Джузеппе Кулито торопился. На улице уже стемнело, а толстосумы из Синьории экономили на факелах. И вот результат: не заметил лужу и промочил ноги, да и сам запачкался что бес. Как теперь в харчевне показаться? Срам один, да и только. Но Кулито не остановился, хромал дальше. Не зря же старый приятель Бруно за ним мальчишку послал. А значит, завелись у дружка денежки. Уговор у них давний: «Сегодня я тебя угостил — завтра ты».
Вот и заведение лысого Коррадо — «Сдобная булочка». Ветер раскачивает на поржавевших цепях вывеску, на которой изображена пышная красотка с таким глубоким декольте, что у мужиков аж дух захватывает. Правда вместо грудей — два сдобных панетонне, политых вареньем.
Джузеппе сдвинул шляпу на затылок и толкнул дубовую дверь.
Глаза не сразу привыкли к яркому свету, он подслеповато щурился, выискивая приятеля.
Тот нашёл его первым:
— Где ты лазаешь, старый осёл?!
— Так спешил, как мог, — оправдывался Кулито. — Знаешь ведь, нога у меня больная. У тебя появилась пара медяков нам на угощение?
Бруно потёр мясистый красный нос и усмехнулся:
— Почти угадал. Вон, видишь, за дальним столиком сидит вельможа в дорогом плаще?
Джузеппе утвердительно кивнул.
— Этот дурачок, — зашептал Бруно, — угощает всех вином за байку. А кто у нас в городке главный враль? Правильно — ты. Сейчас наплетёшь простофиле небылиц столько, что нас из кабака Коррадо вынесут. Пошли скорее, я тебя ему представлю!
Бруно растолкал толпившихся на пути пьяниц, подошёл к сидящему за столом господину с худым аристократическим лицом и заорал:
— Синьор, вам несказанно повезло! К нам зашёл знаменитый сказитель Джузеппе Кулито! Он знает столько историй, что вам хватит на целую библиотеку!
По залу прокатился хохот. Раздались крики:
— Да! Джузеппе может!
Незнакомый оглядел «сказителя», неодобрительно покосился на его грязные башмаки и сухо произнёс:
Автор Григорий_Родственников,
В соавторстве с Сергеем Лактионовым. Рассказ занял третье место на конкурсе ВК "Хроники мёртвых городов - 4. Реквием"
Если честно, он мне нравится больше рассказа за которое дали первое )
Тоже весьма немаленькое произведение )
«Целый год ожиданий коту под хвост», подумал Юра, когда Ирина с порога повисла у него на шее и чмокнула в щёку:
– Юрочка, любимый, случилось чудо. Мне отпуск дали!
Юра Потехин разочарованно хрюкнул, но тут же постарался изобразить на физиономии радость:
– Вот класс! – он с деланным энтузиазмом обнял супругу.
Поглаживая Иркину спину, он с горечью проклинал её начальника (разумеется, Ирки, а не спины):
«Вот гадёныш! Ведь обещал, что Ирка не увидит отпуска, как своих ушей. Где ж твоя твёрдость, падла?!»
– Детей тоже берём с собой! – глаза жены лучились счастьем.
– Как?! – не совладал-таки с собой Потехин. – Зачем?!
– Как зачем? Пусть тоже отдохнут в Таиланде. Покатаются на слонах, побывают на крокодиловой ферме. В море покупаются.
– Там же душно, как в парилке, – попытался воззвать Юра к голосу Иркиного разума. – Зачем детям так резко менять климат: для здоровья опасно! Ну и вообще, всё это… на крокодилах катание…
– Ничего страшного, – с ласковой и безжалостной улыбкой отбрила Ира. – У тебя тоже здоровье деликатное, а ты пятый раз летишь. А за детьми присмотрит мама.
– Мама? – ноги Потехина подкосились.
– Конечно. Не вечно же ей на даче сидеть. Пусть мир посмотрит!
Радужные мечты треснули и рассыпались. Вместо длинноногих таек перед взором несчастного замаячила омерзительная физиономия тёщи. Прощай, райский отдых, божественный интимный массаж и эротические приключения для одинокого мужчины. Жизнь дала трещину. Сказку отменили…
Уже три дня в отеле не было посетителей. Даже надоевший Мезенцеву
Дед Мороз, наконец, съехал. Сан Саныч от скуки играл с Флинтом в шахматы. Проиграв пятую по счёту партию, он неодобрительно взглянул на помощника:
— Жульничаешь, гад? Обещал отключить поддержку ИИ, а сам?
— Клянусь Береговым братством, использую только «человеческий модуль».
— Какое ещё Береговое братство? Ты на море хоть раз был? Тоже мне, механический пират. — Мезенцев погрозил бармену кулаком: — Твоё стремление походить на человека вот у меня где! Ты зачем кошмаришь посетителей? Одним разрешаешь курить, другим запрещаешь! Сам дымишь, как паровоз!
— Это образ, — нахмурился Флинт. — Я же пират. А пират без трубки…
— В твоей железной башке прописано: «В целях предотвращения воздействия окружающего табачного дыма на здоровье человека запрещается курение табака в помещениях, предназначенных для предоставления гостиничных услуг…»
— Да у меня же не настоящий табак, без запаха! — перебил управляющего бармен. — И вообще это безвредный пар с сизым колером!
— Твой колер режет мне глаза! И почему Мэри постоянно ошивается у тебя в баре?! Ты в курсе, что некоторые посетители считают её поваром?
— Она просто любознательная девушка и хочет освоить синтезатор пищи. Я обучаю её, мало ли — пригодится.
— Наш профессор опять чем-то недоволен! — раздался за спиной Мезенцева звонкий голосок горничной. — А между тем, мы, в отличие от некоторых, исправно несём службу.
— Это в отличие от кого? — Сан Саныч резко повернулся к Мэри. — Я здесь один за троих вкалываю! Целый месяц на вахте, как на вулкане! Трижды на волосок от смерти был! То галактические черви чуть мозг не выели, то циклотоны, то нгцерлы! А до конца смены ещё целых три дня. Вот приедет сменщик, он вашу вольницу прикроет. Вспомните ещё меня!
«Бюрократы проклятые!» – мысленно ругался Сан Саныч, с неприязнью косясь на коротко стриженного паренька, расположившегося напротив него в кресле. Тот неторопливо копался в кожаном портфеле, выискивая нужный документ. «Сколько никчёмных отделов пооткрывали, – сокрушался Мезенцев. – Одни сплошные надзоры, контроли и опеки. И все зарплату получают. Один я, бедолага, с сошкой, а на меня семеро с ложкой».
Паренёк наконец нашёл необходимый документ и протянул Сан Санычу. Администратор осторожно и с опаской взял его в руки, словно боясь, что стандартный лист бумаги был пропитан каким-нибудь жутким сильнодействующим ядом. Пробежал глазами и впал в уныние.
– Но позвольте! – возмутился управляющий. – Здесь написана какая-то чушь! Будто я превратил «Пристань звёздного скитальца» в проходной двор. Что меня посещают посторонние люди, и что я дал координаты отеля своим многочисленным друзьям и знакомым. Это полный бред! Я расписывался за секретность таких сведений, и уверяю вас, что я ни единым словом не нарушил условий Центра. А что касается координат – почитайте ежегодный бюллетень Службы социальной защиты. Там больше половины наших отелей указаны, и «Пристань» в том числе. Это давно не тайна.
– Вы всё прочли? – на лице гостя не дрогнул ни один мускул.
«Наверное, киборг бесчувственный, – решил Мезенцев. – У Мэри и Флинта и то на физиономиях больше эмоций».
– А это?! – воскликнул Сан Саныч. – Вообще ахинея! Какая ещё антисанитария и грязь! Я знаю, что в отелях нашего типа запрещено держать домашних животных. Был котёнок, Черныш, но он попал к нам случайно всего на несколько часов вместе с очередным «потеряшкой». И его забрал с собой другой пришелец из галактики Крион. И между прочим, благодаря этому котёнку была спасена целая цивилизация. Меня не наказывать, а награждать нужно!
Гость побарабанил пальцами по кожаному портфелю и демонстративно взглянул на наручные часы.
– Да погодите вы! – возмутился Мезенцев. – Ещё успеете сопроводить невиновного на эшафот! Читаю дальше и офигеваю: «Пьянство на рабочем месте…» Какое пьянство?! Я раз в неделю разрешаю себе пригубить бокал красного вина – не более! Какой ещё самогон?! Я понимаю, что Центр записывает все мои шаги, даже в сортире, но я не пил! Приезжал ко мне тёзка, Шурка, но я использовал стакан, который нейтрализует алкоголь. У Флинта можете спросить! Кроме того, я отправил в Центр свой анализ крови. И уверяю, в нём не было ни одного промилле!
Курьер не мигая смотрел на него и всё так же протягивал шариковую ручку.
Когда-то Сан Саныч не верил в сказки. Всегда считал себя человеком разумным и практичным. Даже ребёнком поднял на смех родителей, когда те предложили написать письмо Деду Морозу. Как же ошибался. Вон он, самый настоящий Мороз, в шубе и валенках развалился в кресле, и грызёт лёд крепкими зубами. Хруст такой стоит, что у самого зубы ломит.
— Мороз Иванович, — укоризненно покачал головой Сан Саныч, — у вас в номере свой холодильник имеется. Зачем вы постоянно опустошаете морозильник на ресепшен?
Красноносый дед отложил в сторону пустую тарелку, поднялся и буркнул:
— Жадный ты, Саша. Фигу ты у меня получишь подарок на Новый Год.
Усмехнувшись вслед недовольному сказочному персонажу, Сан Саныч неторопливо помешивал ложечкой чай и поглядывал на монитор, на котором пульсировали зелёные точки. Это были будущие постояльцы отеля «Пристань звёздного скитальца».
Название Сан Санычу не нравилось. Он считал его излишне длинным и бестолковым. «При чём здесь скитальцы? — ворчал хозяин отеля. — Не успели появиться — их уже обратно отсылают. И почему «Звёздного»? Как будто тут сплошь инопланетяне. Что-то там, наверху, не продумали».
— Первый меньше, чем через час пожалует, — вслух сказал управляющий. — Хорошо бы человек, а не монстр…
Во вселенной множество точек, где пересекается время и пространство. Открываются порталы, и существа из разных миров переносятся в чуждые для них условия. Как это происходит и почему — не волновало Сан Саныча, он был лишь чиновником, в обязанности которого входило принять «гостя», проиндексировать, временно разместить и сообщить в координационный центр. Приедут специально обученные люди и отправят бедолагу обратно в его родной мир. Вот такая служба спасения «потеряшек». Работа Сан Санычу Мезенцеву нравилась, тем более, что за неё неплохо платили. Единственно, что немного расстраивало, так это отсутствие дельных помощников, с которыми можно было запросто поболтать, обсудить новости, да и чего греха таить, пропустить рюмочку — другую втайне от начальства. Нет, в отеле Сан Саныч был не один. В заведении находились ещё двое. Мэри — высокая улыбчивая блондинка с роскошной фигурой, выполняющая обязанности официантки и уборщицы, и бармен по прозвищу Флинт — мужичок с ухоженной рыжей бородкой и хитрыми глазками, постоянно разгуливающий в костюме моряка начала 18 века. При случае, конечно, можно было «почесать язык» и с ними, но Сан Саныч старался избегать этого. И дело вовсе не в заносчивости или чувстве превосходства над подчиненными. Мэри и Флинт были киборгами. Внешне совершенно не отличимые от живых людей. Но Сан Саныч знал правду и это его изрядно расстраивало.
