Эту работу я выполнила на пленэре, с натуры. В марте 2025 года маслом на холсте, 30 на 40 см.

Церковь Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселения Краснопахорского. Интервью с художником Анной Ягужинской, работавшей при этом храме художником с 1992-го по 2000-й годы.

Храм Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы имеет интересную историю до октябрьского переворота 1917-го года, и об этом рассказано во многих источниках. В интернете они есть, а также, вышли книги и появились статьи об этом храме. Но о том, что происходило там в трудные 1990-е годы, когда этот храм вновь открылся после долгого перерыва (в нём ранее был дом культуры, спортзал, типография и даже жилые помещения), там сознательно умолчали по инициативе г-на Никандрова, бывшего второго настоятеля этого храма с 2000-го года, которого запретили к служению. Поэтому об этом нам расскажет художник-живописец Анна Ягужинская, проработавшая там восемь лет, с 1992-го по 2000-й год при самом первом настоятеле, М. Д. Таране.

- Здравствуй, Анна, расскажи, пожалуйста, о том времени, когда ты работала художником при храме Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселение Краснопахорское, с чего вся эта твоя эпопея начиналась.

- Здравствуй, Ари. Рада твоему интересу к тому сложному периоду жизни храма Иоанна Богослова в селе Красное тогда ещё - Московской области, Подольского района, а теперь уже – Москвы, поселения Краснопахорское. Это началось в 1992-м году, когда я пришла на 1-й курс Московского Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета. В МПСТГУ были знающие, интеллигентные преподаватели, сильные специалисты, профессора, мне очень нравилось там учиться, и было там много интересного. Училась я там 6 лет – с 1992-го по 1998-й годы.

- А почему ты выбрала именно этот вуз?

- Всё просто, Ари. Я могла бы изрядно покритиковать институт Сурикова, например, но не буду, потому что даже если бы мне бы удалось его закончить, то я бы там получила… образование, а, вот, в ПСТГУ я получила… профессию! Это важно, но дело не только в этом. Вуз для верующих, православных людей, а я верую и задумала расписать храм, а в те годы они массово восстанавливались из руин, поэтому и решила там научиться монументальной живописи (фреске), а церковь я уже присмотрела.

- Анна, а как ты нашла эту церковь?- В 1991-м году друзья привели меня в сельский храм, где я познакомилась со священником, Михаилом Дмитриевичем Тараном, украинцем по национальности, отсюда и его фамилия, и произношение, который стал моим работодателем и непосредственным начальством.

Храм в процессе восстановления с 1991 по 1996 гг.

Оказалось, что он ещё и учился со мной в одном вузе, но на богословско-пастырском факультете. Прежде, чем брать меня, слишком юную, на работу, этот священник советовался со знающими людьми, а те сказали, что мои работы, которые они видели, достойные, и рекомендовали ему взять меня на должность художника в свой храм, что тот и сделал. Так я стала работать в церкви Святаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселение Краснопахорское.

- И как ты начинала? Ведь в 1992-м году храм был почти в руинах, а в стране бардак! И мастерская у тебя не сразу появилась...

- О да! Прежде, чем приступить к основной работе, я прошла через многое, так как поначалу, меня не кисло эксплуатировали. Я мыла полы в храме, принося воду в вёдрах с колодца, не только для этого, но и для купели, чтобы крестить, и это было очень тяжело, так как колодец был не близко. К тому же, я помогала на требах (мы вместе крестили, очень часто отпевали, изредка венчали, освещали квартиры и автомобили…), пела и читала на клиросе, иногда читала шестопсалмие, даже пару раз читала Апостол(!) и ездила по всяким поручениям. Кроме того, «поработали» и обе моих бабушки. Поскольку мы жили рядом с институтом, они кормили батюшку пирогами, всячески его задабривая, чтобы он хорошо мне платил. Как-то я успевала работать на церковь, учиться в ПСТГУ и студиях. Словом, много мы сделали для того, чтобы получить там ещё и мастерскую. Мама поспособствовала. Приехала, поговорила с настоятелем, объяснила ему, что работа в "проходном дворе", то есть, на общей территории, вредит делу. И мне вскоре выделили, предварительно отремонтировав, очень красивую студию с большим окном и жилой частью, где можно было мыться, готовить и спать, двухкомнатную квартиру, по сути.

  Моя мастерская

- Время-то было неспокойное – лихие 90-е, страна стояла на ушах. И как ты ухитрилась проделывать столь сложную работу в то время, как многие прошли через обнищание, крах всех планов и опасности!..

- Да, я в лихие 1990-е была «на коне», у меня было всё, о чём можно только мечтать, я была счастлива, потому что ещё юная, многого не понимала, мне море было по колено, и ещё не осознавала того, насколько трудным было то время, какая тяжёлая меня ждала работа, не знала жизни и была уверена в том, что справлюсь. В той деревне было относительно тихо, до неё почти не докатывалось то, что творилось в Москве. Но нищета там была ощутимая. В церкви на каноне только половины буханок и лежали. Изредка, кто пирожки испечет с домашним вареньем и принесёт… а так – луковица, небольшой кочан капусты, сухари, иногда маленький пакетик дешёвой карамели, да и всё… Однако, очень интересным было то время! Мои 1990-е… Творческим был этот период, и я много работала и по своей учёбе. Световой день посвящала живописи, вечер - рисунку, композиции. Штудировала гипсовые слепки, части тела, экорше, скелеты и обнажённую модель.

- Анна, а что такое экорше?

- Это человек без кожи и жировой прослойки – одни мышцы. Естественно, не живой, ну, и не труп из анатомички, а либо гипсовые они по работам скульптора Гудона, либо сделаны из чего-то там вроде папье-маше или пластика, но раскрашенные. Мышцы тёмно-красные, сухожилия бледно-жёлтые… Ну, так вот, я, также, много копировала работы старых мастеров, пыталась изучать анатомию, перспективу, технологию, хотя у меня плохая память, и я быстро забываю всё то, что читаю, к сожалению. Ходила на занятия к моему дорогому Наставнику, Михаилу Николаевичу Гребенкову, тоже теперь уже давно, в 1995-м году, ушедшему в мир иной...

Этот пожилой художник, Михаил Николаевич, инвалид и ветеран В.О. войны был очень хороший, сильный педагог, и я обязана ему многим. Он преподавал у нас в вузе, и, заметив то, что я - перспективный ученик, стал заниматься со мной отдельно у себя в мастерской с другими учениками, но бесплатно. И я с 1992-го по 1995-й годы два раза в неделю ходила к нему в студию, которая находилась в Измайлово, по яблоневому саду, мимо живописного пруда, на берегу которого густо росли деревья, через которые проглядывал большой храм. Я рисовала непрерывно. Учиться было интересно, и я любила этот процесс. Закрепила я тогда свои знания и умения, давшиеся мне в предыдущей студии. Рисовать я стала значительно лучше, так как там получила хорошую школу, но летом, перед отъездом в деревню при храме, собиралась получить от Наставника напутствие - задание на лето. Звоню ему, звоню, а он не отвечает. И вдруг мне позвонили…

Преставился мой незабвенный Учитель. Во всём мире стало темно, солнце погасло… Уходят последние носители старой школы, а с ними и высокое мастерство. Рвутся последние нити, связывающие нас со старой школой рисунка и живописи. На отпевании горевали все его ученики… Он мог бы создать свою школу, но теперь никому не нужно настоящее искусство. Школа умирает. Мне очень повезло в том, что Господь дал мне Учителей.

