Стоит мне только приняться за писание, как я мгновенно ощущаю какую-то дегенеративную слабость в мозгу. Мысли расползаются по белому полю, как проворные букашки. Ну разве можно быть журналистом такому человеку? Как если б у меня был тик, а я бы решил стать хирургом. Маменька моя чуть не каждый день пишет многостраничные статьи и ходит заполночь по квартире, обхватив руками голову, так что локти страдальчески выставлены вверх. Я боюсь такого напряжения, боюсь, что оно настигнет и меня.

Помню, лет в девять-десять я рассуждал так: вот, вышел я из детского сада, теперь школа, потом институт (что это такое, я тогда плохо представлял). Ну, а потом работа. Значит, прощайте школьные каникулы, нужно будет вечно чем-то заниматься, каждое утро куда-то приходить, не зная почти отдыха. А зачем мне это? Разве же нельзя как-нибудь иначе?

Я, впрочем, не об этом хотел писать сегодня, это всё проклятый Шопен. Фраза вышла, надо сказать, довольно кокетливая – ах, мол, распроклятый Шопен! Ну, всё-таки надо же иметь у себя во френд-ленте человека, который и про Шопена что-нибудь напишет. Чтоб кто-нибудь к вам заглянул, а вы ему покажете: вот, мол, у меня не только про новую помаду пишут или про что там, а и про шопенов, и я это даже читаю.

Нынче показывали по телевизору прекрасную передачу – «Дежурная часть» или как-то ещё она зовётся. Душа радовалась, да и только! Позитив горячею волною обдал меня с экрана. «Оперативники задержали угонщика машин. Каково же было их удивление, когда им оказалась прелестная девушка». На экране, действительно, прелестная молодая особа, улыбается, словно ей букет роз подарили: «А что, теперь обо мне будет заботиться государство, очень хорошо». А затем – мошенника какого-то изловили, тоже улыбчивого, весёлого, чуть не чаем потчевать принялся милиционеров. Добрый у нас народ, хороший. Да и хватит уж – четыре абзаца, даже и неприлично столько.