Л. Бочарова,
"Автор за свой счет".
Рассказ.

Продолжение.


Ладно, бросьте, док.

- Мистер Эмбли, - сказала горничная. - Недавно звонила ваша жена. Просила передать, что сегодня ночует в гостях.
- Очень мило, ступай, Джил... Вот видите, док, - проследил он за скрывшейся Джил, - моя жена ночует у любовника, и предупреждает, чтобы я не беспокоился. Очень заботливая молодая леди... Итак, на чем я остановился?

- На ваших инквизиторах. Невротик Теодор.

- На моих инквизиторах... Верно, черт возьми, они выпили мне всю кровь... Особенно Теодор. Он много требовал от меня. Я сделал его чистокровным испанцем из Астурии - белокурым, гордым, сдержанным в жестах, за каждым из которых кипели разъедающие его страсти. Он был падшим ангелом, что желает обладать всем миром, и потому сеет вокруг себя страх. Второй был ему противоположен. Это был человек широких взглядов, образованный и опытный, с богатым прошлым. Он имел классическую внешность кастильца, чья прабабка согрешила с мавром. Этот тип наиболее любим домохозяйками и школьниками - черноглазый пират с эспаньолкой и гордым профилем. Под суровой броней долга в этом типаже всегда бьется нежное сердце, способное и на жалость, и на любовь. Отсюда появился бастард и дурочка-шантажистка, на которую у совратителя так и не поднялась рука. Он был довольно благороден и слишком ироничен для своей профессии. И, думаю, он совершил ошибку, придя в инквизицию. Потому работал через силу, с отвращением. И искал утешения то в молитве, то в лихорадочной деятельности, считая себя великим грешником, которому нет ни оправдания, ни спасения. Он был в состоянии экзистенциального отчаяния. Он ненавидел себя.

- Синдром Дюффо, - отчеканил доктор.
- Да? - удивился Эмбли. - Как жаль, док, что мне раньше не пришло в голову брать у вас консультации. Дешевле бы вышло...
Вошла горничная с подносом, поставила содержимое на стол, взяла полную окурков пепельницу и остановилась, переминаясь.
- Что-нибудь еще, Джил? - понял Эмбли.
- Звонит адвокат вашей жены, этот Уокер. Подойдете?
- Какой Уокер? Время заполночь!
- Стефан Уокер, помните, в прошлый раз вы не стали с ним разговаривать? Он просит принять его завтра, то есть уже сегодня, так рано, как сможете. У него неотложное дело.

- Что, моя женушка решила разводиться? А, Джил?
- Похоже на то, сэр.
- Чудесно! Назначьте ему на семь утра. На пол-седьмого.
- Хорошо, сэр. - Джил вышла, а мистер Эмбли впал в тягостную думу. Он крутил волосы над ухом, потом сделал попытку обмотать ими кончик носа, потом выдрал пару волосинок и потянулся к сигарам.

- К черту! - сказал он. - Свобода или смерть, доблестный Спартак. Интересно, сколько вытянет из меня Эмили. Пол-дома, весь дом, пожизненное содержание, авторские права на посмертные публикации? Этот Уокер, наверняка, ее любовник. Чего можно ожидать от человека с таким именем? Стефан Уокер! Они наверняка снюхались. И мерзкие газетчики... Тьфу! - он задымил и сощурился.
- Сожалею, Ричи... - произнес доктор, разливая мартини. - но, право, еще ничего не известно... Попробуйте взглянуть на проблему с другой стороны...
- Я не дам ей развода, - стряхнул пепел Эмбли и взял стакан. - Только через суд. Пусть попрыгает.

- Дорогой Ричи, эта проблема не стоит выеденного яйца, поверьте. Чем раньше вы избавитесь от женщины, которую давно не любите, тем полнее будет ваша жизнь. Свободный - во всех отношениях - художник куда привлекательнее для публики, чем семьянин. Вы станете героем недели. Вы выведете вашу жену в очередном романе, и она разрыдается от обиды... Вы даже оставите ей прежнее имя. Жадная Эмилия. Развратная Эмилия. Эмилия-пожирательница детей... - доктор слабо улыбнулся, сверкнув линзой.

- Жаль, что я не написал свою инквизиторскую драму, я вывел бы там Эмили как дурочку-шантажистку! - опустошил стакан Эмбли и снова припал к сигаре.
- Напротив, хорошо - напишете ее теперь, в новом, так сказать, свете...
- Не-ет, - протянул Эмбли. - Я с ней покончил. Она подарила мне диагноз. И, честно говоря, она мне осточертела.
- Мне казалось, вы с большим воодушевлением рассказали мне сюжет.
- До сюжета я еще не добрался. И, право не знаю, смогу ли я передать его. Как большинство авторов, я красноречив только на бумаге. Есть вещи, которые чувствуются кожей - но не вербализуются при кратком изложении. Может, это и есть то, что называют атмосферой.