Однако я решила не унывать, а быть счастливой. По совету друзей стала посещать очень интересную студию, которую вели не заурядные художники Иван Константинович Карамян и Игорь Николаевич Ермолаев, так как нуждалась в творческой обстановке. Там была настоящая богема, «приют свободных артистов». Творчество сопровождалось музыкой старого доброго русского рока. Пишешь за мольбертом, а из окна виден балетный класс, где в больших окнах под покатой крышей виднелись юные танцовщицы в белых юбочках. Иногда ритм их танца совпадал со скоростью позёмки, метущей снег по крыше и завивающейся вихрем, и с музыкой, под которую мы любили работать. Это было достойно хорошего режиссёра.

Жизнь моя была контрастна: труд при сельском храме и богемная жизнь в Москве. Везде было интересно и весело... - Анна улыбнулась своим воспоминаниям.

- В 1992-м году, ближе к лету, работа действительно, хорошо пошла, что называется. Дело сдвинулось с мёртвой точки, и по "сватовству", тогда ещё живого Михаила Николаевича, к нам пришёл очень хороший архитектор по имени Марк. Он предупредил меня о том, что работать нужно быстрее, так как этого священника могут перевести в другой храм. Как в воду глядел. Он разработал проект "барабана" и купола храма, так называемой "главки". И вот, в 1995-м году на церковь Иоанна Богослова возвели эту самую главку. Варили каркас для главки монтажники-высотники с Украины. Два мужичка, а к ним, конечно же, батюшка присоседился. Он всегда работал наравне со всеми, и даже я доверила ему кусочек фона к моей фреске покрасить (колерок ему намешала), так что всё там было сделано его руками. Когда закончили делать арматуру, мелкий и лазучий украинец выбрался, а батюшка, бывший покрупнее, застрял в каркасе купола на головокружительной высоте и выбраться не может. Стоящие внизу, изощрялись в остроумии по поводу того, что его теперь только по частям извлечь смогут. Удалось его освободить из плена лишь после того, как мне пришла в голову и была высказана мысль распилить площадку, на которой они стояли, и спустить его внутри церкви. И мужичок, которому я это сказала, с криком «я придумал!» побежал воплощать эту идею в жизнь. Как дети, ей Богу!

Поскольку с техникой безопасности у нас было не то, что плохо, а вообще никак, народ наш так и сыпался с лесов, прямо «как горох», а также, калечились и гибли в других отраслях стройки. Каждую неделю отпевали очередного покойника! Родители мои стали возмущаться: «Ты же девушка молодая, а приезжаешь оттуда и только от тебя и слышно: «священник, покойник, гроб, панихида, отпевание, кутья, хор, гроб, могила, покойник, катафалк, молебен, священник, панихида, отпевание, похороны, кладбище, крест, венки, покрывальце, могила, хор, священник, кутья…» Ну что же это такое?!»

Вскоре, ещё в 1992-м году я написала три иконы: «Спас нерукотворный», двухметровую «Святую Троицу» и, это уже году в 1993-м, вроде бы, «Георгия Победоносца», а также, были написаны, вырезанные из досок силуэтами, Предстоящие у распятия Богоматерь с Иоанном вместо тех, что там были, но теперь моих предстоящих там уже нет, и старых, страшных, вернули на место, а куда сгинули мои - неизвестно. Там мало, что сохранилось из моего... 

В те годы эти места были довольно-таки дикими, деревня-деревня! Там и сейчас стоят сельские избушки – на Москву это слабо похоже, и странно то, что эту часть Подмосковья сделали Москвой, причём, Подольск к Москве не присоединили, почему-то. А в 1990-е годы добираться туда приходилось на перекладных. И везде плати. Это не то, что сейчас – по московской «Тройке»! Там дополнительная оплата проезда была. Разоришься на этих автобусах! Ездила я в пригородном автобусе от метро Тёплый Стан по Калужскому шоссе, «дороге смерти», где «на дорожных столбах венки, как маяки», укоренившийся у нас, южный обычай ставить памятные знаки на местах аварий. Их там полно. Многих погибших там знала лично. Помню эту дорогу зимой. Автобус скользит, водила пьяный в хлам, тьма кромешная, фонарей нет, снеговая пустыня, холодно… Был 1996-й год. Работала я тогда очень много. Сама делала под фреску известковый раствор. Иногда мне приходилось самой мешать его лопатой(!). А я была тогда очень худенькая и слабенькая! Ручки тонюсенькие! И песок для раствора тоже сеяла я. У меня тогда уже была превосходная иконописная мастерская. Помещение обогревалось с помощью русской печи. Колоть дрова не умела совсем, поэтому заталкивала в печку целые поленья. Печь была большая, но из-за широкого окна, дом плохо держал тепло. Подтапливала обогревателем. В лютые морозы всё равно зябла в валенках и овечьей душегрейке. Поэтому ставила под ноги плитку, когда работала, сидя. Однажды на плитку упал пакет с ветошью и, конечно же, загорелся. Ужинала в соседней комнате, а помещение заполнялось дымом. Когда, наконец, сообразила, в чём дело, под столом уже полыхало пламя. Схватив ведро, плеснула водой на плитку. Замыкания, слава Богу, не произошло, но плитку пришлось выбросить. Кроме должности: «Художник-иконописец», делала гораздо больше. Прежде всего, фреску, а также, проекты архитектурных сооружений, эскизы к вышивкам на облачениях, к резьбе по дереву, занималась общим оформлением храма. Планов громадьё было!

- Анна, но ты же была юной, прекрасной девушкой! Неужели тебе не хотелось, кроме высоких целей и задач, обычных житейских радостей?

         Анна задумалась, подняв глаза к небу, припоминая что-то, а затем улыбнулась и сказала:

- Конечно, я, ведь, не деревянная, и ничто человеческое мне не чуждо. Я люблю вкусно кушать. Пиво пить мы тогда любили, флиртовали немножко. Общаться с хорошими людьми, ходить в музеи, консерваторию, театры, на выставки, смотреть хорошие фильмы, документальные в частности, слушать аудиокниги, двигаться под музыку я тоже люблю. Могла всю ночь танцевать. Бывало, посещала клубы, например, "Пропаганду", "Бедные люди", «Китайский лётчик Джао-Да», «Кризис жанра», где мы слушали Алексея Паперного, «Вермишель-оркестр», «Волков-трио» и прочее... После тишины обителей и сельской жизни, грохот музыки оглушал.

А также мы с друзьями любили всей гурьбой выезжать на пленэры, писать этюды, а потом петь песни у костра под гитару, жаря на костре хлеб, яблоки или помидоры.

Говорили, в основном, об искусстве. Как правило, мы проводили время за творчеством. Впрочем, как и сейчас. Собираемся и рисуем вместе. Либо пишем натюрморт, либо портрет, либо фигуру костюмированную или обычную обнажённую модель. Иногда рисуем по очереди друг у друга кисти рук или ступни ног. Я бы глаза порисовала, даже гипсовые глаза Давида себе купила, чтобы тренироваться… Время-то дорого стоит. Хорошенького понемножку. «Делу время, потехе час», как говорится. Не знаю, как это, «проводить время», читать ради удовольствия от процесса, играть в игры. Не знаю и того, что такое скука. Это ощущение мне не знакомо и не понятно.

