Деревенька. Сказка Грозовой Тучи





Автор Svetlana_K123,





Одним ранним летним утром, когда Солнце, умывшись в росе, и сев на невидимые качели приготовилось к полету над Небосклоном, проснулся Ветер. Принюхался к миру. Пробежался по округе, заглядывая в неплотно закрытые ставни деревенских домов, играя дорожной пылью и облизывая лица прохожих.



Ветер знал, что угомонится к полудню, потому спешил нарезвиться всласть. Он не любил зной. Потому в полдень предпочитал отлеживаться в тенистой рябиновой рощице у Лесного Родничка, а то и притаиться в избе у старика Генки, что всегда забывает прикрыть ставни и никогда не запирает дверь: говорит, дома все равно брать нечего, а гостям, даже нежданным, рад.



— Привет, Викуля Викулишна! — крикнул Ветер и помахал пушистым, как у белки или лисы, только серебристо-голубоватого окраса, хвостом.



Дородная Викуля Викулишна, конечно же, не ответила. Не потому что не любила Ветра, а попросту не увидела и не расслышала. Женщине пошел седьмой десяток, в доме четыре ребятенка один другого меньше, что привезли подросшие дети на лето. Куда уж прислушиваться к прозрачным словам?



Кстати о ребятенках…



Ветер пробежался по огороду дядьки Кузьмы, перемахнул через невысокий, слегка покосившийся заборчик, протиснулся в дом через узкую щелочку в оконце и понесся к лестнице, едва не столкнувшись с дедом Сеней.



— Эй, это че по дому сквознячища гуляет? — буркнул Семен.

— За молоком ходила, дверь открывала, видать, впустила озорника, — Викуля Викулишна вошла в дом и принялась греметь ведрами. Но Ветру было уже не до стариков. Взбежал на второй этаж, а там чуть приоткрыл дверь и протиснулся в небольшую светлую комнатку.

Автор Svetlana_K123,


Одним ранним летним утром, когда Солнце, умывшись в росе, и сев на невидимые качели приготовилось к полету над Небосклоном, проснулся Ветер. Принюхался к миру. Пробежался по округе, заглядывая в неплотно закрытые ставни деревенских домов, играя дорожной пылью и облизывая лица прохожих.

Ветер знал, что угомонится к полудню, потому спешил нарезвиться всласть. Он не любил зной. Потому в полдень предпочитал отлеживаться в тенистой рябиновой рощице у Лесного Родничка, а то и притаиться в избе у старика Генки, что всегда забывает прикрыть ставни и никогда не запирает дверь: говорит, дома все равно брать нечего, а гостям, даже нежданным, рад.

— Привет, Викуля Викулишна! — крикнул Ветер и помахал пушистым, как у белки или лисы, только серебристо-голубоватого окраса, хвостом.

Дородная Викуля Викулишна, конечно же, не ответила. Не потому что не любила Ветра, а попросту не увидела и не расслышала. Женщине пошел седьмой десяток, в доме четыре ребятенка один другого меньше, что привезли подросшие дети на лето. Куда уж прислушиваться к прозрачным словам?

Кстати о ребятенках…

Ветер пробежался по огороду дядьки Кузьмы, перемахнул через невысокий, слегка покосившийся заборчик, протиснулся в дом через узкую щелочку в оконце и понесся к лестнице, едва не столкнувшись с дедом Сеней.

— Эй, это че по дому сквознячища гуляет? — буркнул Семен.
— За молоком ходила, дверь открывала, видать, впустила озорника, — Викуля Викулишна вошла в дом и принялась греметь ведрами. Но Ветру было уже не до стариков. Взбежал на второй этаж, а там чуть приоткрыл дверь и протиснулся в небольшую светлую комнатку.

Натка еще спала, завернувшись в одеяло так, что даже нос укутала. Девочке пошел четвертый годок, но говорила она уже хорошо, даже все буквы выговаривала. Как и все дети, хотела быстрее вырасти и считала себя самой умной на свете. Но, главное, видела и умела разговаривать с Ветром.

«Странно, — думал он, — вот ее двоюродные братья со мной не общаются и, похоже, не видят, хотя с девчушкой одногодки, почему?»

Он осторожно наклонился над спящей девочкой и лизнул.
Веки дрогнули.
— Просыпайся, соня, уж Солнце высоко, — подул Ветер.
Девочка сложила тонкие губки и подула в ответ. Только потом моргнула и посмотрела на него.
— А я и не сплю, — улыбнулась она. — Ты пришел, чтобы рассказать мне сказку?