- Не стесняйте себя краткостью, дорогой Ричи, поскольку совершенно очевидно, что ни в офис, ни домой я сегодня не попаду. Придется заночевать у вас.
- Не слишком ли это маргинальное решение? - засмеялся Эмбли, тянясь ко второму стакану мартини.
- Напротив, это очень рациональное решение. В отличие от вас, я не женат. А на улицах ночью полно подонков.
- Браво, док. Тогда продолжим вечер воспоминаний.

- Да, прошу вас, вы очень демократично излагаете для модного писателя.
- Только, чур - не перебивать. Ваш медицинский комментарий меня сбивает... Ведь все это я придумал, и очень тем гордился. Я был молодым идиотом. И потому чем дальше я буду рассказывать, тем больше стану вызывать вашу жалость... Но вы не очень потешайтесь.
- И не думаю. Если хотите, я как-нибудь приглашу вас в свою клинику... Там вы выберете себе любой типаж.

- Спасибо, док, ловлю вас на слове. Итак, сюжет... Надо сказать, что сам я, как примерный иудей, всегда начинаю книгу с конца. То есть, прежде чем приступить, я представляю финал. Я должен знать, чем закончится книга, чтобы разбросать по тексту знаки беспокойства и предчувствия, и намеки. Это могут быть случайные вещи - воспоминание детства, рождественские открытки, шнурок в изголовье кровати, или повторяющиеся события - один и тот же сон, одно и то же слово, один и тот же человек на углу... Но если в финале нет изюминки, если он не трогает меня - я не могу приступить к написанию, поскольку оно ничем для меня не оправдано... Понимаете?

- Как нельзя лучше.

- Так вот, в данном случае к сюжету я так и не перешел, в смысле - я не знаю его подробностей и хитросплетений. Только общий ход. Движение идет к застенку - арене последнего действия. Замкнутые пространства неимоверно хороши, из них не убежать, они закрыты от случайных глаз, в них может случиться все, что угодно. Количество действующих лиц строго ограничено - и нет надежды на бога из машины.
В начале сюжета белокурый мальчик шести лет стоит на обочине дороге и внимательно разглядывает деревянную статую Христа. Яркий испанский полдень, белая пыль клубится на дороге, по которой только что прошли мулы. Жужжат мухи. Пахнет навозом, тальком, сухими травами. Выжженная земля потрескалась в ожидании дождя. Мальчик разглядывает статую - она невелика ростом, темна, краска кое-где отвалилась вместе с грунтом - и там светлые пятна древесины. Только лицо недавно подновили. Черные глаза в сурьме смотрят равнодушно, сожалея обо всем и ни о чем. Из-под тернового венца обильно течет красный лак - и мальчику страшно, как можно с такой раной стоять у дороги. Кого ждет этот деревянный человек? Кто ранил его? За что? В голове вращается фраза священника: "Добровольно предал себя на муки"... То есть сам? Но тот, о ком говорил священник - висит над алтарем в сотне миль отсюда. А этот?
Ребенок заглядывает в темные глаза истукана, желая найти в них ответ. В какой-то момент ему кажется, что он поймал этот рассеянный взгляд - и получил ответ, неуловимый, неумолимый... Но видение рассеивается, перебитое топотом копыт и визгом тележного обода... Если можно, Джеймс, передай еще мартини.

- Что? - переспросил доктор, рассеянно шаря рукой по ручке кресла.
- Джеймс, передай мне мартини, горло пересохло.
- Да-да, пожалуйста. И что с мальчиком?

- Это и был мой Теодор, подобранный сефардом в качестве подопытного кролика. Но мальчик оказался так мил и привязчив, что у каббалиста не поднялась на него рука. Потом мальчик вырос и стал инквизитором. Он больше не задавал себе вопросов о ранах Христовых, поскольку видел множество человеческих. Но странная связь с ликом в терновом венце порой напоминала ему об ответе, что был получен на дороге.

