Мания систематизации не менее подозрительна, чем идея смерти.

 

По этому поводу наша дорогая редакция вспомнила один старинный случай. В январе 1989 года я  навестил Венедикта Васильевича Ерофеева (Веничку) с корректурами его поэмы "Москва - Петушки". Он жил в Абрамцеве на даче своего знакомого вместе с Галей. (После развода с Валентиной Зимаковой - девушкой с косой до попы из бессмертной поэмы и разрыва с Юлией, Ерофеев женился еще раз, на Галине Носовой. Сначала это был не совсем настоящий брак: Венечке было нужно где жить, а Галя хотела стать женой известного писателя и попасть в московскую богему. Однако Галя сама оказалась женщиной с характером - могла легко балансировать по балконным перилам, могла увлечься и исписать обои математическими формулами… Эта договорная любовь оказалась самой настоящей любовью, а не фуфлом. Через три года после Вениной смерти она поругалась с мной , но не глядя в глаза, а через телевизор. А спустя еще несколько месяцев выбросилась из окна.) 

 

В тот раз мы сидели  Веней за обеденным столом заваленным листами корректур, запивали работу  Белым  аистом, попутно беседовали. У Венедикта Васильевича тогда уже были вырезаны голосовые связки и он мог говорить только прикладывая специальную металлическую трубку к занавесочке на раёне кадыка. Голос получался дребезжащим и металлическим как у робота из советских фантастических фильмов. Общению это не мешало. Очень быстро привыкаешь. В тот раз он вдруг сделал паузу в нашей беседе про свой любимый сериал "Тени исчезают в полдень", который знал почти наизусть и мог цитировать большими кусками и целыми сценами и, неожиданно сказал мне своим советским роботоподобным голосом:

- Юноша, мы познакомились с тобой три года, семь месяцев, четырнадцать дней, девять часов, двадцать семь минут и 30 секунд назад.

 

В этот момент я понял, что он никогда не запишет на бумаге свое удивительное эссе про Добролюбова, которое столько раз пересказывал нам вслух..

 

Так, собственно,и случилось....