Черт побери, ну и чепуха же творится у меня в селе!!!

 

  Сегодня с утра я решил, наконец, выйти на воздух прогуляться впервые после бессонных ночей, проведенных на страже Ленина. Слава Богу, комиссар подрядил часть находившихся в селе красноармейцев, чтобы тело вождя  вынесли из села под конвоем, тайком от объявившихся неподалеку группировок "Черной Поебени". Так же было бы неплохо зайти в магазин для привилегированных лиц, купить вина и голубиного паштета, ибо наши запасы катастрофически истощили комиссар и два его здоровенных дуболома-матроса.

 

Проводив Вождя Революции, помещенного нами в уложенный сеном ящик из-под царских пилюль (жизнь- это трагический фарс, не находите?!) и заботливо прикрытый Альфредовым байковым одеялом (что удивительно, он отдал его сам. Видимо, присутствие великого коммуниста подавило в нем буржуазные и мелкособственнические инстинкты, чего не удалось сделать мне за несколько лет. Как же мы портим подчас тех, кого любим!) и, вознеся молитву великому и всемилостивому Будде Шакьямуни, я уловил некое враждебное присутствие со стороны главной дороги на Мухосраниху. Впрочем, я не придал этому значения, поскольку потерявшиеся бородатые бойскауты, в давние времена  завезенные сюда Маргарет Тэтчер, частенько тусовались в сарае,  выкрикивая непристойности на ломаном русском и портя деревенских овец, а в особенно удачные дни- доярку Глашу, живущую на окраине села. По пути в магазин и задумавшись о материях намного более возвышенных, я уж позабыл об этом происшествии, как вдруг  где-то ухнуло, затем еще и еще, и со всех сторон затрещали выстрелы.

 

Засунув банку с паштетом поглубже за отворот пальто,  чтобы в случае обыска не вызывать подозрения у вражеских постов, я спокойным шагом двинулся к месту событий. 
 Пулеметчик Шульженко крикнул мне через грохот: «Поебень!! Они идут!!! Уходите!»   Красногвардейцы наконец заняли боевые позиции и установили пулемет. Я выглянул из-за щита и увидел бегущих людей.  Очередь срезала одного, и он, нелепо взмахнув руками, упал, как тряпичная кукла, на мокрый снег.  Вытянув из-за пазухи любимый Люгер, я приготовился к худшему.

 

             Атакующие подняли флаг. Он представлял собой довольно потасканное черное полотнище с изображенными на нем черепом со скрещенными костями и надписью «Черная Поебень».  Шульженко метко расстрелял знаменосца, но тот в порыве ярости пробежал с дырой в груди еще шагов пятнадцать, разинув рот в беззвучном крике,  затем  споткнулся и рухнул.

 

            Среди нападавших я внезапно разглядел знакомое лицо.  Где же я его мог видеть? Я не додумал, потому что возле виска что-то просвистело и на меня дунуло горячим воздухом.  Я шарахнулся в сторону и, когда выглянул  снова, его уже не было. Неужели убили? Впрочем, его судьба не очень волновала меня, как, впрочем, судьбы многих, сгинувших в это темное время.  

 

            Неожиданно пулемет замолчал. "Блять! Перегрелся! Ёб твою мать! Семенчук, тащи воду!"-заорал Шульженко. "Где ж я её возьму?",- кричал Семенчук. "В колодце, мать твою! Там за углом! Идешь к соседней избе и поворачиваешь вглубь направо, там у них колодец. Давай, бегом!",-подсказал кто-то. Семенчук, матюгнувшись, исчез за обломками поста. Я выглянул из укрытия и трижды выстрелил в ближайшего анархиста. Он, вскрикнув, упал.

            «Отлично, задел!»-я выпрыгнул из-за щита и бросился проулками по направлению к дому. Время было дорого, надо было успеть предупредить наших, пусть уходят или спускаются в подвал. Сердце колотилось под банкой паштета, грозя выпрыгнуть из груди. Внезапно что-то произошло с моим восприятием,  мир сжался в маленькую светлую точку, а от сильного горячего толчка  погас серый зимний день.
            Когда мир вернулся, было очень холодно. Я открыл глаза и сел. Ребра слева саднили. Рубашка прилипла к телу, ощущалось что-то мокрое. Странно, подумал я. Пуля должна была попасть в сердце. Мысль о собственной бессердечности вкупе с шоковым состоянием породила гомерический хохот. Я сидел и смеялся, пока не осознал глупости и комичности своего положения. Тогда я попытался встать.

            К моему крайнему удивлению, ноги вели себя крайне адекватно. Я ощупал дыру в пальто и нащупал липкую массу. Не вполне еще включившееся сознание  тут же нарисовало мне страшную картину. Однако, подняв пальцы к свету, я улыбнулся. Мой голубиный паштет спас мне жизнь! Очевидно, стреляли издалека, и пуля не смогла пробить добротную французскую жесть. Слава всеблагому Шиве!

