроздовцы от Ясс до Галлиполи», изданной в Германии в 1975 году. — Всегда в одном и том же поношенном френче с потертой Георгиевской ленточкой в петлице (из скромности он не носил самого ордена). Всегда занятый, всегда в движении. Трудно было понять, когда он находил время есть или спать. В походах, с пехотной винтовкой за плечами, он напоминал средневекового монаха Петра Амьенского, ведшего крестоносцев освобождать гроб Господень… По сути, полковник Дроздовский и был крестоносцем распятой родины».
О том, что творилось у него в душе после всего увиденного в России, можно судить по дневниковым записям Дроздовского. «Мы живем в страшные времена озверения, обесценивания жизни. Этими дикарями, разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон — «око за око». А я так скажу: два ока за одно око, за один зуб — все зубы, «поднявший меч от меча и погибнет». И далее: «В этой беспощадной борьбе за жизнь я встану вровень с этими страшными звериными законами. Жребий брошен, и по этому пути мы пойдем бесстрастно и упорно через потоки своей и чужой крови».



Легкий бронепоезд «Генерал Дроздовский» на вокзале в Ростове-на-Дону. 1919 г. (ГА РФ)

Стоит ли удивляться тому, что вскоре большевики заговорили о дроздовцах как о некой карательной экспедиции, блуждающей по южным губерниям. В боях пленных они не брали. А над любыми ставленниками советской власти, схваченными в городах и местечках, через которые пролегал путь бригады, суд вершили более чем скорый. Приговор у дроздовцев был один: красный — значит виновен… Впрочем, доставалось от них не только комиссарам.
Переправившись через Днепр, на просторах Левобережной Таврии Дроздовский в начале апреля вступил в царство бандитских батьков и атаманов. Узнав про некоего Махно, буйствовавшего в окрестностях Гуляй-Поля, решил проучить его. Несколько офицерских рот были посажены в вагоны и двинуты на столицу анархистов. Узнав, что «едут офицеры», махновцы обступили поезд, предвкушая, как было до этого, легкую поживу. А их встретили в упор огнем из пулеметов и винтовочными залпами, многих положив прямо у насыпи и вблизи железнодорожного полотна. Но добивать батькино войско времени не было, и Дроздовский повел бригаду к Мелитополю. А Махно с тех пор офицеров-«добровольцев», особенно дроздовцев, на дух не переносил.
Чем ближе была конечная цель, тем тревожнее поступали сведения: якобы Дон пал, Добровольческая армия разбита и скитается где-то по Северному Кавказу, Корнилов убит… Настроение было мрачным, наваливалась тоска и безысходность. Все усилия казались тщетными, надежды — утраченными. «Мы — блуждающий остров, окруженный врагами: большевики, украинцы, австро-германцы! Трудно и тяжело!!!» — делает запись в своем дневнике Михаил Гордеевич. Но — замкнутый, осунувшийся, мрачный — он упрямо ведет поверивших ему и в него людей вперед, напролом, руководствуясь уже не здравым смыслом, а только собственной интуицией, годами выработанным упорством. И верой, что все их жертвы будут не напрасны.
17 апреля дроздовцы с боем занимают Мелитополь, еще через несколько дней — Бердянск. И там получают радостную весть: Дон восстал, Добровольческая армия жива и сражается! Дроздовский поворачивает к Таганрогу, но он уже занят высадившимися в нем германскими частями. Не вступая с ними в бой, дроздовцы обогнули город с севера и устремились к Ростову.
Его штурмовали в пасхальную ночь. Авангард бригады во главе с полковником Михаилом Войналовичем с ходу прорвался к центру города, занял вокзал, закрепился там и до рассвета отражал ожесточенные попытки красных расправиться с горсткой храбрецов. Сам Войналович погиб, но подоспевшие основные силы дроздовцев вынудили большевиков покинуть Ростов. Но ненадолго: из Новочеркасска подошли бронепоезд и несколько эшелонов с матросами и красногвардейцами. Потеряв около сотни убитыми, Дроздовский вынужден был отступить из города.
Но его усилия не пропали даром. Воспользовавшись ослаблением красных под Новочеркасском, 8 мая Южная группа казачьего полковника Денисова заняла столицу Войска Донского, завязав бои за город. Дроздовский стремительным маршем повел бригаду туда. Подоспел вовремя: казаки, непревзойденные конные воины в чистом поле, не устояли в двухдневных пеших боях в городских кварталах, начали отступать. И тут в тылу у большевиков появились дроздовцы.
Развернувшиеся в цепи, сопровождаемые броневиками офицерские роты, устремились на штурм предместий. Сея смерть и панику, открыли огонь артиллерийские батареи бригады. Заблестели клинки над всадниками офицерского кавалерийского дивизиона… Бежавших красноармейцев и матросов преследовали и били на протяжении пятнадцати верст.
Вечером того же дня дроздовцы, забрасываемые весенними цветами, вступили на улицы Новочеркасска. Казаки, ранее не особо жаловавшие «золотопогонников», встречали их как настоящих героев, с нескрываемым восторгом глядя на эту невесть откуда взявшуюся силу…
Поход «отчаянной тысячи» Дроздовского, длившийся 61 день, завершился.



