Автор Еквалпе,


«…всё великое – просто…»
(Е.И. Замятин, «Мы»)

«…Устою и устами пыльцу брошу в пыль вам под ноги».
(М. Кульков «На полустанках времени»)


Ты читал роман «Мы» Евгения Ивановича Замятина (1984-1937гг)?
Ну, конечно! – кто ж не читал эту великую антиутопию, написанную почти век назад (в 1921 году), хотя и увидевшую свет на родине лишь в 1988 году, – впервые напечатан в России – войдя в последствии даже в школьную программу.
Помнится, тогда, в конце восьмидесятых, в юности мы проглотили это Поистине необычное Произведение, как очередную развлекательную фантастику, не более – она только-только входила в моду и, кажется, не считалась серьезной литературой, – потому, видно, и читалась так массово, с азартом.
Что теперь?..
Так случилось, напомню, недавно благодаря Младшенькой, в руки попал мировой бестселлер Джорджа Оруэлла (Эрика Артура Блэра) «1984», после перепрочтения которого – полезно перечитывать столпы литературной мысли – многие забытые было, пессимистические мысли, сомнения, эмоции нахлынули нежданно (читай Пересказку №27 о неизменности мира). Но при прочтении литературных отзывов, статей к нему в «Википедии» вдруг выяснилось, что в работе Оруэлла прослеживается «…ряд параллелей или даже заимствований из … романа-антиутопии «Мы» (Благодетель – Старший Брат; Единое Государство – Океания; операция по удалению из мозга центра фантазии – промывка мозгов)».
Ну, и?..
Ну, и… «Мы», естественно, у младшей дочери в руках!

Автор Еквалпе,

ИДЕЯ

«О поиске Идеи в мыслях великих, ищущих её…»

…И снова ищу баланс – это ль не Идея – меж личным и общественным правом и правдой у великих мыслителей-современников. Кому ж как не им разно полярным гениям нашим, равноудалённым от баланса мыслей друг друга, доверить сей щепетильный вопрос? Напомню, в прошлый раз это были теории «просвещенного консерватизма» из «Бесогона» великого и бесконечно уважаемого государственника и «трактат личных свобод» замечательного и не менее бесконечно любимого поэта. Читая их взаимоисключающие вроде бы доктрины человеческих взаимоотношений, невольно приходишь к мысли о том, что в каждой из них таится своя выстраданная, сермяжная правда, история… страны и мира! Вопрос лишь в том, как заставить маятник постоянных изменений человеческого общежития на планете Земля или хотя бы в одной отдельно взятой стране, лучше всего в нашей, заставить замереть посреди этих их безусловных Истин? И соответственно как сформулировать Идею баланса между ними для всего русскоговорящего, или правильней русскомыслящего социума, коротко, просто и понятно? Ну, типа, как раньше: «…от каждого по способностям, каждому по труду».
Вот ведь вопросов!
Сегодня ищу ответ в романах «Искатели» 1951-1954 годов Даниила Гранина и «Счастливая Россия» 2017 года Чхартешвили-Акунина. И хотя оба этих, несомненно, выдающихся произведения являются художественными, поиск в них гиганты-мыслители, разделенные более полувековым расстоянием друг от друга, ведут всё тот же!

Вначале «Искатели», рожденные, видимо, на заре творческого пути автора в удивительно недооцененные, недопонятые нами пока ещё года начала пятидесятых. То, что он умел делать тогда, увы, уже не доступно ни одному из нас, современников-соотечественников теперь. Там в романе чувствуется удивительный, несгибаемый стержень, мечта, Свет. «В русском языке, – вдруг откровенничает Даниил Александрович, – «свет» звучит, как «истина», «счастье», «свобода», как символ любимого существа – это земля, вселенная, это, наконец, люди».
О, как! Свет – это, наконец, люди! Кто из нас даже теперь способен на такое сравнение в своих философски-психологических исканиях себя, Бога, общества, государства? Кто видит в Свете одновременно и Вселенную, и людей в ней, в Нём? При этом истинно счастливых, свободных, любимых существ! Это ль не настоящий баланс личного и общественного? И это ль не попытка примирить сознание и рассудок, ну, дух и плоть? Но самое поразительное – это глубина и основательных сих мыслей, льющихся «сейчас и здесь» прямо из пятидесятых годов прошлого «серо-красного» века, от очень, очень молодого человека, коммуниста, между прочим, вслушайся в них:
«Тот, кто создает новое, тот опережает время».
«Не каждому выпадает свершить подвиг или стать великим, но каждый человек хочет сделать больше, прожить свою жизнь ярко и счастливо. Лучше всего это удается тому, кто умеет в своем маленьком деле увидеть большую мечту».
«…счастье имеет свои законы. Оно чахнет без надежды… мечты»
«Случай идет навстречу тому, кто его ищет».
Надо «…уйму пережить, чтобы понять…».
У каждого есть «…своя, пусть маленькая, но неопровержимая правда».
«Можно создать вещь превосходную, но окончательную – никогда».
«Звезды – это остатки миров, где люди открыли атомную энергию и не смогли договориться…»
«Один считает самым важным приборы, которые делают люди, а другой – людей, которые делают приборы».
«Как быстро уходит время и уносит с собой то единственно навсегда близкое, самое родное на земле, которого потом будет всегда не хватать и которым так преступно пренебрегаешь, пока оно есть».
Эх, вот же она эта Истина: в своем постоянном недовольстве всем и вся вокруг мы всегда преступно пренебрегаем тем, что когда-то досталось нам просто так, даром, лишь по праву нашего рождения, мы с ожесточением и упорством стремимся разрушить его во имя, лишь только возможно лучшего, но собственного завтра. В этом, возможно, и есть едва уловимая Идея автора «Искателя» – «созидать не разрушая, не останавливаться, достигнув, потому как надо уйму пережить, чтоб понять, что у каждого есть своя пусть маленькая, но неопровержимая правда в поиске счастья, истины, Света».

…Эх, до чего же богата земля наша русская неравнодушными думающими великими людьми, аж дух захватывает от восторга! Ну, как тут вслед за их безудержной мыслью не «вбросить» в пространство высоко мыслящей аудитории на волнах русской прозы свою собственную Идею для нахождения той самой хрупкой грани равновесия всех равновеликих мыслей по правильному общественному обустройству страны. Но о ней чуть позже…

Теперь о мыслях непревзойденного сегодня мастера слова Григория Шалвовича!
Его серия книг «Аристономия», «Другой путь», а теперь и «Счастливая Россия» – это поистине кладет выдающихся аналитических исследований и открытий, которые вполне можно назвать новым Манифестом или Трактатом гуманитарных идей взаимоотношений человека и общества. О бесспорно бесценной художественной, философской, исторической ценности всей этой серии книг говорить здесь, думаю, нет необходимости, значение их в истории русской литературы ещё предстоит по-настоящему оценить профессионалам (не мне). Но интересующий аспект гуманитарного или просвещённого, как угодно, концептуализма коей предложен им в книге для нахождения баланса меж теми же ПРАВДОЙ и ПРАВОМ (по «Бесогону» - читай Пересказку №23), как личности, так и государства, обсудить обязаны. Итак, вникай:
«…всякое увеличение свобод приводит к вибрации государственной машины, а всякое «закручивание гаек» – к стагнации…».
«Всякая страна может быть сильна только провинцией…», но «…Федерация не должна допустить, чтобы какие-то региональные группировки, воспользовавшись неизбежным послереволюционным хаосом, превратили области страны в собственные вотчины». И далее «…Рецепт здесь только один: смысл и выгодность совместного существования должны быть очевидны всем автономиям. Необходима общенациональная Концепция, объединяющая Идея…».
«…ввести иную электоральную систему – квалификационную, а демократический способ управления заменить меритократическим».
«Эпоха империй ещё отнюдь не заканчивается и завершится лишь тогда, когда весь земной шар превратится в единое государство. …Каждый нормальный человек … живет собственной выгодой, просто с развитием цивилизации люди постепенно отходят от слишком грубого эгоизма. …Я хочу, чтобы Россия стала самой главной, самой уважаемой, самой завидной страной на свете».
«Учение требует дисциплины, и лучше уж вколачивать знания палкой, чем оставлять юные головы пустыми».
«Никто в России не должен ощущать себя «инородцем».
«Вся история человеческого общества – это поиск правильной пропорции между свободой и несвободой. Здесь одна крайность – анархия, другая – тоталитаризм».
«…самая главная, самая трудная задача в жизни индивида и общества – найти правильное сочетание свободы и несвободы».
Вот уж поистине, правда, о которой говорить не просто легко и приятно, но и крайне своевременно всегда, потому как человечество не стоит на месте, а значит и баланс их личных и общественных свобод и несвобод всегда изменяется. Лишь одно остается неизменным в этой быстротечной метаморфозе – крайне медленный, неторопливый и осторожный поиск баланса, по принципу: «НЕНАВРЕДИ!», потому «…как быстро уходит время и уносит с собой то единственно навсегда близкое, самое родное на земле, которого потом будет всегда не хватать и которым так преступно пренебрегаешь, пока оно есть».
Вот так-то!
Но прежде чем с головой нырнуть в определение Идеи, не могу ещё раз не восхититься широтой рассматриваемого Григорием Шалвовичем вопроса от абсолютного индивидуализма в «Аристономии» к гуманитарному нахождению баланса личности с государством в «Счастливой России». Помнится, в «Аристономии» моё несогласие с ним по постановке «достоинства» индивида во главу угла человека будущего, некого «аристонома», росло от страницы к странице, то теперь те же самые качества индивида в гуманитарном балансе с социумом в «Счастливой России» вызвали откровенную симпатию.
Впрочем, сказать лишь это – значит, ничего не сказать!
Всё-таки, несмотря на потрясающую глубину погружения автора в анализ человеческих взаимоотношений на историческом отрезке времени с конца девятнадцатого по начало двадцать второго века в трилогии, не могу не отметить… себе, что он «ни черта» не понимает в психологии реального (некнижного) коллектива, а уж тем более полного социума. Да это и понятно! Ну, не может гений со своим «умищем» понять, что рассудок (материя) в нормальном индивиде всегда возьмет верх над сознанием (духом), каким бы интеллектом тот не обладал, хотя автор и подозревает об этом говоря, что «…каждый нормальный человек … живет собственной выгодой», но внутренне, видимо, не соглашается. Увы, приходится признать – абсолютного добра в природе нет, возможность достичь её – иллюзия, ведь мы не Боги, а посему теория «Аристономии», будь то в индивидуальном плане, будь то внутри социума, на мой взгляд, – есть очень опасная утопия. Почему очень? Так ведь и это тоже край! И обратная сторона абсолютного добра – правильно! – абсолютное зло. В состоянии абсолютизма они легко меняются местами, это ведь ещё как посмотреть «ху из ху», ведь, как известно от любви до ненависти один шаг. Но это, кстати, вовсе не трагедия, а банальная реальность, в которой мы все живем, жили, и будем, что характерно, жить. В любом случае любой абсолютизм – это не равновесие, а значит не искомый мной баланс. Лишь в коллективе (семья, родня, соседи, предприятие, город, отрасль, народ, «наши») возможно сбалансировать поистине всегда эгоистические потребности индивида, так как первая потребность любого из нас по Фрейду возвыситься и… любить. Ну, или по Веллеру – ощутить свою значимость! А без коллектива, пусть даже очень маленького, двоих, это невозможно, а значит и достоинство (Аристономия) индивидуума не будет достигнута. Человек не самодостаточен! Лишь в коллективе балансируя между двумя потребностями возвыситься и любить, он способен достичь полной гармонии, равновесия внутри себя, а значит и общества вокруг.
Что ещё?
Ну-у, разве только, что не могу согласиться и с красивой вроде бы и даже популярной в последняя время мыслью о введение квалификационной электоральной системы. В ней, кстати, нет ничего нового. Это ничто иное, как полный регресс, возврат в средневековье, где подавляющее меньшинство населения управляло подавляющим большинством, используя своё право голоса по праву своего рождения «вороном», которому другой «ворон» глаз не выклюет.
Нет, и не может быть, никакой квалификации человека человекам!
Почему?!
Так ведь – судьи кто? Мы ж не Боги! И сколько можно это «талдычить»? Кто и по каким принципам будет назначать эти квалификации, оценивать их соответствие, а кем будет квалифицироваться при этом сам? К тому ж трудно не заметить, что кучка пусть даже супер академиков и теоретиков совершенно не понимают и не знают законов жизни «людской массы», «толпы», «общаги», а значит и не способных управлять ею.
Опять почему?
Так ведь «общага» не даст! Она-то всегда и везде будет в абсолютном большинстве относительно них, и законы своего общежития внутри установит сама по своим, так называемым, понятиям, не оглядываясь ни на кого. В юриспруденции это, кажется, называется «обычным правом» – от слова обычай. Не знал? В «общаге» правит негласный этикет, по которому каждый определяет каждого в иерархической цепочке по принципу «свой-чужой». У Михаила Веллера в каждом произведении, будь то художественном, будь то публицистическом, много про то сказано.
И ещё, добавлю, что для формирования общегосударственной Идеи, не может быть взята за основу просто экономическая идея. Каким-то там раем для всех в «волшебной трубе» народ на великие свершения не поднять, ну «не хлебом единым жив человек», а уж тем более… целый коллектив. Нормальный человек не хочет просто хорошо жить, этого ему мало! Он хочет жить лучше других, ну или как минимум, что б никто другой рядом с ним не жил лучше его. Это нормально! Всё, как в анекдоте, где Всевышний предлагает мужику исполнить любое его желание при условии, что у соседа прибудет вдвое от этого желания, и тот, не задумываясь, в ответ просит выколоть ему глаз. А раз так, то и Идея для русского человека должна быть такой, которая бы звала его к чему-то поистине великому, важному, можно сказать Святому, в чем приобретения окружающих его соседей, а через них и всего общества, государства, возвращались бы снова лично к нему с торицей.
О, как!