«Неужели начальство не могло раскошелиться всего на две вакансии? Как было бы замечательно и уютно работать с живыми людьми» Впрочем, Сан Саныч гнал от себя минутные слабости и крепко держался за свою работу. Тем более что уже давно придумал для себя дополнительный источник дохода. Каждому пришельцу Мезенцев предлагал рассказать интересную историю, от которой будет зависеть комфортность проживания в Отеле. И историй этих была масса. «Потеряшки» не разочаровывали. Сан Саныч все их записывал, а потом издавал отдельным томом. Спрос был бешеный. На настоящий момент предприимчивый чиновник готовил к выпуску тридцатый том.
Зеленая точка на мониторе быстро увеличивалась в размерах.
Кого же на этот раз засосало в нашу чёрную дыру?...
Любовь к празднованию Нового года у Семёна Генриховича Лепке появилась ещё в конце двадцатых годов. Именно тогда он, директор начальной школы, обратился в сельсовет с просьбой «устроить детям праздник». Предложение оказалось несвоевременным и даже опасным для самого Семёна Генриховича, ибо шло вразрез с «Материалами о антирелигиозной пропаганде в рождественские дни» от 1927 года.
«Ребят обманывают, что подарки им принёс Дед Мороз. Религиозность ребят начинается именно с ёлки. Господствующие эксплуататорские классы пользуются „милой“ ёлочкой и „добрым“ Дедом Морозом ещё и для того, чтобы сделать из трудящихся послушных и терпеливых слуг капитала…»
Напрасно Лепке доказывал, что даже Владимир Ильич Ленин был сторонником новогодних праздников и лично организовывал для детей «ёлки». Упоминание вождя мирового пролетариата в связи с масштабной борьбой против «религиозного дурмана» вызвало недовольство властей. До памятного «тридцать седьмого года» оставалось ещё десять лет, а потому приговор в отношении «неблагонадёжного элемента» был достаточно мягок. Его не уволили и не арестовали. Он просто перестал быть директором школы. На его место взяли человека, строго следовавшего директивам партии и не проявлявшего сомнительную инициативу. Сам же Лепке продолжал трудиться простым учителем немецкого языка.
Всё изменилось в 1935 году после нашумевшей статьи Постышева в газете «Правда». Неожиданно предложение «реабилитировать» Новый год поддержал сам Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин.
Это был триумф Семёна Генриховича. В нём вновь проснулась дремавшая до времени энергия. После «отмашки» Сталина он уже ничего не боялся. Новый Год стал отмечаться в СССР открыто и с размахом. Лепке организовывал «ёлки», выбивал у властей деньги на массовые гуляния и проводил для детишек театрализованные представления с маскарадами и фейерверками. Сам он неизменно выступал в роли Дедушки Мороза, наряжался в расписной красный кафтан, клеил пушистую бороду и весело разъезжал по селу на санях, даря подарки детям и взрослым.
Шесть лет Новогодних праздников. Шесть лет радости, смеха, надежд.
А потом началась война и «Чёрный Октябрь» для Брянского фронта.
Родная школа Семёна Генриховича превратилась в фашистский штаб, а сам он ушёл в партизаны.
Последняя пара дней уходящего года мне не слишком понравилась. Да и кому понравится, если… Впрочем, не буду забегать вперёд и расскажу всё по порядку.
Познакомился я с девушкой, зовут Клава. У неё отец айтишник. Мне имя не очень приглянулось, не люблю всякие компы и интернеты. У меня, правда, у самого имя не сахар. Автоном. Папаша нарёк, когда на автокомбинате слесарем работал. У нас в родне у всех имена чудные были. Папу дедушка измыслил назвать Пячегодом (Пятилетка за четыре года). Но я не ропщу. Автоном имя хоть и дурацкое, зато редкое, девушки на него ведутся. А девушек я люблю. А чего ещё делать после работы? Я на базаре женским бельём торгую, дружок устроил. Отстоял за прилавком до шести вечера и свободен, как птица — лети куда хочешь.
Кстати, на базаре с Клавдией и познакомились. Ей розовые ажурные трусы приглянулись. Друг на них бирку приспособил — Bordelle. На самом деле его жена швейный цех держит. Но покупателям об этом знать ни к чему. Вот и Клавдия на этикетку повелась. Взяла трусы, пальчиками гладит, резинку теребит, даже понюхала.
— У вас отличный вкус, — говорю. — Сразу видно эстетически развитого человека. Такого белья в этом захолустье не сыщешь. Лучший британский бренд. Сама королева по дворцу в них ходит.
— Да уж больно название двусмысленное, — морщит она хорошенький носик. — Развратом отдаёт.
— Ага, — соглашаюсь. — В этом и шарм. Разве вам не хочется быть свободной от предрассудков и низменной застенчивости?
— Да и цена кусается. Три тысячи за труселя! Это же грабёж!
— Они стоят пять. Но за такую цену никто не купит — народ у нас дикий. Вот и приходится продавать себе в убыток.
— И всё же, три тысячи — это слишком дорого…
— Вы очень красивая, — отвечаю с придыханием. — Отдам за две, но с одним условием!
— Каким? — интересуется она, а сама аж млеет от моего комплимента.
— Если согласитесь со мной поужинать…
— Ой, я даже не знаю, — жеманится она. — Я же вас совсем не знаю.
— Меня зовут Автоном. Приятно познакомиться.
— Какое интересное имя.
— Редкое, да. Но вы можете звать меня — Авти.
— А я Клава, — и реснички вниз.
— Принято, — говорю, и меняю деловой голос на приторный, — так что мы с вами, Клава, поужинаем нынче в «Бельведере».
«Бельведер» — это пафосное место в нашей заштатной дикости, а у меня там армейский кореш на фейс-контроле.
Смотрю — среднее образование и отсутствие перспективы выйти замуж за принца повелось на мое предложение:
— Так неожиданно, но я «два через два» во вторую смену работаю, не могу сегодня…
— Принято! Вот ваши «слипы», модель с высоким вырезом, для красивой фигуры и тех, кто с понятием, — и снова с делового на сахарный: — Тогда послезавтра в восемь в Бельведере.
— Так это же первое января будет?
— Вот и отлично, встретим Новый год вместе.
Клава, пунцовея как маков цвет, рассталась с двумя тысячами рубликов, приняла моё предложение, и, пряча покупку в пакет, не смея посмотреть мне в глаза, тихо буркнула в сторону:
— Шалунишка! — и убежала.
Елейников блаженно жмурился на солнце и не подозревал, что к нему крадётся бородатый бугай в клетчатой рубашке и с топором. Словно суровый страж, таинственный дровосек встал по стойке смирно у шезлонга Елейникова и зашептал:
– Леонтий Егорович, вы бы уж того, отпуск подсократить бы надо, поди рассохлись уже весь на отдыхе… А на Родине у нас зима-зимушка, сугробы по пояс, морозы трескучие… Детишки заждались!
Елейников молча посмотрел на волосатого визитёра, прижал полотенце к груди, поправил очки, и как бы в задумчивости начал водить рукой по песку.
– Вот этого не надо, Леонтий Егорович… – успел укоризненно молвить бородатый лесоруб и получил в лицо отборную горстку песка.
– Право слово, Леонтий Егорович! – с обидой кричал он, гоняясь за проворным Елейниковым, и солнце ласково украшало бликами каждый взмах топора. – Не по совести это! Подрядились, так извольте соответствовать!
– Ненавижу зиму! – вопил курортник. – Я люблю море и пальмы! Оставь меня в покое, Кузьмич! Дай умереть в зелёном Раю!
В конце концов непокорный пляжник был пойман, стукнут обухом и упакован. Его наскоро запихнули в самолёт нежно-бананового цвета, махнули красным флажком перед разгоняющимися пропеллерами, и через восемь часов Леонтий Егорович Елейников был доставлен на своё место работы. Работал он рождественской ёлкой.
Участвовал в конкурсе-вернисаж по рисункам художника Сергея Захарова. Прошёл четыре тура и по итогам занял 1-е место.
На заставке иллюстрация 2-го тура, где вышел в финал. Иллюстрация довольно своеобразная )
Далее, ссылки на художника:
- страница художника Сергея Захарова https://vk.com/zakharov_art
- группа художника "Zakharov_art" https://vk.com/zakharoff_art.
- группа "Чемоданъ" https://vk.com/chemodan_crew
Джон Мартуни деловито собирал детскую мозаику, паря над облаками с помощью маленькой платформы на тонком шесте. Вокруг медленно и величаво вращались ещё несколько подобных платформ с причудливыми существами, прилежно игравшими с разными забавными предметами – кто с пирамидкой из кубиков, кто с цветочным горшочком. Это называлось «Нищие Игры»
Нищета участников была отнюдь не материальной – издеваться над бедняками достопочтенной публике наскучило уже давно – а духовной. Нищие духом, кандидаты соревновались друг с другом в умении нестандартно мыслить и развлекать себя заурядными предметами быта. Призом в соревнованиях служила шаурма с экзотической начинкой из жареного мяса летучих коров, языков гигантских колибри и яичек бесполых оленей. Мысль попробовать эту чудовищную дрянь вызывала у Джона приступ глубинной тошноты, однако это не помешало ему одним из первых записаться на «Игру».
Он так и не осилил детскую мозаику и принялся ловкими щелчками пальцев посылать её легонькие кусочки в остальных участников. Ушастый треугольничек, служивший в панно чьей-то весёлой мордочкой, отскочил от железной головы Груба Турба, известного активиста, мучившегося на соседней платформе с каким-то радиоприёмником. Квадратик с двумя выемками врезался в разноцветную пирамидку Иннокентия, тощего юноши с питательным проводом в затылке. Пирамидка выстояла, Иннокентий ничего не заметил – все его мысли хранились в специальной коробке, с которой его и соединял провод. Третий щелчок запустил фрагмент с грубо нарисованным компасом через склонённую спину Груба Турба и шлёпнулся на покрывало его соседа – Кадавра Таврического. Таврический специально накрылся простыней, чтобы никто не подсматривал, так что неизвестно, чем он там занимался.
Четвёртый кусочек забуцнуть Джону Мартуни не дали – он был дисквалифицирован и вместе с платформой полетел вниз, разрезая мягкие облака и жёсткий воздух. Мартуни приземлился на большую кучу денег – это и было его наказание за проигрыш. Организаторы игр считали, что быстрое обогащение развращает человека, и он всё равно не удержит свалившееся богатство. Но свалиться в богатство и было изначальной задумкой хитрована Мартуни. Он снял с головы сумку – она была заранее намотана на манер широкополой шляпы вокруг лба – и принялся загребать деньги, с твёрдым намерением унести как можно больше изощрённого наказания с собой.
Ко мне пришёл следователь и сообщил, что мой одноклассник, Валентин Радионов, скончался.
— Вид у покойного не очень, — сказал полицейский. — Худой синюшный… Скажите, он не страдал тяжёлыми заболеваниями? Онкология, может быть?