- Ты была серьёзной девушкой...

- Не то слово! - смеясь, отвечала мне Анна, - я всё время рисовала или изучала технологию, композицию и прочие премудрости профессии. Живя в деревне, я упорно работала по досконально изученной мной программе Императорской Академии Художеств в Петербурге. Сначала, так же, как и в воспитательном училище при Академии, тренировала руку и глаз упражнениями. Рисовала идеально ровные окружности, причём так, что, вот, смотришь на дно кружки, круг рисуешь, а потом в этот кружок ставишь эту кружку, и совпадает идеально. Или спичку берёшь, и глядя на неё, прямую линию рисуешь, а потом спичку приложишь – длинна один в один! Вот так тренировались. После этого углублённо штудировала натуру. Повторяла то, чему училась, но уже с более глубоким пониманием. Руки, ноги, носы, уши, глаза, рты тоже рисовала свои и чужие, у меня много этих рисунков фрагментов человека, всяких конечностей накопилось…

Однажды половые органы у натурщика отдельно запечатлела и забыла убрать с видного места. А тут, как на грех вошёл батюшка и сразу это дело увидел. У меня похолодело под ложечкой, и я вспотела. Вдруг уволит?.. А он пробормотал без интонации: «Выложила! Совсем уже охренели. Один в церкви пёрнул, другая писюны рисует…» Фух! Пронесло.

- Весёлая у тебя жизнь… Учась и работая одновременно, ты, наверное, очень уставала?

- Ещё бы! Это тяжело было сочетать. Некоторые лекции в ПСТГУ шли у нас без перерыва одна за другой, и однажды, заснув на одной лекции, слушая сквозь сон, проснулась тогда, когда уже другой преподаватель читал вторую лекцию, в которую удивительно плавно перешла предыдущая, - смеясь отвечала мне Анна.

- Хорошо ли ты училась в этом своём ПСТГУ?

- Ну, не очень. Не то, чтобы плохо, но и не так, чтобы хорошо. Преподаватели завышали мне оценки, видя мою старательность и заинтересованность. Они были очень хорошими людьми и смотрели сквозь пальцы на мои "художества" в смысле поведения. Я долгое время была девкой довольно-таки, противной. Но самым сложным был период сессий. Это тяжёлое, особенно для тугодумов вроде меня, время, очень выматывало. Экзамены эти… уфф! Вспоминаю, как кошмар! Я чуть ли не падала в обморок от ужаса в ожидании момента выбора билета.

- А вот, эти твои «знаменитые» первые фрески, на алтарной преграде, расскажи о них.

- Роспись алтарной преграды была моей первой фреской в этом храме, но не первая по факту, так как была у меня ещё и пробная фреска "Преображение Господне на горе Фавор", курсовая работа в институте (не знаю, что с ней теперь). 

Так что, до этого трёхметровую фреску я уже писала, не считая нескольких маленьких, тоже учебных. Но эта фреска на алтарной преграде была самой большой. Там были фигуры Иисуса Христа и Богородицы в полный рост, Херувимы, Иоанн Богослов и Иоанн Креститель, а вокруг – вольный орнамент.

Это было летом 1996-го года. В этот вечер был изумительный закат. Но работа была настоящим мучением! Раствор-то мне наложили трое помощников, но очень большая была площадь нанесения фрески, а начальник (о. Михаил Таран) меня торопил. Пришлось работать более суток без отдыха, всю ночь (одна в храме, испуганная, как Гоголевский Фома Брут), до рассвета. Потом, конечно, усталая, так и свалилась. Проснулась часам к пяти вечера и тут же пошла на колонку отмывать кисти и всякие ёмкости для красок, а затем фотографировала фреску, которую мне потом ещё и предстояло дописывать поверх тёмно-серой рефти - голубой фон и одежду Спасителя.

- Анна, а что значит «рефть»?

- Фон под голубец. Так было положено. Технология требовала, так как без рефти голубой краситель понадобился бы в большем количестве, а он стоит дорого.

После этого, над моей скромной персоной сгустились тучи. Фреску мою, написанную свободно, в духе Феофана Грека (особенно Херувимов, Иоанна Крестителя и Иоанна Богослова), народ, мягко говоря, не понял. Кто-то грозился эти мои фрески сбить. Люди ополчились на меня. Досталось и батюшке за то, что он надолго остался мне помогать и потом чуть не опоздал на поезд, так как отправлялся с семьёй в отпуск. Но главной виновницей была я. Кое-как, однако, это потом улеглось. Но приходили люди, разбиравшиеся в искусстве, меня поддерживали и хвалили эту работу.

- Ты, наверно, со многими интересными людьми тогда общалась, раз в таком вузе училась и такую профессию осваивала?

- Это - да! В 1993-м году в моей жизни появился большой мастер, Александр Давыдович Карнаухов. Он клал мозаики в Ватикане среди титанов Возрождения. Сначала был предельно корректен и охотно помогал, потом разнёс меня в пух и прах, на следующий день просил прощение. Вскоре опять уехал в свою Италию, где местные попы своей косностью и непониманием довели его до того, что от треволнений у него что-то случилось с глазами, и он почти ослеп. Довелось учиться иконописи с 1992-го по 1994 год и у незабвенной Ирины Васильевны Ватагиной, дочери известного анималиста и ученицы матушки Иулиании (Марии Соколовой). Ирина Васильевна успела многому научить меня. А в 1998-м году, весной, мне довелось побывать в чудесном оазисе Москвы - особняке семьи художника-гравёра Фаворского, знаменитом красном доме в Новогиреево. Показывали крупные, немного пожелтевшие от времени, графические листы (карандашные рисунки, калмыцкий цикл и наброски с обнажённой модели) Фаворского. Повезло мне в том, что сидела на самом лучшем месте - прямо перед самыми рисунками! Окунуться в мир этого дома - радость весьма великая! Дух художника поселился здесь навсегда. Я застала в живых и отца Глеба Коляду, слушала его лекции в цикле «Основы православного миропонимания» в университете на Моховой. Кстати, и отца Александра Меня мне повидать довелось. Тоже на лекциях. На острове Залед были на Псковском озере у Отца Николая Гурьянова в 1994-м году, и он ладошку ко мне приложил, слегка шлёпнув меня по лбу.

- А что же было дальше, Анна? Над чем ты работала ещё?

- Предстояла ответственная и трудная работа по убранству храма, но перед этим надо было разработать, так называемую, «вычинку». Выбрала для неё цвет кирпича, который бы хорошо смотрелся на белом. Сначала делала эскиз. Его утверждали архитекторы, так как без архитектурного образования, не могу сама проектировать церковные постройки. Потом мы эту вычинку красили, и тогда я поняла то, что очень боюсь высоты. Пришлось преодолевать этот страх. Но ценой этому преодолению стала зудящая экзема на руках и теле. Знающий человек сказал, что это нейродермит, сказал, какие таблетки принимать и чем мазать. Целестодерм – так эта мазь называлась. Помогло.

При этом, я готовилась писать на восьмерике в фальшь-окне над «абсидой», с востока, фреску, на которой должна была быть изображена Богоматерь Одигитрия…

- Анна, а что это такое – "Одигитрия"?