…И выглядеть такая Идея, думаю, должна примерно так:
«Неизменное совершенствование подлинно независимого государства с максимально возможным справедливым обустройством индивидуальных и общественных отношений непосредственно ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС»!
Эх, всё-таки сложновато вышло! К тому ж с очень даже неконкретным понятием «справедливость», о которой, безусловно, можно спорить вечно, но зато она с уточняющим словосочетанием «максимально возможным», да ещё сдобренным точным указанием места и времени: «здесь и сейчас»…

- Ха! – скажешь ты. – Кто ж станет возражать против независимости и справедливости, да ещё здесь и немедленно?
- Согласен, – отвечу, – не очень-то современно звучит для новой Идеи, нацеленной в будущее, но, во-первых, «…всё новое – это хорошо забытое старое», про философию Екклесиаста в данном аспекте, даже и не стану здесь упоминать, а во-вторых, если можешь, скажи лучше, буду очень рад услышать… поспорить.

…Вот! А ещё б к этой Идее нужен лозунг… краткий, как выстрел, что-то типа:
«Даёшь независимость и равенство правам и обязанностям личности и государства»,
ну-у, или
«Обеспечить прямо пропорциональную зависимость независимости и прав, как личности, так и государства от взятых на себя обязательств»,
или,
а, впрочем, это уже другая тема для другой Пересказки…



О МОЕМ ЛЕЙТЕНАНТЕ


«Прошлое дарит нам удивление, а не утешение».

