Ptisa_Lucy все записи автора

Автор Svetlana_K123,

Жил в нашей деревеньке Замшиловье мужичок один, Алексашкой звали. С виду пенек пеньком: в плечах неширок, ростом не вышел. Бывало, идет Алексашка по главной улице и не понять взрослый аль подросток топает. В первые дни, как у нас появился, ему даже водку продавать отказывались. Он с собой потому постоянно паспорт носил дабы возраст законный, аж с семидесятого года ведущийся, подтверждать.

У нас же в деревне на кого ни глянь — орлы. Высоченные, плечистые, шагают вразвалочку, будто то, что болтается между ног, ходить мешает. А уж силищей с малолетства не обижены. Вот, как сейчас помню, Васька Тимофейкин однажды под груженую телегу подлез, да и поднял. С обода тогда колесо слетело, мужики и заспорили, можно ли одному справиться. Телега-то в луже застряла, грязи по колено, а пачкаться никому не охота, ну и поймали «малого» на слабо. А было Ваське тогда только пятнадцать годков.

Про нашу замшиловскую грязь говорить можно долго, если не бесконечно. Даже по центральной улице проехать осенью и весной, если только на тракторе можно. Зимой, когда худо-бедно подмерзает, то и на «козле» получается. А лето у нас — та же осень или застарелая весна: дожди, жара, комарильня.

Мы дорогу не починяем: не за чем нам. Деревенские без резиновых сапог из дому не выходят. Кому пачкаться не хочется, тот и задворками пройдет, то есть через заборы до сельмага. Мы ж не москвичи какие, прости господи, котеджев не строим и заборы двухметровые не городим. Так, проволочку натянем или штакетничек редкий, вот вам и ограда.

А чего против своих хорониться-то? Друг друга, как облупленных, знаем, чужих по деревне не шляется. Живем почти как при коммунизме — все общее и только дорога ничейная. Зато ментовской «козел» к нам не ездит — боится. И начальство не жалует совместно со всеми иными чиновниками, чиновишками да чинушками. Деревенскому мужику тока того и надобно, чтобы никто к нему не лез и ничего не ломал: не мешал жить, как привычно и хорошо.

Нам же, чем от властей дальше, тем и лучше. Был у нас один «реформатор» однажды: не побоялся завязнуть, приехал. Все хотел из нас фермеров, едрить их в кошель, сделать. Что-то про запад плел, я уж сейчас и не помню, чего именно. Многих тогда подговорил, по полтораста рублев со двора собрал, и уехал. Только мы его и видели.

Нет уж, ну их, приезжих, своих «деятелей» хватает. Так что грязь знаменитая замшиловская — наша спасительница и оградительница от всех напастей.

Ну, так я ж про Алексашку не договорил. Появился у нас Прыщ Александр Семеныч внезапно и неизвестно откуда. Рассказывают, приходился он троюродным племянником бабке Авдотье. По крайней мере, к ней в дом и напросился ночевать-столоваться. А Авдотья-то что? Ей, почитай, уже годков девяносто. И родни у нее, что у моей собаки: всех не упомнишь.

Приняли мы Алексашку, как родного. Да и он быстро с мужиками общий язык нашел. Денег из городу привез много, подарков всяких, ну и нос не задирал, тем, что городской, не гордился. Жил мирно и тихо. В разборки не лез, на собраниях молчал, а коль кому очень надо, то и в долг давал. Прижился, короче. Однако время-то текло. Куда-нибудь пристроить его все-таки надо было. А куда?

На пилораме не сдюжит: там бревна тяжеленые. Трактор водить не умеет. Землепашец, тем более, никакой. А за стадом у нас подростки следят, и отлучить их от этого занятия никак нельзя, поскольку еще те оболтусы, и если не работа мозги им вправит, то уж не знаю и что.

В конце концов пристроили Алексашку библиотекарем. Вернее, сам он напросился. Вот, как сейчас помню…

Шли мы с ним и Пашкой Афоненко по улице, немного в грязи оскальзываясь и штакетины в заборах пересчитывая. А Алексашка тычет в двухэтажное белое здание и спрашивает:

— А это что?

А сам сапогами по грязи: чпок-чпок-чпок.

— Библиотека, — отвечаю, — только она сейчас не работает. Последний библиотекарь еще пять лет назад в город подалась, да и пропала. Не по нраву ей наша деревня стала, видать, начиталась шибко.

Шлеп-шлеп.

— А зачем нам библиотека? — спрашивает Пашка.

Шлеп-шлеп.

— Цыц, — говорю, — ты вот когда учился, книги где брал?

— А нам выдавали.

— Да ну?

— Да я их после двенадцатилетки видеть не могу!

Шлеп-шле…ш…

— Блин… мать-перемать.

— Осторожней, Пашк. Это ты так говоришь, потому что только отучился. А вот я бы после работы с удовольствием какой-нибудь детективчик в руках подержал.

— А в городе, говорят, скоро тринадцатилетку введут, — вставил Алексашка. — А книги-то что?

Шлеп.

Хрясь.

— А ты Никадиму теперь штакетину должен, — ехидничает Пашка.

— Цыц, ты, — опять я. — Книги-то на месте, да выдавать их некому.

— Ну, значит, я этим и займусь, — предложил Алексашка.

— А и займись.

Шлеп-шлеп.

Чап-чап.

Шмяк.

Бздынь.

Хрясь.

Блямс.

— Блин!

— Задрала бездорожища!

Буль.

