Федюков очень бы хотел, чтобы посреди ночи его разбудила кто-нибудь сексуальная и с волосатой жопой, и с шелковистой жопой например, Лили Коллинз или даже Скарлетт Йоханссон, и сказала своим красивым низким голосом: "Федюков, Вам не нужна рабыня?"... или нет, не так, а вот так: "Федюков, Вам не нужна еще одна рабыня? А то мы все сейчас в глубокой жопе, не считая того, что Вы, мой господин, профессионал". И протянула бы ему красивую коробочку, украшенную сверху замысловатым бумажным бантиком, а в ней - книга - лучший подарок, косяк из наркотеков, айфон, теплые зимние стринги, купон - скидка 5 процентов в Пятерочке и еще просто красивые, милые, отзывчивые и такие любимые деньги...ни за что, просто так, из уважения, чтобы не прогнал. И улыбнулась ему своей знаменитой улыбкой так приветливо, что захотелось взять и унести эту улыбку с собой в могилу, поскольку величайшее рабство заключается в том, чтобы сделаться зависимым от собственного раба и (быть) ведомым им.

 

Однажды Федюков так всё вышеописанное себе напредставлял, что возбудился и пошел в душ сбить стояк и пошел утихомирить душевную бурю на кухню, открыл холодильник и уставился в него как в телевизор, ожидая чуда. Холодильник помог не сразу - ещё пару часов его возбужденное воображение рисовало как он весь в блестящем белом с латексным черным, томно отклячив свой нехилый сияющий зад, громко щелкает по воздуху длинным бичем - прям как Индиана Джонс в Храме Судьбы - щелк!, щелк! щелк! -  мол, что ты мне принесла? И брезгливо засовывает ей деньги в лифчик. А потом ещё этот её взгляд:  

-  Накажите меня о, Федюков! Я не знала, что мне может сниться секс. Наверное, что-то съела. Накажите, меня о, мой жеребец. Я добровольно признаю Вашу власть над собой ...мммм, ммммм, ммммммммммммм.

 

И тут его взор упал на одинокую, такую родную и милую, такую любимую бутылку водки. 

 

Федюков хорошо знал, что бывает, когда вечерком накатишь культурно пузырь столичной с воблой. Ночью страшно пить хочется. Нет, конечно, бывает, что и просто так пить хочется. Но от водки с воблой сушняк тащит мощнее.

 

Не то что от водки с яйцами или с помидорами. Но яйца и помидоры отсутствовали и существовали в его голове как актуальные реальности и неабстрактные идеальности. Воблы в холодильнике тоже не было. Была только водка и ещё половинка холодной курицы.... Федюков, постоял некоторое время, почесал себе репу, взмахнул рукой и мысленно сказал в микрофон "Поехали!"

 

...Минут через десять расслабленно-фривольно развалившись на кушетке, он вертел в руках пульт от телевизора и думал:

- Так всегда - навоображаешь себе хрен знает чего, доведешь себя до обморока, а оно того стоит? Вообще, что-то мне всё надоело.  

 

Жесткое хищное личико его подсознания огорченно спряталось в синапсах лимбической системы и дендритах рептильного мозга. А Федюков продолжил с увлечением играть в  самую популярную игру своей жизни под названием "Переключая каналы"...

Вспомнилось с утра.

Как-то снежным зимним вечером в деревне Ефаново, на дальнем подмосковье, у нас случились ежевечерние гости. Гости сидели у камина и сосредоточенно раскуривали в него толстую самокрутку с марихуаной. Время было сравнительно ранее и поэтому гостей пока было двое - Петр Николаевич М. и наш старинный приятель, британский подданный со знаковой фамилией Харрисон (его историю жизни я уже когда-то рассказывал). Джон приехал в деревню с женой Мариной и семилетней дочкой Сюзанной. Джону нравилось жить в той России, которая у нас была и поэтому он срубил себе деревянную избу неподалеку от меня, прямо через овраг. Место и кампания его устраивали. Справа стоял домик актера с Таганки Лени Филатова, слева расположился московский букинист Ниточкин, а через овраг - наша дорогая редакция. Супруга Джона и маленькая Сюзанна тем вечером как обычно остались у камина, в своем доме. Джон и Петр пришли в гости бобылями. Подданный ее величества открыл дверь с традиционным вечерним английским вопросом. Прямо с порога он громко спросил - Авель, у тебя можно курить?

 

Петр, улыбнулся и сказал только: - Авель Германович, наше вам с кисточкой. - И принялся отряхивать от снега валенки.

 

Той далекой зимой, по вечерам мы собирались вокруг круглого стола у нашей дорогой редакции, небольшой, очень мужской кампанией. Мы читали вслух по кругу "1000 и одну ночь", ели мясное из печи, выпивали и часто курили. На чтение обычно уходил час - полтора. На разговоры - остальное время, примерно до полуночи. А еще у меня, как и у всех из присутствующих, в доме был виниловый проигрыватель и огромная полка винила. Мы ставили пластинки и каждые 20 минут кто нибудь шел переворачивал диск или выбирал музыку по своему вкусу. Петр - фанк, Джон - Боба Дилана, Агапыч - Чайковского или Телеманна, Саныч - Дэвида Бирна, Андрей - Битлз, ваш покорный слуга - Короля Артура Перселла или что-то подобное. Такое было время. Книги, чтение, рок-н-ролл.

 

И вот Джон, наконец раскурил огромную козью ногу из четырех бумажек (он утверждал, что именно эту конструкцию на Ямайке его научил клеить сам Боб Марли), затянулся пару раз полной грудью и пустил по кругу красивый, щедрый косяк. И замолчал. Какое то время он сидел, словно задумался, но через минуту - другую, вдруг вышел из ступора и, страшно коверкая и мешая с пахучим, сладким дымом русские слова, меланхолично произнес, обращаясь ко мне, сакральную фразу:

- Авель, - грустно сказал Джон Харрисон, - Знаешь, происходит какая то хуйня. Вот раньше, когда мы курили траву (anashu), мы прятались от своих родителей. А теперь, когда мы курим (anashu), мы снова прячемся, только от своих детей.... 

Может быть, блять, мы где-то ошиблись?