…Читаю Гранина... у моря,
читаю – глаз не оторвать!
О, Боже мой, как много горя!
Как трудно это просто знать…
Но, и не знать нельзя, поверьте,
нельзя, нельзя не дочитать,
где б не был, хоть на Эвересте…
Нельзя всё это забывать!
Люблю, невыносимо люблю читать современников, их мысли, соглашаться с ними, спорить, пересказывать… но роман «Мой лейтенант» Даниила Александровича Гранина не пересказать! И хотя мы, ныне мыслящие, безусловно, ещё пока современники с ним, но то, что открылось его пониманию… недоступно нашему, моему, а значит и пересказу. Вот и не стану этого делать, лишь, как в четвертой Пересказке «О Горе Вечности» по следам книги академика Дмитрия Сергеевича Лихачева «Мои мысли, воспоминания», выпишу для себя наиболее сразившие строки его:
… «Римма не преувеличивала, врать она не умела начисто, она прямо-таки угнетала своей честностью. Меня зачислили в Первую дивизию Народного ополчения, «1 ДНО». Я был счастлив. Чем?.. Любовь должна была бы удерживать меня, роман только разгорался… на третий месяц войны я перестал понимать свое решение, свою настойчивость, хлопоты»...
«Небо предало меня... я остался один на один с этой летящей ко мне со всех сторон смертью. Запекшиеся губы мои шептали: Господи, помилуй! …Мне вдруг открылся смысл этих двух слов. …Проходили минуты, меня не убивали, меня превращали в дрожащую слизь, я был уже не человек, я стал ничтожной, наполненной ужасом тварью».
«К полудню через позиции полка потекли отступающие части какой-то кадровой бригады… Ополченцы обзавелись гранатами, выменяли пулемет Дегтярева…».
«Густой утробный шум надвигался медленно и неуклонно. Земля вздрагивала, как будто что-то катилось со всех мест... Кто первый побежал – неизвестно, я вдруг понял, что бегу вместе со всеми. …Отступать Красную Армию не учили. …Но в истории того мучительно стыдного лета… движение немецких колонн натыкалось на непредвиденное. Не имеющие танков, авиации, тяжелой артиллерии солдаты… вдруг поднимались из земли…».
«Почти две недели августа нам удалось продержаться на Лужском рубеже. Мы вцепились в землю на правом берегу Луги. …Немцы торопились покончить с нами до наступления зимы. В России им было труднее, чем в Европе».
«В какой-то момент ко мне пришло… наше преимущество – справедливость, мы защищаем свою землю, и эта справедливость всегда будет преимуществом».
«Через несколько часов после начала Великой Отечественной войны, Черчилль выступил по радио и заявил, что Англия будет бороться с гитлеровской Германией до конца».
«Война обучала ускоренно, кроваво, без повторений. …Учились тому, что ни в каких академиях не учили - отступать с боями. Скорость жизни возросла как никогда».
«То, что происходило дальше, происходило не со мной, от меня отделился лейтенант Д. не подозревал, что во мне существует такая личность. …Под его началом был полк, остатки, всего ничего, но настоящий полк, который он бросит в контрнаступление. …Все дело в том, что лейтенант – человек другого поколения. Нас разделяет целая эпоха. Он верил в Победу, цена не играла для него роли, никакие неудачи, ошибки не могли затенить того факела, что светил ему вдалеке».
«Смерть перестала быть случайностью. Случайностью было уцелеть».
«В окопах атеисты не водятся».
«В те дни расстреливали дезертиров, но Д. понял, что застрелить не сможет».
«Когда что-то случается, память сохраняет не только сам случай, но и то, что было до него. Зачем-то задняя память срабатывает».
«Окончательно он пришел в себя в трибунале. Там, за дверью, должна была решиться его участь. Приговор, может, уже готовился. В те дни все решалось запросто, пиф-паф и концы».
«Судьба предпочитает решать по-своему, неведомо, из каких соображений».
«Он спустился в погреб, холодный дымный, представился пожилому капитану… Тот обрадовался, сразу определил командиром в ДОТ такой-то. Ни документов, ни анкет, ничего им не надо было, только фамилия да имя. Счастливое время, опасность сплотила всех, и вдруг все всем поверили».
«У дверей в зал (Екатерининского дворца) происходил какой-то скандал. Там перегородил вход бойцам и саперам старичок в синем халате. …Осадчий доложил, что надо через залы подтаскивать мины, а старик не дает, полы бережет, немцев ждет».
«Уходили из Пушкина в пять утра 17 сентября. …Ленинград, казалось, остался открытым настежь перед немцами. Всего на один день... Ни в книгах, ни в мемуарах – нигде ничего не упоминалось про этот день. Его уничтожили, вымарали из истории. ...День 17 сентября у немецких историков тоже отсутствовал. …Почему немцы, которые так рвались к Ленинграду, на полном ходу застопорили и не вошли в открытые ворота? …Гитлер меняет одно указание на другое…».
…«Главная тайна для меня состояла в том, почему она предпочла меня. …Извечное стремление объяснить загадку любви… То, что она девушка, было доказательством ее любви. …Девственность и у мужчин вызывает ни с чем не сравнимое чувство чистоты, во всяком случае, запомнилась та ночь. …Мы отправились в ЗАГС. Предложил я. …Чисто деловое предложение сделал. …Будет у Риммы хоть память о юной ее первой любви к молодому солдатику…
В землянке на нарах у меня было местечко, где снился дом, моя комната, и те первые ночи с Риммой. …Опыта любви нам не хватало, мы имели высшее образование и полную безграмотность в том, что нужно для счастья. …Интересно было изучить тех, кто выжил на войне – были они любимы или нет?»…
«Наша война была другой – корявой, бестолковой... Мой лейтенант ненавидел немцев и терпеть не мог свою шушеру в штабах. …За что ни возьмись, мы оказывались неоснащенными».
«Ночью было видно, как горел Ленинград… Прошел месяц октябрь, затем еще, еще... Город все еще горел, и мы старались не оглядываться».
«Никогда я не слыхал, чтобы снег так громко скрипел. Он вопил под ногами. …На фронте было шумно, а в городе совсем тихо, и чем дальше, тем тише».
«Массовость смерти, блокадная обыденность её, рождали чувство ничтожества жизни, разрушали смысл любого желания. Человек открывался в своём несовершенстве, он был унижен физически, он нравственно оказывался уязвим».
«Легенда о внезапности – чистая демагогия… пытались оправдать самонадеянность великого корифея. Он, Сталин, не представлял себе, что Гитлер мог перехитрить его, переиграть, оказаться умнее его. …Только нарком флота адмирал Кузнецов, рискуя жизнью, ибо действовал вопреки приказу, объявил боевую готовность».
«Не знаю, кто придумал лозунг «Смерть немецким оккупантам!», но он стал нашим идейным знаменем. Не изгнать оккупантов, а убить».
«Блокада – это Невский, залитый солнцем, и тишина. Полная. Стук метронома усиливает ее. Были дни, когда я понимал людоедство. Оправдывал. Я весь превращался в пустой желудок, он корчился, вопил от безумного желания жевать что угодно. Мусор, просто грязь, горсть земли, опилки. Исчезла брезгливость».
«Из полковой санчасти рекомендовали зубы, которые выпадали, обратно всовывать, они иногда приживались».
«Есть стадия дистрофии, когда голод отходит, уступая место вялому безразличию».
«Немцы стали звать к себе: «Русский, ходи к нам булка кушать». Переходили. По двое, по трое. Немцы с самолетов разбрасывали пропуска. На нейтралке был овраг, там появился невесть как черный рынок. …Батальон таял. То есть состав убывал. По разным причинам. Обстрел. Дистрофия плюс цинга плюс фурункулез. …Иногда мне хотелось плакать. Что-то накапливалось… Вместо будущего был тупик».
«Даже научившись воевать к концу войны, мы продолжали бессчетно транжирить своих. Хорошо воюет тот, кто воюет малой кровью. …Когда-нибудь найдется историк, который перепишет историю Великой Отечественной, прославив тех, кто берег солдатские жизни…».
«Чтобы сказать много, надо мало говорить».
«Жизнь постигается, когда она проходит, оглянешься назад и понимаешь, что там было».
«У каждого время отсчитывается по собственным часам. У одного они спешат, у другого отстают, какое правильное – неизвестно, не с чем сверить, хотя циферблат общий.
«У каждого из нас есть черта, которую перейти трудно»...
«Мы не только выиграли эту войну, мы вытерпели ее. В результате нас осталось немного».
…«Демобилизованные гуляли. …Фронтовики. Те, что стреляли. Других мы не признавали своими… только связистов и медиков. Ордена тоже не шли в счет. Орденов штабисты нахватали больше всех.
Честно говоря, не так я себе представлял возвращение. Салюты, победные сводки радовали, а жратвы не хватало. С этим кое-как справились, хуже было с жильем – холодно.
Здесь не передовая с вашим дурацким правилом, чуть что: «Дальше фронта не пошлют, больше пули не дадут». Здесь у нас и дальше пошлют, и такого дадут – пули попросишь. Как-то вдруг она стала старше меня, смотрела на меня как на недоумка. …Она знала тыловую жизнь лучше меня.
Почему я терпела твою гульбу, как ты думаешь? Я знала, что это не ты, это остатки фронта. …На фронте у тебя были просветы, а у меня от страха за тебя просветов не было. ...Ты дорвался не до меня, а до безнаказанности.
У меня правда вчерашняя, у нее – сегодняшняя.
Она верила в любовь, как верят в Бога. Она не ходила в церковь, не клала поклоны. Она все надежды вкладывала в мольбу.
Любовь – самый доступный, короткий путь к Всевышнему.
Не могу видеть ее плачущей.
Обедал я где попало, ночевал тоже по-разному. Считал, что ребенок не дает мне выспаться. А то не хотел являться домой пьяным, такую приводил причину. Она мирилась с этим. …Я вдруг увидел, какая она еще молодая. И какой я старый. Истрепанный. Провонял смертью. Пропитан ненавистью. …Если б она знала, как война въелась, налипла, никакой баней не отмоешь. …Да, судьба сохранила меня, но спрашивается, для чего?
Любовь не бывает сплошной, она, как цепь островов...
Временами на него накатывало, он взрывался признаниями в любви. Влюбленный во что бы то ни стало хочет сообщать о том, что переполняет его. Любовь жаждет все новых подтверждений.
Никогда она не расспрашивала про то, как я воевал. Не спрашивала, убивал ли я, скольких убил, как это было. …Тот Д. не прочь был бы рассказать о своих подвигах. Правда, почему-то не было случая, чтобы он нацепил на себя все свои железяки. Надевал медаль за оборону Ленинграда. Еще любил гвардейский значок…
Восьмого марта на собрании женщин ее попросили выступить. …Она сказала, что солдат не лучшее звание для мужчины. Куда выше, нужнее быть мужем, сыном, отцом...
Несколько раз она решала уйти. …Но вот прижала его голову к себе, он обхватил ее руками, сам прижался, и все кончилось. Зачем ей было все остальное, когда есть это»...
«Директора заводов, институтов исчезали один за другим. …Обвинений никому не предъявляли. …Сменяли всю ленинградскую «группу». …В Доме офицеров устроили суд над руководителями города. …В тот же день все было покончено, их сразу отвезли рядом, в Большой дом, там расстреляли».
…«Чего переживаешь, - сказала Римма. – Все они из одной стаи. …Твой Кузнецов, когда его в Москву перевели, стал расстрельные списки подписывать»...
«Когда Сталин умер, плакал не я – мой лейтенант. …Сталин был жесток, неоправданно жесток в войну, совершал ошибку за ошибкой, перекладывал свою вину на других и этих, других, казнил. Но мы победили. …Мой лейтенант чтил Сталина, я – нет; он восхищался Жуковым, мне была не по душе жестокость Жукова и то, как он тратил без счета солдат…».
…«Эта журналистка была уже другая, новенькая. ...Она спросила, почему Ленинград не объявили открытым городом, как Париж? Объяснять было скучно. …Она попросила меня давать интервью в пиджаке с орденами и медалями. Пиджака у меня такого не было. Она не поверила. У других фронтовиков она видела такие пиджаки. Меня покоробила ее усмешка. Что осталось у фронтовиков, кроме этих пиджаков? …Тогда она спросила то, над чем я и сам раздумывал – что есть смелость на войне и что есть смелость на гражданке. Это разные состояние души. …Я вспомнил историю с Риммой. …Она решила выйти из партии. …Это оказалось не так-то просто. Она выдержала немало неприятностей, однако решения своего не изменила»…
«Д. любил показывать Питер, он давно убедился, что нигде нет подобного сочетания просмотров воды, гранитных набережных, семейства каналов, речек, мостов...».
«Его интересовало другое – почему Европу можно было захватить, а Россию – нет. …Он не понимал многое – почему надо каждый год праздновать Победу, неужели ничего другого не появилось? …Д. вспомнился дождливый денек, когда хоронили Витю Ломоносова, какой он был легкий, высохший дистрофик, Д. нес под мышкой его высохший труп, как доску».
«Бог наказал вас всепрощением, а нас победой, - сказал Д., - Вас заклеймил позором, а нас – гибелью миллионов лучших людей».
«Убивали ли вы людей на войне? …Его спрашивали, сколько он убил на той войне, убил людей. Он убивал фашистов… вот в чем дело. Такая произошла пересортица».
«Что-то я понял, разглядывая рисунок Добужинского к «Белым ночам» Достоевского. …Графика. Черное и белое. Ничего другого у художника не было. Но это был не день, это была ночь, белая ночь. Откуда это следовало, что именно белая ночь? …Секрет долго не давал мне покоя. Однажды сработало: на рисунке не было теней»!
«Сказочный город... - Густав помолчал и добавил: - хорошо, что он уцелел. Что мы не вошли сюда. Хорошо, что мы не сдались, - сказал я. …Многое мы сохранили, да вот людей не сохранили …я вдруг увидел моего лейтенанта. Он тоже уходил... Совсем молодой, тоненький, перетянутый ремнем... Он мне нравился. Хотя, честно говоря, порядком надоел. …Конечно, жаль, что мы расстаемся, но пора жить без него, без его мечтаний и упреков».
…«Как жить – этому нельзя учить, этому можно только учиться. Единственная обитель богов, какая сохранилась у него, то была его любовь. Только теперь он убедился, как мало и плохо он любил, с перерывами. Зачем? …Прошлое дарит нам удивление, а не утешение»…
Да, как не пытался ужать свои впечатления от мыслей Даниила Александровича и… его лейтенанта Д., не получилось! Всё, буквально всё в книге видится важным, существенным. Читай, обязательно читай этот роман сам. Эта история его – живая! А ещё, она светлая Ода ЛЮБВИ, Гимн!.. Кто знает, может быть, ответ на вопрос - Зачем Судьба хранила его, лейтенанта Д., а значит и автора? - кроется именно в этой книге, где правда войны лейтенанта примеряется в нём с правдой жизни, мира, любви его ангела-хранителя, постоянного спутника, спутницы. Автор отрицает автобиографичность романа, но откровенность и сила суждений в нём утверждает обратное. Мне… незачем гадать по этому поводу, мне лишь осталось:
Склониться низко, обречено
пред мыслью творческой певца
и улыбнуться облегченно,
дойдя до самого конца
его пугающих безмолвством
уставших чувств и пустоты,
в прекрасном ГИМНЕ превосходства
её к нему святой любви!..





МЫ БЕССМЕРТНЫ ИЛИ ВРЕМЯ ОТНОСИТЕЛЬНО


из сборника: «Неотправленное письмо или неумелые записки»

Скорость взгляда равна скорости света. Это почти мгновенно по меркам нас на Земле.
Но события, происходящие где-то далеко, в другой галактике, могут быть не видны нам, даже в мощные приборы, хотя они уже и произошли и существуют во вселенной. Если их ещё не видно - это совсем не значит, что их нет. Это всего лишь значит, что они ещё не видны нам, но они обязательно будут увидены или почувствованы, раз уж произошли. Это очевидно…
Но когда они будут видны здесь – их уже не будет там. Но они все равно будут во вселенной.
А потом они (эти события) улетят дальше в пространство и будут где-то существовать в другом месте, потому что это пространство безгранично. А значит и событие, перемещаясь по пространству в плоскости или объеме, перемещается ещё и во времени со скоростью взгляда. И перемещается оно во времени всегда.
А значит время абсолютно только на земле, а в пространстве оно относительно.
А, следовательно, наша жизнь существует не только в пространстве, но и в плоскости времени, которое перемещается по пространству и кто знает, может быть, оно образует огромный замкнутый круг для того, чтобы вернуться. Или ещё проще - может оно всё-таки способно перемещаться в пространстве, как и само это пространство, в обе стороны. То есть и в будущее, и в прошлое…
А?
Тогда мы вернемся, умрем, а потом опять вернемся и снова умрем, потому что жизнь наша вечна и нескончаема, как и само пространство, и относительное время в нём. Даже когда нас не станет на Земле, мы в улетающем по пространству времени во вселенной продолжаем существовать. А раз оно бесконечно – место хватит всем.
И может быть мы действительно вернемся?
Как?
Ведь время-то относительно – это ты можешь запомнить, наконец!!!
И в конце-то концов - кто сказал, что это не правда?

https://proza.ru/avtor/ekvalpetm

https://www.liveinternet.ru/community/4677619/post470383936/

Автор Еквалпе,

ИДЕЯ

«О поиске Идеи в мыслях великих, ищущих её…»

…И снова ищу баланс – это ль не Идея – меж личным и общественным правом и правдой у великих мыслителей-современников. Кому ж как не им разно полярным гениям нашим, равноудалённым от баланса мыслей друг друга, доверить сей щепетильный вопрос? Напомню, в прошлый раз это были теории «просвещенного консерватизма» из «Бесогона» великого и бесконечно уважаемого государственника и «трактат личных свобод» замечательного и не менее бесконечно любимого поэта. Читая их взаимоисключающие вроде бы доктрины человеческих взаимоотношений, невольно приходишь к мысли о том, что в каждой из них таится своя выстраданная, сермяжная правда, история… страны и мира! Вопрос лишь в том, как заставить маятник постоянных изменений человеческого общежития на планете Земля или хотя бы в одной отдельно взятой стране, лучше всего в нашей, заставить замереть посреди этих их безусловных Истин? И соответственно как сформулировать Идею баланса между ними для всего русскоговорящего, или правильней русскомыслящего социума, коротко, просто и понятно? Ну, типа, как раньше: «…от каждого по способностям, каждому по труду».
Вот ведь вопросов!
Сегодня ищу ответ в романах «Искатели» 1951-1954 годов Даниила Гранина и «Счастливая Россия» 2017 года Чхартешвили-Акунина. И хотя оба этих, несомненно, выдающихся произведения являются художественными, поиск в них гиганты-мыслители, разделенные более полувековым расстоянием друг от друга, ведут всё тот же!