Вот так и повелось. Стал Алексашка Прыщ библиотекарем. И вылезла через эту библиотеку наружу вся его дурость, что сначала, вроде как, и невидна была. Раньше с ним и поговорить можно было, и выпить. А теперь, как придет на работу, как уткнется в книжицу какую, так и не вытянешь. Он и дорогой читал бы, да с нашим замшиловским бездорожьем, хрен почитаешь, скорее штакетник весь снесешь к едрене матери.

Очень уж он историей края заинтересовался. А в особенности все пытался выяснить откель у мужиков такое здоровье богатырское.

Надо, кстати, сказать, бабы наши от мужиков не отстают. Помните про «коня наскоку», «яйца ему», да с этим самым «в горящую избу»?Так вот, тем бабам, про которых стих, быков останавливать точно не приходилось, а нашим — еще как. А про избу и не говорю: все бывает.

Алексашка же — все в книги да в книги. Уже почти врос в них. Не Прыщем, а сморчком каким-то заделался. И вот, дождались: выдал теорию, что во всем виновата наша грязь. Мол, сидим в ней мы по уши. Сызмальства сидим и до глубокой старости. И от этого силища в нас непомерная, а годами иной раз век перемахиваем.

Ну, честно скажу, Алексашке мы не поверили. Как-то оно, скажем так, не по сердцу пришлось. Вроде, как свиньи какие, раз в грязи-то?

А чем дальше, тем хуже. Алексашка науками занялся, не знаю уж как, но вывел формулу грязевую и даже понял, почему она при морозе не замерзает, а жаре не высыхает.

— Ну, ты, Алексашка, совсем того, — сказал я однажды.

— Ничего я не того, грязь у вас и вправду целебная.

— А раз целебная, что ж ты сам такой мелкий ходишь, давно бы вылечился. Вон, посмотри на себя: в этой самой грязи с ног до головы. Признавайся, ты Данилычу забор сломал?

— А вот и докажу, — обиделся Прыщ, — всем докажу. А забор… не-а, не я.

И понеслось, как по накатанной.

С утреца Алексашка Библиотеку открывает, если никто до обеда к нему не идет, то бросает работу, раздевается догола и в грязюку ныряет.

Люди вначале потешались, ребятишки так особенно. Но срам, срам-то какой! Как ни велико терпение наше, но и оно предел имеет. Вот представьте: идете вы по улице, за соседские заборы, дабы в грязь не звездануться держитесь, а в самой глубокой луже мужик голый валяется. Как говаривал один городской, случайно к нам из лесу попавший (по грибы ходивший, да заплутавший): «Жесть»!

В общем, собрались мы с мужиками и хотели уже с Алексашкой поговорить, как исчез он из деревни. Собрал одежонку какую-то, смену белья, затолкал в пустую тару грязюку и в город свалил. Ну, мы постояли у Авдотьиного дома, пождали, сколько положено, да и разошлись. Думал я тогда, больше Алексашку не увижу.

В том году стояло больно уж жаркое лето. Даже лужа посреди города чуть подсохла, и иной раз вздрагивали мужики, боясь, что проедет по бездорожью какое-нибудь местное начальство.

Выхожу как-то на крыльцо, щурюсь на солнышко. Жарень такая, что аж воздух звенит. Прислушался — не воздух это, а кто-то к нам на машинке едет.

«Накаркали, — думаю, — едрить его в дивизию».

Тут уж и остальной народ замшиловский из домов повылазил. Смотрит и глазам не верит: если не мираж это, то не знаю уж, как и назвать. Едет по дороге машина легковая, но на колесах как от трактора. За собой тучу пыли подымает. А сама красная, как тот помидор, аж в глазах рябит. Если б не все ее видели, точно решил, будто удар у меня солнечный, или, того хуже, «белочка».

Однако ждем, глаза выпучив.

«Мираж» подъезжает, останавливается. Водила наземь спускается…

Поглядели мы на него внимательно. Алексашка! Едрить его, Алексашка и есть. Только другой какой-то не то помолодевший, не то, наоборот, возмужалый. Да и выше ростом будто стал. Подошел он к нам, засмеялся. Вблизи-то еще заметнее его рост оказался. Раньше он мне едва до плеча доставал, а нынче где-то у самых глаз макушка болтается.

— Что, — говорит, — поверили?

А вечером в избе бабки Авдотьи праздник состоялся. Вся деревня, поди, гуляла. Алексашка ведь не просто так пропадавши был. Он к приятелю в город ездил, а оттуда — в саму Москву.

То, что действительно, грязь наша замшиловская целебная, мы-то, положа руку на сердце, и раньше догадывались. А теперь, когда перед глазами этакое живое чудо сидит, тем более, уверовали.

Алексашка пьет с мужиками на равных, не то, что раньше: полбутылки и в койку. Речи дивные говорит, о том, что будем мы грязь в бутылки закатывать и по всей России продавать. Мол, от нашей грязи, которая под ногами просто так лежит, всей стране польза огромная будет, ну и нам — копеечка.

Мы и не против. Вот уж, почитай, года три из лужи берем, а она только больше становится. Видимо, и не лужа это, а неисчерпаемый источник, да еще и живительный.

Где ж еще в России такое чудо сыскать? Только у нас в Замшиловье.

Жаль, дороги как не было, так и нет. Хотя, на хрен она нам нужна, дорога эта. У нас у всех теперь машины вездеходные, а чинуши городские, менты на «козлах» и чужие, нам не надобны.

https://author.today/work/343264