Не спрашивайте философа во что ему обошелся разум.

Не пытайтесь объяснить смелость Феодосия Печерского и понять мужество преподобного Ионы. Сейчас мы пишем не про эпистемологию битвы добра со злом и не про систему экспериментальных знаний, которую зовем наукой. Экзистенциального трагизма нам и так не занимать. А метафоры наших онтологических метаний можно воспринимать как монолог о примирении с человеческим состоянием, с одиночеством людей, совершенством ангелов. 

 

Но сегодня, 2 марта четвертого года Сво, у нашей дорогой редакции состоялся полный пиздец эмерджентный переход и теперь наша речь идет о словах, которыми Рильке открывает свою "Вторую Дуинскую элегию ": "Каждый ангел ужасен", служащих поэту лейтмотивом почти всего цикла Дуино.

 

Мы с вами по прежнему носим в душе метастазы первородного греха. Ах, если бы монах Пелагиус оказался прав, отрицая его наследственную силу. Но третий Вселенский собор объявил Пелагиуса ересиархом, а его учение - пелагианство - ересью. Так получилось, что он был последним из тех, кто различал в человеке первобытную растительную благодать, а не одну лишь склонность человеческой воли к ахтунгу.

 

То ли он один сумел рассмотреть в недрах своей души подлинный рай, то ли я чего-то недопонимаю в современной метафизике спасения, то ли все мы всё ещё слишком торопливы, чтобы попытаться извлечь его оттуда, для того чтобы спроецировать в будущее?

 

Или просто Рай - это последняя навязчивая идея живых, ибо уже известно, что у его входа нас поджидают дуинские ангелы Рильке. И каждый из них ужасен.

 

Wer, wenn ich schriee, horte mich denn aus der Engel Ordnungen?

Кто, если я закричу, услышит меня среди ангельских чинов?