Зная Фаину Раневскую за Великую Советскую актрису, враги Советской Власти злобно на нее клеветали:

«… Чуковская пишет о Раневской так: "совершенно растленная Фаина, интриганка, алкоголичка, насквозь нечистое существо" (стр. 505)».


* * *

Однажды на гастролях в провинции горничная вошла в гостиничный номер к великой актрисе передать цветы от поклонников. Пьяная голая Раневская сидела в кресле и блевала.


* * *


Однажды во время спектакля пьяная Раневская уронила декорацию и упала в оркестровую яму.


Блядьпиздец! – громко на весь зал сказала велика актриса, - тернист путь в искусстве.


* * *


Однажды в шефствующем над театром колхозе на банкете в связи с очередной годовщиной Великой Октябрьской революции Фаина Раневская выпила граненый стакан водки, занюхала огурцом, встала и, перебивая парторга, громко сказала: Жизнь – говно, искусство вечно!..


* * *


Однажды утром Фаина Раневская спешила на репетицию в театр. Пришлось купить на последние деньги бутылку пива, похмелиться, и денег на метро не осталось. Тогда Раневская оторвала от своего пальто металлическую пуговицу, бросила вместо пятачка в турникет и прошла. Обернувшись, глядя как на станции «Площадь Революции» граждане покорно отдают метрополитену свои пятачки, великая актриса громко сказала: Мне всегда было непонятно – люди стыдятся бедности и не стыдятся богатства.


* * *


Однажды Фаину Раневскую вызвали Куда Надо. Там ей строго сказали:


- Фаина Григорьевна, вы уже слишком стары, пора прекращать наше сотрудничество.


С неподражаемым ироничным сарказмом Раневская прямо в лицо чекистам громко сказала:


- Я так стара, что еще помню порядочных людей.


И тут же на листке бумаги написала несколько фамилий отъявленных белогвардейцев, которые сумели улизнуть еще из чистых рук самого Феликса Эдмундовича, и скрывались под личиной честных советских людей.


Пристыженные гебисты не только не сняли Раневскую с довольствия, но вручили ей почетную грамоту за подписью Председателя КГБ при Совете Министров СССР Юрия Владимировича Андропова, а также на пролетарские праздники – «7 ноября», «1 мая» и День Парижской Коммуны – из своих гебешных распределителей на дом Фаине Григорьевне доставляли продуктовые наборы (коньяк, икра, сырокопченая колбаса и кое-что по мелочи).


* * *


Фаина Раневская любила ходить в Мавзолей. По утрам в воскресенье трезвая надевала норковую шубу, подаренную шефствующим над театром украинским колхозом, накидывала боа, оставшееся от княжон Мещерских, и шла к Ленину. В Мавзолее она, благоговейно глядя на Ильича, простаивала часами. Там хорошо знали Великую Актрису и не прогоняли.


Однажды около Фаины Григорьевны остановился мужичонка в потертом пальтишке и, со звериной ненавистью глядя на Ленина, задыхаясь от злобы, прошипел:


- Не нравится мне эта мумия…


- Она сама выбирает, кому навиться! – громко произнесла Раневская, не отрывая взгляда от родного Ильича и не удостаивая подкулачника взглядом.


Чекисты в штатском тут же схватили разоблачившего себя врага народа, и только его и видели.


* * *


Однажды Ф.Раневская с театром выступала перед подшефной кавалерийской дивизией. Давали пьесу Д.Бедного «Наш бронепоезд». Фаина Григорьевна замечательно играла заглавную роль проститутки-спекулянтки, которая за бутыль самогона сдавала чекистам белогвардейское подполье. По ходу классовой борьбы с контрреволюцией героиня Раневской влюблялась в командира Красного бронепоезда Абрама Терца. Любовь будила в ней классовое самосознание, она вспоминала о своем батрацком происхождении, как в детстве ее эксплуатировали и люто истязали православные попы…. Она срывает нательный крест и добровольно уходит в Красную армию. Уезжает с любимым на бронепоезде сражаться с мировой буржуазией за Новую Светлую жизнь.