Автор Еквалпе,

«С чего начинается Родина»?
из сборника: «Неотправленное письмо (или неумелые записки)»

Представляешь?
«Во весь голос» - не хочу.
Кто я, чтобы людям быть Мессией?
Лишь о том сегодня не смолчу,
что горжусь моей Россией!
За её смешную простоту
и её нерасторопность,
а ещё святую отрешенность
от ухода Мира в пустоту.


Отпуск…
Мы все ждем его, трепещем перед ним, а с возрастом еще и боимся его.
Как-то вот так идет всё в нашей жизни своим чередом, размеренно, можно даже сказать предсказуемо, планомерно. И вдруг на тебе: на работу не надо; никаких совещаний, семинаров, комиссий, обследований, вопросов; никто из коллег не звонит, опасаясь прервать твой драгоценный отдых. А тут еще выясняется, что тебя дома ждут тысячи забот и давно отложенных дел: текущий кран в ванной; непрекращающаяся покраска окон и батарей; родительские собрания в школе, на музыке, танцах; предки давно уже запланировали поездку в деревню (конечно, везти кроме тебя некому). А у любимой жены, как выясняется, своя программа «шопингов», походов по музеям, театрам, любимым местам…
Нет, нет и нет! В отпуске нужно срочно брать путевку и ехать, ехать, ехать за впечатлениями, эмоциями, мыслями, встречами, знаниями.
Помню, прочитал в одном из рассказов Александра Покровского, что «Биография – это цепь впечатлений, которые нам подкидывает сама судьба. Как она это делает? Никто не знает».
И вот, когда в позапрошлом году на меня вдруг свалился неожиданный отпуск не летом, как обычно, а поздней осенью мы с моей женой и младшенькой дочкой, не долго думая, купили горящие путевки на далекий-далекий теплый юг с датой вылета в первый же день его начала. Затем по общему согласию семьи выключили мобильные телефоны, чтоб не отвлекали, и дружно взялись только за самые неотложные дела. Так, дочь собирала наши чемоданы, жена побежала проводить со своими маленькими подопечными в детском саду праздник «Золотой осени», а мне досталось, сидя в ожидании праздника в машине, раскладывать по всевозможным папкам, карманам и кошелькам паспорта, путевки, страховки, деньги, ваучеры, кредитки и прочую необходимую в поездке документацию.

Я сидел в машине, всецело погруженный в эту прямо скажу непростую арифметику, чтобы ничего не забыть, и слушал «Вести-ФМ». И вот, как-то случайно мой приемник переключился на какую-то новую волну, где два молодых голоса (девушки и юноши) обсуждали заявленный редактором программы, на мой взгляд, очень странный вопрос: «Должен ли гражданин любить свою Родину?».
Вы не поверите, мнение слушателей и ведущих разделилось примерно поровну….
Ведущие бойко и весело подзадоривали друг друга, а заодно и аудиторию, различными репликами и комментариями:
- Почему мы должны любить такую Родину, где дороги все разбиты, подъезды не убраны, окружающий быт не обеспечен? Ничего мы не должны. – Восклицал один слушатель.
- Конечно. – Соглашались ведущие.
- Родина – это место где мы родились, его нельзя не любить! – Удивлялся другой.
- А если родился в поезде или в самолете, – то должен любить поезд или самолет? – Смеялись ведущие.
- Родина от слова – род! – Отвечала ведущим посланная от кого-то СМС.
- Ну и что? Я никогда не видела своих предков, а бабка у меня старая маразматичка, к примеру. И с чего это я должна их любить? – вновь надсмехалась ведущая.
А мне вдруг стало как-то неловко, неуютно, что ли за них, этих двух молодых дарований. Несомненно, они очень талантливы и наверно по-хорошему амбициозно-нацеленные на жизнь ребята. Но они спровоцированы хитрым редактором программы на этот безвыигрышный для них, да и для всех нас, слушателей, диалог. Делается это довольно-таки просто. Мне самому приходилось попадать в такую ситуацию на прямых эфирах, когда ведущий вдруг вбрасывает в аудиторию абсолютную чепуху, словно ставит «вечный шах» окружающим. А потом очень талантливо держит аудиторию в этом состоянии «шока», делая абсурдные выводы и ставя диагноз всему нашему «социуму».
Именно так, несуразным, нелепым, можно даже сказать, очевидно, глупым вопросом, автор программы, её настоящий хозяин, ставит в непролазный тупик всех нас. Зачем он это делает? Ведь публичная пресса – это, прежде всего, источник знаний и даже всеобщих истин, моральных ценностей, наконец, людей.
Медиа (здесь - средства массового вещания) – это вам не веселое шоу о том, как реагируют люди по степени своей готовности на откровенную глупость. Действительно, некоторые из нас начинают в такой ситуации малодушно говорить глупость, вдруг засомневавшись в своих сокровенных, выстраданных, что ли, истинах и приняв их за всем принятую теперь банальность.
Но мне кажется «в нашей жизни сегодня так не хватает банального патриотического пафоса о простых, казалось бы, всем известных истинах: о любви и совести»…
И знаете, возникает мысль, что может быть эти авторы, или хозяева, как они думают, жизни, сами «идиоты»? Или может они, просто преследуют цель «сотворить» некую сенсацию, сказать новое откровение, или ещё хуже мнят себя новой Мессией? Ну, хотя бы для того, чтобы привлечь к своей «программке» как можно больше внимания окружающих? При этом, совершенно не думая о том, какое, положительное или отрицательное, впечатление они создают о себе самих, прежде всего.
Не знаю. Но думаю, человек, добравшийся до источника массового вещания, то есть до исключительной возможности нести в массу ИСТИНУ, влияя на их души, словно он Бог, не может быть глупцом. Не ВЕРЮ в это. Ведь он целенаправленно шел к этому, вкладывал знания, опыт и деньги в это. Нет, он не может быть глупцом, не имеет права быть глупцом, ибо его глупость несет разрушение, раздор и разделение. И ведь сказано не мной: «Дому, поделенному самому в себе не устоять, ибо никто не может воевать против себя».
Но тогда, как же такие вопросы «должен ли человек любить свою Родину?» или (вчера только услышал другой) «не лучше ли было сдать врагу блокадный Ленинград?» могли вообще появиться в нашем русском Медиа. Как это возможно НЕСЧАСТНЫЕ мои сограждане, причастные к этому безумию???
А всё видимо очень просто.
Мне думается вы (некоторые журналисты) просто-напросто откровенные жадины, жмоты, проще говоря, потерявшие то, что называется «нюх». Ведь ваш поднятый сегодня на «знамя» свободной прессы тезис неприкасаемости свобод личности перед общественными обязанностями, на самом деле лишь ставит во главу угла банальное желание заполучить ДЕНЬГИ, решающие, как вы думаете, в вашем мире «Всё и Вся». Но, куда же вдруг исчезли из информационного пространства два простых слова «любовь» и «совесть» присущих всем, даже вам? Где они? Куда пропали приобретенные ценности человечества за многотысячную историю его бытия. Где наши проверенные временем ВЕРА в свою Родину и в Него конечно, НАДЕЖДА на справедливость без коей никак нельзя и ЛЮБВИ, наконец, что всему является началом в головах наших. В современной идеологии, как-то вдруг разом принятой в начале 90-тых, эти понятия не просто исчезли, но были объявлены пережитком прошлого. Иначе, как можно объяснить и, к примеру, пущенную длительную рекламу Йогуртов и всяких там цветных мазей для тела при демонстрации на первом канале нового художественного фильма «Ладога» в день 70-летия снятия блокады Ленинграда, в которой показана голодная, страшная, серая правда, о работе нашей с вами «дороги Жизни».
Все дело в банальных деньгах, господа. Вы просто откровенные жадины, формирующие за деньги эти вот глупые несуразные вопросы. Видимо чем глупее, нет, наверно не глупее, если ставить задачу внести в головы сограждан смуту и раздор, а что ли «резонанснее» вопрос, тем он дороже. Но ведь сказано не мной: «Какой мерой меришь, такой тебе и отмерено будет». На, что вы рассчитываете? Как живете потом, получив свои тридцать серебряников? Он-то, Иуда поступил всё-таки мужественно, осознав содеянное. Но повторю вам истину, сказанную не мной:
«Разве на множество слов нельзя дать ответа, и разве многоречивый прав»;
«Вот, СТРАХ глупости своей – истинная премудрость, и удаление от зла – разум»;
«Многословие признак лживости, ибо лжив человек по природе своей даже перед собой самим. Молчание есть разум и истина».
Но: «Разве упавший не может подняться, а сошедший с дороги - на неё вернуться»…
Вот уж действительно: «имеющий уши, да слышит»!
И вот, слушая эту вашу передачу, мне впервые захотелось попасть туда в студию к микрофону (видно старею, обычно у меня не возникало такого желания). И я, спешно включив свой мобильный телефон, стал с нетерпением ожидать, когда ведущие программы продиктуют телефонный номер выхода в эфир.
Я не знал, что я скажу, о чем хочу говорить им, этим детям, по сути, нашим детям, живущим в другой не нашей эпохе, теперь уже в другой стране, по другим понятиям ценностей и законов жизни. Но в душе возникло такое возмущение не к ним, а к тем «взрослым» людям, стоящим за этой программой и твердо знающим какой вопрос они вбросили в головы своих же сограждан, что я готов был немедленно звонить, спорить, взывать и даже рыдать над этим их глупым «неразумением» и предательством себя самих.
Но, увы, программа кончилась. Телефон в эфире не прозвучал. Высказать что-либо мне не удалось. Но все же, что бы я сказал бы им, себе, вам?
Помню только, как вдруг глубоко внутри меня, где-то между сердцем и головой, видно в том месте, где обитает наша душа, зазвучал доверительный, знакомый с раннего детства каждому, рожденному в Советском Союзе в 60-е годы, голос Марка Бернеса. Он звучал спокойно, без надрыва и песенного завывания, как-то по-домашнему, словно дружески говоря нам сегодняшним, живущим в этой новой пока ещё совсем непонятной России, самые очевидные и простые слова:
С чего начинается Родина?
С картинки в твоем букваре.
С хороших и верных товарищей,
Живущих в соседнем дворе.
А может она начинается
С той песни, что пела нам мать.
С того, что в любых испытаниях
У нас никому не отнять.
Вот-вот, именно: «… в любых испытаниях у нас никому не отнять…». Понимаете? Никому не отнять! Вот он вопрос, который можно и даже должно обсуждать в эфире: «С чего начинается Родина? Что такое – Родина? Что для тебя – Россия?».
Эй, свободная пресса, ты что уснула? Ведь вы же профессионалы, господа журналисты. Почему вы молчите и не выходите с этими вопросами к нам слушателям и зрителям, вашим согражданам? Почему вдруг все застеснялись сказать, как они любят свою Родину? И что для них сегодня наша мать-Россия, Родина наша?
И вот там, в душе моей, на фоне этих прекрасных слов Михаила Матусовского, сама собой зазвучала цитата, подсмотренная у Михаила Иосифовича Веллера.: «Когда не за что умирать, то и не за чем жить». Вот именно, в самую точку! Вот, что такое Родина! Это то за что готов умереть каждый человек (а не дороги, поезда, дома, взаимоотношения, обиды, мысли и прочая чепуха) и то, что у нас никому не отнять!!!
Парадокс сегодня в том, что у каждого человека это абсолютно разное. Видно поэтому многие и стесняются обсудить их, как говорится «по-честноку». Это либо очень маленькое и меркантильное, к примеру, деньги, слава, машина, дача, квартира. Но и это тоже для некоторых, может даже и для многих теперь, их родина. Так было и так будет. Но для большинства, верю, это совсем другое: твоя любовь, дети, родители, друзья, родной язык, люди, твой дом, город, страна, мир, могилы, просто памятный клочок бумаги, банальная справедливость, правда, мораль, честь наконец...
Здесь важно точно знать, что главное, чего у тебя никому не отнять, за что ты станешь драться в любых испытаниях и любых ситуациях не на смерть, а за жизнь…
Но НЕ ЛЮБИТЬ свою РОДИНУ – НЕВОЗМОЖНО, господа!..

