В колонках играет - ничего; фортепианный джаз - вживуюНастроение сейчас - +- бесконечностьЭто один из ранних опусов. Еще в прозе...Нет, это написано не под кайфом.
...Нет, я не сбежала из желтого дома!!!!
Просто - прочтите:)
Новая реальность
В последние предновогодние дни, когда кажется, что уже ничего и нигде не успеваешь, ездишь в метро с таким ощущением, что это последняя, завершающая год поездка, что сейчас придешь домой, забудешь всю эту нервную суету, усядешься с ногами на диван, выключишь мысли, включишь телевизор, а там – эстрада, до неприличия знакомые лица в блестках и серпантине, бокалы шампанского; президент хмуро вещает что-то про ВВП, бьют куранты, светится ночной Кремль…
И вот, когда в самый торжественный момент откуда-то сверху раздаются гнусавые слова «Осторожно, двери закрываются!», понимаешь, что просто едешь в метро. Домой. Со мной такое происходит каждый год. Этот не стал исключением.
Не осознавая времени и пространства, ехала в тот день в метро. Голова, как всегда, до отказа набита мыслями – нужными и не очень. Как большая помойка. Каждую надо успеть додумать, улыбнуться ей и отпустить – далеко и надолго. Желательно навсегда.
А в тот день я старалась ничего не думать. Знала только, что было примерно семь часов вечера и что в руках у меня была книжка – Достоевский. Она лежала на коленях, а я, закрыв глаза и слегка наклонив голову, спала. Вернее, делала вид, что спала. Таким состоянием я отгораживалась от мира, старалась не видеть его, не соприкасаться с ним. Справа от меня круглощекая пожилая женщина клевала носом и в короткие моменты бодрствования пыталась разгадывать кроссворд. Напротив – мужчина с гладко прилизанными волосами и в квадратных очках рассеянно глядел по сторонам, на меня и в пол.
Лениво закрыла глаза. Старалась приоткрывать их как можно реже, чтобы в образовавшуюся под ресницами щелочку кинуть несколько беглых взглядов на вновь вошедших. Устало, незаметно, как бы нехотя.
Знакомый голос в конце вагона заставил повернуть голову. «Дорогие братья и сестры! Помогите, чем можете…» - жалобно, низко, еле выговаривая слова, промямлил голос. Он принадлежал солдату, молодому парню, вероятно, инвалиду чеченской войны. Он передвигался в инвалидном кресле медленно, стараясь не задеть пассажиров. У него не было правой ноги, а вместо правой руки из засученного рукава куртки торчал обрубок. Круглое рябое лицо не выражало ничего, кроме просьбы – одними глазами, черты лица оставались неподвижны. Посередине черепа, чуть наискосок, виднелась глубокая вмятина, безволосая и противная, отчего голова казалась какой-то надкушенной. «Наверное, от снаряда след», - подумала я машинально.
Он приближался ко мне. Глаза закрылись. «Вот проедет – я снова открою глаза и книжку открою». Как-то неловко стало перед этим мальчиком. Лучше притвориться, что сплю, чтобы не видеть его взгляд, неумолимо просящий, не отпускающий взгляд. Не потому, что денег жалко или лень доставать кошелек. Просто не могу подать. От жалости – жалкой, унизительной, доходящей до пренебрежения жалости – не могу.
Прошли две минуты, в течение которых я успела подумать о том, что Достоевского нельзя читать залпом, что мужчина напротив наверняка едет к любовнице, что нужно не забыть купить батон на завтрак и что изуродованный солдатик уже на другом конце вагона.
Осторожно приподняв веки, увидела прямо напротив колесо инвалидной коляски. «Почему он еще здесь?» - и еще крепче зажмурила глаза. Прошло минут пять – целая вечность, в течение которой мои уши не уловили ни одного звука. Теперь мысль была лишь одна, но навязчивая и упорная: «он проехал мимо; он проехал, давно и мимо, дальше, мимо других, которые добрее меня, искреннее, они подали ему монетку, мелочь…»
Глаза я распахнула резко, неожиданно для самой себя. Он сидел все так же напротив, повернув свое полубезумное лицо ко мне. Вокруг все странно замерло, замолкло, прекратилось. «Как нелепо, - подумала я, - точно неживые. Этого же не может быть. Где же время?» Стрелки на ручных часах-браслете не двигались. Ручка в руке тетки справа замерла над газетой; квадратные очки мужчины напротив уставились в пол. Мне почему-то даже не было страшно. Я вытащила кошелек и бросила двухрублевую тусклую монету инвалиду, в полиэтиленовый пакет. И в неуловимый момент, короткий, как удар сердца, все вновь пошло своим чередом, как будто не было этой смешной остановки. Солдатик, даже не взглянув на меня, проехал к двери в другом конце вагона.
Я сошла на своей станции в недоумении и полной растерянности. Так себя чувствует человек, проснувшийся ото сна, в котором видел явь во сне. И не понимает, сон это или явь.
Когда я вышла из метро на улицу, там шел снег. У каждого он свой, зависящий от состояния души и от собственного воображения. Я заметила его, потому что он летел в лицо и мешал смотреть вперед. А еще – потому что его не было очень долго. Уже целый месяц, копошась в осенней слякоти, поливаемый промозглым дождем, город ждал снега. Он пришел именно в этот день.
Вспомнила о хлебе. И, проходя мимо палатки с фруктами, вдруг подумала: «Куплю еще мандаринов…и хурмы – терпкой такой, с вяжущим вкусом. Она всегда ассоциируется со снегом». Подошла к продавщице и, поймав взглядом ее глаза, выглядывавшие на меня из-под низко надвинутой шапки, сказала: «Здравствуйте! Мне, пожалуйста, мандаринов килограмм и хурмы – тоже килограмм».
Тетенька в палатке уставилась на меня, но ничего не ответила. Я обернулась. Вокруг меня все замерло. Все – замерли: на полушаге, на полуслове. Кто-то – на полувыдохе или полувдохе, и я заметила около их лиц застывшие клубы пара. Снег остановился на полпути к земле. Обернулась в другую сторону. Вокруг – сплошное оцепенение. «Неужели они все меня ждут?» - вдруг подумалось мне. «Девушка! – закричала я продавщице, не сводя глаз с неподвижных людей. – Не надо ничего, спасибо!»
Ничего не изменилось.
«…Нет, давайте только мандарины!…»
При этих словах живая картина оттаяла. Прохожие задвигались, и снежинки одна за другой садились мне на лицо и превращались в воду. И я вдруг ощутила себя в другой, параллельной и неизвестной реальности. Не знаю, откуда она родилась. Может быть, из меня самой. Фантазия, вышедшая на поверхность.
***
Придя домой, выпила стакан крепкого красного чая и начала рассказывать маме мои…странные случаи. Когда мама замерла, пристально глядя на меня, я поняла, что делать этого не стоит. Тогда я решила запечатлеть мой новый мир на бумаге. Это странно, но ни разу еще ручка не застывала в моей ру…