Ветер на мгновение задумался.

— Я еще не умею их сочинять, но с удовольствием поведаю одну из тех, что холодными ночными ливнями рассказывает моя бабушка Грозовая Туча.
— Да-да! — засмеялась девочка. — Я очень хочу послушать.

Ветер присел на спинку детской кроватки и начал рассказ:

— Однажды, пролетая над ромашковым полем, мой брат Предливень разворошил листья Старой Ивы…

Автор Svetlana_K123,


Эх, хорошо в деревне. В городе, еще и летом, — жуть. Зачем только вернулся?..

***

Телефонный звонок разбудил рано утром: аккурат, в полдвенадцатого, садист, и поднял. Ну, кто меня знает, прекрасно представляет, что это значит. К тому ж накануне, по случаю удачно прошедшей половины отпуска, мы засиделись до трех ночи, и голова у меня не только не соображала, а еще и кружилась. Позвонившего я готов был убить, расчленить и скормить собакам. Ну, или сдать в ближайшую «Шаверму» под видом свинины сомнительного качества, на съедение оголодавшим менеджерам среднего звена или студентам — эти способны переварить все, включая гранит и железобетон науки.

Однако звонил не просто начальник, а Сам(!).

И если своего непосредственного шефа, я послал бы и не поморщился, то этого не мог. Мало того друг отца, так еще и человек хороший — действительно.

— Значит, ситуация следующая, Олежка, внимай, — начал он.

И я даже сосредоточился.

— Примерно час назад на проспекте Ильича (старожилы давно устали спорить какой именно Ильич был увековечен; не поняли этого и всякие порушители былой империи, а потому не стали переименовывать неширокую дорогу, полную рытвин и ухабов, но носящую громкое прозвание проспектом, в чего-нибудь несусветно-современное или, наоборот, уныло-дореволюционное вроде верхних конюшен или нижнего днища) был найден труп депутата местного собрания Ивана Яшкодинского.

— И?.. — не понял я.
— Сам понимаешь, дело политическое. Было решено отрядить самых толковых сотрудников.

Ага, так я ему и поверил. В управлении народу… как всегда, нет, вот меня из отпуска и вытащили. Заодно и козла нашли — отпущения.

Господи, ведь пять лет не отдыхал! Наконец-то отпуск… был. И чего я из деревеньки нашей уехал?
Но Творец остался безучастен.

Автор Svetlana_K123,

Жил в нашей деревеньке Замшиловье мужичок один, Алексашкой звали. С виду пенек пеньком: в плечах неширок, ростом не вышел. Бывало, идет Алексашка по главной улице и не понять взрослый аль подросток топает. В первые дни, как у нас появился, ему даже водку продавать отказывались. Он с собой потому постоянно паспорт носил дабы возраст законный, аж с семидесятого года ведущийся, подтверждать.

У нас же в деревне на кого ни глянь — орлы. Высоченные, плечистые, шагают вразвалочку, будто то, что болтается между ног, ходить мешает. А уж силищей с малолетства не обижены. Вот, как сейчас помню, Васька Тимофейкин однажды под груженую телегу подлез, да и поднял. С обода тогда колесо слетело, мужики и заспорили, можно ли одному справиться. Телега-то в луже застряла, грязи по колено, а пачкаться никому не охота, ну и поймали «малого» на слабо. А было Ваське тогда только пятнадцать годков.

Про нашу замшиловскую грязь говорить можно долго, если не бесконечно. Даже по центральной улице проехать осенью и весной, если только на тракторе можно. Зимой, когда худо-бедно подмерзает, то и на «козле» получается. А лето у нас — та же осень или застарелая весна: дожди, жара, комарильня.

Мы дорогу не починяем: не за чем нам. Деревенские без резиновых сапог из дому не выходят. Кому пачкаться не хочется, тот и задворками пройдет, то есть через заборы до сельмага. Мы ж не москвичи какие, прости господи, котеджев не строим и заборы двухметровые не городим. Так, проволочку натянем или штакетничек редкий, вот вам и ограда.

А чего против своих хорониться-то? Друг друга, как облупленных, знаем, чужих по деревне не шляется. Живем почти как при коммунизме — все общее и только дорога ничейная. Зато ментовской «козел» к нам не ездит — боится. И начальство не жалует совместно со всеми иными чиновниками, чиновишками да чинушками. Деревенскому мужику тока того и надобно, чтобы никто к нему не лез и ничего не ломал: не мешал жить, как привычно и хорошо.