...Жаль, я не дозвонился на радиопередачу, но вот хотя бы неумело записал эти свои, внезапно возникшие в потоке житейских событий, мысли. Мне почему-то показалось, что это особенно нужно сейчас не только мне.


https://www.proza.ru/2014/02/02/1855



Берегите себя


Дела-дела…
дела – лишь пыль!
Слова? Слова!
хранят нам быль,
а с нею мысль
и нашу жизнь!..

…– Алё!.. А-лё!.. А-а-алё!
– Да-да, – тихо, даже, кажется, испуганно отзываются на другом конце линии после долгой серии длинных равнодушных гудков.
– Здравствуйте! – радуются с этой стороны.
– Здравствуйте, – настораживаются с той.
– Это поликлиника, стоматология? – несколько смущаются тут.
– Да, – не сразу отвечают там.
– Скажите, пожалуйста, – у меня на четырнадцать сегодня к Наталье Викторовне номерок, – вы принимаете?
– Нет, – огорчаются с той стороны, – только с острой болью к дежурному врачу через санитарно-эпидемическую обработку в приемном покое.
– В приемном… покое? – удивляются с этой. – А Наталья Викторовна?..
– Она в больнице.
– Заболела?
– Нет!.. Направлена для оказания помощи.
– Помощи?..
– Да!.. В отделение интенсивной терапии.
– Терапии?.. Она же… стоматолог.
– Время пришло, – крепнет голос. – Так надо!
– А номерок?
– Перезвоните через месяц в ординаторскую, вас перепишут по возможности.
– Понятно, – неуверенно тянут тут. – Спасибо, но...
– До свидания! – рубят там.
– Всего доброго и… берегите себя, – выкрикивают вдогонку отсюда…


Мы победим!

Мы победим, - нет никаких сомнений! -
Когда опасность каждый ощутит,
Когда уйдет главенство ленных мнений,
И каждый слабость духа победит.
Мы победим, - ненужно сомневаться! -
Когда поймем, что Жизнь всего важней.
Когда не станем слепо упиваться
Пустой бравадой западных идей.
Мы победим, - какие тут сомненья? -
Когда забудем популистский слог
И, освятив рассудка помутненья,
Найдём свой Путь из тысячи дорог.
Мы победим, - нам нет врага сильнее
Самих себя... мы сами себе - враг! -
Когда друг другу будем мы роднее,
Милей свободы, словно кровный брат.
Мы победим, - чего ж тут удивляться? -
Когда победе каждый будет рад,
Когда мы все... за счастье станем драться
И в день Победы выйдем на парад.

https://www.liveinternet.ru/community/4677619/post469308304/

Автор Еквалпе,

«С чего начинается Родина»?
из сборника: «Неотправленное письмо (или неумелые записки)»

Представляешь?
«Во весь голос» - не хочу.
Кто я, чтобы людям быть Мессией?
Лишь о том сегодня не смолчу,
что горжусь моей Россией!
За её смешную простоту
и её нерасторопность,
а ещё святую отрешенность
от ухода Мира в пустоту.


Отпуск…
Мы все ждем его, трепещем перед ним, а с возрастом еще и боимся его.
Как-то вот так идет всё в нашей жизни своим чередом, размеренно, можно даже сказать предсказуемо, планомерно. И вдруг на тебе: на работу не надо; никаких совещаний, семинаров, комиссий, обследований, вопросов; никто из коллег не звонит, опасаясь прервать твой драгоценный отдых. А тут еще выясняется, что тебя дома ждут тысячи забот и давно отложенных дел: текущий кран в ванной; непрекращающаяся покраска окон и батарей; родительские собрания в школе, на музыке, танцах; предки давно уже запланировали поездку в деревню (конечно, везти кроме тебя некому). А у любимой жены, как выясняется, своя программа «шопингов», походов по музеям, театрам, любимым местам…
Нет, нет и нет! В отпуске нужно срочно брать путевку и ехать, ехать, ехать за впечатлениями, эмоциями, мыслями, встречами, знаниями.
Помню, прочитал в одном из рассказов Александра Покровского, что «Биография – это цепь впечатлений, которые нам подкидывает сама судьба. Как она это делает? Никто не знает».
И вот, когда в позапрошлом году на меня вдруг свалился неожиданный отпуск не летом, как обычно, а поздней осенью мы с моей женой и младшенькой дочкой, не долго думая, купили горящие путевки на далекий-далекий теплый юг с датой вылета в первый же день его начала. Затем по общему согласию семьи выключили мобильные телефоны, чтоб не отвлекали, и дружно взялись только за самые неотложные дела. Так, дочь собирала наши чемоданы, жена побежала проводить со своими маленькими подопечными в детском саду праздник «Золотой осени», а мне досталось, сидя в ожидании праздника в машине, раскладывать по всевозможным папкам, карманам и кошелькам паспорта, путевки, страховки, деньги, ваучеры, кредитки и прочую необходимую в поездке документацию.

Автор Еквалпе,


«Байки ложь, да в них намек…»

«Перекоп» снимается с якоря.
Мы, как и обещал Булава, с ходу попадаем в водоворот корабельного распорядка дня: нам, нашему классу досталась ночная штурманская вахта. В учебном классе всё, как в штурманской рубке: карта, приборы, инструмент, вспомогательное оборудование и… голова. Ничего лишнего, всё конкретно, функционально.
Первый раз – всё непросто!
В конце вахты около трех ночи дежурный корабельный штурман выставит первые оценки. В штурманском классе – напряженная тишина, курсанты один за другим бега-ют к пеленгатору, заглядывают друг к другу в карту, измеряют секстантом на астрономической палубе углы наклона к горизонту знакомых звезд. В общем: рабочая суета и легкий хаос. Время мчит, словно птица, не угонишься, не заметишь. Вот мы и не заметили, как наша кривая курса корабля на карте выползает из Финского залива в открытое море.
Молодой дежурный штурман появляется неожиданно, выдает что-то смешное, не-обычное и быстро располагает нас к себе. Напряжение в классе рассеивается, настроение улучшается, и мой добрый товарищ Юрка Княжев на радостях как-то умудряется-таки задать, так или иначе, интересующий всех нас вопрос о причинах такой теплой встречи нас с Булавой на Усть-Рогатке.
- О-о-о, - лукаво тянет штурман, погружаясь в состояние торжественной таинственности, - вы… ничего не знаете?
- Нет, - искренне машем головой, - расскажите, пожалуйста.
- Ну-у, не-е-ет! - почему-то расстроившись, тянет штурман, - это, пожалуй, долгий рассказ, тут так просто нельзя, нужно время. А пока, расскажу-ка я вам лучше анекдот, точней сказку, морскую. Пригодится!
…И рассказал нам старый, старый, анекдот, сказку… морскую, давно известную всем и вся, даже нам, курсантам восьмидесятых.

Впрочем, все новое – это хорошо забытое старое!
Почему?
Да потому, что «… Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи - в труде, не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…» (из неподражаемой Книги Екклесиаста, написанной, видимо, более трех тысяч лет назад).
И мы, затаив дыхание и, не обращая внимания на начавшуюся в Балтике качку, внимали молодому рассказчику, пытаясь не упустить ни одного слова, ища в ней разгадку тайны на Усть-Рогатке. Слушая его, мы забыли обо всём на свете. Да и как тут не забыть, когда на первом практическом занятии по прокладке реального курса корабля в сложных, можно даже сказать суровых метеоусловиях, вдруг посреди ночи слышишь несерьезный анекдот от совершенно серьезного наставника, который, улыбаясь полу-серьезно задумчиво, говорил примерно так:
«В некотором царстве, в некотором государстве, правильней сказать гарнизоне, в новенькой избушке на курьих ножках, точнее комендатуре, жила-была себе самая, что ни на есть, настоящая «Баба-яга костяная нога» или, попросту говоря, комендант гарнизона.
Ну и, правду сказать, как же без неё можно обойтись в любой, даже нашей морской сказке? Она, как цепной пес днем и ночью следит за порядком в зоне досягаемости цепи. И все-то её страшатся, да боятся, прячутся и сторонятся, предпочитая не то, что не ссорится с ней, но даже и на глаза попадаться.
И вот как-то раз пошла эта «Баба-яга комендантская нога» по вверенному ей тридевятому царству-гарнизону осмотреть свои безлюдные владения и тут… видит: навстречу, как ни в чем не бывало, шагает… «Иван-царевич» – добрый молодец весь такой красивый в сверкающем костюмчике с золотыми пуговицами и погонами, да сабелькой на бедре. Ну, а если точней сказать, капитан третьего ранга Иванов в отпуск прибыл к семье, вот и сверкает весь на радостях, что начищенная рында на баке.
- Тьфу, тьфу, тьфу, - вырвалось от неожиданности у «Бабо-яга» нашего, - комара тебе свежего за шиворот! Жили мы тут, не тужили, и «на тебе» дожили. Раньше-то, как бывало, о морском духе слыхом не слыхивали, да видом не видывали, а тут он сам своими ногами к нам на «рожон» лезет.
Не успел наш комендант оправиться от удивления, как это беспардонное «чудо в перьях», вооруженное до зубов и разодетое в золото, – то есть в парадном с кортиком – не обращая никакого внимания на грозного коменданта, проходит мимо, беззаботно насвистывая себе под нос «Прощание славянки». А что ещё должен насвистывать, прибыв с дальнего похода в родную гавань, настоящий командир корабля?
- Товарищ капитан третьего ранга, - обиженно взревел Бабо-яг, - вы, почему не отдали МНЕ «честь»?
Удивился Иван-царевич. Остановился. Поставил сундучок – дипломат походный, то есть – на асфальт и, смерив Бабо-яга с головы до ног по складкам мятых брюк, налип-шей прошлогодней грязи на ботинках и сломанным погонам кителя, процитировал слегка подправленные строки Строевого устава:
- Во-первых, товарищ майор, воинская честь военнослужащими отдается военной форме, а не… индивиду, считающему, что он светоч мысли и образец её ношения.
- Ты в своём уме, кап-три, - задохнулся комендант, обшарив взглядом вслед за «царевичем» свою непрезентабельную форму одежды. - Я-а-а комендант гарнизона, - взревел он.
- А во-вторых, - как ни в чем, ни бывало, продолжил Иванов, - военнослужащие обращаются друг к другу на «Вы».
- Да, я тебя… вас!
- И, наконец, в-третьих, протрите глаза, товарищ майор, перед вами капитан третьего ранга! – лукаво улыбается моряк. – Почему вы сами первым не поприветствовали славную форму офицера флота Российского?
- Да, но я… командир части, - неуверенно тянет майор, - вы обязаны были первым...
- Не выйдет, товарищ командир воинской части, - хихикая, перебивает Иванов, - пе-ред вами командир корабля, а значит и воинской част.
- Да, но… я, - растерялся Бабо-яг, – вас, по крайней мере, старше. Мне сорок… почти.
- И мне сорок… почти, - смеется моряк, - так шли бы вы, товарищ комендант, сами знаете куда… по делам.
- Сам бы ты шёл… туда, - багровеет майор, - я служу дольше, у меня двадцать два года выслуги.
- Шагай, шагайте, кому говорю, - веселится командир корабля. - У меня выслуга с учетом северного коэффициента давно за тридцать перевалила.
- Тогда, тогда я тебя выше, - ревет комендант, - я сто семьдесят пять.
- И я-а-а… сто семь-де-сят пя-ать, - смахивая нечаянные слезы, давится от хохота «кап-три».
- Ну-у, тог-да-а-а, - вдруг успокоившись, торжественно тянет Бабо-яг, - я тебя, вас тяжелее! Я вешу…
- Да, ладно, ладно, хватит, – с сожалением машет рукой Иван-царевич, - согласен, вы тяжелее. - И, угостив коменданта ароматной кубинской сигаретой, сочувственно добавляет, - как минимум на двести грамм.
- То-то, - с упоением выдыхает Бабо-яг, пожав протянутую руку Иванова, закуривает и, поразмыслив, кричит ему вдогонку, - а почему только на двести?
- Ну, если хотите, добавьте ещё два раза по пятьдесят, - слышит тот удаляющийся дружелюбно клокочущий голос.
Комендант с удовольствием курил заграничное диво, глядя вслед редкому гостю, а затем вдруг неожиданно для всех – кто мог знать, что он умеет? – весело и задорно рас-смеялся на всю улицу, которая почему-то перестала быть безлюдной»…
Штурман уходя, лукаво улыбается в усы.
Мы долго хохочем над его интерпретацией «бородатого» анекдота, мысленно аплодируя Ивану-царевичу и по-хорошему жалея нерадивого Бабо-яга, а в его лице и всех комендантов на свете с их скучнейшей в мире должностью банального сторожа хозяйства, на которой, истину говорю, не грех и озвереть… в разумных пределах конечно.
…Вообще-то каждому своё, каждому своё и… «что б ни делалось – всё к лучшему», повторяю известную с детства истину, как оказалось из теории Дао китайского мыслителя Лао-Цзы. А секрет Усть-Рогатки открылся нам чуть позже сам в многочисленных рассказах моряков «Перекопа», каждый из которых передавал эту историю по-своему, но в целом примерно так…