— Не знаю, — честно признался я, а сам неожиданно вспомнил нашу последнюю встречу с Валей. Он протянул мне ключи от квартиры. Попросил кормить кота. Жирного обжору по прозвищу Ипполит.
— А сам? — удивился я.
— Я, возможно, скоро уеду.
— Куда это?
— Не знаю. Наверное, туда, где принято отвечать за свои поступки.
Валентин поднял на меня красные воспаленные глаза, и я внутренне сжался. Мне показалось, что на меня взглянул безумец. Он вдруг ухватил меня жилистой рукой за ворот и захлебываясь словами заговорил:
— Каждый отвечает за свои поступки. Не сейчас — потом. Ты живешь и не знаешь, что твоё тело есть пища для греха. И наступает момент, когда твои грехи садятся за стол. Они стучат ножами и вилками, они требуют праздничную отбивную с кровью. И ты знаешь, кто станет этим кровавым куском мяса?
— Ты точно болен! — Я вырвал ворот из его пальцев. — С такими мыслями прямая дорога в церковь! Сходи — помолись! Может, твои грехи станут вегетарианцами!
— Я хотел, – зашептал Вадим, — но девочки не позволили. Ты слышишь? Мои дочки не велели мне туда идти. Они отобрали у меня нательный крест и разорвали в клочья все иконки.
— Какие дочки, псих?! У тебя даже жены нет. Была Наташка, да и та бросила!
— А вот и есть, — захихикал Валентин. — Анечка и Танечка. Ты просто не знаешь. Я грешен. Я заставил Наташу сделать аборт, но они всё равно родились. Близняшки. Такие красавицы. А Наташа меня не бросала. Она умерла. Как раз в тот день…
Я тряхнул головой, прогоняя воспоминания. А ведь там, в пустой квартире, остался голодный Ипполит. Бедная зверюга. Придётся идти…
Жилище одноклассника встретило меня запахом одиночества и кошачьей мочи. И какой из запахов был сильнее — сказать не берусь.
Раньше Валина квартира не производила на меня такого удручающего впечатления. И даже появившийся, словно чёртик из табакерки радостно мяукающий Ипполит не прибавил оптимизма. Наоборот, мне стало неимоверно тоскливо. Глаза защипало, а к горлу подкатил комок.
— Не ори, — обратился я к коту. — Знаю, что жрать хочешь. Где твоя миска?
Кошачья еда нашлась в холодильнике. Я наполнил до краев большую пластиковую тарелку и вернулся в комнату. Даже отсюда мне было слышно, как урчит и чавкает оголодавший кошак. На столе лежал семейный альбом. Я отрешенно листал его и сам не заметил, как задремал. Пробудился от странного звука. Словно кто-то открыл газовый баллон, и газ под напором начал вырываться наружу.
Не сразу понял, что это шипит Ипполит. Кот выгнул спину колесом, прижал уши и оскалил клыки. Он таращился куда-то мне за спину. Я оглянулся. Рядом с входной дверью стоял ребёнок, девочка лет четырёх. Она стояла не шелохнувшись, словно статуя. Босая в коротком платьице. Вот только платье это было зловещего чёрного цвета. «Кто так мрачно обрядил ребёнка?», — мелькнула нелепая мысль.
Поучаствовал в написании драбблов (рассказ из 100 слов) для Сообщества «Хоррор-Полигон». Написал семь мини-рассказиков. Шесть вошли в сборник. А седьмой не взяли, потому что не страшный ))
1. ДОГОВОР
Я уже начала засыпать, когда дедушка мягко потряс меня за плечо:
– Вставай, Танечка, нам нужно идти.
Раньше он никогда не брал меня ночью в метрополитен. И зачем инженеру микроклимата двустволка и канистра с керосином?
Дед вздыхал и путанно объяснял:
– Понимаешь, околдовал он меня, заморочил. Вот я договор кровью и подписал…
– Кто, дедушка?
– Вампир проклятущий. Секса с молоденькой возжелал. Только зря он это затеял – не прощу…
В полумраке, под потолком парила летучая мышь.
Дед пихнул меня в спину и крикнул:
– Я привел её! Забирай!
Лежа на земле, обернулась и увидела, как дед снял с плеча двустволку и прошептал:
– А теперь, рок-н-ролл…
В полной мере Иван ощутил себя подкаблучником, когда поддался на уговоры жены выбросить «игрушки» деда. Раньше, даже прикоснуться к ним, считалось в их семье величайшим табу. А сейчас, он безропотно сваливает в мусорное ведро приборы, которые, по словам деда, прославят их фамилию в веках. Что поделать, супруга была слишком убедительна, когда кричала, что не потерпит в квартире «бесполезный хлам» и требовала сделать выбор: она или «ржавое, никому не нужное барахло». Деда больше нет, а ссориться со Светкой не хотелось.
Иван выудил из-под кровати очередную картонную коробку, открыл, с тоской взглянул на странную, переплетенную проводами конструкцию и печально вздохнул. Вспомнились слова деда: «Это волшебная палочка, способная переместить человека в тело любого животного. Хотел бы ты стать на время соколом? Посмотреть на мир с высоты птичьего полёта глазами гордой птицы? Воспарить прямо к солнцу?»
«А ты уже пробовал?» — спросил Иван.
Дед нахмурился.
«Мощности не хватает. Диапазон не более двух метров. Но это дело времени…».
— А времени тебе и не хватило, — вслух сказал Иван. Он гладил руками диковинное не на что не похожее устройство, какие-то клеммы, проводки, лампочки. А вот и кабель со штепселем. Интересно, если включить?
Он вставил вилку в розетку и аппарат ожил, загудел. Замигали лампочки. Помнится, руку надо положить вот на эту стальную пластину…
Под ладонью явственно ощущалось тепло. Иван улыбнулся.
«Эх, дедушка, неисправимый мечтатель. Думал перевернуть мир своими изобретениями, а на деле удостоился лишь двух коротких заметок в журнале «Наука и жизнь». Мир не понял тебя, или ты не понял мир».
Иван сидел долго, теша себя грустными воспоминаниями и пребывая в меланхолии, когда из неприметной щели в полу высунулась маленькая серая мордочка. Мышь! Иван вздрогнул. Вот, возможность проверить аппарат в действии. А что, если…
На конкурсе авантюрных рассказов занял четвёртое место. Логично. Анри Четвёртый - четвёртое )))
С детства няня уверяла, будто я родился под счастливой звездой. Она брала меня на руки и показывала пальцем в ночное небо: «Смотри, вон звезда Фиона, далёкая и волшебная. Я видела, как она вспыхнула в день твоего рождения. Её лучи коснулись тебя, а значит — ты избранный. Везунчик и баловень судьбы».
Я вглядывался в усыпанный яркими точками небосвод и недоумевал, как няня умудряется распознать эту Фиону среди сотен таких же звёзд. Мне они казались одинаковыми. Но в одном старушка была права: не каждому выпадает удача появиться на свет в графском семействе Плермон. Я был четвёртым ребёнком, и отец в шутку называл меня Анри Четвёртый. Мой родитель был весёлым человеком и иногда, хорошо приложившись к бутылке, горланил на весь замок старинную песенку:
Жил-был Анри Четвёртый,
Он славный был король,
Любил вино до чёрта,
Но трезв бывал порой…
К сожалению, сам папа с возрастом всё реже оставался трезв. Может, тому виной слишком ранняя кончина моей матушки, а может, политическая нестабильность в мире. Империя трещала по швам, и всё больше планет отходило под знамёна содружества независимых миров. Родитель мой, как истинный «имперец», страшно ярился, топал ногами и грозил кулаком всем предателям и «долбаным инсургентам». Характер его с годами претерпел чудовищные метаморфозы от тихой злости к громогласной агрессивной напористости. Доставалось всем, от слуг до ближайших родственников. Моим старшим братьям повезло. Они вовремя успели покинуть родовое гнездо. А я был ещё слишком юн. Нет, отец не бил меня. Графское достоинство не позволяло ему размахивать кулаками, как простолюдину. Другое дело, если в этом кулаке была зажата шпага. Хозяин замка Плермон с глумливой пьяной усмешкой выхватывал клинок из ножен и, кривляясь, спрашивал:
«Ну что, Анри Четвёртый, покажешь, достоин ли ты называться дворянином?»
Рассказ занял на конкурсе авантюрной прозы пятое место...
Благородный хорид Гутеро Паласиос де ла Ковальда нетерпеливо грыз длинный чёрный ус и внимательно вглядывался вдаль сквозь дубовую листву. Конь чувствовал нервозность хозяина и мелко вздрагивал. Гутеро погладил его по бархатной шее и пробормотал:
– Нет, Ферини, они поедут этой дорогой. Только она ведёт в соседнее графство. Так что, ждём…
Конь дёрнул ухом и послушно замер.
– Да и карета по другим тропкам не проедет, – продолжал размышлять хорид. – А мне, Ферини, позарез нужна эта почтовая карета. Может, там моя судьба в благоухающем розовом конверте…
Конь кивнул, словно всё понял.
Ковальда оставил в покое левый ус и принялся за правый:
– Что-то долго не показывается эта «Чарочка».
Гутеро припомнил разговор с трактирщиком и вздохнул. Хорид привык жить красиво и не любил считать деньги. Сын благородных родителей, он рано остался сиротой. На богатый фамильный замок стали заглядываться жадные соседи, поэтому шестнадцатилетний юноша «не дожидаясь войны» продал его по дешёвке и подался на поиски приключений. Приключения затянулись на долгие двадцать лет. Гутеро успел послужить в армии, попробовал себя в роли купца, походил по морям вольным капером, и наконец, записался в реестр охотников за головами, которых в этих местах называли коротким словом «казадор».
Знакомый трактирщик, получив от щедрого хорида золотой дублон, принялся перечислять местных разбойников, за которых назначена награда.
– Да это же не деньги, а крохи! – возмутился казадор. – Где ваши знаменитые головорезы, Красная рука, Лысая жаба, Чёрный вепрь?
– Утекли в соседнее графство. Здесь их здорово обложили. Остались только Дуремар и Чарочка…
– Что за Дуремар?
– Угонщик скота. За него пять дублонов дають…
– Издеваешься? – начал свирепеть Гутеро.
– Ты спросил – я ответил, – пожал плечами трактирщик. – Понял. Дуремара отметаем. Лови Чарочку. За этого коротышку аж пятьдесят дублонов платят. Но только за живого.
– Почему только за живого?
– Распоряжение барона. За мёртвого, говорит, фигу с маслом. Наверное, бандит сильно ему насолил. Сам хочет кишки выпустить.
– И чем промышляет разбойник, сколько народу в банде?
– Банда небольшая. Не более пяти человек. Крупных дел за Чарочкой не замечено. Любит кареты грабить. Небось, уже грабанул почтовую…
Ковальда вздрогнул:
– Почтовую?!
– Ну да, она в полдень к нам приезжает. Уже полчаса прошло.
Гутеро сорвался с места и бросился к выходу, по пути сбивая местных пьяниц.
Трактирщик с удивлением глядел ему вслед и бормотал:
– Во как побёг. Хотя, пятьдесят золотых хорошие деньги, конечно…
Рыжуха была не такая, как прочие кошки. Это Михал Семёныч понял сразу.
