1
Это болезнь. Совершенно ясно, что это просто хроническое заболевание, которое длится уже третий год. Оно соткано из иллюзий, оно пахнет солнцем, оно усыпляет и выскребает меня изнутри. Я пуст, я перестаю чувствовать жизнь, мои мечты и желания уже не принадлежат этому миру. Я забыл, как бывает здесь, в этом мире.
Нам не дано больше, чем у нас есть, мы взяли всё, что нам разрешили – и выбросили в мусоропровод. Нам не дано больше, чем редкие встречи и существование в стеклянной призме. Любуйтесь нами! Смотрите, как мы задыхаемся в этом стекле, как режем свои тела об острые углы в тщетных попытках сбежать отсюда… смотрите на то, что вас забавляет, чего вы не понимаете и вряд ли сможете когда-либо понять. Нам не жалко подохнуть на ваших глазах, нам уже давно ничего здесь не жалко.

Мы ляжем рядом на холодный пол, мы пропитается его жесткостью и холодом, мы станем такими же блестящими и твердыми, как он, и, может быть, потом выстоим. Мы прижмемся друг к другу… крепко, еще крепче… мы забудем про свой пол, возраст, расу, цвет глаз и волос. Мы будем просто двумя людьми, которые пытаются согреть друг друга на этом холодном полу. Он сроднит нас. Ложись же сюда, ложись рядом. Ведь у нас всё равно больше ничего нет, кроме этого бесстыже нагого, ничем не прикрытого пола на двоих, нервно дрожащих рук и, может быть, одинокой лампочки под потолком – нашего кухонного, бытового солнца. Ложись.

2
Она хотела невозможного. Она всегда была привержена абсурду. Она хотела быть моей женой, она хотела родить мне ребенка. Она часто прогуливалась у детской площадки со взглядом тоскующей самки. Она хотела свадьбу и белое платье.
Однажды я повел ее в ювелирный магазин, и мы купили кольца. Мы отметили нашу свадьбу ночью – пивом и сыром. Это было отвратительно-сладкое чувство. Иллюзия преодоления невозможного. Позже она купила белое платье и убрала его в шкаф. Мне казалось, что так поступали все замужние женщины со своими свадебными нарядами. Ни ее, ни меня не смущала эта непоследовательность. Мы давно привыкли жить наоборот.
Еще позже она нарисовала себе сына – в полный рост на белых обоях спальни, мальчика лет двенадцати. Прямо перед нашей кроватью, как немой укор. Мне.
Я никогда не был ничем болен, как, впрочем, и она, но наш ребенок… он был абсурден и нереален. Он жил в ее голове. В моей голове. Может быть, это было даже два разных ребенка, но ни на один из них, мы знали, не родится у нас. Мы стали последней точкой в многоточии жизни наших предков.

Я помню, что всё началось с того, как она ушла. Из своей квартиры. Я сел на стул и закурил. Я не побежал догонять ее. Это было бы бесполезно. Мыслей не было. Внутри было совершенно пусто, как бывает пусто в комнате, из которой только что вынесли всю мебель. Только сигарета сама тянулась к моему искаженному рту. Горький запах табака был несвеж и противен, от него слезились глаза. Как никогда раньше, черт побери, у меня слезились глаза! Было кощунством курить здесь, в нашем заброшенном храме, откуда только что ушла дева Мария. Я встал со стула и направился в спальню. Обои на стенах были ободраны. Она увела от меня даже нашего сына, наш общий бред, наше общее отчаяние. Она твердо решила ничего не оставить мне. Ничего.
Мне нечего было делать здесь до ночи. Я накинул плащ, закрыл дверь на ключ и влился воровской тенью в темные переулки. Шел дождь. Мне было всё равно. Будто кто-то сделал мне анестезию – сердца, души, памяти. Я чувствовал прочную заморозку по всему телу. Я шел долго, не глядя по сторонам, не зная названий улиц, не замечая редких прохожих. Я почти бежал, будто кто-то гнался за мной. За мной тянулся мешок с камнями воспоминаний, тяжесть кутала плечи. Я пытался скинуть с себя всё, раствориться в темноте, но неясная тупая боль скулила в моей голове, как побитая собака. Я был пуст. И в то же время я сам стал каким-то сгустком, куском этой ноющей, скулящей боли. Мной руководили инстинкты. И я бежал, как подстреленный зверь, всё дальше и дальше.

Утром, как ни странно, в окно уставилось такое же солнце, как и вчера. Оно было безразлично к нам и сейчас оно так же безразлично смотрело на меня из щели между неплотно задвинутыми шторами. Казалось, что оно насмешливо ухмыляется. Я лежал и ждал, когда она выйдет из кухни. Потом неожиданно на мою память обрушились обрывки вчерашнего дня. И когда они сложились в какое-то подобие мозаичной реальности, всё показалось глупой шуткой. Я засмеялся во весь голос над своим нелепым сном. Надо же какая глупая у меня голова, и что туда только ни приходит. Она – и ушла! Она, та, с которой мы уже просто не можем жить поодиночке. Она же никогда меня не бросит. Мы же даже собрались умереть вместе. Она не могла этого забыть. Она никуда никогда не собиралась уходить от меня. Какой же я всё-таки дурак. Она же любит меня, и я ее тоже люблю. Мы в этом даже никогда не сомневались. И вот сейчас она на кухне готовит завтрак, а я, неблагодарный, лежу и думаю, что она могла от меня уйти. Дурацкий сон! Надо быстрее встать и помочь ей, а лучше сам приготовлю сегодня для нее какой-нибудь сюрприз. Как же я счастлив, что она есть у меня. И как я жил раньше, не замечая этого…
Смеясь над своей глупостью и чувствуя себя самым счастливым человеком на свете, я отправился к ней в кухню… потом заглянул во все комнаты, в ванную и даже в кладовку. Квартира была пуста.