«Как-то на форте или мы вместе»

Лето, возможно, 1985 года.
Катерная практика. Финский залив. Полдень. Штиль. Солнце… издевается.
Тихо – смертельно!..
Лачуга «Морянка» бесшумно вползает в гаваньку одного из забытых Кронштадтских фортов. Нос яхты небрежно царапает осыпающуюся стенку пирса. Высокая трава острова, согнувшись к земле, хрустит под ногами. Огромные камни, сложенные когда-то, узнаваемо сохраняют крепостные валы. Серая со змейкой свежих подтеков краска некрасиво оплевала грозный пейзаж, вырисовав уродливую одноименную с названием шхуны надпись.
Душно. Парит. Над водой появляется испарина, отрывая линию горизонта от моря. Морские ласточки пока ещё высоко. Охота идет бойко. Гнезда на молах без охраны. На форте врагов нет. Редкие яхты заходят сюда. Люди, бывает, кормят птиц. Неприметная лачуга исчезает, растворившись в густой дымке. Солнце, промокнув, теряет очертания.
Охота окончена, ласточки возвращаются.
Где яйца?..
Улей птиц с ужасающим воем уходит ввысь.
В тени огромной ивы поднимает голову кот, Бог весть кем, забытый на острове. На сочных одуванчиках бабочки, встрепенувшись, раскрывают на крыльях узор. Их чувствительные усики приподнимаются, встав в параллель кошачьих виброусов. Они не причем. Мышей и цветов на форте в изобилии. Но «…спорить с водопадом – пустое…». На войне нет правых.
Тогда кто?
Горизонт пуст, исчез. Вода и небо слились. Солнечные лучи, рассыпаясь на мелкие брызги на воде и дымке, слепят, душат. Где-то там за их безжизненной стеной враг-шхуна.
Птицы, обессилив, валятся в гнезда. Их стон рвет тишину, душу. Красные клювы ласточек-чаек широко раскрыты. Крылья, как бумеранги, наготове.
Беззвучия воды, неба, солнца, гнетут.
Где... правда?
Звуки беды постепенно гаснут, идут на убыль.
Вода безразлично горит. Солнце ползет к закату, купаясь в восхитительном восходящем водяном потоке. Тишина и покой безжалостно накрывают форт.
Лишь две ласточки обречено мечутся над камнями. Их силы давно на исходе. Наконец черные точки тяжело уходят в бесконечность, закрыв дневную суету двумя глухи-ми хлопками о крепость.
Две красные кляксы заслоняют уродливые буквы, возвратив камням величие!
Плач «неразлучников» сливается с пустотой.
Теперь всё, как надо!
Мы едины, мы снова вместе…

https://www.proza.ru/2017/12/16/1140

https://www.liveinternet.ru/community/4677619/post468098625/

Автор Еквалпе,


«Байки ложь, да в них намек…»

«Перекоп» снимается с якоря.
Мы, как и обещал Булава, с ходу попадаем в водоворот корабельного распорядка дня: нам, нашему классу досталась ночная штурманская вахта. В учебном классе всё, как в штурманской рубке: карта, приборы, инструмент, вспомогательное оборудование и… голова. Ничего лишнего, всё конкретно, функционально.
Первый раз – всё непросто!
В конце вахты около трех ночи дежурный корабельный штурман выставит первые оценки. В штурманском классе – напряженная тишина, курсанты один за другим бега-ют к пеленгатору, заглядывают друг к другу в карту, измеряют секстантом на астрономической палубе углы наклона к горизонту знакомых звезд. В общем: рабочая суета и легкий хаос. Время мчит, словно птица, не угонишься, не заметишь. Вот мы и не заметили, как наша кривая курса корабля на карте выползает из Финского залива в открытое море.
Молодой дежурный штурман появляется неожиданно, выдает что-то смешное, не-обычное и быстро располагает нас к себе. Напряжение в классе рассеивается, настроение улучшается, и мой добрый товарищ Юрка Княжев на радостях как-то умудряется-таки задать, так или иначе, интересующий всех нас вопрос о причинах такой теплой встречи нас с Булавой на Усть-Рогатке.
- О-о-о, - лукаво тянет штурман, погружаясь в состояние торжественной таинственности, - вы… ничего не знаете?
- Нет, - искренне машем головой, - расскажите, пожалуйста.
- Ну-у, не-е-ет! - почему-то расстроившись, тянет штурман, - это, пожалуй, долгий рассказ, тут так просто нельзя, нужно время. А пока, расскажу-ка я вам лучше анекдот, точней сказку, морскую. Пригодится!
…И рассказал нам старый, старый, анекдот, сказку… морскую, давно известную всем и вся, даже нам, курсантам восьмидесятых.

Автор Еквалпе,

1980 или 1981 год.
Москва.
Красная площадь.
Первый день ноября… точнее ночь, около двух.
Последняя генеральная репетиция к параду.
…«Большой сбор» объявили неожиданно сразу после уроков в вечерней школе перед первым часом самоподготовки. Э-эх, поэму «Двенадцать» выучить не успел! Завтра злющий Пиллерс, начальник кафедры литературы в Ленинградском Нахимовском училище, капитан третьего ранга Петров и по совместительству наш «препод» на весь период московской командировки тотальный опрос поэмы обещал устроить. Нашу-то милую «русичку», Аллу Борисовну в Москву, в казарму не берут, она б такой несправедливости не допустила: почти десять страниц наизусть, а тут ещё бессонная ночь впереди…
Стоим. Стоим неподвижно часа два.
За спиной коренастый Василий Блаженный . Красавец. Похож на Спаса , только ниже. И, кажется, раза в два старше.
Холодно.
Дует. Речушка маленькая за спиной, а ветер как с Невы.
Влажно. Как в Питере.
Сукно «шинельки» бессильно против ветра влаги, продувает и впитывает, тяжелеет раза в три.
Плечи гудят.
Мерзко!..