Не бросилась сразу на колбасу, а сначала оценивающе посмотрела на него. Видно, что изголодавшаяся, ребра так и торчат. И во влажных зелёных глазах не страх, не ожидание подачки, а дистанция – холодное равнодушие существа, давно принявшего свою беспризорную судьбу. Вот его прежний питомец, Барсик. Тот давно бы кинулся на угощение, дрожал бы от нетерпения и урчал от удовольствия. А эта, смотри, гордая. Наступила лапой на розовый ломтик и откусывает не торопясь, маленькими кусочками. Барыня. Михал Семёныч усмехнулся. Какие они всё-таки разные, эти котики. В этой прямо чувствуется порода. И вся такая изящная, поджарая. Ноги длинные, морда узкая и вытянутая. А шерсть… Точь-в-точь, как щебнистая пустыня Гармсер в провинции Гильменд. Не рыжая, а выбеленная, запылённая, выгоревшая на жарком афганском солнце. Михал Семёнычу стало грустно. Не отпускает последнее время память, подкладывает картинки прошлого.
Он повернулся и побрёл от магазина прочь. И совершенно не удивился, когда обнаружил, что кошка идёт следом. Он не приглашал, Рыжуха выбрала его сама.
Она действительно была странная. Не мяукала, не бегала по комнате, не играла. Он бросил ей маленький поролоновый мячик. Но Рыжуха небрежно отпихнула игрушку лапой и так посмотрела на человека, что тот почувствовал себя неловко. А ещё Рыжуха не терпела, когда её гладят. Уклонялась, недовольно шипела и одаривала таким взглядом, что у пенсионера опускались руки. Что-что, а говорить глазами она умела. А ещё умела слушать. И это качество Михал Семёныч ценил в ней превыше всего. Он никогда не рассказывал сыну о своей службе в Афганистане. Он даже прятал от него награды – два ордена красной звезды и медаль за отвагу. Да и как расскажешь, если видишься с ним, в лучшем случае, раз в год. А на внука и вовсе посмотреть не довелось. А с Рыжухой откровенничал. Плакал, вспоминая, как подорвался на мине его лучший друг, как сгорели в бензовозе два молоденьких таджика, в смерти которых винил себя. Как отдал под суд сержанта, что продавал духам оружие, а тот потом вскрыл себе вены… Он рыдал, размазывая по щекам слёзы, и Рыжуха плакала вместе с ним.
Жизнь Михал Семёныча вышла не хуже и не лучше прочих русских мужиков, родившихся в начале шестидесятых годов прошлого века. Было и хорошее, и плохое. Дураки и дороги. Армия. Училище в Рязани. Афган. Жена. Проклятая перестройка. Угар девяностых. Погоны снял. В бандиты не захотел, пошёл в сторожа. Жена от него ушла. Забрала сына. Запил. Барахтался как лягушка в молоке, масла особого не взбил, а так, прибился к унылому берегу с однокомнатным захолустьем, случайными женщинами и кошками. Работал замерщиком в оконной компании, да так, случайными заработками перебивался. Дюжее здоровье, доставшиеся ему даром от родителей, долго прятало от него разные болячки, которые в последнее время стали проявляться в одышке, бессонницах да вялом мочеиспускании, извините за прозу. Но ведь это проза?
,Только что завершился конкурс по тематике "Клан Старый Жёлудь", проводимого группой ВК "Леди,Заяц & K совместно с кожевенной мастерской "Gammal Ekollon" Workshop"
Неожиданно занял первое место с этим рассказом ) Вроде ничего особенного, обычная псевдоисторическая драма... но судьям отчего-то понравилось )
Нрав у Хатуна был буйный, непокладистый. Через него и неприятности сыпались на голову, будто горох из худого мешка. Вёсен десять, как из родной Хазарии ушёл, а пристанища так и не добыл. Служил князю Рогволоду полоцкому, потом у киевского Игоря в дружине почти год десятником, уже, казалось, жизнь налаживается — сотню под начало дали, только характер вздорный опять всё напортил. Сцепился с воеводой, обвинил в неправильном дележе жалованья. Хорошо, что смерти не предали. У русов не лучше, чем у хазар, или тех же булгар — кто к верхам ближе, тот и прав. О нурманах и говорить нечего. Эти за золотую марку тебе нож в спину воткнут, хоть трижды прав. А может и нет на свете правды этой? Придумали былины про честь и справедливость?
— Врёшь! — вслух прошипел Хатун. — Есть! Была раньше, когда белые хузары в каганате власть держали! А сейчас сели низкородные…
— С кем говоришь, мил человек? — раздался рядом чей-то скрипучий голос.
Хатун вздрогнул, схватился за рукоять сабли, одновременно ругая себя за неосмотрительность. Тоже мне воин. Задумался, как дурак в воспоминания ударился. Так недолго и с жизнью распрощаться.
Седой как лунь старик смотрел на него снизу вверх. Лицо морщинистое, худое. Одет в длиннющую до колен серую рубаху, простую, без вышивки. В руке посох.
Боевой конь хазарина презрительно фыркнул. Хатун погладил Буяна по шее, потрепал по белоснежной гриве, внимательно оглядываясь по сторонам. Чудно. Был здесь прошлым летом, когда печенеги эту деревню пожгли, ни единого домишки не оставили, а сейчас — смотри, заново отстроились. Странные люди, эти русы, зачем вернулись? Дикая степь рядом, а княжьи крепости далече. Неровён час — вновь кочевники нагрянут.
Он кашлянул и усмехнулся:
— С тобой, отец, и говорю.
— Со мной? — оживился старик. — Так я вот он! Куда путь держишь?
— Куда ветер дует.
— Вот те на, — удивился дед. — Ветер переменчив. Сегодня на юг дует, а завтра, глядишь, и на север свернёт. Вроде на печенега не похож, но лицо ненашенское, скуластое, а глаза голубые. Кожа светлая и чистая, но славяне так усы не растят. Одёжей и бронью вроде полянин, а меч кривой, да и лук печенежский. Не разберу — чьих будешь?
— Хузарин.
— Тю, — не поверил дед, — видывал я хузар. Не краше печенегов, чёрные да низкорослые, а ты высокий и гибкий, как молодая берёза…
— Из белых хузар.
— Вон оно как, — испугался старик. — Прости, не признал. Это ж ты, как наши князья. А я, пень трухлявый, с тобой как с равным. Коли так — поклон тебе, боярин. — Дед опустился на колени и ударился седой головой о землю.
— Встань, отец, — усмехнулся Хатун. — Был боярин, а ныне простой ратник с пустым кошелем на поясе. Как зовут тебя, отче?
— Ефимка я, — улыбнулся дед, вставая. — Хорошо, что ратник. Да был бы и разбойник — всё одно взять у нас нечего. Но похлёбки из белки налить могу. Хорошая белка, жирная.
— Из белки, говоришь, — рассмеялся хазарин. — Ну, пошли, похлебаем. Только коня привяжу.
В соавторстве с Сашей Веселовым http://proza.ru/avtor/adikvatnyjj Рассказ написан на конкурс "Клан Старый Жёлудь". Никакого места не занял, но полюбился читателям. Взят сообществом "Капсула Темпус" на озвучку
Имя Бодуен в переводе с французского значит «поддерживающий друга». Для Хамлета Дугласа темнокожий старик Бодуэн был больше, чем другом — он был ему наставником, советчиком, отцом…
Родного своего папашу Дуглас помнил плохо, мать рассказывала, что тот был дебоширом и пьяницей. За стакан бренди готовым резать глотки всем встречным и поперечным. От желания опохмелиться он однажды напал на почтовый дилижанс. Его поймали и повесили. Говорят, последними словами Дугласа-старшего стала фраза: «Ваша честь, налейте стаканчик!»
Хамлет, возможно, и сам бы свернул в будущем на кривую дорожку следом за родителем, как многие делали в тех краях, если бы его мать на невольничьем рынке не купила старика Бодуена. Негр в преклонных годах, доставшийся ей за несколько долларов, на деле оказался поистине бесценным приобретением. От работы в поле не отлынивал, помогал по дому, плотничал, кашеварил и всяко такое... Да, а ещё про него говорили, что он колдун, и дразнили Гаитянином, старик не сердился и не спорил.
С появлением в доме старого Бодуена жизнь Дугласов пошла в гору, мать уже думала прикупить к их ранчо участок земли на три тысячи акров, да помешала Гражданская война.
Надобно сказать, что Бодуен и сам полюбил Хамлета как родного, баловал его, рассказывал сказки, вырезал из дерева игрушки, стирал подштанники и всё время повторял: «Масса Хамлет, надо учиться. Неучёный человек что слепец, всякий обмануть может».
Может быть, именно благодаря этому мудрому и дотошному старику Хамлет полюбил учиться, получил образование…
***
А сейчас Бодуэн, добрый наставник, лежит у ног Хамлета с простреленной грудью. И уже ничем не может помочь. Или уже смог. Успел шепнуть, умирая, что за брошенным амбаром стоит осёдланный конь. Всё он знал, этот странный гаитянин, предвидел, предчувствовал. Ведал, что случится беда — предупреждал. Но не послушался его белый самовлюблённый идиот. Тупица. Не зря носит имечко Хамлет. Деревенщина. Деревенщина и есть.
Дуглас попробовал приподнять над телегой шляпу, и тотчас её сорвало пулей.
Раздался хохот, и кто-то из бандитов проорал:
— Эй, судья! Ты ещё жив?!
Дуглас проверил карманы — пусто. Опустил на землю бесполезный винчестер. Крикнул в ответ:
— Патронов у меня достаточно, мучачос! На всех хватит!
— Зря ты Чучу убил! — не унимался бандит. — Так бы мы тебя просто придушили, а теперь по кусочкам резать будем и вялить на солнышке!
Чуча Санчес — это тот бандит, что застрелил Бодуена. И Хамлет рад, что отомстил мерзавцу. Только этих Санчесов ещё слишком много. Как только нарожала мамаша Мигуела такую прорву разбойников.
История их знакомства началась с поимки конокрада Алехандро Санчеса. Дуглас без сантиментов отправил его на виселицу. Жители посёлка довольны — поделом негодяю. А вот папаша Санчес и восемь его сыновей судью не простили.
Стояли молча, глазели на казнь, жевали табак и плевали под ноги. В глазах их отца, Буррито Санчеса, Дуглас прочитал себе смертный приговор. Но тогда-то он лишь рассмеялся.
Санчесы пришли за ним. Пришли все девять. А ведь Бодуэн ещё вчера предупреждал:
О франшизах S.T.A.L.K.E.R и МЕТРО-2033, наверное, слышали все. А вот о мире САМОСБОРА знают не многие. Тем не менее, у этой новой игровой системы уже достаточно много фанатов. Что же это такое?
Самосбор — это мир гигантской хрущёвки, сколько в ней этажей никто точно не знает. «Хрущ» или «Гигахрущ» разделён на блоки и в каждом своя жизнь. В бесконечном здании имеется управляющая всем партия, о которой мало что известно. Мир в целом находится в состоянии, напоминающем Советский Союз, хотя допускается футуристическая техника и роботы. Люди живут в постоянном страхе перед смертью и непонятным явлением, Самосбор, который проявляется по разному: болезни, мутации, катаклизмы и прочее. Уничтожением последствий Самосбора занимаются ликвидаторы.
