* * *

Еще через неделю он смиряется с неизбежным.
Думаю, он понял, что я не буду просить прощения – и что спокойно обхожусь без него.

Я встречаю его в холле общежития, около десяти вечера – когда собираюсь идти в подвал.
Он сидит на одной из скамей, провожая безразличным взглядом проходящих мимо него – а они оглядываются, очевидно, не совсем понимая, что Ории Мибу понадобилось в общежитии.

- Мураки-сан, - он поднимается на ноги, когда я подхожу к нему. – Глупо будет не разговаривать друг с другом четвертую неделю подряд.

- Возможно, Мибу-сан, - я улыбаюсь и перевожу взгляд за окно.

- Хочешь сказать, что тебе все равно?

Его пальцы сжимают вязку моего свитера у горловины, Ория заставляет меня посмотреть на него - и в его глазах пляшет янтарная злость.

- Я пока еще ничего не говорю, Ория, - я перехватываю его руки за запястья и опускаю их вниз.

- Тогда скажи, Мураки.

Я смотрю на него – рассерженного, нахмуренного, со сверкающим взглядом из-под растрепавшейся челки, - и думаю о том, что сейчас творится в головах тех, кто видит нас.
Ория, Ория… как же твой статус-кво?

- Я слышал, - улыбаюсь я. – Сейчас в Киото на гастролях китайские гимнастки.

- Что? – переспрашивает Мибу, сбитый с толку таким поворотом. – Какие еще гимнастки, Мураки?

- Не хочешь посмотреть?

- Мураки, с тобой все нормально? – он окидывает меня внимательным взглядом. – Я последний раз ходил в цирк, когда мне было семь.

- Разве я говорил о цирке? – я приподнимаю бровь. – Ория, если ты не чувствуешь разницы…

- Не имеет значения, - он перебивает меня. – Когда?

- Когда захочешь, - пожимаю плечами.

- Хорошо, - Мибу кивает и засовывает руки в карманы брюк. – Значит, завтра.




…На следующий вечер мы стоим у входа в цирковой зал, где должно проходить выступление гимнасток.
Да, это цирк, но сейчас детей среди ожидающих практически нет – еще бы, разве кто-то обещал показывать клоунов и дрессированных пуделей?
В зале темно, мы заходим в числе первых, поэтому минут пятнадцать еще ждем начала.

- Зачем ты меня сюда привел? – интересуется Ория, безучастно оглядывая пустую арену и зал.

- А зачем сюда приходят другие люди?

Сомневаюсь, что могу дать тебе точный ответ, Ори. Вот если бы это был кукольный театр…


…Во время выступления Ория молчит и задумчиво облизывает мороженое.
Я смотрю на гимнастку в зеленом, вращающую на ноге белоснежный бумажный зонт. Она легко перекидывает его с кончика ручки на тонкую, полупрозрачную кромку, и создается такое ощущение, что зонт просто подвешен, что он парит над ней, а она лишь подталкивает его.

- Знаешь, Мураки-сан, - Ория склоняется ко мне, и я перевожу на него взгляд. – Я могу показать тебе куда более интересные вещи.

В темноте зала он не видит моего лица – но я вижу, как он улыбается, слизывая с губ мороженое.
Его рука ложится на мою ногу, чуть сжимая, он проводит ладонью вверх и останавливается на этом.
Я беру его руку – и опускаю ее между его ног, накрыв сверху своей ладонью.
Он напрягается.

- Сколько выдержишь? – шепчу я ему на ухо.

Полагаю, вокруг достаточно темно, чтобы нас не заметили.
Я сжимаю его пальцы.

На арене та девушка, что была с зонтом, балансирует на одной руке на тонком шесте, упертом концом в спину другой гимнастки.
Медленно, осторожно они достраивают живую пирамиду, гибкое переплетение своих змеиных тел…

- Прекрати, - шипит Ория, когда я начинаю гладить его его собственной рукой.

- Ты сам начал, - усмехаюсь я.

Пусть это будет для тебя наказанием.

…Он терпит, пока я не убираю его руку – и не кладу на ее место свою.