Слава Богу, стою не крайним, семнадцатым в пятой шеренге 2-ой «коробки» (батальоне, то есть) нахимовцев. Шурик, ну, Сашка Бойцов - мой школьный приятель, вместе поступили в этом году – в нашей шеренге первый. Сережка Рябинский, мой со-сед по парте – последний, двадцатый.
…Теперь, как погляжу, в основном по десть человек в шеренге ходят – это нечестно, так много проще и вид не тот, не впечатляет…
Не повезло им обоим!
О-о-о, ноги!
Бедные мои ноженьки. Словно по полпуда к подошвам ботинок подвесили, не поднять! И тысячи игл в пальцы воткнули, не наступить! Ну, кто, кто мог знать, что ночью мороз вдарит до минус пяти? Дурак «хром» нацепил вместо «микропора», свои «мо-зольки» берег. Правый «микропор» маловат, утром на аэродроме все до крови разодрал, четыре часа «живым мясом» топтал бетон взлетной полосы. И как тут быть?
Йод? Бинт?
Ха!..
Руки, рученьки мои бедненькие, согнулись в кулак не разогнуть.
Да ладно, хватить, ныть-то, надоел. Руки-то как раз ничего, нормально, жить можно. Хотя и в хлопчатобумажных, но всё-таки перчатках, к тому ж белых, красивых. Да и в рукава их можно втянуть пока стоим в строю, поразминать туда-сюда. Правда, в правом кулаке нашатырь с ватой. Зачем? Ну, так, на всякий случай, для соседа, когда па-дать начнет, сознание терять. А у него для меня. И так у каждого. На втором часу по стойке «смирно» многие улетают. В конце строя, стоит шеренга дублеров. На каждый рост свой дублер.
…Мама, мамочка, вспомнилось вдруг, как прошлой осенью в ноябре ты шерстяные варежки мне в карманы засовывала и меховую шапку-ушанку одеть заставляла, а мы с Шуриком чуть за дверь и в портфель их, в портфель, идем с открытой головой, «патлы» до плеч, развиваются. Смешно!.. О-ох, где ж та ушанка теперь?..
На головах «бески», ну, бескозырки, то есть, притянутые резинкой к ушам: ленточки развиваются на ветру, хлещут по розовым мальчишеским лицам, голым затылкам вы-бритых под полубокс и блестящих на свету прожекторов, жарящих на площадь из-за спины. Боже, как это красиво!..
Но уши, увы, не греют.
Уши хрустят.
Особенно левое, при касании кончика с грубым сукном высокого воротника, куда удается его прижать ненадолго, а рук не поднять, белые перчатки отчетливо видно…
Э-эх, усы жалко!
Пушистые были, теплые, мягкие. Ещё три месяца назад красовались над губой четырнадцатилетнего подростка при поступлении. Вонючий «Тройной» лишь слегка унял зуд на щеках и шее от следа старой батькиной бритвы. Лицо на ветру шелушится, чешется, жжет.
Жуть!
…Эх, мамочка, где ты? Как ты? Хочу домой. Поваляться б на диванчике пару часиков, и всё, и ни-че-го больше не надо…
Часы на Спасской оживают.
Что-то мелькает на мавзолее.
Неразборчиво гудит микрофон.
И…
… вприпрыжку причудливо забрасывая ноги вперед, «линейные» с частотой 120 шагов в минуту летят по брусчатке, безжалостно с полуметровой высоты впечатав каждый шаг в прочерченную белую линию вдоль трибун, словно лисички чертят змейку следов на снегу. Затем по одному грациозно отваливаются от убегающего вперед строя и, заняв строго определенную позицию на площади, вскидывают огромный тяжелый карабин с цветными флажками на штыках высоко над головой, замирая, что статуи Минина и Пожарского на весь период прохода колон.
- Па-ра-а-а-а-а-а-ад… Смиирна!
Всё… разом… замерло!
Тысячи, нет десятки тысяч голов, одновременно, вскинули свои носы на воображаемые «полвторого». Выше всех взлетели, конечно, любопытные безусые «моськи» нахимовцев и суворовцев, закрывающие четырьмя «коробками» правый фланг строя на-против Спасских ворот Кремля.
- Для встречи слева. На кра-а-а-а-а-а… - бесконечная пауза – …у-ул!
Головы единым рывком повернулись к воротам. Сотни труб и барабанов взревели встречный марш.
На-ча-лось! Наконец-то!
Из ворот, стоя в сверкающем сером кабриолете – он, кажется, всё тот же до сих пор, и это здорово! - выезжает министр… обороны. Навстречу ему со стороны музея Истории на таком же блестящем ЗИЛе неспешно, километров десять-пятнадцать в час движется командующий парадом…
Медленный выход машин в центр…
Помпезный доклад о готовности…
Гордый объезд войск…
Громогласные приветствия и поздравления.
Оркестр… входит во вкус!
Короткая речь с трибуны…
Перекатывающимся эхом по площади троекратное «ура-а-а»…
Фанфары десятилетних музыкантов-суворовцев…
И-и-и, наконец-то…
…ПОНЕСЛОСЬ:
- Па-ра-а-а-а-а-а-а-ад… Сми-ирна! – пауза.
- На одного линейного диста-аа-нцию – пауза.
- По-ба-таль-онно – пауза.
- Первый батальон прямо – пауза.
- Остальные на ПРА-а-а!.. – длинная пауза –…во-о-о!!!
Все, как один делаем поворот – «раз-два».
- Шаго-о-ом… - очень длинная и напряженная пауза – МА-А-АРШ!!!
Сводный оркестр, разогревшись, рыдает от восторга.
Одновременно с первым ударом барабанов по площади эхом летит многопудовый звук удара левой ноги десятитысячного войска, который в течение следующих тридцати минут уже не остановится ни на секунду.
Первыми на исходную позицию под собственную залихватскую барабанную дробь мелкими аккуратненькими шажками высыпают самые молодые участники парада суворовцы-музыканты.
За ними, отступив дополнительно более трех, – положено-то одного - линейных дистанции, выходит академия генштаба. Далее курсанты, слушатели и воспитанники раз-личных ВУЗов, академий, спецкурсов практически всех республик Союза и всех родов войск: десантники и морпехи, спецназовцы и инженеры, разведчики и интенданты…
Оркестр смеется, плачет, парит, кружится, поёт и, конечно же, танцует…
Дирижер меняет марш за маршем, словно тасует колоду карт, сохраняя при этом ритм барабанов на уровне девяносто ударов в минуту.
С этой же скоростью, не останавливаясь ни на секунду, правая нога сменяет левую, даже когда коробка стоит на месте в ожидании команды командира «прямо».
Море разноцветных головных уборов совершают движения по площади в разные стороны огромными волнами-валами размером с батальоны-коробки.
Все, как один!
Один, как все!
Вверх-вниз. Ни одной задержки. Ни полсантиметра отставания друг от друга: ни вверх, ни вниз, ни в сторону.
Мелькают прямые линии рядов, шеренг, и даже диагоналей. Словно мелькание линий тельняшек у бегущих утром на зарядке в строю моих одноклассников-нахимовцев – помню, помню, ребята, вас всех, всех до одного.
Рябит глаза.
И вдруг…
...любимое всеми «Прощание Славянки» сменяет озорной, прыгающий из стороны в сторону, торжественный и, неизменно, танцующий, не менее известный и любимый нами, мной марш «Преображенского полка».
В это время наша «коробка» заходит за оркестр, медленно продвигаясь к белому флажку линейного курсанта кремлевской роты почетного караула. Пользуясь этим, Лешка с Ковалем, находящиеся, справа и слева от меня соответственно, под неистовство оркестра в такт ударников, при каждом шаге левой ноги, словно в танце закидывают её вправо, потянув тем самым всю нашу шеренгу, а вслед за ней и всю «коробку» в сторону. Но лишь первый вздох марша завершается, падая с верхних нот второй октавы в первую, они тем же манером, незаметно танцуют обратно, забрасывая правую ногу за левую и возвращая тем самым шеренгу, а вслед за ней и весь батальон на прежнее место в строю.
Танец плывет с нами в дальнем левом углу площади рядом с ГУМом на протяжении всего этого чудесного божественного произведения. Весело, едва заметным постороннему глазу зигзагом, мы выруливаем на последний поворот в исходную для марша позицию.
Лица веселеют, радуются.
Мы искренне улыбаемся – как и теперь, многие участники парадов.
Ногам необычно легко, тепло. Гири, налипшие к замерзшим подошвам ботинок, исчезают. Ступни от ежесекундных ударов о камень горят, как ошпаренные. Иглы ломаются. Ботинки удобны и воздушны.
Наши «бески» под тяжестью тугой резинки и непрекращающихся подпрыгиваний тел врастают в глубокую красную борозду, образовавшуюся прямо посередине лба. Это уже не беспокоит, скорей напротив… возвышает.
Руки от непрерывного размахивания становятся мокрыми. Влажные перчатки с тру-дом удерживают стеклянные ампулы и вату.
Уши краснеют до безобразия, как у доски под грозным взглядом Пиллерса.
Затылки по-прежнему блестят от прожекторов теперь уже с крыши музея.
По вискам катятся теплые капли пота…
- ПРЯ-АМО, - шелестит по рядам и шеренгам команда начальника училища, отданная им в хаосе звуков взмахом руки.
И…
…четыреста левых ног нахимовцев одновременно впечатывают полный почти метровый шаг по направлению к мавзолею вдоль выстроенных у кремлевской стены три-бун.
Сводный оркестр вздыхает марш нахимовцев: «Солнышко светит ясное, – здравствуй, страна прекрасная! Юные нахимовцы тебе шлют привет. В мире нет другой Родины такой!..», - шепчут сотни, нет… тысячи губ присутствующих здесь нынешних и бывших питонов-нахимовцев.
- Раз, два, три, четы-ыре-е, СЧЁ-ОТ! – летит над нашими двумя «коробками», пой-манная первой шеренгой команда.
- И-и-и, РАЗ! – подхватывают все, резко поворачивая головы вправо и, уставившись на командира шеренги, единственного, кто продолжает смотреть вперед, с обозначенным оркестром ритмом чеканят шаг.
Левой-правой!
Левой-правой!
Руки ложатся по швам, мизинцы сцепляются для большей чувствительности локтя соседа.
Левой-правой!
Длинная змейка аксельбантов, подпрыгивающих на груди нахимовцев нашей шеренги, гуляет, рассыпается, играет, ползет, ходит, двигается волнами неправильной формы.
- Середина вперед!.. Пятнадцатый тормози!.. Петрович пузо, пузо назад, - грозно рычит Серёга, шагающий двадцатым в шеренге и зорко следящий за нашими потугами вымучить монолит несгибаемой линии.
Левой-правой!
Теперь все внимают только ему. Это его звездный час. И Серега довольный наконец-то успокаивается, умолкает… Миссия выполнена: мы едины, мы монолит!
Левой-правой!
Децибелы сводного оркестра, оказавшегося прямо перед нами, переполняют левое ухо. Какофония звуков, многократно наложившихся друг на друга при отражении от стен Кремля, ГУМа, Собора, музея, лишает нас пространства, сознания и времени.
Левой-правой!
Левой-правой!
Никаких мыслей, лишь восторг… эйфория медленно разливается теплой струйкой по позвоночнику, унося все чувства в бесконечный простор вселенной, в его пугающую, но притягивающую нас всех пустоту тишины, покоя, неизвестности.
Левой-правой!
Прямо по кругу обруча бескозырки со скоростью 90 шагов в минуту несутся нескончаемые мурашки, с разбега падающие в глубокий красный ров, окаймляющий теперь уже всю голову, щекоча и поднимая наши коротенькие мальчишеские волосенки на самой макушке.
Левой-правой!
Шеренга превращается в единую стену ног, тел, голов.
Взгляд Сереги непрестанно равняет её, обжигая любого, кто хоть на сантиметр пере-сечет воображаемую линию от него до Шурика.
Девятнадцать пар глаз в каждой шеренге впиваются в лицо впередсмотрящих, улавливая малейшее движение мускул на их лицах.
Левой-правой!
В длинном проходе между шеренгами на заднем плане, как в трубе мелькает бардовый гранит мавзолея, любопытные глазенки тянутся вверх на трибуну, на секунду теряя из вида лицо первого в шеренге и тут…
…о, ужас!..
Нога падает в пропасть.
Перед самым мавзолеем в брусчатке площади притаилась неглубокая, всего-то в пару-тройку сантиметров, коварная ямка.
Шеренги одна за другой падают в неё!
На лицах впередсмотрящих по очереди читается тень ужаса, вихрем отражающаяся в глазах всей шеренги, батальона, полка.
Но…
…строй выдержал!
Левой-правой.
Лишь слегка качнулся на одно мгновение, сократив от неожиданности ширину шага.
Левой-правой.
Довольное сопение Серёги передается нам. Не зря, значит, потрачена ночь! На пара-де будем готовы к встрече с этой… засадой.
Левой-правой.
Мавзолей позади.
- Раз, два, три, четы-ыре-е, – едва слышны, но отчетливо видны губы Сашки Бойцова.
- СЧЁ-ОТ! – радостно подхватывают многие.
- И-и-и, РАЗ! – дерут глотку все, резко поворачивая головы вперед и расцепляя за-текшие мизинцы.
- Шире шаг, - транслирует команду Шурик и мы, насколько это возможно, тянем наши носки теперь уже не вверх, а как можно дальше, вперед. Сзади на пятках десятой шеренги безукоризненно летят двухметровые «Кремлевские курсанты» из роты почет-ного караула, каждый раз нагоняющие низкорослых в сравнении с ними нахимовцев у самого Собора.
Коробки в той же очередности ныряют за ГУМом влево к Лубянке, оставив чудесную Красную площадь и, петляя по дворам и переулкам Китай-города центра Москвы, спешат к своим машинам.
Огромный оркестр, гремя и бахая всеми инструментами одновременно, под неистовое размахивание и подкидывание дирижерских «жезлов», их около десятка, спешно движется за нами к выходу.
Надо успеть.
С двух сторон от музея уже появились зеленые кабины тяжёлой техники, вот-вот го-товые помпезно вступить торжественным маршем на разогретую нашими ногами брусчатку площади.
Всё это мы уже не видим.
Но хорошо знаем из заученного сценария парада на многократных тренировках, ежедневно проходящих в сентябре-октябре на запасном аэродроме где-то в центре Москвы.
Мы торопимся, почти бежим к нашим ПАЗикам, затерявшимся где-то здесь на набережной Москвы-реки…
Уже три ночи… утра!
Спать не хочется.
В голове гремит, грохочет, пляшет.
Подъем в шесть. Нет, кажется, в семь, отменят утреннюю пробежку в тельняшках и «гадах» вокруг московской «учебки», расположенной где-то неподалеку от Речного вокзала. Красивое место: шлюзы, канал, парк.
В девять утренняя четырехчасовая «шагистика» на аэродроме – это свято.
С трех до шести – школа.
Ах, да-а-а, ли-те-ра-ту-ра: поэма «Двенадцать – наизусть!
Всю?!
Ну, Пиллерс, …погоди!
Где тут моя Хрестоматия?
А-а-а. Серега, друг и сосед по парте забрал, читает, учит…
Виталик Куприянов, Андрюшка Соколов, Ваня Чернявский, Андрюха Горбунов и Мишка Мокин, сидя на последнем ряду автобуса, затягивают мою нелюбимую песенку про теплую Африку… из Красной Шапочки, помнишь: «А-а, и зелёный попугай…».
Видно на юг хотят, да и меня немного подразнить, говорят, когда я начинаю учить что-либо… наизусть, становлюсь зелёным.
Боже, как это мило, я и теперь зеленею, когда долго над чем-нибудь размышляю…
ПАЗик трогается по незнакомым пустым улицам. И у нас с Серегой есть целый час на десять страниц чудесного рифмованного текста Александра Блока:
«Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер,
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер
на всем белом свете…»
Да-а, про ветер это и теперь актуально… очень!
…Цитирую-то по памяти, помню до сих пор, хотя может, что и напутал, давно заметил это за собой, старшенькая говорит дизлексия, она у меня логопед, умная, но это другая история и вряд ли из «Курсантских баек»…