Франшиза появилась в 2018 году и продолжает собирать поклонников этого нового пост апокалиптического жанра.
Радио у меня не работало третий день. Хотел еще вчера вызвать мастера, да усталость помешала. Так навкалывался за смену, что еле до койки дополз. Не думал, что растить картофель требует таких немыслимых физических и психологических усилий. Хотя к усталости мне не привыкать. В бригаде ликвидаторов, бывало, по трое-четверо суток не спал. Но это в прошлом, сейчас я уже год как гражданский.
Так вот про радио… Включилось само собой, да ещё на всю громкость. Я аж подскочил от неожиданности, скатился с койки и зашарил по полу в поисках оружия. Смешно. Год не служу, а рефлексы никуда не делись. Глянул на датчик самосбора на запястье — чисто, экран мерцал ровным зелёным светом. С трудом поднялся. Без одной ноги шустрить как прежде не получается. Но новый протез пусть подождёт. Сейчас деньги на другое нужны, на Лизоньку. Произнёс её имя, и в душе потеплело. Я усмехнулся. Сорокалетний солдафон, а вздыхаю и мечтаю о любви, как зелёный пацан. И зачем я только её встретил? Столько баб в нашей «хрущёвке», а меня эта приворожила. Окучиваю проклятый картофель, опрыскиваю, сыплю сидераты и прочие фосфаты, а всё о Лизе думаю. А самое смешное, что этот ненавистный картофель и собираюсь ей презентовать. Хочу, чтобы она от удивления распахнула карие глазёнки, маленькими ручками всплеснула. А я бы сказал: «Плёвое дело. В следующий раз куплю тебе натуральные яблоки».
Это меня мой сосед по этажу, Иван, научил. Тоже из бывших. Только он уже двенадцать лет как списан в резерв. Во время самосбора правой руки лишился. Только зачем ему она, если по жизни левша. Но у военного ведомства закон — раз калека, пошёл вон. Мужик серьёзный, рассудительный, а в интимных делах дока. К нему тётки даже с другого блока бегают. Он меня и надоумил: «Запомни, Серый, любую женщину охмурить можно. Во-первых, ласка. Во-вторых, подарки. Говори ей комплименты, мол, какая она красавица, да какая фигура у неё аппетитная, да какие глаза бездонные. Они же ушами любят. Но одних слов мало. Её купить нужно. На подарки бабы очень падки. Дорогие безделушки, деликатесные вкусняшки — ни одна не устоит. Даже если она по внешности богиня, а ты козёл кривоногий…»
Я, конечно, не козёл, рост 190, накачанный, ноги… нога ровная… Вот только в ласке не специалист. Пытался Лизе чего-то подобное втюхать. Говорю, глаза у тебя такие добрые, маленькие, как у ребенка…
Так она на меня как на придурка глянула и пошла прочь. Под ручку с зоотехником. Тот, конечно, при деньгах — кормовых крыс разводит. Куда мне до него. Но сдаваться не собираюсь. Картошка — это первый шаг к завоеванию любимой. Потом яблоки. А уж ананасом добью. Недавно в оранжерее вырастили, денег стоит немерено, но, говорят, вкуснее нет ягоды.
По радио орали новый гимн нашего коммунистического тринадцатого блока. Слова какие-то дурацкие, но правительству виднее. Только громкость нужно убавить. Я заковылял на кухню к радиоприёмнику, и в этот момент в дверь позвонили. Кого это принесло в такую рань? Закон гигахрущёвки прост: «Дверь без необходимости никому не открывать. Самосбор не дремлет»
Но бывают исключения из правил. Всю жизнь взаперти не просидишь. Тем более, недавно на этаже комитет распорядился поставить охрану — двух парней из корпуса быстрого реагирования в полном боевом оснащении. У них такие штучки в арсенале, что мне и не снились. И это правильно, что поставили. На нашем этаже туннель в технический отсек. А его нельзя без присмотра оставлять.
Подошёл к двери, припал к глазку. На площадке тощий дрищ околачивается. В руках какой-то предмет. На оружие вроде не похоже. Хотя, кто знает, наука на месте не стоит. Вдавил кнопку «переговорника»:
— Что вы хотели?
— Вас приветствует информационная служба «Старый жёлудь».
— Не знаю никаких желудей. Ни старых, ни новых.
— По поручению комитета компартии тринадцатого блока собираю подписи жильцов…
Радио за спиной так громко орало, что я с трудом слышал пришедшего.
— Мне нужен Корельский Сергей Юрьевич…поставьте, пожалуйста, подпись…
Лицо у Семёна было серым и ноздреватым, в детстве оспой переболел, на всю жизнь отметины. Уши непропорционально маленькие, приплюснутые, а волос он лишился, когда червонец на радиоактивной мангышлакской зоне тянул. Лысый, с узким черепом и нездоровым цветом кожи, Сеня охотно откликался на прозвище Клубень. Ещё в детстве, наблюдая, как пашут за копейки родители, твёрдо решил, что такая жизнь не для него. Жульничать, бизнесом заниматься – мозгов не хватало. Что остаётся? Грабить. Однако авторитеты ещё по первой ходке сказали: «Какой ты, Сеня, гопник. Морда кислая, сила не большая – иди на воруй». Воровать не всегда получалось, ловили. Но наконец нашёл себя Клубень и стал мастером по «фортепианной части», заделался карманником. Какой-никакой, а хлеб верный, надёжный.
Сеня, бесцветный и невзрачный, словно полудохлая килька, медленно дрейфовал по заснеженным столичным улицам, высматривая одиноких прохожих. Больше всего любил «работать» в праздники. Лучшими, конечно, были Новый Год и Рождество. Вот где раздолье. Толстосумов и богатеньких сучек, как косяков сельди в море-окияне. А самое главное – пьяные и податливые.
Жаль, таких замечательных праздников всего два. Была ещё Пасха, но её народ не так широко справляет, всё больше в храмах свечи жгут да крестятся. Нет, в Пасху не разгуляешься.
Новый Год закончился. И был не слишком прибыльным. Клубень полюбовался на золотые часы, снятые с одного незадачливого терпилы, который безропотно по привычке глазел в рот голосистой супруги, вместо того чтобы в людном месте держать ухо востро да смотреть по сторонам. Потом Семён похрустел в кармане бумажником из кожи ската, представлявшим ценность большую, нежели полтора косаря деревянных сотенными купюрами, сложенных туда фраером, не помнящим о том, что по одёжке только встречают.
Неудачно год начался. Клубень невесело сплюнул в сугроб. Одна надежда на Рождество.
Он сел на метро и поехал на другой конец города, помня наставление мудрых воров: «Не работай, где живёшь»
Этот рассказ попал в иллюстрированный сборник сообщества "Чемоданъ"
после конкурса по этой картинке. Художник Сергей Захаров https://vk.com/zakharov_art?from=search
Пылающее солнце достигло зенита и зависло в белёсых небесах, слепя всё вокруг убийственным светом и неумолимо прокаливая огненными лучами каменистую выгоревшую землю, стремясь уничтожить на ней последние остатки жизни.
Две короткие чёрные тени одновременно скользнули по деревянному покосившемуся указателю с надписью DEAD ZONE и замерли.
– Не верю глазам! Даг Макгрегори! – вскричал низенький пузатый старичок в больших солнцезащитных очках и пробковом шлеме. – Встретить в этой глуши цивилизованного человека большая удача!
Худой высокий мужчина средних лет приподнял с глаз серую пыльную тряпку, намотанную на голове на манер тюрбана, и облизал пересохшие губы:
– Здравствуйте, мистер Симмонс, – голос его был надтреснутым и сиплым.
– Я чертовски вам рад, дружище! Значит, вы тоже решили поработать в Зоне? А я вам говорил, что здесь настоящий заповедник сокровищ. Только экипировка у вас не очень. Зря не надели очки и не воспользовались экранирующей тканью и защитным кремом. Сгореть же можно! Тут, скажу вам, пожарче, чем в аду. Уже вижу на вашем гордом шотландском лице следы ожогов. Зря, милейший, зря!
– Плевать, – прохрипел худой и закашлялся. – Я сюда больше не сунусь. Второй раз, и опять расходы больше прибыли. Мистер Симмонс, у вас нет глотка воды? Взял две фляги и не рассчитал…
– Конечно, конечно, дорогой! – заторопился толстяк, проворно хватая приятеля за рукав и увлекая к большому плоскому валуну. – Садитесь! Как говорят русские: «В ногах правды нет». Держите кувшин!
Макгрегори жадно схватил высокий алюминиевый термос, открутил пробку и жадно припал к горлышку губами. Кадык его дёргался, вода стекала по небритым щекам и блестела на бороде бриллиантовыми искорками.
– Простите, – опомнился он. – Эдак я один всё выпью.
– Пейте сколько хотите, – благодушно откликнулся старик. – У меня этой воды хоть залейся.
– Вы что, таскаете с собой цистерну?
Симмонс расхохотался:
– Две цистерны! Вы прямо как из средневековья. «Сухая вода». Сыплю порошок в реагент и готовлю воду в необходимых количествах. Сейчас вы пьёте сельтерскую. По составу почти не отличается от немецкой Нидерзельтерс, что добывают в горах Таунус.
Макгрегори восхищённо поцокал языком:
– Вы просто гений. Я совершенно отстал от жизни.
– Это просто от неопытности, – подмигнул ему Симмонс. – Вижу, вы не напились. Держите ещё кувшин. Водный баланс нужно восполнять.
– Вы спасаете умирающего путника в пустыне, – обрадовался Даг, с готовностью откручивая пробку второго термоса.
Он оживал прямо на глазах. Хрипота в голосе исчезла, тусклые глаза радостно засветились, а губы порозовели. Макгрегори даже опьянел и сделался говорливым.
– Эти русские на блокпосту просто обнаглели! Взяли за проход три тысячи!
– Ого! – поразился Симмонс. – Да они обобрали вас как липку. Я заплатил тысячу долларов.
– Удивляюсь, как вам это удаётся, но смысла в этих путешествиях больше не вижу. Жара, духота, ядовитые твари и мерзкие мутанты. На обратном пути меня чуть не растерзала стая бродячих псов. И всё это ради парочки безделушек, продажа которых уж точно не покроет расходов.
– Не знаю, – хитро усмехнулся толстяк, – я ещё никогда не был в проигрыше. Здесь масса редких артефактов, за которые заинтересованные люди щедро заплатят. А риск… да, есть, но он того стоит.
– Значит, я просто невезучий, – захихикал Макгрегори, махнув рукой. –Ну её к дьяволу, эту Зону. У вас, мой добрый друг, какая-то хмельная водица. Ощущение, что я пропустил бокал крепкого бренди.
– Реакция организма. Зато теперь передо мной сидит настоящий Макгрегори, весельчак и говорун, а не высушенный на солнце суккулент.
– Сук-ккк-улент! – зашёлся в хохоте Даг. – Вот сказали!
Они обсудили политику, поспорили, где живут самые красивые женщины, в Пейсли или Бостоне, сошлись на том, что самые сочные красотки несомненно обитают в России, и незаметно завели разговор об искусстве.