- Ну, это такой иконописный извод…

- Извод? Что это?

- Вариант канонического изображения. Итак, извод иконы Богоматери «Одигитрия» - это когда она с младенцем на руках, а на фреске внутри храма была изображена Богородица Оранта.

- Оранта? Как это?

- Это другой иконописный извод, когда у неё разведены руки, согнуты в локтях и раскрытыми ладонями вверх. Это она молитву возносит к Богу. Богородица же ходит по земле и помогает страждущим, вознося молитву к Своему Божественному Сыну. Вот. А Младенец при этом находится не в её руках, так как руки у неё заняты, а в мандорле…

- В чём?!

- Таком круге, как бы нарисованным на её омофоре спереди. Ну так вот. В этот раз я собиралась писать именно Одигитрию. Я всё это время делала эскизы и, так называемый, картон.

- На картоне, что ли?

- Да нет. Картоны - это не от слова «картон». Это итальянское слово. Означает конечный эскиз к фреске, но выполненный в натуральную величину и не в цвете, а в карандаше на тонкой бумаге, с которой изображение переносится уже на влажное, то есть, готовое к работе, интонако…

- Анна, а что такое интонако?

- Это последний, самый верхний и самый тонкий слой штукатурки, по которому уже пишется фреска. Это тоже итальянское слово, а на Руси это называли накрывкой.

Ну так вот. Прежде, чем началось написание наружной фрески, образовалась целая партия из прихожан, бывших против того, чтобы «малолетке», доверяли такую важную работу. Я же была совсем молоденькая, студентка. А настоятель в меня верил, так как ему меня рекомендовал авторитетный человек, как я уже сказала. Волновались они зря. Фреска эта долгое время украшала тот храм. Писала я её на восточной грани восьмерика два дня. Мне помогали двое – батюшка, как обычно, и Геннадий Ефимов, алтарник, староста, завхоз и рабочий в одном флаконе. Хороший человек. Первый день я её верх писала – самую сложную часть, до пояса, а на второй день – низ. Геннадий штукатурку подготовил вместе с батюшкой, которому я даже колер и кисточку дала немного покрасить фон и позём. Он рад был, что ему доверили такое… В девять часов вечера работа была закончена. Это была моя победа и одновременно перемирие с нашими прихожанами, относившимися ко мне критически. После написания фрески, храм стал таким красивым, что все им любовались. От свалившейся на меня славы, готова была провалиться сквозь землю. Но и это продлилось не долго.

- Анна, а нравилось ли тебе работать при храме?

- Конечно! Работа и жизнь при храме, а ещё и то, что там у нас была весёлая компания. Мы с пацанами пекли на костре картошку, жарили хлеб с помидорами, иногда даже – сердечки индейки удавалось достать, пели под гитару, конечно же, лазили по, так называемой, «заброшке» (бывший дом отдыха для работников кино), где весь пол был в осколках, и наши шаги гулко раздавались эхом, от чего было страшно, и нам казалось, что в здании кто-то прячется. Бомжи, наверно, облюбовали. Это позже здание это к рукам прибрали… А однажды, бродя вечером по лесу, мы увидели недавно вырытую могилу. Нам стало жутко, мы попятились, чтобы убегать, а тут ещё и машина милицейская с голубой мигалкой едет среди деревьев прямо на нас… как же мы оттуда бежали! Ой! Там, конечно, и без компании было здорово - свежий воздух, лес, где было полно грибов, ягод, речка Пахра, пруд хороший.

Однажды в пять часов утра решила в этом пруду искупаться, думая, что буду там одна, и не учла того, что по всему берегу выстроились рыбаки. Это было досадно, но я, всё равно, решила поплавать в футболке и трикотажных штанах. Когда я из воды вышла, то мои штаны из-за воды сильно растянулись в длину и стали мешать идти. Тогда я их сняла и пошла по деревне в одной футболке, неся в руках штаны. Конечно же, засветилась. Это было эффектно…

Ко мне частенько и друзья из города приезжали, кстати, там был святой источник, и каждое воскресение мы на нём обливались из вёдер троекратно, круглый год. Даже зимой. Я эти все эти годы почти не заболела ни разу. Разве что, моя ангина, когда я диплом защищала. Мою подругу крестили в этом источнике, причём, она, зачем-то, разделась догола. Зрелище, конечно, сказочное!.. Потом мы купили пива, прочих вкусностей, и вместе с батюшкой решили отметить её крещение. Изрядно выпив, решили устроить фотосессию в храме. Она надела строительную каску, я её фотографировала, а поп лёг на специальную подставку для гробов и начал горланить фальцетом панихиду: «Со святыми упокой!» Поп этот был прикольный… ой! Только ты это не записывай, убери. Что-то я увлеклась…

Продолжение следует

- Ничего, всё нормально, мне нравится, как ты рассказываешь. Давай дальше.

- Тогда мы задумали грандиозный проект. Было запланировано строительство женского монастыря, художественной гимназии, где будут учить ещё и церковному искусству, иконописной, керамической и свечной мастерских, кузницы и др. И всё это будет по моему проекту и оформлено мной. Думала, что распишу храм, напишу туда иконы, оформлю весь интерьер, ограду и территорию вокруг, крестильный храм построим, и его тоже распишу. Часовню строить начали... Мне были обещаны и стабильность, и работа до самой пенсии. Поэтому я и училась спокойно, а все каникулы там жила, как отшельник. Или мы куда-нибудь ездили, например, в Дивеево, где купались в Святом источнике, ходили по Канавке с молитвой, прикладывалась к мощам св. Серафима. В Псково-Печерский монастырь к архимандриту Зенону в мастерские ездили, потрудилась в Толгском женском монастыре и в иконописной мастерской на Соловках, что было очень хорошей практикой в профессии. На Соловецком подворье в Кеми моё имя записали в вечное поминание. Потом, на преддипломную практику в 1997-м году, я поехала на Волгу, в Ярославскую область. Село называлось Богослово. Приехали в лагерь из нескольких рубленых изб, где жили члены общины, рожая там детей. Меня поселили в избу. Церковь восстанавливалась медленно. Внутри было очень холодно, сыро, отовсюду дуло, а железная печь «Булерьян», сделанная на оборонном заводе, почти не грела. Закончив, измерения, чертежи и рисунки, я выдохнула с облегчением. Мы там купались в Волге, я рисовала на пленэре карандашные пейзажи. В одну из ночей изба церковного старосты, сгорела в один момент, ещё до приезда пожарной команды. Повезло, что дом был на отшибе. Староста остался голый и без вставных челюстей. Приехали его сыновья, собрались, было, везти отца в город, но тот ехать отказался, решив остаться и начать всё с начала, поэтому мне повезло - в машине было место. К полуночи я была уже дома. По возвращении - вновь студия, пленэры, песни под гитару... а надо было быть внимательнее, так как снова стала накаляться обстановка на работе. Я не могла этого не почувствовать, но предпочитала ничего не замечать. Закрыв глаза на всё, спрятала голову в песок, и это - моя любимая поза. Ещё никто сзади не пристроился. Я надеялась на то, что пронесёт, всё уладится, и всё будет хорошо. Мне была просто необходима эта замечательная творческая работа на свежем воздухе, и я не в состоянии была рассматривать такой вариант, что её у меня не станет. Боялась и помыслить о таком развитии событий.