- Мураки… я прошу тебя… перестань…

Я глажу его сквозь ткань брюк, у него стоит, и он сжимает пальцами подлокотник своего кресла, прикрыв глаза дрожащими ресницами…

…Я не понимаю, как те девушки на арене умудряются сохранить такое хрупкое равновесие. Их тела кажутся тонкими, слабыми, изящными, но они держат на себе друг друга, изогнувшись в нечеловеческих позах… разворачиваются, как диковинный цветок, где лепестки - их руки и ноги…

- Мураки… хватит…

У Ории срывающийся, едва слышный шепот. Думаю, если он захочет говорить громче – то сорвется на стоны.
Я убираю руку.
Только ему это уже не поможет.

До конца представления он сидит, пытаясь расслабиться, и ему к черту не нужны гимнастки на арене… на них он даже не смотрит – и я не знаю, что он видит за прикрытыми веками своих глаз, но… могу догадаться.

…Потом он ведет машину, постукивая пальцами по рулю, и останавливает ее в каком-то безлюдном квартале, в темноте переулка, в который едва втиснулся автомобиль.

- Ну, давай, - шепчет он, погасив фары и перебравшись на мои колени. – Давай…

Я раздеваю его, а он трется об меня, возбужденный до предела, с лихорадочным блеском в глазах…

- Ты говорил, что можешь показать мне более интересные вещи, - говорю ему я.

- Потом. Потом, Мураки.

Он мотает головой, расстегивая ремень на моих брюках, и его поцелуи нетерпеливы и оборваны…

* * *

Я изучил все, что можно было изучить и опробовать в стенах колледжа.
Это не конец, это всего лишь начало, фундамент без цоколя и стен, но ничего большего подвал, книги и манускрипты мне дать не могут.

- Мураки, - говорит мне Ория однажды, на паре этики. – Я только сейчас заметил – почему у тебя… такие странные зрачки?

Вертикальные, Ори? Ну, я мог бы тебе объяснить – только это долго, сложно, и совсем не нужно тебе.

- О чем ты, Ория? – я смотрю на него, и его взгляд становится бессмысленным, как у куклы. – Повтори еще раз, я прослушал.

- А, ничего, - он чуть хмурится, бессознательно сгоняя с себя путы гипноза. – Неважно.

Нет, я не играю с тем, что названо Даром – все в пределах разумного, применение в крайних случаях. Если постоянно держать человека под подобным гипнозом, хорошего – разумеется, относительного того человека, - будет мало, но изредка накладываемый гипноз не приносит вреда.
Прошлый раз был тогда, еще на втором курсе, когда я рассказывал Ории о Мейфу… в любой момент я могу заставить его вспомнить, но это не нужно сейчас, и я сомневаюсь, что нужно вообще.

…В одной из книг я нахожу кое-что о телепортации, но это, естественно, не руководство пользователя – только какие-то очерки, рассказы, полусказки и прочая бессмыслица…
Мне интересно, но… это будет возможно гораздо, гораздо позже….


Лето подходит так быстро, мне кажется, только месяц назад была зима – и вот уже пришла пора экзаменов.

- Я остаюсь на каникулы здесь, - сообщает мне Иисус. – Профессор Сатоми спрашивает…

- Нет, - я перебиваю его, убирая на полку стопку лекционных тетрадей. – Я не могу.

- Ты даже не дослушал меня, - голос Христоса становится раздраженным. – Готов спорить, Мибу ты всегда выслушиваешь до конца.

Я оборачиваюсь, и смотрю на него в упор, долго, пока он не выдерживает – и не отводит взгляда.

- Тамаяки, - улыбаюсь я. – У тебя все в порядке с головой?

Он неопасен, чтобы тратить на него силы, да и нервирует меня.
Я предпочитаю доставать тех, кто выводит меня из себя – потому что, думаю, пока избавиться окончательно от Тамаяки мне не удастся.

- Что общего может быть у меня и Мибу? – спрашиваю я у него.

- Не знаю, не знаю, - он бегает нервным взглядом по моему лицу.

- Если не знаешь, то стоит промолчать и лишний раз подумать, Ицо, - говорю я ему.

И, все же, я отмечаю, что с ним надо быть осторожнее. Помимо учебы у Иисуса есть еще одно больное увлечение – это, разумеется, желание знать все обо всех.
Мне же не нужно, чтобы он знал обо мне и десятой части, поэтому быть осмотрительнее исключительно в моих интересах.