Экипаж танка «Генерал Дроздовский» (сентябрь 1919 г.)
Примечательная деталь: на правом рукаве одного из офицеров экипажа пришит шеврон в виде английского танка МК V (ГА РФ)
На Дону и Кубани
ВПРОЧЕМ, на Дон Михаил Гордеевич привел уже почти 3000 отлично обмундированных и вооруженных, закаленных в боях бойцов. А вся возглавляемая генералом Деникиным Добровольческая армия, изрядно потрепанная в боях 1-го Кубанского (Ледяного) похода, насчитывала в те дни немногим более 6000 штыков и сабель.
Бригада Дроздовского, кроме стрелковоого оружия и 1 000 000 (!) патронов, располагала тремя артиллерийскими ­батареями, ­несколькими броневиками и аэропланами, собственной автоколонной грузовиков и радиотелеграфными подразделениями.
Понятно, что атаман Петр Краснов, возглавивший в те же майские дни 1918 года Всевеликое Войско Донское, пожелал видеть дроздовцев в своем подчинении, предложив Михаилу Гордеевичу с его людьми стать «Донской пешей гвардией». Но для Дроздовского были неприемлемы политические взгляды атамана, пытавшегося создать на Дону самостоятельное государство и ради этого не брезговавшего союзом с немцами. Дроздовский, державник и монархист по убеждениям, считал свою бригаду частью русской армии, продолжавшей находиться в состоянии войны с Германией. И, в дополнение к этому, обремененной борьбой за единую и неделимую Россию с врагом внутренним. Участвовать в растаскивании страны на уделы он не желал и потому повел своих людей в район станиц Мечетинской и Егорлыкской, где набиралась сил вышедшая из жестоких боев Добровольческая армия.
Подчиненные Михаила Гордеевича влились в ее состав на правах 3-й дивизии и теперь уже вполне официально стали именоваться «дроздовцами». Как и другие «цветные» полки Добрармии — «корниловцы» и «марковцы», — они обзавелись собственной формой: фуражками с белым околышем и малиновой тульей, малиновыми с белым кантом погонами.
23 июня 1918 года начался 2-й Кубанский поход «добровольцев». Первую большую группировку красных они разбили у станции Торговой. После крупной победы Деникин развернул свое воинство на сто восемьдесят градусов и, посадив пехоту на телеги, стремительным маршем двинулся к станции Белая Глина, где сосредоточилась 10 тысячная дивизия краскома Дмитрия Жлобы.
Дроздовцы атаковали в авангарде «добровольцев», пытаясь сбить неприятеля с позиций неожиданной ночной атакой. Но она захлебнулась под убийственным пулеметным огнем. В залегших цепях недосчитались полковника Жебрак-Русановича и почти четырех десятков офицеров. Их судьба прояснилась только к полудню, когда дроздовцы вместе с подошедшими корниловцами и дивизией генерала Боровского заняли Белую Глину: во дворе одного из домов «добровольцы» нашли тридцать шесть обезображенных трупов. Тело полковника Михаила Жебрак-Русановича было обуглено — его пытались сжечь еще живого… В тот день даже Деникину не удалось остановить самосуда над пленными красноармейцами.
Единственный, кто смог унять разъяренных от увиденного офицеров, был полковник Дроздовский. По инициативе Михаила Гордеевича сдавшиеся без боя красноармейцы (а таковых набралось достаточно) были сведены в 1-й Солдатский батальон и включены в состав его дивизии. Через два дня именно этим батальоном он атаковал 39-ю дивизию Красной Армии, занимавшую Тихорецкую. Участник тех событий вспоминал: «В Тихорецкой 1-й Солдатский опрокинул неприятеля, переколол всех, кто сопротивлялся. Солдаты батальона сами расстреляли захваченных ими комиссаров… Среди них не было старых солдат, одни заводские парни, чернорабочие, бывшие красногвардейцы. Любопытно, они искренне уверяли, что советчина им осточертела и что они только здесь поняли, где правда…».
Кажется невероятным, но это факт: с того дня и вплоть до исхода Белых армий из Крыма основным источником комплектования дивизии Дроздовского стали пленные красноармейцы. В сентябре 1920 года их численность доходила до 4000 человек, то есть они составляли более 60 процентов личного состава дроздовцев! Перекопские укрепления в составе дроздовской дивизии защищало 1500 бывших бойцов Красной Армии. Таковы суровые реалии Гражданской войны…
Взяв в Тихорецкой в качестве трофеев три бронепоезда, полсотни орудий, дюжину броневиков, десятки пулеметов, сотни винтовок и тысячи боеприпасов, Добровольческая армия продолжила развивать успех. Все лето ей сопутствовала удача: белые взяли Ставрополь, Екатеринодар, Армавир. Однако после того как на Кубань из Закавказья вырвалась 40 тысячная Таманская армия красных, положение обострилось. 23 октября большевики опять заняли Ставрополь, где устроили настоящую кровавую вакханалию и террор населения. Дивизия Дроздовского оказалась в числе тех частей, которые Деникин двинул с Кубани на помощь ставропольцам.
В начале ноября начались тяжелые бои за город. Большевики были полностью изгнаны из Ставрополя 14 ноября. А днем ранее полковник Дроздовский, как всегда, лично вел свои батальоны в атаку в районе Иоанно-Мартинского монастыря и был ранен пулей в ступню. «Капитан Тер-Азарьев, снимавший вместе с другими офицерами Михаила Гордеевича с коня, — вспоминал один из дроздовцев, — рассказывал, что рана не вызывает опасений: простая царапина. Все мы думали, что Дроздовский вскоре вернется к командованию…».
Однако отсутствие Михаила Гордеевича в дивизии затягивалось. А в середине января наступившего нового, 1919 года дроздовцы получили страшное известие, прозвучавшее словно гром среди ясного неба: их любимый военачальник скончался от заражения крови…