            Неподалеку на земле лежал мой пистолет. Я поднял его и осмотрел. Оружие было в порядке, разве запачкалось немного. Неподалеку слышался шум, видимо, там шло собрание. Я развернулся и пошел на шум.

       На завалинке около дома сидел и курил какой-то человек во френче. Я подошел к нему.

-Простите, чья власть?-спросил я хрипло. Он повернул ко мне свое лицо и вздрогнул. Я тоже вздрогнул. Это же был Колька Брохловский! Мой давний университетский товарищ! Выходец из еврейского местечка Бердичева, он с младенчества отличался необыкновенными способностями. Вечный заводила и душа компании, он уже тогда принадлежал к анархистским кругам. Но он меня, однако, не узнал.

-Черт, жив! -воскликнул он и потянулся к кобуре. Я всадил в него три пули и он, жалобно булькнув, сполз со скамейки вниз.

         В избе послышались возгласы. Я метнулся за ветхий плетень и присел. Еле успел. Через мгновение дверь распахнулась, и моему скрытому взору предстал красный, распаренный усатый мужиковатого вида субъект лет сорока пяти, с маузером в одной руке и полотенцем в другой. Субъект был явно не в себе. Кинув взор на бездыханного Брохловского, он громко высморкался, отерся полотенцем, погрозил кому-то пистолетом и захлопнул дверь.

Мимо прошло странное немытое существо неопределенного пола в кожаной куртке, истыканной всевозможными предметами явно сатанинского толка, с ярко-синими (видимо, окрашенными колхозными продуктами химпрома) волосами, собранными посередине в некое подобие гребенки на шлемах римских легионеров. Скользнув по мне апатичным взглядом и смачно харкнув в лужу, оно остановилось перед трупом.

-Вот ни хуя себе, блять нахуй, захуячили уёбка!- просипело существо и, не менее смачно затянувшись, побрело вдоль по улице диковинными кривыми. Я выбрался из-под плетня и быстрым шагом направился домой. По дороге мне встретился патруль из двух анархистов. Они с интересом поглядели на меня, но я вложил в свой взгляд столько уверенности и вызова, памятуя известное правило всех более или менее гнилых иерархий «Орет, значит, имеет право», что они предпочли не связываться и с неохотой уступили мне дорогу, с некоторым уважительным страхом поглядев на дорогое английское пальто с дыркой на груди.

Дойдя до дома, я с тревогой оглядел фасад. Окна были темны, что встревожило меня, поскольку сгущались ранние январские сумерки. Наконец в окне своего кабинета я вроде бы разглядел пламя свечи. Я подошел к крыльцу и постучал. Ответом мне была тишина. Мне стало страшно. Я огляделся в поисках лестницы. Что-то было явно не так в окружающем меня мире. Сконцентрировавшись на этой проблеме, я внезапно понял, что свет не горел по всему Гадюкину. Очевидно, во время штурма электростанция была повреждена или Полиграф Полиграфыч загодя упрятал ее в бомбоубежище, небезосновательно опасаясь грабительских акций и саботажа. Я развернулся и изо всех сил забарабанил в дверь кулаком.

-Открывайте, там!!! -заорал я. Из соседней избы пугливо высунула нос полуглухая полусумасшедшая бабка Олимпиада Акакиевна.

-Бог мой, окаянные, забирать пришли! Петлюрня треклятая!- запричитала она- управы на вас нет, ироды! Мне стало неудобно.

Наконец за дверью послышалась возня, скрип, и на пороге предстал Бульба в халате и со свечей. Он, как всегда, не оценил обстановку, и, витая в других мирах, не знал, видимо, о происходящем за порогом. Он уставился мне в грудь и побледнел.

-Я в порядке. Все дома?- спросил я, с тревогой наблюдая за ним, но он не ответил, а только открыл рот, мелко перекрестился, прошептал что-то и сполз по стене. ­­

После получаса похлопывания и отпаивания горячим пуншем взгляд Бульбы обрел осмысленность. С трудом привстав на постели он поведал мне, что Альфред, как только началась пальба, побежал за мной. Как его не отговаривал Бульба, тот наотрез отказывался слушать.

-О чем ты думал??!- заорал я. Бульба охнул и схватился за сердце, я махнул на него рукой и вышел из гостиной, шарахнув дверью. Надо что-то делать. Но что? Улицы кишат инсургентами, а с Альфредом никто не будет церемониться, не человек даже, так, тапок разговаривающий.

«Черт побери, плевать на все!»- подумал я, сорвал со стены автомат, сгреб из обувного ящика три оборонительных гранаты и вышел на улицу. A la guerre comme à la guerre.