…План на лето у меня примерно тот же, что и в прошлом году.

Вечером, в конце июня, когда друзья Ории уже уехали на побережье на каникулы, мы едем в машине вдоль железнодорожных путей на востоке Киото, и я спрашиваю у Мибу, почему он остался.
Он не отвечает – и спустя несколько минут сбавляет скорость, проезжая мимо серого, только строящегося здания.

- Видишь? – говорит он. – Вон там, чуть дальше, слева? Это перегон на Токио.

То, что это перегон на Токио, я знаю, Ори. Но ты ведь не просто так говоришь мне о нем?

- С осени сюда будут везти оружие. Этим занимается мой отец.

Неужели дело идет к войне кланов? Или это для других целей?
Впрочем, мне это не столь важно – но интересно, зачем Ория рассказывает мне о деятельности своего отца.

- У вас не все в порядке? – интересуюсь я, глядя на грузовые вагоны, сцепленные в составы, и локомотивы, медленно, с перестуком колес тянущие их за собой.

- В каком смысле? – Ория останавливает машину на обочине дороги и закуривает. – Наоборот, все как нельзя лучше. Ты спрашивал меня, почему я не поехал вместе с Тамурой и Хейдзи – это ответ. Отец решил, что мне пора заниматься серьезными делами.

Серьезные дела – это черный рынок, я верно понимаю, Ори?

- Это второй подобный перегон на Токио. – Продолжает Ория. – Первый идет с севера – из Отару через Сендай, а этот – из Осаки через Киото.

Первый - с севера? Странный выбор, только если якудза не прощупывали территорию, начиная там, где государственный надзор более слабый – Отару далеко не из числа основных японских портов.

- Но я в основном езжу по мелким делам, побочно связанным с перевозкой. Это занимает много времени, но не требует особых усилий.

- Сглаживаешь углы? – с усмешкой спрашиваю я.

- Что-то в этом роде. Мне повезло, что я - сын главы клана, иначе мне пришлось бы сначала учить десяток способов варки риса и убираться в офисе.

Значит, не так красива жизнь якудза, как об этом думают многие, да, Ори? Чтобы добраться до дорогих машин и красивых женщин, нужно пройти долгий путь – впрочем, к тебе это явно не относится.

- В начале июля я уезжаю в Гифу с ребятами. Перевозки лучше вести в обход Нагои…

Ория замолкает, докуривая вторую сигарету, на улице уже темно, и на перегоне зажигаются огни, и далеко вперед видны красные и зеленые точки светофоров.

Осень 1985 – лето 1986 гг.

Люди издавна сравнивают течение времени с течением рек.
На протяжении русел рек есть быстрины, есть водовороты, есть спокойные, зеркальные глади воды, подобные поверхности озер… все зависит от рода реки, в более широком понятии – от рельефа местности.
Если рассматривать это с научной точки зрения - разумеется, такое сравнение неверно.
Но в жизни так и есть.

Лето промелькивает, как кадр пленки, быстро, подарив мне только отпечаток в памяти.
Впрочем, это воспоминание мне не нужно – подобное осталось от прошлого лета…

И я понимаю, что у меня остается все меньше времени – а подвал по-прежнему пуст, с предполагаемым объемом работ может справиться бригада квалифицированных строителей, но никак не я один.
Слишком много, слишком…
Моя цель отодвигается все дальше и дальше.

Это сводит с ума, но я не теряю надежды – потому что, ступив однажды на выбранный путь, не поворачивают назад, иначе, сделав так один раз, все последующие захочется обрывать так же, боясь неизвестного и возможных преград на дороге.
Я не хочу хвататься за десяток дел и не завершать ни одно из них.

Я иду на риск, исключая из моих прежних чертежей часть конструкций, которыми можно пренебречь. Как далеко можно зайти? Я учусь в медицинском колледже, а не в строительном.

…Ория появляется в колледже лишь через неделю после начала первого семестра, когда его друзья уже не знают, чем заняться без своего лидера – и когда Сацуки устает сокрушаться по поводу того, что Мибу ничего не сказал ей о том, куда, собственно говоря, исчез.

- Где ты был? – спрашивает она у Ории, усевшись на нашу парту. – Я скучала, Ори.