- Что он услышал?
- Не знаю, док. Может быть, что-нибудь банальное... Или страшное. Я хотел подумать над этим позже. Поскольку занимался последней сценой. Кстати, хочу признаться, незадолго до того со мной стали происходить странные вещи. Помню, я думал обо всех этих пытках и гнусностях, и однажды уронил себе на ногу каминные щипцы.
Это было в гостях, поскольку сам я жил в Ноттинг-Хилле, в обычной квартире с газом и обогревателем. Я очень внимательно смотрел на них, словно под наркозом, пока не расплавился носок и по всей комнате не завоняло паленой синтетикой. Потом, уже в своей квартире, я сумел как-то обвариться кипятком, готовя себе завтрак. Мысленно все эти события я заносил в отдельную графу своих приобретений. Я даже жалел, что никогда не играл в баскетбол, и мне не ломали нос или не вывихивали руку. Я постоянно был на взводе, прислушиваясь к своему телу, словно ожидал от него откровений.
И, конечно, я набрал в книжной лавке соответствующих томов, от исторических пособий до туристических буклетов - знаете, все эти красоты зарубежья, замки-долины, музеи, где выставлены средневековые орудия и картины. Я весь пропитался Испанией, корицей и чесноком, и раскаленной жестью... Я перестал накачивать себя сведениями об Испании лишь тогда, когда стал видеть лица моих героев.

Первым мне явился смуглый лик зрелого мужчины. У него были длинные черные волосы и далеко поставленные глаза цвета спелого ореха. Он сидел под прихотливой аркой окна, за которой шумела рыночная площадь, и внимательно читал бумаги. Когда он читал, я видел, что в его зрачках бегут чернильные строчки, как в кино. Его лоб пересекался чуть заметной вертикальной складкой. Он был в монашеских одеждах и широком белом плаще. Иногда он потирал руки или убирал волосы за ухо, порой, крестясь, шептал себе под нос незнакомые слова. Он был окутан покоем и маревом полудня, словно географ, по старым картам представляющий неведомые острова, откуда парусники привозят золото, пряности и слоновую кость. Однажды он со всей силой стукнул по своим бумагам, сжав руку в кулак. На указательном пальце его левой руки не хватало фаланги. Он был жив. Его имя было дон Эстебан.

Потом явился Теодор. Лисье лицо, русые завитки волос, поджарое тело, как у гончей, детская шея с хорошо видимой веревкой от креста. Он стоял перед распятием на одном колене, словно рыцарь - и я видел, что под серой рясой он обут в сапоги со шпорами.
А потом они начали говорить.

Теодор сидел на полу, положив голову на колено покровителя. Дон Эстебан покоился на скамье красного дерева и говорил, усмехаясь, что ничего не будет делать с городской дурочкой, ибо по безумию своему она невинна, он же, напротив, должен искупать свой грех. К тому же есть куда более достойные соперники, и куда более опасные люди. "Дело Микаэля бен-Захарии", - сказал он.

- Я знаю его, - поднял голову Теодор.
- Ты был свидетелем его бесчинств? - недоверчиво спросил дон Эстебан.
- Он мой приемный отец, - сказал Теодор.
Дальше, док, дело закрутилось без моего участия.

Л. Бочарова,
"Автор за свой счет".

Рассказ.

- Мистер Эмбли, пришел врач.

Горничная отклонила портьеру, пропуская доктора. Как все евреи, доктор Меерсон в свои годы уже имел залысины, дорогие очки, двойную лицензию и богатый опыт. Он был нервопатологом.

- Так, дорогой Ричи, - сказал Меерсон, пристраивая дипломат на столике для газет. - Похоже, пора пройти диагностирование?
- Хотите вытянуть из меня еще полтысячи? - кисло отозвался мистер Эмбли, лежа на диване с повязкой на глазах, хотя за шторами синел дымный лондонский вечер. - На черт мне диагностика... Я и так знаю, что со мной.

- Посмотрим, посмотрим... - В соответствии с тайным ритуалом всех врачей, доктор Меерсон не верил пациентам на слово, а прежде оглядывал и простукивал их собственноручно. - Здесь тревожит? А здесь? Хорошо... А вот тут? Понятно... Прошу вас, посмотрите вверх... налево...Теперь будьте добры достать...

- ... Черт! Я знаю эти штучки! Говорю же - я знаю свой диагноз. Я послал за вами не для этого!

- Но, любезный мистер Эмбли, я наблюдаю вас уже червертый год. Ваше состояние ни на йоту не улучшилось.
- Мне и не нужно, чтобы оно улучшалось!
- Позвольте, тогда к чему разговор? Меня ждут пациенты еще в трех районах.
- Нет, господин Меерсон... Мне не нужно лошадиного здоровья... Мне нужна ваша инъекция... И все. О-дин ма-лень-кий у-коль-чик.

- Как в прошлый раз...
- Как в прошлый раз.
- Знаете, Ричи, не смотря на вашу славу, деньги и успех, я иногда благодарю бога, что я не ваш отец.
- Ладно, Джеймс, я такой, каков есть. Доставай свой чертов шприц и ставь мне чертов укол. Голова ни к черту.
Вздохнув, доктор Меерсон извлек из дипломата инструменты, наполнил шприц и с укоризненным видом наложил на пациента жгут.