По народному преданию, святочные недели, от Рождества до Крещения, – самое опасное время для православного люда. Нечисть в эти дни особенно ярится и куражится, лютует и чёрной злобой исходит, каверзы измышляет, как бы побольше добропорядочных мирян в соблазн и грехопадение ввести. А уж про служителей Господа и говорить нечего, тех нечистая сила с особым рвением искушает. Не обошли вниманием бесы и отца Онуфрия, мужа справного и богобоязненного.
Не зря сердце у него в недобром предчувствии кольнуло, когда перед самым Рождеством назначили в Храм нового настоятеля.
Был протоиерей Игнатий широк телом, кустист бровями и громогласен в речах. Глянул он на Онуфрия и словно огнём чело ожёг. У того даже в глазах зайчики заскакали. Проморгался, глядит, а новый настоятель на него с усмешкой смотрит и пальцем грозит.
За что грозил – непонятно. Только начались на отца Онуфрия с той поры гонения.
Первым провозвестником грядущих несчастий стал чёрный мерседес. Отец Онуфрий не хотел его освящать, да протоиерей Игнатий настоял. Уважаемый человек, говорил протоиерей, на храм пожертвовать обещал.
Ничего уважаемый человек не пожертвовал, и пуще того, посеял ужас и смущение в среде прихожан – оказалось, что был он бандит и занимался контрабандой козлов Амурской области. Прямо во время освящения машина затряслась, задрожала как одержимая, и из багажника выпрыгнул чёрный козёл. Потом говорили, что козёл недобро зыркнул красным глазом и изрёк проклятие на латыни мужским голосом, но отец Онуфрий ничего такого не заметил – только от удивления облился святой водой.
Темнота – друг диверсанта! Так думал Ли Фон Чуй и ошибся. Когда он пробрался на секретный объект и открыл отмычкой большой несгораемый сейф, из темноты вылез ствол пистолета и уперся в узкий лоб диверсанта.
— Ну, здравствуй, американский шпион, — Вкрадчиво из темноты сказал человек с погонами майора.
— Я не американский! Я китайский! — Выпалил Фон Чуй и осёкся, потому что понял, что проговорился….
— Э-хе-хе, — вяло и без энтузиазма майор Ковычко покачал головой, — шмотки, техника – всё китайское, а теперь значит и шпионы у нас китайские будут. Ну, здравствуй, шапиёна. Как зовут?
— Не скажу, однако!
— Стесняешься? Небось какой-нибудь Ху Ли или Вань Вынь? Без мата не можете.
— Зачем Ху Ли? Я – Ли Фон, однако, — снова повёлся на слова майора засланец.
— Слышал про тебя, — Усмехнулся Ковычко, — Твой резидент работает в китайском посольстве. Зовут Фунь-Фунь. Он то и говорил, что ты редкостный идиот!
— Моя резидента Чанг Мо! — Воскликнул Ли Фон, которого очень обидели слова неизвестного Фунь-Фуня.
— Чанг Мо? Знаю такого! Низенький и толстый!
— Нет, однако. Худая и высокая!
— У него еще линзы дурацкие?
— Очки, однако. Золотая.
— Ну, точно! У вас встреча в понедельник! В 13 часов!
— Нет. В четверг, однако. В 15!
— Ладно, Ли Фо, проехали. А зачем ты на режимный объект полез?
— Говорить без консула больше не стану, однако! Звони в посольство начальник!
— Какой же я тебе начальник, зови меня просто – Василий Иванович, только я думаю, зачем нам консул, мы с тобой коллеги, можно сказать товарищи по оружию, а консул третий лишний будет. Обмоем встречу!?
1976 год.
Май выдался сухим и жарким. Толик Кулачков с трудом дождался окончания уроков и побежал к киоску, где продавалось мороженное. В кармане его школьного пиджачка лежало два десюнчика, как раз хватит на хрустящий вафельный стаканчик за девятнадцать копеек. Тетя Валя – продавщица, обязательно спросит: «Тебе с какой розочкой?». А Толик важно ответит: « С розовой». От предвкушения холодной сладости рот мальчика наполнился слюной. Какая же, все-таки, вкуснятина это мороженное.
К киоску выстроилась большая очередь, но это не смутило шестиклассника. «Подожду» решил Толик и пристроился за седенькой старушкой в красном платке в белый горошек. Чтобы скоротать время он принялся считать эти горошинки и так увлекся, что не сразу услышал справа от себя чей-то хрипловатый голос:
– Извини. Не подскажешь, куда лучше пойти учиться?
На него смотрели серые насмешливые глаза незнакомого старшеклассника.
– Что? – опешил Толик.
Старшеклассник, на вид ему было не меньше семнадцати , деловито развернул газету «Куда пойти учиться» и ловко отгородил ею Толика от остальной очереди.
– Никак не могу выбрать. – посетовал странный парень. – Может, ты поможешь?
Кулачков растерянно захлопал глазами, не зная, что ответить и вдруг услышал свистящий шепот:
– Дай двадцать копеек.
Ужас происходящего стал доходить до школьника. Глаза округлились.
– Ты не понял, сука? – старшеклассник улыбался. – Может мне в педагогический поступить? – громко спросил он.
Старушка в платке обернулась, одобрительно кивнула.
– Дай двадцать копеек, – с нарастающей угрозой прошептал грабитель.
Непослушной потной рукой Толик достал две десятикопеечные монетки и протянул парню. Тот ловким движением сграбастал деньги, аккуратно сложил газету и неторопливо побрел прочь.
- Новый год для меня был не из лучших. - Признался мне знакомый фельдшер со «скорой». – Работать 31 декабря сутки, когда все вокруг празднуют - занятие не веселое. Но график есть график.
С первого же вызова начались неприятности. Изрядно подвыпивший гражданин, начавший справлять Новый Год задолго до боя Кремлевских курантов, очевидно, принял мой медицинский автомобиль за общественную уборную. Что он там натворил, мне и сейчас вспоминать не хочется. Пришлось мне просить у диспетчеров мойку и приводить машину в порядок. На эту процедуру мне выделили лишь десять минут. Я пытался спорить, доказывая, что и за час не отмою салон от физиологических оправлений недавнего пациента. «Ничего. Управишься». - Заверила меня диспетчер с нехорошей ухмылкой садиста.
Я совершил невозможное. Когда через 15 минут мне дали следующий вызов, мой автомобиль блестел, как новогодняя игрушка. Правда, уже через полчаса он вновь представлял неприглядное зрелище. Тамбовский бандит (он сам не скрывал своей принадлежности к криминальному миру), подвывая от боли, рассказывал мне, как повздорил в автобусе с московским собратом по профессии. И тот, выйдя из автобуса, хладнокровно разрядил ему в лицо всю обойму пневматического пистолета. Раны на шее ужасно кровоточили и потерпевший постоянно хватался за них руками, после чего брезгливо вытирал кровавые ладони о стены моего автомобиля. Я старательно бинтовал его шею, одновременно читая лекцию об аккуратности и правилах пребывания больных в медицинском транспорте. Очевидно, я его не убедил, ибо он сорвал повязку и еще интенсивнее принялся пачкать, старательно вымытые до него стены. Когда я, наконец, сдал этого неряху в больницу, то обнаружил, что мой голос осип, а колени неприятно дрожат.
Потом я приехал к несчастной бабушке, чей озорной внучок взорвал у нее над ухом петарду. От неожиданности бабушка упала на пол и сломала шейку бедра. Все соседи на ее лестничной клетке были пьяны и помочь мне были не в состоянии. Когда мы вдвоем с водителем снесли старушку с пятого этажа, то долгое время не могли отдышаться.
Вызов следовал за вызовом. К двенадцати часам я представлял жалкое зрелище. Спецовка грязная, волосы всклокочены, ботинки промокли насквозь, рубашка на спине порвалась (когда я успел ее порвать не помню), брюки в пятнах крови, в глазах отчаяние и безнадежность.
Следующий повод к вызову был констатация смерти. Вот, наконец, простой вызов решил я. Спокойно посижу в квартире, напишу карту, заполню бланк констатации и хоть малость передохну.
Дверь мне открыла заплаканная женщина. Она жестом указала на маленькую комнатку, где на стареньком диванчике лежала мертвая старушка. Худенькая с желтым морщинистым личиком в застиранном голубом халате. Я осмотрел труп и отправился на кухню заполнять бумаги. Усталость давала о себе знать. Глаза мои закрывались сами собой и я с трудом боролся со сном. Руки от пережитых волнений дрожали и буквы на бланке выходили корявые, неровные.
Высоченная многоэтажка подпирала квадратной башкой небо и раскачивалась под порывами ветра, как часовой маятник. Рабочий Илья Егоров устал расчищать крышу от снега и решил устроить перекур. Поставил лопату у кирпичной надстройки, достал сигарету и, щурясь от летящей в глаза снежной пыли, не спеша закурил. Мороз был нешуточный, и Илья в сотый раз за сегодняшний день проклял бессердечное начальство, загнавшее его на продуваемую всеми ветрами крышу. Хорошо, что позаботился о «сугреве».
Сигаретный «бычок» подхватил ветер и унёс в морозную даль, а Илья вытащил из кармана «чекушку» водки, открутил пробку и мелкими глотками употребил содержимое прямо из горлышка. Стало теплее, настроение заметно улучшилось.
Облокотившись о перила, кусающие холодом даже через его тёплый ватник, Егоров отстранённо подумал: «Вот так прислонишься, а они обвалятся, и полетишь кубарем вниз! Хлипкая конструкция, мать их! Вот раньше строили…»
Перила обвалились, и рабочий Егоров полетел вниз.
Перед ним замелькали этажи. Поначалу Егоров дико перепугался и даже начал орать. Воздух свистел навстречу, особенно студёный от скорости. В какой-то момент Егорову надоело падать, и он научился задерживать взгляд на окнах так, чтобы успевать рассмотреть, что происходит за блестящими стёклами.
Вот у кого-то в квартире ёлка. Странно, ведь праздник закончился два месяца назад. Вот белый, как снег, шумящий экран телевизора. Крутанулся вентилятор под потолком, в аквариумном кубе булькнуло воздухом. Наконец, Егоров замедлился настолько, что мог обозревать сразу всю комнату, а не выхватывать бестолково пару деталей.
1) автор монтажа, музыки, исполнител РОМАН ШКРИБЛЯК- Прекрасный декламатор, артист каких мало, виртуозный музыкант, играющий на многих инструментах, таких как аккордеон, гитара, дудки и флейты, исполнитель песен и многое другое.