- Тебе разве не сказал Хейдзи? Я был в Гифу по делам отца.

- Нет, - она качает головой и оправляет складки юбки, задравшейся так высоко, что дальше, кажется, некуда. – Может быть, посидим где-нибудь вечером?

О, как она мне надоела.
Я поднимаюсь из-за парты, и Ория поднимает на меня чуть удивленный взгляд – а Сацуки продолжает говорить ему что-то, по-прежнему делая вид, что не замечает меня.

- Юсадзи, - я подхожу к ней сзади и обнимаю за плечи, склонившись к ее уху. – Тебе не кажется, что это некультурно?

Я не вижу ее лица – но вполне могу представить себе бардак в ее мыслях.

- Что некультурно? – резко спрашивает она, пытаясь вывернуться из моих рук.

- Сидеть на столе, - ухмыляюсь я, прижимая ее крепче к себе. – Тебя не учили хорошим манерам?

Ория смотрит на нас, и я понимаю, что он едва сдерживает улыбку. Он не предпринимает никаких действий – а ведь Юсадзи явно ждет, что Мибу, как минимум, заставит меня отпустить ее.

- Мураки-сан, - наконец произносит Ория. – Убери от нее руки.

- Что? – я отвожу ее крашеные, лишенные живого блеска волосы с плеч. – Просто так, Мибу-сан, я ее не отпущу.

И не думай, Ори, что это наша игра. Нет, это только моя игра – и ты тоже кукла в моих руках, также как Сацуки – в твоих.
Хотя сейчас-то она как раз и не в твоих руках.

- Неужели потребуешь с меня выкуп? – с улыбкой интересуется Ория.

Я задумываюсь. Мне не нужны показные представления – к чему привлекать лишнее внимание к себе? На нас и так уже смотрит вся группа.
И, все же…
Я хочу посмотреть, как Ория будет вести себя дальше.

- А что ты можешь мне предложить?

Смотри, Ори, мы уже далеко зашли. Как бы твоя репутация не оказалась под угрозой фола – но ты ведь понимаешь, что просто так я ее действительно не отпущу, и тем более, если ты попробуешь действовать силой.

- Знаешь, Сацуки, - Он едва заметно хмурится – и подходит к Юсадзи. – Мураки-сан прав – на парте действительно некультурно сидеть.

Теперь я понимаю, почему занятием Ории летом было именно сглаживание мелких, но определенно мешающих перевозке оружия конфликтов.

Он перехватывает Сацуки за талию – и я отпускаю ее, усмехнувшись.

- Ненормальный, - я слышу ее шепот, когда она, легко соскользнув с парты, обнимает Орию за шею. – Что ему от тебя надо?

Ох, Юсадзи, ты себе даже не представляешь, что мне нужно от Ории Мибу – и что я уже получил.


…Потом, спустя пару дней, Ория спрашивает меня, зачем я устроил этот выпад с Сацуки.

- Она мне не нравится, - я провожу рукой по его бедру, прижимая крепче к себе.

- Только поэтому? – его руки ложатся на мои плечи, и он снимает с меня рубашку.

- Думаю, да.

И это единственный раз, когда я не лгу ему. Когда причины, побудившие меня к действию, соответствуют объяснению.

Ория скептически пожимает плечами, не знаю, верит он мне или нет – но это и не имеет значения.
Я целую его губы, и он расслабляется в моих руках… моя кукла…
Моя красивая кукла.

- Знаешь, Мураки… - он выгибается, стараясь прижаться к моим бедрам плотнее, и я чувствую, как он возбужден. – Я…

- Постой, - я закрываю ему рот ладонью и целую его шею, он трется об меня, изнывая. – Как меня зовут по-имени, Ория?

- Допрос с пристрастием? – он убирает мою руку и улыбается, глядя на меня из-под полуопущенных ресниц, у него припухшие губы – и темный засос на шее…

- Если ты так хочешь.

- Кадзутака, - он касается поцелуем моей груди. – Кадзу…

Кадзу.
Так называла меня мать.
И мне нравится, как Ория произносит это.

Я прижимаю его к стене, ласкаю, и он стонет, выгибаясь…

- Тише, - шепчу я.