Нам же, чем от властей дальше, тем и лучше. Был у нас один «реформатор» однажды: не побоялся завязнуть, приехал. Все хотел из нас фермеров, едрить их в кошель, сделать. Что-то про запад плел, я уж сейчас и не помню, чего именно. Многих тогда подговорил, по полтораста рублев со двора собрал, и уехал. Только мы его и видели.

Нет уж, ну их, приезжих, своих «деятелей» хватает. Так что грязь знаменитая замшиловская — наша спасительница и оградительница от всех напастей.

Ну, так я ж про Алексашку не договорил. Появился у нас Прыщ Александр Семеныч внезапно и неизвестно откуда. Рассказывают, приходился он троюродным племянником бабке Авдотье. По крайней мере, к ней в дом и напросился ночевать-столоваться. А Авдотья-то что? Ей, почитай, уже годков девяносто. И родни у нее, что у моей собаки: всех не упомнишь.

Приняли мы Алексашку, как родного. Да и он быстро с мужиками общий язык нашел. Денег из городу привез много, подарков всяких, ну и нос не задирал, тем, что городской, не гордился. Жил мирно и тихо. В разборки не лез, на собраниях молчал, а коль кому очень надо, то и в долг давал. Прижился, короче. Однако время-то текло. Куда-нибудь пристроить его все-таки надо было. А куда?

На пилораме не сдюжит: там бревна тяжеленые. Трактор водить не умеет. Землепашец, тем более, никакой. А за стадом у нас подростки следят, и отлучить их от этого занятия никак нельзя, поскольку еще те оболтусы, и если не работа мозги им вправит, то уж не знаю и что.

В конце концов пристроили Алексашку библиотекарем. Вернее, сам он напросился. Вот, как сейчас помню…

Шли мы с ним и Пашкой Афоненко по улице, немного в грязи оскальзываясь и штакетины в заборах пересчитывая. А Алексашка тычет в двухэтажное белое здание и спрашивает:

Автор Svetlana_K123,



А вот случилась со мной однажды такая штука. Шел я из магазина нашего сельского, нес в авоське бутылочку беленькой да банку соленых огурчиков – все, значится, что деревенскому мужику в моем лице надобно.

Иду, никого не трогаю, на солнышко мартовское щурюсь, и на душе у меня так сладко и радостно, что хоть песни пой. И ведь нужно ж было этому Сидорчуку, черту рыжему, меня с пути верного сбить и за рукав дернуть. А повод-то, повод какой выдумал!

- Сень, - говорит, - помоги колесо у прицепа поменять. Работы всего на час, а я ж один не сдюжу.

Да, у Васьки Сидорчука права менты еще при советской власти отобрали. А может, и сам посеял по пьяни где-то. И прицепа у него отродясь не было.

Однако захожу. Я ж по простоте душевной думал, он мне сейчас стакан нальет, мол, выпить ему не с кем. А Васька меня прямехонько в избу тащит.

Я опешил, головой верчу. Баба-то у Сидорчука на руку тяжелая и ростом не обижена. Меня в прошлом разе вообще обещала со свету сжить, если с ее мужиком хоть раз еще застукает за распитием.

Ну, мы, не будь дураки какие-нибудь, всегда в сарае запиралися, вроде как по столярному делу. Баба к нам не совалась. Она с крылечка слышит, что пила вжичет, ну и уверена, работаем. Эх, дуры они бабы-то. У Васьки внук – не пацан, а золото. Привез магнитофон из городу, а на кассетке вжик пилы под аккомпанемент Антонова. Вот мы и врубаем ее потихонечку.

А что? Мы сидим. Антонов песни горланит. Пила по деревяшкам жужжит. И баба к нам не суется. Одно слово – песня.
- Василич, - говорю, - а, может, лучше в сарай пойдем? Уж слишком твоя Нюрка больно бьется.
- Потом, - а сам рукой машет да в комнату тянет. – Ты авоську в сенях оставь, а-то действительно: мало ли что.

Ну, думаю, совсем у Сидорчука крыша съехала. Однако ж и любопытство гложет. Повесил, значится, я авоську на гвоздь, да и прошел в комнатку. Гляжу, стоит на столе коробочка тонюсенькая, как от конфет «Ассорти» бывает. Вот только та разрисованная вся, красочная и с цветочками всякими, а эта серая да неприметная.