Прочитала о Сезанне, Ван Гоге, Тулуз-Лотреке и дневник Марии Башкирцевой. Сравнение с нею было не в мою пользу. Увидела то, насколько я не развита по сравнению с ней. Она знала языки, играла на фортепиано, много читала, причём, в 13 лет(!) серьёзные книги, как и Зинаида Гиппиус, чьи воспоминания прочту позже. А книги, которые они читали в отрочестве, мне не осилить и теперь! Потом ничего не поняла в книгах Кандинского «О духовном в искусстве» и Павла Филонова «Проповедь о поросли мировой». С большим трудом осилила фолиант Фаворского и совсем не осилила труд г-на Волкова о композиции. И если бы это не была чужая книжка, то я бы вышвырнула этот «кирпич» в окно или в костёр. После этого по совету Наставника еле-еле одолела «Проблема формы в изобразительном искусстве» Адольфа Гильдебрандта и с большим трудом поняла смысл текста, но дало мне это много. Читала разные книги по технологии живописи, технике рисунка Ростовцева, Радлова, Тютюнника, Сланского и «Перспективу» Барышникова.

Хожу в студию, в конструктивистском здании дома культуры при заводе «Серп и молот», на холме, в красивом месте. Она года до 2000-го просуществовала. Пришла я туда ради вращения в творческом кругу. Мы писали странные натюрморты, похожие на мусорные кучи. Битые гипсовые бюсты, сухие цветы, часы без стрелок, поломанные игрушки, фарфоровые статуэтки без рук, старинные кофейники, утюги, и прочее.

Между тем, на работе снова несколько человек стали проводить против меня компанию, но мой «Спас Вседержитель» в алтаре вдруг «заплакал». Миро из него источалось. Это могло быть, конечно, не миро, а какие-то другие капельки, попавшие на икону, но это уже не так важно. Главное то, что наступило очередное перемирие, потому что, увидев это, люди попросили у меня прощение. Я сказала, что на них не в обиде и сожалею о том, что вызывала раздражение.

Ещё давно, как только получила там мастерскую, начала вырезать из сухого липового полена православную церковную скульптуру «Параскева Пятница». Плохие инструменты быстро тупились, и мои руки были все изрезаны. Шрамики у меня до сих пор. Вот, эти, беленькие – вот, вот, и вот. А эта – нет, это от борщевика. А это – после того случая с рукой, потом расскажу. Эта скульптура предназначалась в храм, но вышло иначе.

Гениальный художник Ермолаев Игорь Николаевич, занявший место умершего Наставника Михаила Николаевича Гребенкова, учил меня работать на офортном станке, и мы с ним сделали линогравюру «Среди чужих». Находилась я тогда под впечатлением от его творчества и живописи второго нашего руководителя Ивана Константиновича Карамяна, который, как оказалось, тоже учился у Гребенкова. 

Кроме студии, я ходила ещё и на занятия в университет Строганова штудировать обнажённую модель в общей сложности, года с 1998-го по 2010-й год.

И вот, пришла последняя весна в институте, и мы готовимся к диплому, но в марте солнышко начинает припекать, сверкать в ручейках талого снега и капели, а нас, юных и романтичных, начинает тянуть на улицу. Именно в это время особенно приятно ходить на этюды в старой Москве, районе Остоженки и Пречистенки, Обыденского, Златоустовского, Колпачного, Подкопаевского и Трёхсвятительских переулков, Маросейки, Покровки, Яузских ворот или Кодашей пишем во двориках, на старых московских улочках. Старая дублёнка заляпана красками, после работы чай из термоса и перекус особенно приятны.

С Кодашами, где мы любили писать, у меня связано многое. Там у нас проходили занятия по академическому рисунку, живописи и композиции. Сразу после них я шла в библиотеку Третьяковской галереи неподалёку, где копировала академические рисунки Иванова, Репина, Врубеля и Чистякова. Читала редкие книги о том, как учили в Санкт-Петербургской Императорской Академии художеств. Читальный зал библиотеки, вероятно, раньше был гостиной или столовой в усадьбе, и там был лепной потолок с росписью. В старинных шкафах - фолианты в кожаных переплётах… и тишина… Разве что иногда слышен шелест переворачиваемых страниц. Кроме того, я любила заниматься в библиотеке по искусству на Большой Дмитровке, но там тогда было очень много народу, особенно вечером, и Российской (РГБ), в зале ИЗО, где тоже не очень уютно. В этом же укромном месте в недрах тихого московского переулка спокойно, и никто не отвлекает. Доступ туда был разрешён далеко не каждому, пускали только по письму, поэтому там всегда было почти совсем пусто, тихо и особенно уютно. Иногда я отвлекалась, смотрела в окно и думала, что когда-то в этом доме жила семья обеспеченного человека из дворянства, духовенства или купечества. Барышня какая-нибудь здесь жила с родителями, братьями и сёстрами… Интересно, как после октябрьского переворота 1917-го года сложилась их судьба… Когда библиотека закрывалась, я шла, в Третьяковскую галерею. Бывало, что часа полтора-два вечера посвящала одному художнику. Например, с книгой «Живописная система Борисова-Мусатова» Кочик в небольшом зальчике картин Борисова-Мусатова внимательно изучала каждую картину: «У водоёма», «Призраки», «Изумрудное ожерелье»… до самого закрытия. Домой еду, стараясь, никуда, кроме старомосковских улочек, не смотреть, дабы впечатления не терять, или, как обычно, в транспорте, читаю или украдкой делаю наброски с граждан. Поздний вечер провожу за мольбертом. Я тогда пыталась разработать, так называемую «систему самообучения, доучивания или даже… самосовершенствования»(!), но это была не лучшая идея, поэтому ничего у меня и не получилось. Я была юной максималисткой, наивно мечтала о том, чтобы стать великим художником, и на слова мамы о том, что это «дурацкая затея» и «нескромное поведение», отвечала так: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!», и думала, что, благодаря этой своей «системе», добьюсь небывалых высот, но, к сожалению, в наше время это, фактически, невозможно, тем более таким недотёпам, как я. Вот я и стала всего лишь рядовым в огромной армии монументальных и станковых живописцев.

Между тем, на работе при храме я вырезала из гипса (техника называется ганч) голову Иоанна Крестителя на блюде, и вышло настолько натурально, что прихожане пугались. Делала учебные композиции, натюрморты и много копировала русских академистов, Рембрандта, древнерусские фрески. Была очень занята учёбой, но успела сделать много живописных и графических работ. Этот период можно было бы назвать самым лучшим в жизни, если бы не гораздо более счастливые дальнейшие события. Однако, первые неприятности ждать себя не заставили, и начались они в ПСТГУ. Вместо платы за обучение 2 раза в неделю по 4 часа студенты обязаны были работать на университет, иначе его не допускали к сессии. Так вот, одно такое «послушание», когда я мыла туалет, а потом на кухне перечистила целую кастрюлю лука, после чего была вся в соплях, с красными глазами и носом, мне не было засчитано по непонятной причине. То ли брякнула что-то, то ли, по их мнению, работала плохо. Хорошо, что Господь помог с этим справиться – священник за меня поручился.

- Ты закончила учёбу в ПСТГУ в 1998-м, ведь, году, так? Расскажи, как ты диплом-то защитила.