Тише, Ори, иначе нас услышит половина дома – и твоя мать в том числе. Не думаю, что она будет рада увиденному.

Он опускается на колени и облизывает мои пальцы, прикусывает ребро своей ладони, чтобы не стонать, когда я растягиваю его… когда вхожу в него – в его жар, он жмурится от боли, я заставляю его отнять руку ото рта и целую, кусаю его губы…
Мне нравится вкус его крови.
Нравится его вкус.

* * *

Он выполняет свое обещание, данное мне еще весной, в цирке.
Утром, когда я просыпаюсь, он сидит на ступенях террасы, и осенний солнечный свет бросает золотые блики на его распущенные волосы и ослепительно отражается от лезвия катаны.
Я поднимаюсь с футона и одеваюсь, и, выйдя на террасу, сажусь рядом с ним.

- Помнишь, я обещал тебе? – спрашивает он у меня.

- Помню.

- Тогда держи.

Он протягивает мне вторую катану – странно, что я сам не заметил ее.
Ори, ты решил обучить меня боевым искусствам?

- Ты странно ее держишь, - говорит мне Ория, когда мы выходим на середину внутреннего дворика. – Как меч.

Как меч, Ори?
Ну, не сказать, что я совершенно не знаком с холодным оружием…

Я отражаю его первый удар, он улыбается и замахивается еще раз, я чувствую, как нарастает ритм и как древний танец очерчивает вслед за катаной невидимые линии…

- Неплохо, - выдыхает он, когда наши катаны сталкиваются друг с другом.

Его лицо перечеркнуто крестом сомкнутых лезвий. Сопротивление на равных, но…
В поместье, давно, Утару учил меня сражаться на мечах – этого хотел мой отец, но не одобряла мать…
Она всегда предпочитала не силу, а хитрость, - и поэтому, Ори, не жди от меня честной битвы.

Со стальным скрежетом моя катана проезжает по ребру меча Ории вниз, я вовремя отклоняюсь в сторону – иначе лезвие точно задело бы мое плечо. По инерции Ория делает шаг вперед.
Я ставлю ему подножку.

Ведь этого ты не ожидал, правда, Ори?

Катана вылетает из его рук, я отшвыриваю ее ногой подальше – и прижимаю его к земле, не давая подняться на ноги.

- Мураки-сан… это не совсем… честно.

Я знаю, Ори.

- Но действенно, - ухмыляюсь я.

Моя катана прижата к его горлу.

- Только не говори, что решил убить меня в моем собственном доме, - улыбается Ория.

Не отводя катаны, я целую его – и шепчу, почти касаясь губами его губ:

- Разумеется, нет, Ори.

* * *

Со свойственной ему гибкостью Ория Мибу умудряется существовать в двух мирах – и носить две разные маски.
И чем больше проходит времени, тем сильнее становятся различия между тем, какой он на людях – и какой со мной наедине.
Как весной снег сходит с нетронутых холмов на окраинах Киото, так с течением времени я узнаю его другого.
Или…
Возможно, он не был таким никогда.
Возможно, он меняется из-за меня, и если это так, то я действительно не напрасно тратил свое время и силы.

В конце четвертого курса, после экзаменов, мы едем в Токио. Ория – к отцу в офис, перенесенный из Киото в столицу. Со слов Мибу, иметь офис в городе второстепенного значения не престижно, да и основные встречи глав одиннадцати наиболее влиятельных кланов проходят именно в Токио.
Он не говорил, но и без того ясно, что клан Мибу входит в это число.

- Куда потом? – спрашивает он у меня на развязке, когда мы съезжаем в город по серому полотну дороги.

Он сам предложил подвезти меня – едва узнал о том, что на каникулах я работаю в Токио.
Я беру из бардачка автомобильную карту города.

- Мы сейчас на Такагава-дори, - сообщает Ория, а я отслеживаю взглядом темно-коричневую линию автобана на карте. – Кажется, можно проехать до конца и через Британское посольство…

- Лучше сворачивай на Харуми-дори. Потом проедем по Хибия-дори напрямую.

- Ладно, скажешь, когда поворачивать, - кивает он.

* * *

Через три недели, вечером, когда я ухожу из больницы, мое внимание привлекает черный «Ниссан», припаркованный у обочины дороги – такой же, как у Мибу.
Я не вижу номеров – но распахнувшаяся передняя дверь автомобиля дает ответ.