https://www.proza.ru/2017/12/16/1140

https://www.liveinternet.ru/community/4677619/post466676677/

Автор Еквалпе,

1980 или 1981 год.
Москва.
Красная площадь.
Первый день ноября… точнее ночь, около двух.
Последняя генеральная репетиция к параду.
…«Большой сбор» объявили неожиданно сразу после уроков в вечерней школе перед первым часом самоподготовки. Э-эх, поэму «Двенадцать» выучить не успел! Завтра злющий Пиллерс, начальник кафедры литературы в Ленинградском Нахимовском училище, капитан третьего ранга Петров и по совместительству наш «препод» на весь период московской командировки тотальный опрос поэмы обещал устроить. Нашу-то милую «русичку», Аллу Борисовну в Москву, в казарму не берут, она б такой несправедливости не допустила: почти десять страниц наизусть, а тут ещё бессонная ночь впереди…
Стоим. Стоим неподвижно часа два.
За спиной коренастый Василий Блаженный . Красавец. Похож на Спаса , только ниже. И, кажется, раза в два старше.
Холодно.
Дует. Речушка маленькая за спиной, а ветер как с Невы.
Влажно. Как в Питере.
Сукно «шинельки» бессильно против ветра влаги, продувает и впитывает, тяжелеет раза в три.
Плечи гудят.
Мерзко!..

Автор Еквалпе,

Ноябрь 1984 года.
Учебный корабль «Перекоп» выходит из Па-де-Кале навстречу Гольфстриму и быстро крепчающему океанскому шквалу. В два ночи при входе в Бискайский залив ветер преодолевает отметку тридцать метров в секунду. Стопудовый порыв без усилий отрывает мои ноги от трапа Астрономической палубы. На двадцатиметровой высоте от ватерлинии, уцепившись за поручень, я, курсант второго курса, прибывший сюда для прохождения морской практики, трепыхаюсь параллельно горизонту, как бесхребетный морской вымпел на флагштоке корабля. Лишь спустя минуту чудом удастся сползти вниз на палубу под глухие леера и по-пластунски добраться до поста сигнальщика над ходовым мостиком.
- Плащ в рундуке, – кричит в ухо штатный вахтенный матрос-сигнальщик.
Укутавшись, встаю рядом и «бараном пялюсь» в черную непроницаемую стену ночи.
Взбешённый рыдающий ураган поглотил всё невидимое мной пространство вокруг.
Нет света!
Нет цветов кроме черного!
Нет мыслей!
Нет запаха и даже звуков…
Ничего нет, лишь черная пустота, да давящий где-то там, за границей человеческого восприятия сатанический фальцет океана!

Обычные органы чувств бесполезны здесь.
Огромный с футбольное поле корабль, как щепка в бурном весеннем ручье, крутит веселые амплитудные восьмерки одновременно в трех координатных плоскостях. Величина его свободного падения по высоте превышает полкабельтова. Перегрузки в подошве волны вполне сопоставимы с космическими.
Впрочем, спустя время, глаза, несколько привыкнув, различают густо покрытые эпилептической пеной контуры пятиэтажных великанов, надвигающих на нос «Перекопа». Тысячи звезд, оказывается, с расстояния вытянутой руки обрушивают свой скупой сиреневый свет на нас и… океан. Черно-зеленая в проблесках носового фонаря морская бездна пятикилометровой толщи воды с завидной регулярностью целиком, вплоть до ходовой рубки проглатывает бак и полубак нашей «коробки», одаривая верхнюю Астрономическую палубу тоннами разрубленных волн, брызг, пены.
В какой-то момент сознание проваливается, исчезает в этой пугающей пустоте беснующегося пространства, улетая навстречу к… Всевышнему. Тело с частотой дыхания океана ежеминутно переходит из состояния полного безмятежного отсутствия до нестерпимо-жгучего ощущения вывернутой наизнанку наволочки.
В груди растет неведомое чувство раболепного трепета, страха, ужаса.
Оно растает, обволакивает, поглощает.
Жуть!..
- Фал вымпела сорвало, – возвращает меня на корабль матрос, тыча пальцем куда-то вверх в непроглядную тьму неба.
В такт круто валящейся вправо и вниз палубы, он внезапно исчезает в темноте Астрономической палубы, обогнав очередной накат пятиэтажного циклопа.
Прижавшись спиной к переборке леера, я с ужасом нахожу болезненно бьющийся морской ходовой вымпел на оборванном фале топа огромной, как Александрийский столп, главной мачты «Перекопа». Бесформенные серые тени, шибко скользящие по яростно горящим звездам, то и дело проглатывают его сиротливое подергивание.
В глаза снова становится черно.
Всё вокруг, даже морские гиганты, исчезают.
«Александрийский монстр» полностью завладевает сознанием, парализует.
Тонны воды, прокатывающиеся по, казалось, недосягаемо высокой палубе рядом, становятся ничтожны.
Глаза, перестроившись, в каком-то невозможном инфракрасном излучении ощущают его движение. При каждом провале корабля под волну мой напарник взлетает на пару метров по отвесным ступеням мачты. Затем, крепко прижавшись к ней во время очередного удара океанского вала о бак корабля, крепко сливается с мачтой воедино.
Время останавливается.
Муке, кажется, не будет конца, предела!..
- Мостик, ГКП, – неожиданно хрипит динамик «Каштана» у самого уха.
- Есть, мостик, – без запинки, не раздумывая, ору в «банан».
- Доложите о помехе справа.
- Судно, справа, сорок, – не обращая внимания на визг ветра и хлестанье взбесившихся брызг, докладываю, вскочив во весь рост, отыскав нужные огни, – идет параллельным курсом.
- Понял, мостик, – весело отзывается нутро живого «Перекопа».
Моряк возвращается.
Обветренное красное лицо его спокойно. Белые скрученные пальцы не разгибаются. Разорванная ветром роба болтается, как туника на ковбоях. На шее и плечах видны кровавые полосы от ударов ослабших фалов.
Оглядев горизонт, матрос берёт у меня микрофон громкоговорителя», выполненный действительно в форме банана, и одобрительно кивает, похоже, слышал доклад.
Вымпел весело хлопает на ветру параллельно горизонту.
Страх… уходит.
Океан перестает быть жутким. Он прекрасен в своем естественно-неторопливом дыхании и музицировании.
Стихия поёт, танцует, зовёт и… манит.
Внутри растет новое незнакомое чувство уважения, возможно даже поклонения к моему новому товарищу, этому кораблю, ко всему военно-морскому флоту и, наконец, к себе… самому.
Я радуюсь сопричастностью с бушующим, – нет! – дышащим живым океаном.
Черное непроглядное пространство вдруг открывается, распахивается передо мной во всю положенную ему ширь и высоту.
Восторг.
Нескончаемый восторг овладевает мной.
Боже мой!
Я люблю тебя, океан!!! Я люблю, как ничто и никогда!
Я люблю тебя флот и… кричу тебе сквозь время и пространство, как некогда кричали тебе восторженные курсанты восьмидесятых:
- Военно-морскому флоту России – да что там и конечно же Советского Союза – ВИВАТ!
ВИВАТ!
ВИВАТ!..



https://www.proza.ru/2018/04/20/624

Поздравляем автора с выходом новой книги "Неслучайные странности." (Страшно философские небылицы-странности длиной в Мысль)
http://planeta-knig.ru/nesluchaynye-strannosti-valeriy-yekimov/

https://www.liveinternet.ru/community/4677619/post465362105/

Автор Еквалпе,

Ноябрь 1984 года.
Учебный корабль «Перекоп» выходит из Па-де-Кале навстречу Гольфстриму и быстро крепчающему океанскому шквалу. В два ночи при входе в Бискайский залив ветер преодолевает отметку тридцать метров в секунду. Стопудовый порыв без усилий отрывает мои ноги от трапа Астрономической палубы. На двадцатиметровой высоте от ватерлинии, уцепившись за поручень, я, курсант второго курса, прибывший сюда для прохождения морской практики, трепыхаюсь параллельно горизонту, как бесхребетный морской вымпел на флагштоке корабля. Лишь спустя минуту чудом удастся сползти вниз на палубу под глухие леера и по-пластунски добраться до поста сигнальщика над ходовым мостиком.
- Плащ в рундуке, – кричит в ухо штатный вахтенный матрос-сигнальщик.
Укутавшись, встаю рядом и «бараном пялюсь» в черную непроницаемую стену ночи.
Взбешённый рыдающий ураган поглотил всё невидимое мной пространство вокруг.
Нет света!
Нет цветов кроме черного!
Нет мыслей!
Нет запаха и даже звуков…
Ничего нет, лишь черная пустота, да давящий где-то там, за границей человеческого восприятия сатанический фальцет океана!