- Это воспоминание не лучшее в моей жизни. Моя дипломная работа оказалась, мягко говоря, слабоватой. Впрочем, у других ребят дела обстояли гораздо хуже. Но я, всё равно, переживала эту неудачу очень тяжело, тем более, накануне диплома «засветились» мои, так называемые, «ягужинизмы» – творческие работы, на коих изображены, выдуманные мной, существа, у некоторых из которых была женская грудь, или они обнимались, например. Православные называют это «бесовщиной», но я с этим категорически не согласна, ведь, если посмотреть на закат, то сразу думаешь о том, что наш Господь – великий Абстракционист, а если посмотреть на бородавочника или глубоководных существ, то сразу думаешь: «Господь – великий Сюрреалист!», но никто этих раб, моллюсков или рептилий не называет «бесовщиной», потому что это – творение Божье, а творение Ягужинской – увы, обзывают, как хотят… Меня чуть, было, не отчислили перед самым дипломом. Еле спаслась тогда! Человек 6-ть лет проучился, и мог остаться без диплома из-за своей оплошности. Пришлось письменно отрекаться от своих творческих работ. Эти перипетии повлияли на мою дипломную работу. Да я ещё и заболела в день защиты. Сначала мне показалось, что режется зуб мудрости, а это была, ни с того, ни с сего, в мае, сильная ангина. Я так плохо себя чувствовала, что еле выступала, и за диплом получила четвёрку. Мать воскликнула в ужасе: «Четвёрка за диплом! Это же всё равно, что двойка!», а я ей говорю: «Сейчас не те времена, не СССР, когда «три» пишем, а «два» в уме, а теперь двойка – это двойка, тройка – это тройка, четвёрка – это четвёрка…» Потом я лежала с этой жуткой ангиной, глотать не могла и плевала в тазик. Даже керосин выпила по совету папы!

- И вот, ты закончила институт, и теперь у тебя началась свободная жизнь, без зубрёжки, семинаров, экзаменов…

- Да уж! Тяжело мне это давалось, поэтому я была просто счастлива, когда ПСТГУ окончила. И этот год – с июня 1998 по июль 1999-го был достаточно счастливым. Я только работала, и мне не надо читать конспекты и дрожать перед сессией. Однако, не долго продлилось это счастливое время. Всего лишь, год…

- Расскажи нам, пожалуйста, о том, что ты делала в этот, твой счастливый год.

- Следующей, после «Одигитрии», фреской были «Кирилл и Мефодий, учители словенския» на стене прогимназии «Пересвет» в Москве, которую я выполнила в августе 1998-го года. Увы, фреска оказалась с брачком. Подвели подольские пигменты.

Но и работа по обустройству церкви Иоанна Богослова и церковной территории, конечно же, продолжалась. У храма строили святой колодец. Для него разрабатывала маковку и крест, слепив их из пластилина. Их отливали в литейных мастерских недалеко, на Калужском шоссе. Там, оказывается, работали выпускники ТХК, где я училась до этого, очень приятные люди, которым понравилась моя идея. Об этой моей работе даже было упомянуто в статье об истории этого храма. Начали строительство стены вокруг церковной территории, в нишах которой собиралась разместить ветхозаветные сюжеты, написанные в реалистичной манере. Мой папа нанялся туда работать сначала в столярке, потом построил кузницу, из пылесоса, сделал поддувало и ковал скобы для крыши. А крышу-то проектировала я – тоже из пластилина её лепила! Кроме того, я сделала интересный такой проект памятника в виде фрагмента часовни. На его фундаменте теперь звонница. Проект новой сторожки я делала, и мой отец возил его на работу и всем показывал «гениальную лесенку с дверкой», туалет я тоже придумала красивый, а не деревянный нужник в два очка, который там был. Кресты на могилы по моим эскизам там отливали. Много работы за этот год выполнила, скажу без ложной скромности! Церковь эта, Иоанна Богослова в селе Красное, дала мне 8-мь лет трудового стажа по трудовой книжке, что было весьма ценно, так как художнику найти работу по специальности, да ещё и с социальным пакетом крайне трудно.

- Анна, вот, ты упоминаешь о том, как там бывало неспокойно жить и работать, и ездить туда, например, о частых смертях... Хотелось бы узнать об этом подробнее. Я что-то об этом месте слышал. В газете, кажется, читал.

Ягужинская замялась. Она думала, подбирала слова, а потом заговорила:

- Не хотела об этом рассказывать… Ладно, скажу, что называется, «не для протокола». Пусть это потом уберут при редактировании. Я опасаюсь выглядеть глупой, суеверной, злопамятной и мстительной, но у нас там, действительно, какие-то странные вещи происходили. Например, первый священник вдруг куда-то исчез, второго (г-на Никандров) к служению запретили, сейчас там третий, отец Кирилл Слепян. Посмотрим, что с ним будет дальше. Почему я так говорю? Да там же творилось нечто невообразимое! Вот, приведу несколько примеров. Кровельщики, отец и сын работали, и вдруг этот сын (именно сын) внезапно умирает, и прямо на крыше. И ни с того, ни с сего. Сердце остановилось, и всё... И это не одно происшествие. Один белорус зачем-то вставил точильный камень в циркулярную пилу. Диск разорвало, и снесло несчастному пол-лица. В больнице его, иностранца, долго держать не стали и выписали, не долечив. Вернувшись на родину, он скончался, и его родные подняли бучу. Это было уже в 1999-м году, летом, и с этого начались у нас большие неприятности, закончившиеся счастливыми переменами в моей жизни. У монтажника-высотника с Украины эпилептические припадки начались, и он вынужден был уехать, а его напарник начал выпивать, несмотря на то, что кодировался, и его уволили. Уже две бригады из-за этой проблемы выгнали. Третья бригада тоже была не идеальная – сачковать они умели. И там ещё и с двумя мужичками беда случилась. Рабочий с лесов полетел и весь переломался. Другого машина сбила на Калужском шоссе. Раком болели люди там часто. Парень, наркоман, сын прихожанки, выбросился из окна, разбился насмерть, а её брат, парализованный гипофизарный карлик умер от рака печени. Потом, уже в 2000-х, у отца Михаила дочку убили, зарезали в лесопарке. Она только что университет окончила. Много народу там пострадало.

Вообще, место было и есть какое-то неприятное. Я ещё ни разу не видела, ни тогда, ни сейчас, того, чтобы умирало столько местных, их родственников, знакомых и окружения. Кроме того, люди там постоянно то сходили с ума, то спивались или допивались до белочки, кончали с собой, вешались, наркотики принимали, от передозировки гибли, тяжело болели или калечились. Животные там были какие-то очень уж злые – собаки норовили укусить из-под тешка, подкрадываясь сзади, гуси, индюки и козлы тоже вели себя агрессивно… А хозяева, зачем-то, их выпускали. Опасно было идти по деревне. По обочине дороги идёшь, так как боковая дорожка вся в грязных лужах, а водители автомобилей норовят обрызгать или дверцей сбить. Водители автобусов любили детей или девушек прищемить дверями, детям двери не открывать, промахнув остановку, а про то, что они пьяными ездили, уже сказала. Несколько раз, пока я там работала, автобусы с моста в Десну летали! Это 508-й там ходил… Там такое творилось! Я, честно говоря, ничего подобного ни до, ни после этого не видела. Собак я до этого не боялась.