В детстве и юности я очень любил рисовать. Рисовал много и с удовольствием. Получалось у меня хорошо. Настолько хорошо, что мои детские картинки частенько не брали на конкурсы, мотивируя тем, что рисовал взрослый. Я, конечно, обижался, но рисовать не переставал, просто больше не участвовал в тех конкурсах. Видя моё стремление малевать, родители отвели меня в художественную школу. Оказалось, что для поступления необходимо сдать экзамен: нарисовать натюрморт. Чугунный горшок, вокруг которого набросаны какие-то овощи. На рисунок отводилось ни много ни мало – четыре часа. Я нарисовал его за пятнадцать минут и заскучал. Стал смотреть, чего рисуют другие детишки и остро осознал, что мой натюрморт самый хреновый из всех. Горшок кривой, растушёвка неровная, овощи не похожи сами на себя… Мне стало стыдно за свои художества, но, вместе с тем, во мне проснулся дух бунтарства против академичности данного заведения. Поняв, что экзамен я провалил – решил погромче хлопнуть дверью. А потому, намалевал на листе целое сражение. Ковбои бились с индейцами. Прятались за овощами, падали с горшка… Одним словом сотворил с натюрмортом форменное безобразие. Отдал рисунок экзаменатору и удалился с гордо поднятой головой. Родителям ничего не рассказал, но они сами всё узнали. Мать позвонила узнать о моих успехах. И вот что ей сказали: «Натюрморт он нарисовал плохо, а вот индейцев – очень хорошо. Мы его принимаем на подготовительное отделение».
Честно признаюсь, обучение в художественной школе стало для меня сущей каторгой. Мне было неинтересно постоянно рисовать кувшины, цветочки в вазах и прочую дребедень. Я частенько прогуливал занятия. Нравились только уроки по композиции и скульптура. Тем не менее, школу я закончил. Даже получил диплом. Получил и сунул под сукно. Родителям сказал, что зря потратил столько времени, ибо художником быть не хочу.
А вот рисовать всякие батальные сцены не перестал. Рисовал фантастику, фэнтези и историческую авантюру. То, чего не хватало в СССР. И вдруг началась перестройка. В начале 90-х вышла первая независимая газета «Голос Вселенной». Основателем был писатель Юрий Петухов. Своё детище он назвал громко и пафосно: «Печатный орган внеправительственных трансцедентальных сфер». Там он публиковал свой роман «Звёздная месть». Для людей, жаждущих фантастики, роман казался необыкновенно крут. Позже я осознал, что роман на самом деле – так себе. Но главное было не это, а то, что на страницах этой газеты в избытке публиковали разные фантастические картинки. Я с нетерпением ждал новых номеров. А потом решил, что рисую не хуже. Нарисовал тушью картиночку, назвал «В лапах космических пиратов» и отправил в редакцию. И её сразу же опубликовали.
Рассказ финалист конкурса "Светлые духи Рождества", проводимого порталом Terra-Forma.
Написан в соавторстве с Сашей Веселовым http://proza.ru/avtor/adikvatnyjj
Иллюстрация Екатерины Весёлой
На площади перед гостиницей высилась электротехническая инсталляция. Она, по замыслу создателей, хаотичным мельтешением гирлянд должна была уведомлять граждан о грядущем рождестве, празднике и чуде. Скрипучий китайский синтезатор неутомимо с акцентом воспроизводил Jingle Bells, а лазерный проектор под дождливым декабрьским небом разбрасывал по площади мириады разноцветных снежинок.
Если посмотреть из окна гостиничного номера вниз, то не сразу можно было заметить в световых хитросплетениях человека, сидевшего на мокром зелёном синтетическом ковре на полпути от хай-тековской ёлки до края тротуара. За неподвижной фигурой разыгрывали своё маленькое трагическое представление мигалки машин специальных служб, полиции и «скорой». Человек не замечал ни дождя, ни сырости, не слышал ночной Москвы, мокрой и гулкой, у него не осталось сил, чтобы подняться, начать думать, действовать, жить. Мысли путались, не повиновались, растворялись в озаряемом яркими всполохами плачущем небе. И лишь одно чувство навязчиво будоражило сознание. Хотелось чуда. Чуда настоящего и прямо сейчас. Хотелось остановить время. Немного отмотать хронику назад. Он тряс головой, зажмуривался, но чудо не происходило. Нереальная реальность происшедшего требовала признания вины, приговор ещё не объявили, но казнь уже состоялась.
Ольга умерла. Несколько дней назад то ли из любопытства, то ли на всякий случай, то ли просто так, чтобы об этом можно было похвастать, она открыла в смартфоне мужа доступ приложениям, помогающим в поиске детей, стариков и домашних животных. Сергей излишней конспирацией тяготился, пароли не менял, телефон не прятал. И вот, ведомая услужливым сигналом геолокации с его смартфона, Ольга возникла на пороге гостиничного номера, из которого Сергей полчаса назад сообщил ей, что в конце года много работы, и он вынужден задержаться в офисе.
Скандал был ярким, как вспышка магния, и таким же коротким. Мизансцена – муж в одной рубашке на двуспальной кровати склоняется над девушкой, пока ещё целомудренно одетой в стринги, - не оставляла Ольге пространства для разнообразия трактовок, хотя Сергей и был готов попытаться предложить их. Жена решительно подошла к сервировочному столику, на котором покоилась ваза с фруктами, бутылка коньяка, сок, шоколад... Основательный, покрытый ребристой чешуёй бокал впустил в себя тяжесть качественного пойла в приличном объёме. Ольга выпила большими глотками коньяк, бросила бокал в сторону мужа и любовницы, не попала, разбила зеркало над кроватью. Пошла к выходу. На пороге остановилась, не поворачивая головы, сказала бесцветно:
– Звонил врач. У Наташки рецидив, велел готовиться…
Пока Сергей лихорадочно одевался, Ольга уже выскочила из гостиницы. Не замечая ничего вокруг сквозь слезы, пробежала по танцующим снежинкам. Подземный переход был рядом, но она пошла прямо по мостовой. Перед ней оставалось ещё шесть полос автомобильного движения, когда разгоняемый трёхлитровым двигателем лексус подбросил женщину и её слезы в небо. Когда они упали на асфальт, из гостиничного холла выбежал Сергей.
Раз пошла такая пьянка, етить-колотить, я тоже вам страшилку расскажу. Про свою правую руку. Вы думаете, я её отморозил? Шиш там с маслом! Это я, етить-колотить, врал, чтобы вы меня за шизика не держали. А раз Очко и Полудурий душу открыли, то и я юлить не буду.
Етить, как вспомню, так вздрогну. Было это год назад. Мы с Могилой, это Костька – кореш мой, Щербатый его видел, обожрались палёной водки. В натуре, чуть кони не двинули. Лежим в подвале и реально помираем. Такая, етить-колотить, похмелюга накатила, что чуем: не примем грамм сто – окочуримся. А бабла – ноль. Решили к церкви сходить поклянчить мелочи. Вылезли на свет, идём, друг дружку подпираем, ознобом исходим. Могила за то кличку свою получил, что из него и слова не вытянешь, а тут его прорвало:
«Култыш, пока просить будем – сдохнем. Нам лавэ сейчас нужны»
А ведь верно. Чую, не выпью – здесь же прям и лягу. Хоть грабь…
А Могила меня плечом толкает и куда-то подбородком указывает. Гляжу старуха впереди ковыляет. В руке сумочка плетёная. Такие еще смешно называются… ра-ди-ку-лит, вроде… А! Точно, радикюль! Спасибо, Полудурий!
Вот с этим самым радикюлем она у калитки дома и остановилась. А дом такой красивый, на окошках наличники, заборчик в синий крашеный. Видать и старуха не бедная.
Мы с Могилой, не сговариваясь, её с двух сторон припёрли. Костик отвёртку из кармана вытащил и к бабкиному горлу приставил. На секунду мне, етить-колотить, даже стыдно стало. Бабуся махонькая, тощенькая, невзрачная, как моль бледная, волосёнки жиденькие. На такую дунь – упадёт. А мы ей отвёрткой в шею…
Но душа-то горит, опохмела просит! Плюнул я на совесть и сумку у неё вырвал. Открываю – кошель внутри. С виду обычный, только ткань какая-то странная словно кожа пересушенная… Как-как, гришь, Полудурий? Перманент… нет, «пер-га-ме;нт»? Ну, пускай будет этот самый мент…
Сунул я кошелёк в карман и Могиле говорю: «Ходу!» А он во вкус вошёл, бабку всю обшмонал и из-за пазухи у неё медальон выудил. Не простой, с камушком красным. Сразу видно, цацка из дорогих.
Только не понравилось мне, что не испугалась нас старая. Стоит и улыбается, етить-колотить. Губы тонкие такие, блеклые… ага, бескровные, во. И глаза бледные, как у рыбы снулой: и будто огонёчки в них мерцают. Словно холодом на меня повеяло. Я и так с похмелюги дрожу, а тут будто ушатом ледяной воды окатило.
«Слышь, вобла старая», говорю. «В ментовку пойдёшь – найдём и пришьём! Мы знаем, где ты живёшь!» И пальцем по калитке стучу. Как щас запомнил, зелёная такая калитка, а на ней какая-то гопота картинку гвоздём выцарапала: хер с крылышками, во.
Тут и отвечает мне старуха:
«Нет, касатик, не пойду. Ты сам ко мне придёшь».
И показалось мне будто она, етить-колотить, и рта не раскрыла. А голосишко такой тихий, вкрадчивый, и прям как будто в башке шуршит.
Ухватил я Могилу за ворот и прочь потянул. Отошли подальше от бабки – и бегом припустили. За угол забежали; я кошель открыл, а там деньги, да все так вот стопочкой уложены!.. Ну, я их в карман, а кошелёк в ближайшую урну швырнул.
И вдруг чую – как будто кольнуло что в руку, да больно так, аж жжёт! Я смотрю, а на запястье у меня паучок. Бледный такой, белёсый, будто прозрачный. Он, видать, меня и куснул. Я его прихлопнул – только пятно на руке осталось, как чернила размазанные. Ещё тогда подумал: паук белый, а кровь у него чернющая…
Первым делом в магазин зарулили. Денег оказалось нормально. Набрали водяры, закуси – и к себе в берлогу. Гульнули на всю катушку. Что осталось, поровну разделили.
Тут я про медальон вспомнил. Как, спрашиваю, делить будем? А Могила мне отвечает, что побрякушка, мол, его. И на шею себе надел, сука.
Крысятничество это, конечно. Так кореша не поступают! Я вот так Могиле в рыло и сказал, так он, етить-колотить за отвёртку схватился. Ладно, думаю, я тебе припомню. Позыркали друг на друга, разошлись и спать завалились.
А ночью мне кошмар приснился. Бабка та пришла. Улыбается мне и шепчет: «Верни кулончик мой рубиновый».
Я проснулся весь в поту, хотел лоб утереть, чувствую – а правая рука не поднимается. Висит, как плеть. Помял руку, потеребил – не отживает! Что думаю, за херня? Неужто паук ядовитый был? Гляжу, Могила на лежанке своей мечется и бредит: «Отдам, отдам кулон!»
Я его будить, а он не просыпается. Весь горячий, как труба в теплотрассе: я ворот на нём разорвал, смотрю – а на шее под цепочкой борозда синяя, будто душили его цепью той. Так, думаю, херово дело. Тут без лепилы не обойтись. Скорую бы вызвать, только мобилы ни у меня, ни у Могилы отродясь не было…
Поплёлся я в травмпункт. Только к бомжам везде отношение скотское. Пока к врачу попал, чуть не окочурился. Рука волдырями покрылась, распухла. А местный коновал мне говорит: Неча, мол, етить-колотить, на пауков пенять. От пьянства это. Отлежал руку. И по научному загнул: нев… нер-вит лучистого нерва, во! У алкашей, грит, обычное дело.
