Он появился в лагере еще днем, после ливня. Мужчина приехал на берег в небольшом автобусе совершенно один. Сначала долго разговаривал о чем-то у костра с Тереховой. Потом она, посмеиваясь и качая головой, ушла в свою палатку. Я в тот день дежурила, надо было готовить ужин на промокшем костре. Не успевала катастрофически, мой костровой не очень-то усердствовал, и гость стал помогать мне.
Пришли косари и попросились пересидеть короткую ночь у нашего костра, чтобы на зорьке плыть на острова за осокой. Лодку свою они привязали к корявой сосне на берегу и подали мне рыбу - на ужин для себя. Приезжий человек стал деловито помогать мне жарить ее.
На вид нашему гостю было около тридцати лет, и он не был похож на обычных «краснобаев». Он таскал дрова, светил мне, когда стало совсем темно, и делал все это молча, лишь иногда отпуская реплики Тереховой, видимо, в продолжение дневного спора.
Когда вечерняя трапеза была закончена, мы долго сидели у костра и пели, гостей клонило в сон, наши ребята постепенно разбрелись по палаткам, а я по обязанности хозяйки осталась у костра. Было уже около полуночи.
Мужчина не ушел. Сначала он внимательно слушал наши песни, потом предложил мне прогуляться и поговорить. Мы отошли немного от костра, сели: он – на пень, я – на комель горелой сосны, упавшей прямо на косогоре. Тут начинался берег, и отсюда было очень далеко видно. Видно, как в разлившейся до горизонта протоке отражаются ночные облака и черная тайга, а на самом горизонте светит огнями, как новогодняя елка, и тоже отражается в воде буровая вышка. Под самым берегом темнел силуэт лодки наших гостей.
Мужчина рассказывал, я слушала. Он не жаловался, он пытался понять, почему его предала любимая женщина. Бывают моменты, когда человеку надо, чтобы кто-то выслушал его.
Потом он попросил меня что-нибудь рассказать о себе. В последние месяцы я ждала писем от очень дорогого мне человека. Письма не приходили. Человек этот служил в Германии и, видимо, считал совершенно лишним отвечать мне. Я же писала ему часто и недавно перестала отправлять свои послания. Все равно – «в Германию». Мне тоже захотелось, чтобы кто-то выслушал меня. Я рассказывала и вдруг почувствовала, что атмосфера разговора изменилась. Очень трудно объяснить, как и откуда возникло это ощущение, но я неожиданно ясно поняла, что меня сейчас подхватят на руки, посадят в спящий неподалеку автобус и увезут! Причем без всякого злого умысла, а просто под влиянием нахлынувших чувств и ночного ветра.
У костра за моей спиной все спали. Впереди, по протоке медленно уплывала отвязавшаяся после случайной волны лодка наших косарей…
Когда мы вдвоем сбежали вниз на песчаный пляж, стало окончательно ясно, что за лодкой придется плыть. Мужчина вздохнул и стал молча раздеваться, а я в деликатной растерянности встала поодаль на берегу. Я даже не увидела, а только услышала в темноте, как он шумно нырнул в холодную ночную Обь и поплыл.
После того, как лодка была приведена обратно и привязана, а брюки и куртка надеты, мужчина подошел ко мне, взял за руку и довел до лагеря. Помедлил и вдруг сказал: «Дурак будет, если не напишет!» Поцеловал мне руку, сел в свой автобус и уехал.