Ранним утром 2 июля 1979 года на 137-м километре Ленинградского шоссе между Тверью (Калинином) и Осташковом произошла авария. Машина «Волга универсал» по неустановленной причине вылетела на встречку и врезалась в груженный кирпичом грузовик с прицепом. Удар пришелся лоб в лоб. Водитель и пятеро пассажиров «Волги» погибли. Это были кинорежиссер Лариса Шепитько, оператор Владимир Чухнов, его ассистент, художник Юрий Фоменко и администратор. Съемочная группа фильма «Матера» ехала на выбор натуры. Рассказывали, что рядом с местом катастрофы была автобусная остановка. Буквы на табличке почти сгнили от ржавчины, читалось только окончание: «… кино».



Прощание проходило на «Мосфильме». «В Эталонном зале шесть толп вокруг шести гробов, — описал в дневнике сценарист Анатолий Гребнев. — Слезы, истерики, снуют медицинские сестры с валерьянкой… Длинная процессия — шесть автобусов с гробами, милиция, скорая помощь, грузовики с венками, автобусы с людьми, машины, машины — все это выезжало с “Мосфильма” под рев автомобильных гудков — шоферы прощались со своим товарищем… Кто-то сказал, что этот трагический конец, как ни чудовищно звучит, не лишен своей логики. Она, Лариса, как бы шла, мчалась ему навстречу, как мчалась навстречу этому многотонному КрАЗу с кирпичом. Стремительно, неудержимо, фантастично… »



Шепитько был 41 год, она успела поставить всего четыре полнометражных картины. И стала первым советским кинематографистом, заслужившим Гран-при Берлинского кинофестиваля. Речь о «Восхождении», одном из самых сильных высказываний о войне в отечественном кино. Лариса Ефимовна объездила с этим фильмом полмира и погибла в расцвете международной славы. В Америке ее называли чуть ли не самой красивой женщиной Европы. Это не кажется преувеличением: в самом облике Шепитько на удивление гармонично сочеталось внутреннее и внешнее. Белла Ахмадулина, которую режиссер хотела снимать в своем фильме «Ты и я», замечательно назвала это совпадением сути и стати.

Она была не просто хороша собой, а как-то вызывающе красива. И когда вспоминают о Пилявской, прежде всего отмечают эту самую красоту. Так было всегда. Владимир Немирович-Данченко однажды остановил репетицию, чтобы обратиться к Софье Станиславовне: «Какие же у вас обольстительные руки!» Муж актрисы Николай Дорохин, увидев в музее одну из Венер, вполне серьезно заметил: «Моя Зося-то получше будет». Сын Качалова Вадим Шверубович вспоминал, что зимой с Зосей еще можно было ходить по улицам, но летом — категорически невозможно. Но лучший сюжет — от Святослава Рихтера. Во время войны он участвовал в важном концерте и страшно мандражировал, просто с ума сходил. А потом к нему подошла незнакомая женщина из устроителей. Она была такая красивая, что он сразу перестал волноваться.

Редкостная красота, порода, врожденное благородство и элегантность — все это актриса сохранила до преклонных лет. А еще удивительную цельность натуры. Наследница по прямой Станиславского и Немировича, она прослужила во МХАТе без малого 70 лет. И хотя не считалась примой и редко играла премьеры, была бесконечно предана идее и культуре Художественного театра. Верность отличала Пилявскую и в частной жизни. Она никогда не предавала память репрессированного отца. Была вправе считать себя близкой подругой Ольги Книппер-Чеховой и называть Люсей Елену Булгакову. А оставшись вдовой, когда ей было едва за сорок, так и прожила одинокой.



За эту преданность Софья Станиславовна была вознаграждена на закате жизни, и с лихвой. Она много играла во МХАТе при Олеге Ефремове, прославилась после выхода фильма «Покровские ворота», наконец, стала одной из последних, кто был удостоен звания «Народный артист СССР». И все же ее мемуары называются «Грустная книга». Это, правда, заглавие посмертного издания, но оно кажется точным. Актриса Алла Покровская, которая училась у Пилявской в школе-студии МХАТ, вспоминала: «Зося пришла на наш третий курс ставить “Бег” Булгакова. От нее я узнала, что такое слом времен после 1917 года, что такое эмиграция, а главное, что такое утрата. Другие педагоги нас постоянно веселили, а она, как правило, рассказывала что-то печальное, вызывающее щемящее чувство. Откуда нам, 20-летним, было знать, как ощутить потерю, как впустить в себя горе?»



Как и полагается родовитым полякам, Пилявская была крещена тремя именами — София Аделаида Антуанетта. Но знакомые всегда звали ее Зосей. Как-то во время войны актрису вводили в новый спектакль, времени было в обрез, и ее пригласил для разговора Владимир Немирович-Данченко. Он обратился к ней по имени-отчеству, и Софья Станиславовна обмерла: так отец-основатель называл только «корифеев». Оказалось, он специально звонил в театр, чтобы узнать ее полное имя. В ответ услышал: «Она же Зося, все так называют». Немирович возразил: «Я не все».