- Дорогой Ричи, - сказал он. - Мой врачебный долг заставляет меня сделать предупреждение. Ты неправильно ведешь себя. Ты разрушаешь себя. Ты не лечишься. Ты пьешь. Куришь сигары. Ты пристрастился к кофеину. Ты спишь днем, а ночью...
- ...Устраиваю оргии. - усмехнулся Эмбли. - Просто слышу голос папаши. Но тот бы и наркотики помянул, и девок. И джаз. Весь набор из воскресной проповеди...
- Именно оргии. И твоя нервозность - лучшее тому подтверждение. - врач вынул иглу, спрятал использованный шприц в отдельный карман дипломата и продолжил: - Я, конечно, не психиатр, но я рекомендовал бы осмотреться у моего коллеги. Вот визитка...

- Бросьте, док. Я творческая натура - только и всего. Да, я пишу бульварные романы, но ими зачитывается пол-Лондона. Голливуд заключил со мной контракт... И я пишу ночью, потому что днем мне не дает покоя телефон. И Эмили. Прекрасная женщина, но вы же знаете, что такое жена. Кстати, у нее появился любовник - и это освобождает мне время. И я буду продолжать такую жизнь - понятно? - и пить чертов кофе, и чертов мартини, и курить чертовы сигары. И я буду болеть - потому что это моя жизнь, и я люблю успех, и деньги, и прессу, и вспышки форокамер. Потому что я публичная персона. И за это мне тоже платят.

- Как голова? - невозмутимо поинтересовался Меерсон, закрывая дипломат.
- Уже действует, спасибо. - Мистер Эмбли мрачно отвернулся к стене. Его спина в красной рабашке источала правоту.
- Ладно, Ричи, - тихо сказал Меерсон, - живи как хочешь. Но отчего бы не пройти курс лечения? Убей бог, не понимаю. При твоих доходах это несущественная трата. Какой-нибудь месяц - и ты не вспомнишь, где находится череп. Будешь писать свои триллеры...

- Нет уж! - резко развернулся Эмбли. - Мне надо знать, где находится мой череп. Он напоминает мне о цене.
- Ричи, ты все же уверен, что тебе не нужен психиатр? - осторожно спросил Меерсон.
- Дорогой Джеймс - говорю тебе: со мной все в порядке. Твоя же беда в том, что у тебя совсем нет воображения.

- Напротив, любезный Эмбли, у меня достаточно богатое воображение при моей работе. А уж неврастеников я повидал - дай бог всякому. И потому я отлично представляю, как ты умрешь на своей веранде от кровоизлияния в мозг. Чик - и готово, белки глаз красные, как у оборотня, лицо красное, губы синие. А на твоем белом пиджаке будет кофе, коротый ты не допил... Лежишь на полу, стул опрокинут, сигара подожгла угол утренней газеты с очередной статьей о знаменитом Эмбли. Дым, горничная визжит... Ну как?

- Впечатляет... Может, и тебе заняться писаниной, док? - Эмбли приподнялся на локте. - Однако я умру не так. В твоей картине не хватает существенной детали. Заинтересованного свидетеля.
- Свидетеля чего, Ричи? Твоей сметри? Еще скажи - убийства! - хмыкнул Меерсон.

- Я знаю, док, что ты не читаешь мою стряпню. Ты выше всего этого. Но - умоляю - не надо приписывать мне грешки писак вроде Кинга. Я не люблю убийства. Меня не привлекают маньяки. Меня не возбуждает страх. Я пишу только о смерти. Добровольной и желанной, о чистом акте самоуничтожения. Потому у меня такие тиражи. Потому я все знаю о собственной смерти. Поскольку я уже умер.

- Ладно, мистер Эмбли, спокойного вам отдыха и скорейшего выздоровленья... Думаю, мы с пользой провели вечер... Меня ждут пациенты.
- Ну уж нет, док. Вы дослушаете до конца. Чтобы больше не лезть с дурацкими советами. В конце концов я плачу вам наличными.
- Прошу вас, Ричи, мне нужно идти.
- Вот чертов телефон - включите его и позвоните в контору, пусть вас заменят и отправят к чертовым пациентам другого череполога... Мне захотелось рассказать вам кое-что. О моей болезни. И знаете, почему? Вы ничего не смыслите в литературе. Вы табула раса, так сказать. Идеальный читатель... К тому же вы врач. А тут имеет место психосоматика, или как вы это называете...

- Ладно, извольте, - доктор отложил дипломат и с профессиональным безразличием, потерев переносицу под очками, устроился в кресле.

Странной пустотой отдавал этот день, было даже ощущение, что понедельник.
Пригляделась, нет, среда.
Среда моего обитания.

Ренат Валиуллин,
"Не бойся быть собой".