В Тринити-колледже начались занятия, и то время, что раньше мы делили на двоих, я принужден был коротать в одиночестве. Официально находясь в академическом отпуске «по состоянию здоровья», я продолжал заниматься научной работой, подыскивая материал для следующего курса лекций о современной европейской литературе, который пообещал начать в следующем году, в свободное же время исследовал биографии Оскара Уайльда, пытаясь разобраться в его отношениях с лордом Альфредом Дугласом - драгоценным Бози. 

Их отношения прежде интересовали меня поверхностно: знал о романе из предисловий к книгам Оскара, из его тюремного письма-исповеди "De profundis" и некоторых других писем, по фильму "Уайльд",- и во всем мне ясно виделась любовь Оскара к юноше, но я не мог судить о настоящих чувствах Бози. Ныне же решил выяснить: любил ли лорд Дуглас Уайльда? 

В кэмбриджской библиотеке я обнаружил преинтереснейший документ – ответное письмо Бози матери, пытавшейся склонить сына к разрыву с Уальдом. Вот что писал Дуглас женщине, коей он несказанно дорожил и не стал бы лгать в таком деликатном и серьезном деле:  «... Вы считаете, что именно Оскар разрушил мою душу. Так вот, я могу ответить, что до знакомства с ним у меня вообще не было души; он научил меня оценивать вещи в зависимости от их значимости, научил отличать прекрасное от уродливого и вульгарного... А теперь позвольте задать Вам вопрос: а что Вы можете предложить мне взамен этого человека, куда я, по-вашему, должен отправиться во имя духовного обогащения моей личности? Кто станет питать мою душу сладкой горечью меда? Кто вновь сделает меня счастливым в минуты грусти, отчаяния или плохого самочувствия? Кто иной сумеет унести меня одной лишь силой своего сияющего золотом слова далеко от угрюмого мира в воображаемую страну чудес, остроумия, парадоксов и красоты? Я безумно влюблен в него, а он в меня». 

Это письмо несколько развело мои сомнения в искренности чувств Бози. 

Меня волновала их история, прежде всего потому, что моя собственная ее напоминала. Не скажу, что в чем-то я походил на Оскара, а мой прелестный малыш - на Бози, отнюдь. Но, тем не менее, ощущалась некая общность, быть может, не более чем возрастная: Кристоферу было 19 лет, мне - 32. 

Ежеутренне я просыпался вместе с Крисом, и пусть спали мы в разных постелях и даже в разных комнатах: увы, наши жилища расположены в разных корпусах колледжа - я заводил будильник на то же время, что и он, и, лишь открыв глаза, спешил позвонить ему, чтобы пожелать доброго утра и удачного дня. И всегда слышал в ответ ту же доброжелательность. 

Нам было бы непростительно лишаться осторожности, как сделали это Оскар и Бози – расплата оказалась бы чересчур велика, мне она грозила потерей должности, ему – исключением из колледжа и нам обоим – позором. 

Но с каким трепетом в вечерние часы я слышал эхо его шагов на лестнице, - о, я не спутал бы их с чьими-то другими, - а потом – скрип двери. И, наконец, Крис рядом, он говорит со мной, рассыпая теплые прозрачные песчинки слов и прогоняя успевшую наскучить тишину. 

Утверждают, что поцелуй - самое короткое расстояние между двумя людьми, и вот я спешу приникнуть к нему с поцелуем, как к роднику, и пить любовь с его губ. Не переставая…

Г.Г.