Гораздо позже, уже годах в 2010-х, знающие люди меня просветили в том, что это место, прорезанное сетью шурфов (штреков-?) и каменоломен, где добывали белый камень, является, так называемой, «геопатогенной зоной», где люди начинают вести себя неадекватно и часто происходят несчастные случаи - запивают закодированные алкоголики, случаются приступы у эпилептиков, много больных детей рождается, в нашу церковь матери водили многих больных детей – с ДЦП, аутизмом, например (у нас даже какое-то время там школа была для таких детей), какие-то умственно-отсталые были, психически больные – тоже, уже выросшие, а, кроме того, люди всё время конфликтуют, скандалят и ссорятся, ленятся, отлынивают от работы или ещё того хуже – воруют, дерутся, калечат и убивают… Лично мне там жилось, мягко говоря, не спокойно. Когда я там находилась, меня не покидала тревога или даже, бывало, накатывала смертельная тоска, а также, вдруг появилась странная обидчивость, даже какое-то ожесточение. Я находилась в постоянном раздражении и даже на взводе. На меня нападали приступы не контролированного обжорства и болтливости. Нервы были ни к чёрту. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. И тоже - работать часто не хотелось, особенно жарким летом, и, как только отец Михаил куда-нибудь уезжал, я всё бросала и убегала либо купаться, либо в магазин, либо в лес, либо ещё куда. Друзья приезжали, и мы пикники устраивали на берегу Пахры. Пила пиво, зачем-то. В 1990-е и нулевые люди пили пиво, как воду, причём, среди рабочего дня. Около метро в палатках продавались напитки, и люди там же, из банок пили это пиво. И совсем юные – тоже. Так что я рада тому, что, в конце концов, оттуда ушла. Это было тяжело, но теперь я это воспринимаю, как освобождение.

- Очень интересно, но почему ты с этой работы ушла?

По лицу художника Анны Ягужинской пробежала тень. Было видно то, как ей тяжелы и неприятны эти воспоминания. Анна налила себе ещё воды из графина, попила из стакана и ответила:

- Продолжение этой истории не такое радостное. Крупные неприятности начались летом 1999-го - первый настоятель начал меня выживать, с июля деньги не платил вообще, так как вышла нехорошая история – наняли, несмотря на возражения всех, кто был с этим связан, ненужного работника, который испортил всё, что было возможно, и это коснулось меня тоже. Я заболела и, вместо того, чтобы уехать в Москву и взять больничный, решила отлежаться в деревне, на свежем воздухе, а в это время тот человек-катастрофа с астигматизмом извёл зря дорогой известковый раствор. Ну, мне и влетело. Но и это ещё не всё. Там много чего было. Вспоминать неохота. Я даже в больницу в конце 1999-го года из-за этого попала. Заболела из-за стресса. А 6-го февраля 2000-го года нас всех оттуда уволил новый настоятель, г-н Никандров (его потом запретили к служению). Мне за полгода зарплату не выдали, а выходного пособия тоже не дали. Как я помыкалась из-за этого! Но и это ещё не всё - они 90% моей работы уничтожили, замазали белой краской мои фрески внутри храма, а наружную фреску Богоматерь Одигитрия на восьмерике долгое время не трогали, но потом добрались и до неё. У кого-то из этих вандалов и на неё поднялась рука. Её пытались уничтожить и здорово испортили, явно скоблив лики Богоматери и Христа каким-то инструментом типа болгарки, потому что фреску уничтожить трудно, так как известковая штукатурка очень прочная, а пигмент намертво впитался в раствор, и если фреску захотят уничтожить, то либо замажут её краской, либо собьют, что сделать очень трудно. Однако, испортили они её здорово, и, вместо того, чтоб эта фреска стала бы моей «визитной карточкой», она погибла. Вспоминать об этом больно, и единственным светлым моментом в периоде с осени 1999-го по весну 2000-го было моё вступление в Московский Союз Художников, в секцию живопись (Товарищество Живописцев называется). В конце 1999-го года это произошло. А вступить туда очень трудно! Неохота рассказывать о чёрной полосе своей жизни, которая, впрочем, весной 2000-го года сменилась на светлую, и теперь у нас всё нормально, слава Богу.

- Анна, расскажи пожалуйста, почему ты так изменилась в плане творчества? Сейчас ты пишешь кроме хороших пейзажей, такие странные картины, где бывает чернуха, трупы, и цвета  далеко не всегда позитивные. А ведь могла бы устроиться в другой храм и там работать…

- Значит, не могла, - смеясь, ответила Анна, - Ари, история не терпит сослагательного наклонения. Если произошло так, а не иначе, то это значит, что так было угодно Богу. Я, конечно, искала работу. Но найти подходящее место очень трудно, особенно, если ты художник и вообще, творческий работник. В Софрино иконописным мастерским нужны были только мужчины, в «мастерских» в Кузьминках они критикуют, принесённые им, работы и предлагают записаться на курсы иконописи за 400 рублей в месяц (тогда) и живут они только этими курсами. Иконы же они если и продавали на ВДНХ, то только свои, своих родственников, друзей и знакомых.

Устроиться в другой храм так и не смогла, потому что второго «о. Михаила Тарана» так и не встретила. Преподавать меня не брали, расписывать фарфоровых кукол тоже не взяли, не приняли и в фирму по росписи шкатулок. Весной 2000-го года я устроилась в издательство художником-иллюстратором. От руки, конечно же. Кроме того, я стала делать живописные работы на заказ и продавать картины через салоны и галереи, позднее – через интернет. В 2000-м году я вышла замуж. Потом, когда в издательстве сменилось руководство, и оно загнулось, я устроилась работать в отель НЕМЧИНОВКА-ПАРК, расписывала потолки и стены, а параллельно писала картину "Юго-Запад" (она в галерее "НиКор" сейчас), закончив её в АВГУСТЕ 2001-го года.

 Когда 11-го сентября произошёл теракт в США, я не отреагировала, но мои родные это увидели. Муж сказал: "И теперь ни одна сволочь не поверит в то, что это было написано до теракта!", а подруга сказала: "Ты не очень-то твори свои нетленки, а то весь мир взорвёшь..." (у меня это не первый случай) Я чувствую смерть, и почти все смерти своих знакомых проинтуичила.

Уволившись из отеля НЕМЧИНОВКА-ПАРК, я работала то тут, то там - где придётся. Продавала свои картины, например, через посредников и сама. Заказы выполняла… Портреты писала с живой натуры, копировала картины Ван Гога, Дега, всяких импрессионистов… В последнее время я, в основном, расписываю потолки и стены в светских интерьерах – частных учебных и лечебных заведениях, гостиницах, торговых и спортивных комплексах, квартирах, домах… О своих выставках, публикациях и прочей творческой деятельности сейчас говорить не буду, так как это другая история, уже не про этот храм. Биографию всю, целиком расскажу в другой раз, а сейчас уже всё. Конец истории. Устала и в горле пересохло. Пойдём лучше выпьем чаю с рижским бальзамом и поедим, наконец-таки, торт!

Ари Шер от 6 марта 2025 года, Москва

        Храм Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы имеет интересную историю до октябрьского переворота, и об этом рассказано во многих источниках, но о том, что происходило там в 1990-е годы, когда тот храм вновь открылся (в нём был дом культуры, спортзал, типография и даже жилые помещения), нам расскажет художник-живописец Анна Ягужинская, проработавшая там 8 лет при самом первом настоятеле.