Загадка смерти и тайна погребения
РАНЕНОГО Дроздовского доставили в городскую больницу Екатеринодара, где и прооперировали. Его состояние ни у кого не вызывало опасений. 21 ноября Деникин своим приказом произвел Михаила Гордеевича в генерал-майоры, пожелав от себя лично скорейшего возвращения в строй.
И вдруг состояние раненого резко ухудшилось. Дроздовского перевели в ростовский военный госпиталь, где он перенес еще несколько операций. Но спасти генерала уже ничто не могло…
Непонятную роль во всей этой темной истории сыграл профессор Федор Михайлович Плоткин. Он был первым, кто осматривал Дроздовского после ранения и наблюдал его в екатеринодарской больнице. В Ростов за своим пациентом, несмотря на всю важность его персоны, профессор не последовал. Более того, вскоре после смерти генерала он покинул пределы России, благополучно пересидев за границей весь остаток Гражданской войны. Потом вернулся в РСФСР и, несмотря на свою службу у белых, как ни в чем не бывало приступил к преподавательской работе в Кубанском государственном университете на кафедре хирургии. А в 1930—1931 годах даже заведовал ею. В Советском Союзе профессор Плоткин стал автором ряда научных работ по проблемам полевой хирургии, причем одна из них, написанная в 1933 году, была посвящена послеоперационным осложнениям, вызванным латентной инфекцией… Как-то не очень верится, что специалист такого уровня мог недосмотреть за своим больным.
Как бы там ни было, генерал Дроздовский — один из самых популярных военачальников Белой армии на юге России — скончался и был похоронен с почестями в Екатеринодаре, в Кубанском войсковом соборе Св. Александра Невского.
В январе 1920 года, во время общего отступления белых к Новороссийску, когда Екатеринодар уже практически был занят частями Красной Армии, небольшой отряд, составленный из офицеров-добровольцев дроздовской дивизии, отчаянным броском пробился к центру города. Цель самоубийственного рейда была одна — вывезти из города останки любимого командира. Чтобы они не остались на поругание врагу, десятки дроздовцев заплатили кровью, некоторые — жизнью. Не многие военачальники удостаивались такой чести!
В Новороссийске, когда уходящие в Севастополь пароходы брались штурмом, а ради лишнего свободного места на палубе на берегу оставлялись броневики, орудия и боеприпасы, цинковый гроб с останками Михаила Гордеевича был внесен на корабль торжественно и строго. И никто не решился бросить даже слово упрека сверкающим штыками и взглядами суровым дроздовцам.
Понимая, что и Крыму долго не устоять, командование дивизии приняло решение похоронить останки генерала Дроздовского без огласки и под чужим именем. Место захоронения и фамилию, под которой он будет покоиться, во избежание широкой огласки и для лучшего сохранения тайны, знали лишь шестеро.
Один из этих шестерых — Антон Васильевич Туркул, когда-то капитаном вышедший вместе с Дроздовским из Ясс и впоследствии дослужившийся до генерала, в 1943 году, используя свои связи в абвере, получил разрешение посетить занятый немецкими войсками Севастополь. Увы, найти могилу своего командира ему не удалось: вся местность вокруг Малахова кургана, включая Доковый овраг, где на небольшом кладбище покоился прах «полковника М. И. Гордеева», больше напоминала лунный ландшафт…
К слову: на том же кладбище среди могил сотен русских воинов, павших при защите Севастополя в Крымскую войну, была похоронена и первая русская сестра милосердия Дарья Михайлова — легендарная Даша Севастопольская, ушедшая из жизни в 1910 году.




памятник генералу Дроздовскому и дроздовцам. Сен-Женевьев де Буа



Артем Денисов
Фото из архива автора