Плюнул я с досады. Поплёлся обратно. Даже забыл Могиле скорую вызвать. Залезаю в наш подвал – да тут же и шарахнулся назад, аж на ступеньках упал. Лежит мой кореш, а башки у него нет. Вернее есть, только не на шее, а рядом валяется. Чёрная вся, зенки выпучены, а язык синий, вываленный. И шею будто пилой кто пилил…
Обоссался я, и сказать не стыдно: тут любой бы жидкого подпустил. Выскочил из подвала, и дёру. Сердце скачет, в глазах всё плывёт, едрить. Кому рассказать – не поверят!
До вечера по городу колесил. Не знал, куда себя деть: то ли в полицию идти, то ли в церковь… Забрёл на детскую площадку. Сел на лавочку. Рядом молодая мамашка, на коленях пацан лет четырёх. Тут малец и говорит:
«Как от дяди плохо пахнет!»
А мамаша ему отвечает: «Гниёт он, солнышко, заживо, потому что чужое взял. А отдавать не торопится!»
Меня словно током шибануло. Голос знакомый. Гляжу, а это та самая старуха. Сидит, улыбается, сука дряхлая. А на коленях не дитё, а куль какой-то, из тряпок жухлых свёрнутый: и по нему козявки бегают… нет, паучки. Белые такие же, ага.
Я заорал, конечно. С лавки навернулся, отполз, гляжу – а на лавке уж и вообще никого нет, пусто. Я на ноги вскочил:
«Верну!», кричу. «Всё верну! Подожди!»
Как угорелый прочь бросился. Вот и подвал наш. На Могилу смотреть страшно, почернел весь, не голова, а череп закопченный. А между телом и башкой цацка эта клятая валяется, и камушек как уголёк горит. Цапнул я его и, как краб, бочком за дверь. Ох, думаю, а ведь я, етить-колотить еще у ведьмы и кошелёк увёл! Надо и его тоже вернуть: может, тогда помилует меня бабка.
Только пустое. Всю урну перетряхнул – нету бумажника. Да и денег почти не осталось, мы же с Могилой широко гуляли…
Вернулся на площадку, покружился у лавки – пустое, не появлялась больше бабка. Видать домой к ней идти придётся.
Новая напасть. Нету того дома! Что ж за херня, думаю? На какой улице мы бабку-то обнесли?!
Уже почти стемнело, когда нашёл я дом тот проклятый. Да и встал у крыльца, как вкопанный: потому как дом-то давным-давно заброшенный! Пожалуй, лет пятьдесят как, не меньше. Стёкол в окнах давно нет, стены почернели, рассохлись все, забор покосился, двор бурьяном зарос… Только по калитке и опознал: та самая калитка, хрен крылатый выцарапан.
Дьявольское место, етить-колотить! Стою, заходить боязно, а рука, словно нарочно, болеть сильнее начала. Не иначе, знак мне, чтобы не медлил.
Ну, я и пошёл внутрь. А мрачный домишко, скажу вам. Обои висят, штукатурка осыпалась, дранка гнилая наруж, а запах… будто в покойницкой. И тишина такая, что прям жопа поджимается. Ага, не железное: верно, Очко, ты сказал!
Иду из комнаты в комнату, половицы скрипят. В этой тишине до жути громко получается, словно стонет кто. А под полом шебуршенье какое-то: не иначе, крысы снуют…
Захожу в гостиную. Вижу: сидит моя старуха за столом, на меня не смотрит, в руках иголка с ниткой – шьёт чего-то. Рожа сосредоточенная, на нос очки нацепила.
Молчит. И я молчу, с ноги на ногу переминаюсь.
Старуха работу закончила, Нитку зубами перекусила, смотрит и лыбится: довольная вся!
Тут я и говорю:
«Прости меня, бабушка. Не со зла я кошель твой взял, деньги очень нужны были. А медальон мне твой ни к чему, забери. И сними проклятье своё: рука болит, сил нет!»
Бабка на меня хитро зыркнула и лапку свою сухонькую тянет:
«Давай!»
Я цацку достал. А она вдруг как живая зашевелилась – и прямо в ладонь бабке прыгнула. Я даже к ведьме старой и подойти не успел.
Стою ни жив, ни мёртв. Силища ведь какая у колдуньи! А старая мне говорит:
«Знаю, что ни к чему. Если бы взял кулон – тебя бы уже черви могильные грызли. Потешил ты меня, Култыш. Давно так не смеялась!»
«Какой ещё Култыш?», спрашиваю. «Меня Павел зовут».
А она, вроде и не замечает:
«А насчёт кошелёчка, Култыш, не беспокойся. Его давно поменять пора. За двести лет кожа совсем рассохлась, истёрлась. Будет теперь у меня новенький, эксклюзивный, с прикольным принтом…»
Так и сказала: с прикольным принтом, етить-колотить! И показывает мне кошель. А я гляжу – на нём рисунок. Точь-в-точь как наколка на моей руке правой: кружок пунктирный, а в нём якорь! Я когда в Морфлоте двадцать лет назад служил, мне его местный кольщик забацал.
Только я не сразу сообразил. Чую – рука вдруг болеть перестала. Я обрадовался и говорю:
«Ну, стало быть, зла на меня не держишь. Слава Богу!». И перекрестился широко.
Что тут началось! Бабка затряслась вся, как будто знобит её, етить… А потом вдруг смотрю, рожа у неё поплыла как-то – и рассыпалась. На кучу шариков таких мелких, навроде как бусы: покатились они по скатерти … А это не бусы, а пауки белые – такие ж, как тот, что меня цапнул!
И глаза у бабки тоже вывалились. По полу запрыгали.
Заорал я дурниной, к двери бросился. Тут и отрубило меня: ничего больше не помню, только тьма.
Очнулся в больничке. Без руки уже. Мне говорят – провалился в старом доме сквозь пол, и в подвале руку свою усохшую так переломал, что ампутировали.
Вот и вся история. Руки нет, вместо родительского имени – погремуха дебильная… А что с той ведьмой проклятой дальше было – не ведаю. Только думается мне, что жива эта паскудина. По городу бродит. И в радикюле у неё кошелёчек лежит кожей моей обшитый…
***
На добрую минуту повисла тишина. Наконец Щербатый хмыкнул, одобрительно кивнул Култышу и обернулся к новичку:
– Ну, как тебе мои рассказчики, Щур? Ты послушай, как языками чешут: что твои пейсатели!
Чужак лишь пожал плечами и требовательно протянул Очку пустой стакан:
– Плесни!
– Это мы мигом! – заторопился Очко. – Водяры ещё много, один пузырь только кончили… Два литра на шестерых – это самое то! Не много и не мало!
– А ты, Чушка, чего отмалчиваешься? – ехидно осведомился вожак у самого грязного и оборванного бомжа в их компании. – Думал соскочить? Давно хотел спросить, Ты нарочно морду грязью мажешь, чтобы за ниггера сойти? Или может у тебя религия такая? Давай, трави! Не меньжуйся!
Чушка поскрёб чёрную щёку, растёр между пальцами отвалившийся подсохший кусочек грязи и печально вздохнул:
– Не спрашивали, потому и не говорил. Могу рассказать. Только предупреждаю – история длинная…
Крыса выползла на груду мусора, припорошенного снежной крупой. Приподняв морду, зверёк понюхал морозный воздух ноябрьской ночи – а потом соскользнул с кучи и побежал туда, где под старой кирпичной стеной в окружении мусорных залежей горел костерок. И вокруг огня сгорбились человеческие фигуры.
Это была одна из тех крыс, что не боятся людей. Гордая, красноглазая, с нежными ушками, она подбежала к самой границе света – где привстала на задние лапки и деликатно пискнула.
Но сидящим у костра людям было чуждо умиление. Крыса для них была естественным соперником в ежедневной борьбе за еду. Впрочем, старейшие из этих отбросов человечьего рода ещё помнили мрачные, голодные времена, когда крыса и сама могла сгодиться на роль еды.
– А ну, пшла, сука! – Култыш замахнулся на шерстистую гостью. – Кыш, ты!..
Грызун задрал голову и посмотрел на ущербного однорукого бомжа. Во взгляде блестящих бусинок Култышу вдруг почудилась насмешка, и он замер в нерешительности, занеся единственный кулак. Потом крыса моргнула, и, как человек, попятилась в темноту. Сполох костра на миг озарил её, отбросив на груды мусора бесформенную тень – неожиданно огромную и безобразную… А спустя миг шуршание лапок затихло в темноте.
Не к добру крысы являются людям. Тому, кто во мраке обитает, незачем подходить к светлому костру.
– Вы видели, э? – Култыш обвёл взглядом товарищей.
– Видели-видели, – ухмыльнулся другой бомж, плешивый и мосластый, по прозвищу Очко. – Видели, какой ты герой: крысы испугался! Чё, очко-то не железное?
– Да разве ж то крыса? Прям нечисть какая-то! Животные так себя не ведут!
Эти слова оживили разговор. Бомжи зашевелились, переглядываясь: вмиг вспомнились и мрачные, зловещие истории, и смутные слухи, и отголоски поверий о мертвецах и мутантах. О том, как Серёга-Пупырь заснул пьяный в подвале, а крысы его обглодали. О том, как Сизый уверял, что видел в подземке крысюка размером с собаку, и что якобы этот гигант причитал на два голоса: детский и женский. О том, как Салмак хотел устроить крысиные бега и ставки брать – но в его логово явился кто-то высокий, в плаще, запищал тонким голосом, схватил банку, куда Салмак крыс собирал (там всего одна и сидела, плохой крысолов был Салмак) и убежал, визжа и хихикая. Наконец банально о том, как Вовчика цапнула крыса, а через неделю Вовчик отдал концы от бешенства.
– Да чё, какое бешенство! – возразил Очко. – Вовчик стеклорезом лечился, жрал его, как не в себя, через печёнку и подох! Я ж его видел мёртвого: жёлтый был, как канарейка, етить её!
– А эта сука, может, бешеная и была, – не унимался Култыш. – Нормальная крыса человека бояться должна, а то!..
– Окстись, балабол, – недовольно буркнул наконец Щербатый, который был старшим в бригаде. Смачно сплюнул в костёр, и угрюмо продолжал: – Крыса тварь умная, поумнее тебя, дурака. Пожрать пришла. А по твоей милости, мы сами, как крысы, без хавки сидим. Только свиньи, где жрут, там и срут. Было Хлебное место у Храма – теперь нет. Удавил бы тебя, паскуда!
– Так это, – развёл руками Очко. – Если бухла нет, и хавки нет, может, дрыхнуть завалимся?
– Разбежался? – недобро усмехнулся вожак. – Не-е… Вы все наказаны. Будете меня теперь страшилками тешить. Типа, я по телеку жужастик смотрю. А кто заснуть попытается – зубы выбью, будет как я, – Щербатый растянул губы в усмешке, обнажив чёрные пеньки и единственную потускневшую фишку. – С тебя, Очко, начнём! Вещай, зомбоящик, да пострашнее байку!
Очко поскреб под ватником пятерней, растерянно посмотрел на товарищей и откашлялся:
– Да чё уж там… историй много. Чужие пересказывать не буду. Со мной это было:
Ptisa_Lucy)
Григорий_Родственников, - он пишет стихи, а на его стихи люди создают песни.