- Здравствуй, Анна, не терпится услышать твой рассказ о том времени, когда ты работала художником при храме Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы. Расскажи нам, пожалуйста, о том, с чего вся эта твоя эпопея начиналась.

- Здравствуй, Ари. Очень рада твоему интересу к тому сложному периоду жизни храма Иоанна Богослова в селе Красное тогда ещё - Московской области, Подольского района, а теперь уже - Москвы, хоть и "новой". Это случилось в 1992-м году, когда я пришла на 1-й курс Московского Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета. В ПСТГУ были знающие, интеллигентные преподаватели, сильные специалисты, профессора, мне очень нравилось там учиться, и было там много интересного. Училась я там 6 лет – с 1992-го по 1998-й годы. Читать далее

Церковь Иоанна Богослова в селе Красное. Интервью с художником Анной Ягужинской, проработавшей в этом храме с 1992-го по 2000 г.

        Храм Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы имеет интересную историю до октябрьского переворота, и об этом рассказано во многих источниках, но о том, что происходило там в 1990-е годы, когда тот храм вновь открылся (в нём был дом культуры, спортзал, типография и даже жилые помещения), нам расскажет художник-живописец Анна Ягужинская, проработавшая там 8 лет при самом первом настоятеле.

- Здравствуй, Анна, не терпится услышать твой рассказ о том времени, когда ты работала художником при храме Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы. Расскажи нам, пожалуйста, о том, с чего вся эта твоя эпопея начиналась.

- Здравствуй, Ари. Очень рада твоему интересу к тому сложному периоду жизни храма Иоанна Богослова в селе Красное тогда ещё - Московской области, Подольского района, а теперь уже - Москвы, хоть и "новой". Это случилось в 1992-м году, когда я пришла на 1-й курс Московского Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета. В ПСТГУ были  знающие, интеллигентные преподаватели, сильные специалисты, профессора, мне очень нравилось там учиться, и было там много интересного. Училась я там 6 лет – с 1992-го по 1998-й годы.

- А почему ты выбрала именно этот вуз?

- Всё просто, Ари. Я могла бы изрядно покритиковать институт Сурикова, но не буду, потому что даже если бы мне бы удалось его закончить, то я бы там получила… образование, а, вот, в ПСТГУ я получила… профессию! Это важно, но дело не только в этом. Вуз для верующих, православных людей, а я верую и задумала расписать храм, а в те годы они массово восстанавливались из руин, поэтому и решила там научиться монументальной живописи (фреске), а церковь я уже присмотрела.

- Анна, а как ты попала на работу в эту церковь?

- В 1991-м году друзья привели меня в сельский храм, где я познакомилась со священником, Михаилом Дмитриевичем Тараном, который и стал потом моим работодателем и непосредственным начальством. Оказалось, что он ещё и учился со мной в одном вузе. Прежде, чем брать меня, слишком юную, на работу, этот священник советовался со знающими людьми, а те сказали, что мои работы, которые они видели, достойные, и рекомендовали ему взять меня на работу, и тот принял меня на должность художника в свой храм. Так я стала работать в церкви Святаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы. Читать далее

        Храм Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы имеет интересную историю до октябрьского переворота, и об этом рассказано во многих источниках, но о том, что происходило там в 1990-е годы, когда тот храм вновь открылся (в нём был дом культуры, спортзал, типография и даже жилые помещения), нам расскажет художник-живописец Анна Ягужинская, проработавшая там 8 лет при самом первом настоятеле.

- Здравствуй, Анна, не терпится услышать твой рассказ о том времени, когда ты работала художником при храме Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы. Расскажи нам, пожалуйста, о том, с чего вся эта твоя эпопея начиналась.

- Здравствуй, Ари. Очень рада твоему интересу к тому сложному периоду жизни храма Иоанна Богослова в селе Красное тогда ещё - Московской области, Подольского района, а теперь уже - Москвы, хоть и "новой". Это случилось в 1992-м году, когда я пришла на 1-й курс Московского Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета. В ПСТГУ были  знающие, интеллигентные преподаватели, сильные специалисты, профессора, мне очень нравилось там учиться, и было там много интересного. Училась я там 6 лет – с 1992-го по 1998-й годы.

- А почему ты выбрала именно этот вуз?

- Всё просто, Ари. Я могла бы изрядно покритиковать институт Сурикова, но не буду, потому что даже если бы мне бы удалось его закончить, то я бы там получила… образование, а, вот, в ПСТГУ я получила… профессию! Это важно, но дело не только в этом. Вуз для верующих, православных людей, а я верую и задумала расписать храм, а в те годы они массово восстанавливались из руин, поэтому и решила там научиться монументальной живописи (фреске), а церковь я уже присмотрела.

- Анна, а как ты попала на работу в эту церковь?

- В 1991-м году друзья привели меня в сельский храм, где я познакомилась со священником, Михаилом Дмитриевичем Тараном, который и стал потом моим работодателем и непосредственным начальством. Оказалось, что он ещё и учился со мной в одном вузе. Прежде, чем брать меня, слишком юную, на работу, этот священник советовался со знающими людьми, а те сказали, что мои работы, которые они видели, достойные, и рекомендовали ему взять меня на работу, и тот принял меня на должность художника в свой храм. Так я стала работать в церкви Святаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы. Читать далее

Осенний букет, холст/масло, 50 на 60 см

Камлание

Сегодня в шесть часов по полудню закончила "Похищение Европы". Европа - это моя Катя, а похищаем её мы из небытия. Так что бык - это собирательный образ всей нашей семьи. Картина размером 150 на 120 см, холст/масло, 2013 год, 3 апреля.

Как обычно, взяла с собой Киску, и пока она спала в колясочке, написала этот пейзажик под названием "Красный домик". И это - Москва! Мегаполис! Размер этой работы 40 на 50, написана она маслом на холсте, как обычно.

В этой подборке мои абстрактные и типа сюрреализма работы. Графика и живопись. Работы целиком плод моего воображения, они зарегистрированы в РАО.

1. много народу

Систематическое делание набросков - залог успешного повышения уровня мастерства. Я делаю наброски не только в классе с обнажённой и одетой модели, но и везде, где мне приходится находиться. Например, когда я еду в метро, я делаю наброски с других пассажиров, в перерывах между лекциями или академическими часами, когда модель отдыхает, я зарисовываю её в халате или своих товарищей по учёбе, педагога или уборщицу, а дома - бабушку, шинкующую капусту или готовящую у плиты, мать, читающую книгу в кресле, отца, шуршащего по своим делам... словом, наброски нужно делать постоянно, где бы художник не был. На улице, в храме, в больнице, в театре, ночном клубе, ресторане, кафе, транспорте, на спортплощадке или в спортзале, бассейне или на ипподроме, в гостях и дома, в зоопарке, цирке и везде, везде, везде... И со всех. И с разных людей всех возрастов и профессий, и с животных: птиц, насекомых, больших зверей и маленьких, растения так же нельзя оставлять без внимания. То есть в сумке, пусть даже это маленький клатч или театральный радикюль размером с ладонь, всегда должен находиться блокнот, пусть даже очень маленький, и карандашик.