Все, думаю, допился наш Васенька, в детство впадать начал. А как иначе, если он меня из-за коробки конфет с улицы вытянул, так еще и ведет себя будто подговорщик какой?

- Ты, хоть бы чайник поставил, прежде чем конфетами баловать, - намекаю, значить.
Смеется.
- А чего каркаешь? - спрашиваю. – Седая твоя головушка, совсем ведь дурной под старость лет стал.

А Васька меня за рукав хвать, и за стол.

Гляжу, а и не конфеты это, а вообще черт-те чего: экранчик, как в телевизоре, кнопочки какие-то, и строчечки скачут.

- Это че? – прям так и спрашиваю.
- Эх, ты, дурень, - отвечает Сидорчук, - это ж Тырнет.

Я на «дурня» не обиделся, заинтересовался.

- Вот это, - показывает на строчечки, - те, кто с нами разговаривает. А вот это, - тычет внизу экрана. – Мы говорим.

Рядом с тем, что «мы говорим», светилась бледно-розовым «Послать», и я даже немного огорчился:

- Это ж всяк нас посылать может?
- Кто, всяк? – заволновался Сидорчук. – Мы ж не пузеры!

Автор Svetlana_K123,



— Смотри, Арп, смотри. Закат Небедды окрасил серп виднокрая зеленым, а крыши Ахпы — самыми разными цветами, — принцесса говорила едва слышно, не сомневаясь: собеседник понимает каждое ее слово. — Храмовые купала вспыхнули ярко-алым, а шпили дворца правосудия и административных акрополей — лиловым. Трапеции богатеев попеременно становятся то охристыми, то лазоревыми. Красиво. Правда?

Собеседник не ответил, но принцессу это нисколько не расстроило. Его присутствие ощущалось явно: теплом за правым плечом. А то, что молчал, — неудивительно. Это она вечно болтала обо всем на свете. В их паре голос, говорящий о пустяках, — она. Зато, если скажет Арп, никому мало не покажется. Он непременно скажет, но позже, принцесса в том также не сомневалась. А пока она продолжала:

— Такое яркое разнообразие обеспечивают небеддиты — камни, в древние времена считавшийся осколками Небедды. Предки никак иначе не могли объяснить, почему на вид самый обыкновенный серый минерал, попадая под сиятельные лучи светила, приобретает всяческие цвета. Причем зависят они от угла падения лучей. Отчасти потому в Ахпе почти нет крыш плоских, ну разве лишь у бедняков, но они не строят жилищ выше двух поверхов.

Теплое дыхание пошевелило ее золотые волосы.

Автор Svetlana_K123,




— Ох уж эти ваши названия.

Вася покосился на городского. По-русски он говорил бегло, но выглядел странно. Дурацкий пуховик оранжевого цвета с капюшоном на меху, ватные штаны и сапоги, напоминающие валенки, смотрелись нелепо еще и потому что октябрь-месяц в этом году стоял теплый. Под пуховиком городской носил клетчатую рубашку и… бабочку!

В их-то куличках. В лесу. Бабочку! Этого Вася понять не мог, да и не пытался. Единственным примиряющим фактором являлось то, что привез чудилу закадычный друг Гена. С ним Вася в свое время облазил все окрестные буераки. А еще именно они вдвоем хранили тайну здешнего леса. Тайну, которую Гена, похоже, решил раскрыть.

«Точно иностранец, — подумал Вася. — И имя коверкает не по-нашенски. Стас привычнее и проще. А этот — Станислав, с непременным ударением на «и». С другой стороны, кто этих городских разберет?»

— А чего тебе, собственно, не нравится-то? — спросил Гена. — Логичное название.

— Да? — удивленно поднял брови Станислав. — Как эти ваши Верхние холмы на равнине?

— Холмы сравняли, а название осталось, — отмахнулся Гена. — Бывает.

Но больше всего в городском Васю раздражала вязаная шапка в тон пуховику. В ней Станислав напоминал то ли телепузика, то ли Чиполино.

— Значит, название Грибодубье означает обилие этих самых грибов под дубами? — спросил Станислав.

— Скорее, сами грибы, похожие на дубы, — сказал Вася. — Так-то у нас в основном осинки. А вы почему без ружей?

— Мы ж на грибную охоту, — ответил Гена. — Если чего, то вон… Жужа защитит.

— Жу-жу, — поправил Станислав, с улыбкой глядя на собачонку в розовой шлейке со стразами: неясной породы ослепительно-белой масти и очень небольшого размера.