- Садись, - улыбается мне Ория.

- Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

- Жду тебя, что еще? Я же не знаю, где ты живешь.

Его темные очки, выполненные по последней американской моде, отражают свет заходящего солнца, он выруливает на дорогу – и прикуривает сигарету.


…Мы колесим по городу до глубокой ночи.
Ория останавливает машину на набережной Токийского Порта, и мы выходим на улицу. Я облокачиваюсь на перила парапета, океан уходит далеко вперед, сливаясь с горизонтом, вокруг нет людей – только пришвартованные лайнеры и яхты у берега.

- От тебя пахнет больницей, - шепчет Ория, уткнувшись носом мне в плечо.

- А от тебя – сигаретами, - отзываюсь я.

- Мне не нужно было тогда к отцу, - он обнимает и целует меня в шею. – Я просто хотел… побыть с тобой… дольше.

Любовь – это привязанность. Болезненная, изводящая привязанность. Человеческая слабость, названная словом, звучащим одинаково красиво на всех языках…
Ненужная трата времени, которая в итоге не дает ничего – только иллюзию счастья. Сказку, которая рано или поздно исчезнет – и оставит настоящую жизнь такой же жестокой, какая она есть и всегда была.
И если говорят, что любовь делает человека прекраснее…
Чушь.
Прекраснее лишь в глазах того, кто имел неосторожность позволить привязать себя, лишить свободы и заточить в сияющую клетку – и тем больнее получать удары от того, кто возведен собственным воображением в ранг Единственного.

- Давай поедем куда-нибудь? – Ория обхватывает меня за плечи, заставляя развернуться лицом к нему. – Хотя бы на неделю.

- Нет. Я не могу, Ория.

И не хочу. Мое время слишком ценно, чтобы тратить его на чужую слабость.

- Почему?

Не нужно задавать вопросов, Ори. Когда-нибудь я научу тебя этому.

- Я сказал – нет. Я занят.

Мой голос звучит холодно – и бескомпромиссно. Ория отпускает меня и отворачивается к заливу, сжав пальцами перила и прикрыв глаза.
Ветер, приносящий с собой запах океана, развевает его волосы.

- Ория, если ты не помнишь... завтра мне на работу. Я хотел бы выспаться.

- Да, конечно, - он отпускает перила и идет к машине.

По дороге он снова курит.
И потом, остановив машину у многоэтажки, в которой я снимаю квартиру, он целует меня, крепко обняв.

- До встречи, - говорит мне он, когда я выхожу из «Ниссана».

Я чувствую, что он хочет сказать что-то.
Но он молчит.

Правильно, Ори.
Не нужно лишних слов. Мне не нужно их знать и слышать – потому что это только твои чувства.
Не мои.

Чуть позже, сидя на кухне, я бросаю взгляд в окно – оно выходит как раз на улицу.
Черный «Ниссан» Ории все еще стоит у тротуара с погашенными фарами.

Конец 1986 – июль 1987 гг.

С середины зимы становится ясным, что после окончания последнего курса колледжа я еду в ФРГ.
Я предполагал, что первый год ординатуры пройдет в Японии, однако это оказывается не так.
Значит, на год больше.
Чувства, которые обуревают меня, можно сравнить разве что с той безумной радостью, охватывающей мое сознание при каждом значительном успехе в области магии.

- Я остаюсь в Японии, - говорит мне Тамаяки, и в его голосе чувствуется раздражение и зависть. – Я рассчитывал на ФРГ.

О, не завидуй, Иисус, ибо зависть – черное чувство.

- Может быть, ты поедешь на следующий год, - отвечаю ему я.

- Может быть, - повторяет он.

Мне не нравится, как он ведет себя в последнее время. Что-то неуловимое, трудно идентифицируемое появляется в нем – и это настораживает.
Уж не задумал ли он что-то?

И я не ошибаюсь.
Однажды, возвращаясь ночью из подвала, я замечаю чью-то тень в темноте коридора, будь мое зрение прежним, я не видел бы собственной руки, вытянутой перед собой, но сейчас…

Я не сомневаюсь, что это Христос.

