Есть у меня одно соображение, я на нём не настаиваю, оно мне не нравится, но всё же...
С середины нулевых вплоть до последних злосчастных выборов в госдуму я только и слышал с разной степенью интенсивности: «застой», «застой», «неозастой», «опасная стагнация» и т.д. и т.п. Застаивалось что-то или не застаивалось – ставить под сомнение не буду, речь не о том. Печальное (с моей т.з.) обстоятельство состоит в том, что тревожное ощущение «застоя» в общественном сознании возникает не тогда, когда отсутствует «динамика», а когда нет явно отстающих, «тех, кому нет места в будущем» (лузеров, аутсайдеров, как хотите назовите).

Для пояснения, как пример возьмём «тот, настоящий» Застой. Многие представители условной группы «молодёжь» в то время испытывали неиллюзорный дискомфорт от «засилья старичья»: Шульженко и Утёсов по телику в прайм-тайм, старцы во властных кабинетах, культ ветеранов и прочее. В то же самое время многие представители условной группы «старшее поколение» искренне возмущались тем, как распустили молодёжь: ходят чёрте в чём, танцы-шманцы им устраивают за государственный счёт, волосатики какие-то с гитарами блеют, ВИА называются, надо бы как-то поприжать это безобразие, указать молокососам на их место, приструнить, не работал на КАТЭКе – не пляши на дискотеке. И у той и у другой группы был ощутимый запрос не столько на улучшение собственного положения, сколько на принижение статуса «антагонистов». И это была не «зависть», не какая-нибудь «слепая ненависть и непонимание», это было ощущение опасности, довольно рациональное. Причём это специфическая опасность: не риск материальных потерь, а риск попасть в «чужой мир», где не уважается то, что полагаешь в высшей степени достойным почтения и ценится то, что считаешь пустым или порочным, в пренебрежении находится то, что вроде бы должно вызывать живейший интерес и т.п. Но соввласть продолжала «раздавать всем сестрам по серьгам» (в меру своего понимания), отчего все «сёстры» оставались недовольны и пребывали в известного рода пессимизме.

Закономерно указать на то, что аутсайдеров и в нулевые было и сейчас в наличии преизрядно, практически вся страна, начиная с провинциальных экс-колхозников и заканчивая неврисовавшимися в новые схемы миллиардерами, но это не то. Для ощущения динамики нужен класс, слой, «категория граждан», страта особого статуса: класс-приговорённый, класс-обречённый, класс-изгой, класс-без пяти минут покойник, класс, которому никогда не будет «хорошо», потому что мир никогда уже не станет для него «правильным», «своим» (понятие «класс» использую в данном случае исключительно для краткости, правильнее будет что-то вроде социо-культурная группа).
Так-то все мы у этой системы пасынки, базовые параметры такие, но приговорённый к ликвидации слой – это другое… Это – маркер направления, куда движения точно не происходит. И тут занятная (хотя и банальная) штука: момент рождения класса-изгоя это и момент появления класса-оптимиста, для которого гарантия не-реализации определённых сценариев – изрядный источник надежды (кстати и лояльность к системе у такого класса-оптимиста растёт сразу и ощутимо). У нас общество вообще состоит из таких вот сочетаний парных групп: достаточно сделать одной плохо, что бы другая, даже без всяких видимых перемен, гораздо увереннее взглянула в будущее. Причём это не парные группы традиционных антагонистов, наподобие богатые-бедные, образованные-невежественные, тут всё затейливее: связными одной цепью, как гирьки часов с кукушкой, оказываются страты сходные по составу и культурному уровню, это фактически части одного и того же «класса», но заточенные под различающиеся «проекты» и практикующие несхожие модусы существования.
В девяностые такой группой обречённых были «бюджетники», причём не все, а преимущественно «слишком образованные», пресловутые инженеры-врачи-учителя. Из них лепили образы страшных «красно-коричневых», их в открытую называли «балластом», «тормозом реформ», «костными иждивенцами». Даже когда поднимался вопрос о помощи этим группам, делалось это с такой интонацией и в такой стилистике, с которой говорят о крайне проблемном родственнике, наподобие опустившегося алкаша, о котором вроде как ещё заботятся из чувства долга, но добра ему уже никто по-настоящему желать не в силах. Парной группой к бюджетникам была тогдашняя полная азарта интеллектуальная обслуга новой системы, все эти прогрессивные журналисты, криэйторы, спичрайтеры и имиджмейкеры (в те времена это слово в определённых контекстах было почти синонимично более позднему «политтехнолог»). Это в общем-то всё логично если учесть, что главным кошмаром «сверхновой интеллигенции» было «возвращение совка» при которых продвинутым персонажам придётся отыскать свои дипломы танкостроителей и мелиораторов и возвращаться в условные НИИ на условные 120 рублей. С частичного снятия позорных клейм с бюджетников начался процесс де-лоялизации «креативного класса» по отношению к существующему порядку вещей, ощущение утраты перспектив, разговоры о новом застое.

Что любопытно: с этой частичной реабилитацией бюджетников их социальная мобильность не упала, а, пожалуй, даже возросла. Будучи «прокажёнными» люди предпочитали держаться за старые места работы, а, став «почти нормальными», начали без стеснения присматриваться к альтернативным вариантам. Это вниманию тех, кто всё время норовит повышать социальную мобильность «ленивых совков» посредством глумления и гнобления и прочим садизмом.

Печаль моя, о которой писал выше, в том состоит, что «солидарное общество» при таких раскладах нам совсем не грозит, а у меня по отношению к идее такого общества застарелый сантимент. Светит соответственно только более-менее холодная гражданская война, вопрос только в её способах и списочном составе сторон. Мир в наши невесёлые времена никого по-настоящему удовлетворить не может.