Константин Кедров номинирован на Нобелевскую премию







ПОЭТ Константин КЕДРОВ номинирован на Нобелевскую премию в области литературы. Пожелаем ему удачи в ближайшей нобелевской гонке.

Константие Кедров живет в самой высокой точке центра Москвы, в так называемом Доме будущего, построенном в 1913 г. архитектором Нирнзее. Когда-то на плоской крыше этого здания был ресторан, где сиживали Булгаков и Маяковский вместе со своим учителем Бурлюком. И не случайно отсюда автор «Мастера и Маргариты» описывал финальную скачку небесных всадников над Москвой…

— КОНСТАНТИН Александрович, почему о вас больше известно за рубежом, чем в России?

— Ситуация, конечно, противоестественная, хотя и не новая. Это последствия той информационной блокады, которую создали вокруг моего имени еще в советские времена. Ничего не печатали.

— Но ведь после советской власти прошло больше десяти лет?

— Больше-то больше, а в литературе во многом задают тон те же люди, которым когда-то было поручено «тащить и не пущать».

— Сегодня ваши стихи напечатаны?

— Да, в прошлом году вышло полное собрание в одном томе «Или».

— Необычное название…

— В гамлетовском: «Быть или не быть?» я выбираю «или». Для меня «или» — это свобода.

— Говорят, вас выдвинули на Нобелевскую премию?

— Какие-то слухи доходили. Честно говоря, это слегка нарушает душевный покой. Конечно, это победа, хотя есть великая заповедь Бориса Пастернака: «Но пораженье от победы ты сам не должен отличать».

— Какие у вас были победы и поражения?

— В советское время вся жизнь была борьбой, а потому — сплошные победы. Напечатал первую подборку стихов — победа! Это было в 1958 г., наизусть помню вступление литсотрудника молодежной газеты мастера спорта по шахматам Якова Дамского. Он теперь известный спортивный обозреватель. Подборка начиналась словами: «Эти стихи радуют и удивляют всех, кому приходится их читать. Трудно даже поверить, что эти зрелые мысли и яркие образы принадлежат перу пятнадцатилетнего школьника».

— А после 58-го вы печатались?

— Ну что вы! Вскоре все двери захлопнулись.

— На что же вы жили?

— Занялся филологией, литературоведением, критикой. Поступил в аспирантуру. Стал старшим преподавателем кафедры русской литературы Литинститута Союза писателей. Правда, самого меня в этот союз при советской власти так и не приняли. Больше того, в 1991 г. в кабинете председателя КГБ в сейфе, где хранились наиболее секретные документы, была обнаружена записка: «Предотвращено вступление Лесника в Союз писателей». Я это узнал из книги Урусадзе «Выборные места из переписки с врагами».

— Значит, вы Лесник?

— Ну, мне еще повезло. У моего друга писателя Анатолия Приставкина была кличка Шелкопер. В институт пришли господа из КГБ и сказали, что под влиянием моих лекций о Достоевском наш заочник из Липецка не только уверовал в Бога, но еще и из партии вышел. Однажды на 1 Мая я дежурил ночью в кабинете проректора. Была такая традиция со сталинских времен. Тут внимание мое привлекла папочка с ботиночными тесемочками. Не удержался и раскрыл. В ней лежал компромат… на меня. Это была записка ректора, где старческой дрожащей рукой написано: «Рассказывал о боге. Рассказывал о черте». А потом уж совсем непонятное: «Евреи, евреи, евреи…» Первые две провинности понятны — и о боге, и о черте у Достоевского предостаточно, а я вел спецкурс. А вот последние три слова, скорее всего, навеяны упоминанием на лекциях имен Эйнштейна и Фрейда. Одним словом, под разговоры про перестройку и человеческий фактор после 13 лет преподавания меня вынудили уйти. Но за поражением последовала очередная победа. Вышла книга «Поэтический космос». Правда, с громадным послесловием страниц на 100, где говорилось, какой я нехороший идеалист и как со мной бороться в новых условиях.

— А что антисоветского в «Поэтическом космосе»?

— То, что выведено в заглавие: поэзия и космос.

— Перефразируя Николая Асеева, спрошу: «Зачем и кому нужна поэзия сегодня?»

— Вопрос вопросов. Она нужна всем и никому. Люди так отвыкли от стихов, что принимают за поэзию песенные текстовки и сладенькие романсы. Это не только у нас, но и во всем мире.

— Может, виновата в этом сама поэзия? Стала слишком мудреная?

— Поэзия — это вера в безграничные возможности человека. Читатель для поэта, как зритель для драматурга или режиссера.

— Получается, что поэзия — это обман?

— Ничего подобного. Обман — жизнь. А поэзия — чистейшая правда.

— Почему же эта правда непопулярна?

— Популярна, как золото и бриллианты. Все драгоценное потому и драгоценно, что редко. Поэзия — редкость и роскошь, но без роскоши жизнь тускнеет. Уберите собор Василия Блаженного с Красной площади или Эйфелеву башню из Парижа — что останется? Уйдет поэзия, не будет ни Москвы, ни Парижа.




Марина ТУЛЬСКАЯ, Аргументы и факты, Москва.
Фото Геннадия УСОЕВА

24.09.03


версия