На следующий день, когда я снова иду в подвал, по пути мне попадается Широй – та самая белая кошка, что два года назад была моей галлюцинацией несколько недель.
Я зову ее, и она останавливается – и подходит ко мне, трется о ноги. Я подхватываю ее с пола и беру с собой в подвал, и она мурчит, удобно устроившись в моих руках.
Из всех живых существ я люблю, пожалуй, лишь кошек.

И, уже под утро, уходя, я оставляю дверь в подвал приоткрытой.
Иисус, кто не падок на бесплатный сыр?
Только тот, кто не понимает, что перед ним мышеловка.

Через полчаса я возвращаюсь – и тихо закрываю за собой дверь.

- Наша мышь попалась, Широй, - негромко говорю я, и Тамаяки, увлеченно роящийся в моих бумагах, вздрагивает.

Я опускаю кошку на пол, но она не отходит от меня – вьется рядом, вытянув пушистый хвост.

- Интересно, Ицо? – улыбаюсь я Иисусу.

- Н-нет, Мураки, я… я просто…

Просто не можешь придумать объяснения?
И не нужно.
Ты зашел слишком далеко, и обратного путь, боюсь, ни у тебя, ни у меня, уже нет – тем более что мне наконец-то выпал случай разделаться с тем, кто надоедал мне пять лет.

…Не знаю, как это будет.
Я никогда не убивал людей.

- Знаешь, Тамаяки, - я подхожу к нему, а он шарахается от меня в сторону, бегая взглядом по подвалу в поисках путей побега. – Любопытство не всегда полезно.

- Не всегда, - он перестает дергаться, заставив взять себя в руки, и, похоже, вспоминает, зачем пришел сюда. – Почему ты скрывал это от Сатоми?

- Это? – я беру со стола лист бумаги. – Или это? – киваю на ряды колб и приборов, успешно позаимствованных мной из лаборатории профессора.

- Все. Я могу рассказать ему о том, что ты крал у него…

- Нет, Тамаяки. Не можешь, - усмехаюсь я.

- Почему же? – нервно улыбается он. – А это? Оккультизм? Мы могли бы прийти к соглашению…

- Исключено, Иисус.

- Иисус? – взвизгивает он. – Так теперь ты меня зовешь? Что, если в колледже узнают о тебе и Мибу? Ты ведь спишь с ним, да?

О, да он и до этого докопался.
Я удивляюсь его упорству. Возможно, я даже уважал бы его – только если бы его деятельность не была столь низкой.

- Называй вещи своими именами, - я беру со стола скальпель и небрежно вращаю его в пальцах, не глядя на Иисуса. – Я трахаю его, Тамаяки. А спит он один.

- Какая разница? – огрызается он.

Не люблю, когда мне грубят.

- Да для тебя, по сути, никакой.

Я перевожу на него взгляд.
Он испуган, хотя и пытается держаться нахально и уверенно.

- Но знаешь, - я подхожу к нему, он делает несколько шагов назад и упирается спиной в стену. – Тебе все равно не удастся никому ничего рассказать.

Не хочу борьбы. У меня достаточно умения для того, чтобы заставить его не сопротивляться.
Он говорит что-то еще. Путается в словах, окутанный сетью гипноза.
Я обхватываю его подборок пальцами, заставляя смотреть на меня.
В зрачках видно мое крохотное отражение.

Отправляйся на свои небеса, Иисус.

Скальпель входит в его тело, как нож в размягченное масло. Я вскрывал на практике достаточно трупов, чтобы без труда попасть в сердце.

И… это оказывается легко – лишить жизни человека… почти так же, как ящерицу.

…Потом я вызываю пару тех созданий, которых я научился забирать из омута дрожащего воздуха.
Им нравится вкус крови, я знаю.
Нравится, так же как и мне, с той лишь разницей, что я люблю кровь живых людей. Точнее, кровь моей красивой куклы…
Думаю, сейчас мне бы не помешало общество Ории.

Широй, напуганная тварями, запрыгивает мне на руки. Я глажу ее по пушистой шерстке, прижав к себе, пока животные, не имеющие научного названия, с отвратительным хрустом перегрызают кости и рвут мясо.

Отвратительно, верно.
Отвратительно, что после смерти с человеком можно сделать все, что угодно