Должно быть, она вышла за чем-нибудь в магазин и уже скоро придет обратно. А пока надо привести в порядок комнату. Я заправил постель, протер пыль, пропылесосил пол, потом, так как она почему-то задерживалась, решил полить цветы.

Я вышел из душа и с тревогой посмотрел на часы. Прошел уже минимум час с тех пор, как она ушла. Как обычно, заболталась по дороге с кем-нибудь из соседей! Ну почему она никак не вспомнит, что я здесь уже скучаю и жду ее!
Потом прошел еще час моего нетерпеливого ожидания, еще два, три… пять. Вечером стало ясно, что она не придет. И что это был не сон.

3
Дай мне свою руку. Держи меня крепко. Серебро кольца врезалось в белую кожу. Холодный стальной блеск нашей ночной свадьбы. Ты моя жена. Как это несбыточно и сладко. Какие странные слова. Ты… моя… ты моя… жена… моя жена… я повторяю это, вжимаясь щекой в твою ладонь. Мне страшно открыть глаза. Мне страшно, если ты окажешься ночным фантомом. Наш сын улыбается нам. Мы еще здесь. Ты никуда не спешишь. Ты никуда не уйдешь. Мы навсегда останемся здесь – в нашей сладкой иллюзии, не требующей иного продолжения: наша странная свадьба, наш нарисованный мальчик, наша выдуманная жизнь, где нет завтрашнего дня.
Посмотри, мы лежим и не строим планов на завтра. Должно быть, это и есть счастье. Мы живем только здесь и сейчас, здесь и сейчас мы пересеклись в нулевой точке. А за окном умирают листья, умирают люди и целые эпохи. Мы уже больше двух тысяч лет лежим здесь и смотрим, как всё проходит мимо. На часах ноль. Стрелки никогда не сдвинутся с места. Ты никогда не уйдешь.

4
Я сел и закурил. Внутри плескалась какая-то странная надежда. Безнадежная надежда.
Тишину разрезал звон телефона. Я рванулся к нему, как утопающий рвется из последних сил к проплывающей мимо лодке. Чужой голос на фоне какого-то шумного и далекого веселья громко крикнул в трубку незнакомое имя. Потом замялся и сказал, что ошибся номером.
От голоса остались лишь короткие гудки и разочарование.

5
Я был животным. Таким же плотоядным, как гангрена, я изжил твои надежды, я не смог предложить тебе больше, чем холодный пол. Один на двоих. Возможно, завтра меня не будет здесь… этот город слишком пропитан тобой, это небо плачет по тебе уже который день. Его теплые слезы падают мне на щеки, стекают по вискам и разбиваются об асфальт. Возможно, через много лет это будет неважно и смешно. Через много лет в каком-то забытом краю земли мы столкнемся на выходе из кафе и пройдем мимо. Возможно, ты не будешь помнить меня, а я забуду тебя. Возможно, это все приснилось нам. Возможно…возможно… возможно… у меня столько возможностей и нет ни одного выхода.

6
Она всегда говорила, что нет ничего печальнее двух женщин, мечтающих о ребенке. Этой тоски в квадрате, четырех грустных и ищущих глаз и двух несбывшихся материнств, идущих по парку. Кто-то должен быть сильнее этого желания…
К счастью, я был мужчиной. Она сделала меня мужчиной. Обычным призраком в черном костюме, ни о чем не мечтающим, ни о ком не тоскующим. Призраком, одержимым только одним желанием – быть рядом с ней. Я сумел предложить ей только холодный и твердый пол. Один на двоих. И наша жизнь была такой же холодной и жесткой, как он. Я забыл, что, став пустым от всех мечтаний и живя в глубоком могильном спокойствии, исходящем из факта ее существования рядом, я не мог понять, что она жила по-другому. Я забыл, что она была женщиной, которая хотела чего-то большего, чем пустота. Я забыл, что я не мужчина, а всего лишь призрак, тень какого-то человека, умершего тысячи лет назад. Я бесплотен. Я забыл, что в этом мире мужчин и женщин, свадеб и детей нельзя жить с призраками, играющими непонятные роли. Мой мир был мрачен и пуст, просто дождь и туман на рассвете, просто шуршание опадающих листьев – он был фантомом, песочным замком – красивым, но не пригодным для жизни. А она была живой и она ушла из моего красивого мира без будущего в свою реальную жизнь с тусклыми красками, но в той жизни было, чего хотеть по утрам. Пока мы лежали на холодном полу, я думал, что она такой же фантом, как и я. Но внезапно она открыла глаза – и я увидел, что она оказалась живой.

7
Теперь в мой мир не доходят новости о тебе. Невидимая стена отгораживает меня от тех, живых, бегущих вечным потоком по мокрым улицам.
Сегодня ночью, когда я посмотрю в окно, одинокий старый фонарь расскажет мне, что где-то там, на самом краю неба, погасла еще одна звезда. Что где-то там, на самом краю земли, еще одна любовь растворилась в дождях… что где-то далеко сегодня кто-то родился или умер, а кто-то задул свечу и спокойно лег спать.

Фонарь шепчет через ночь обо всем, что случилось и не случилось с нами, и разрезает темноту своим тусклым светом.