Раневской красноармейцы устроили получасовую овацию. И решили по-рабочему отблагодарить Великую актрису пролетарским гостинцем. Залезли в кулацкий двор, наломали охапку черемухи, собрали ведро яблок, ведро помидор, накопали мешок кулацкой картошки. А на прощанье подожгли кулацкое хозяйство.


Буденовцы робко постучали в дверь комнаты Фаины Григорьевны и вошли.


Раневская после спектакля уже сняла грим, выпила бокал шампанского, подаренного ей дивизионными чекистами из конфискованных погребов князей Гагариных, сидела голая в вольтеровском кресле, изящно через длинный мундштук курила пахитоску и блевала. Посмотрев на гостей через чеховское пенсне, мудрая женщина громко спросила:


- Товарищи, вас не шокирует, что я блюю?


Конноармейцы, глядя на любимую артистку, от восторга не могли вымолвить ни слова, только мычали, мотали головами и про себя думали: Эх, жаль! Не догадались мешок махорки в подарок прихватить!..


* * *


Однажды у Фаины Раневской случилась лесбийская любовь с Лилей Брик. Опустошенные после бурных ласк лежат они в квартире Бриков на шелковых розовых простынях постеленных на широченной кровати в стиле Луи Катароз, подаренной Лиле Генрихом Ягодой. Курят роскошный кальян с дарственной надписью Фаине от Железного сталинского наркома Николая Ежова. В волшебном полумраке комнаты любуются мраморным бюстом Маяковского, преподнесенного Брикам Лаврентием Павловичем.


Вдруг Лиля взволнованно заговорила о Маяковском:


- …Володя, он был такой нежный, ранимый!


И вдохновенно продекламировала знаменитые строчки Поэта Революции:


- Будет людям счастье, счастье на века – у Советской Власти длинная рука!


Раневская пустила колечко дыма в потолок и громко шаляпинским басом сказала:


- Душа - не жопа. Высраться не может.


И обе замечательные женщины от души расхохотались удачной остроте.


* * *


Однажды на кухне особняка лауреата Сталинских премий Эренбурга собрались видные шестидесятники. Хозяин интересно рассказал о героических испанских интернационалистах, своих встречах со славным вождем барбудас Ф.Кастро, прогрессивным писателем Хэмигуеем. Прочитал «Ах, если б знали дети юга!..».


Галич раскрыл замысел своего очередного сценария о чекистах. После разоблачения Культа личности интеллигентные чекисты скрупулезно соблюдают социалистическую законность и разоблачают коварные происки спецслужб империалистических держав.


Окуджава задушевно спел о «комиссарах в пыльных шлемах» и о «комсомольской богине». Имел успех.


Вознесенский, волнуясь, продекламировал: «Уберите Ленина с денег, так идеи его чисты!» и «Я б русский выучил только за то, что им разговаривал Ленин!». Ему аплодировали.


Собрание разом горячо заговорило о социализме с человеческим лицом, о восстановлении ленинских норм партийной жизни.


Потом Евтушенко читал свою новую поэму о героическом строительстве бригадой комсомольцев-романтиков газгольдера на дрейфующей в Ледовитом океане льдине. Тонко намекал на воркутинские лагеря, и другие известные эксцессы в эпоху Культа личности. Ему устроили овацию.


Братья Стругацкие прочитали отрывки из новой научно-фантастической повести «Красная планета» о строительстве коммунизма на Марсе. Тупые необразованные бюрократы, наследники Культа личности, препятствовали прогрессивному начинанию симпатичных интеллигентных героев – засеять Марс кукурузой. По счастью, главному герою удавалось у своих друзей в передовом НИИ получить опытный образец Живой воды, проникнуть в Мавзолей и оживить Ильича. На Марсе восстанавливались демократический централизм, и наследники культа личности терпели совершенное поражение. На Красной планете цвели яблони, шелестела кукуруза.


Вспомнили о ветеранах. К этому времени Фаина Раневская успела употребить бутылку французского коньяка из запасов Эренбурга и тихо сидела в углу, внимательно слушала разговоры. Великую актрису попросили рассказать о первых счастливых годах революции, об энтузиазме, о романтике 20-х годов, пока не наступил мрачный Культ личности.


- Знаете, - громко сказала Раневская, - когда я увидела этого лысого, то поняла: нас ждут большие неприятности.


Общество смешалось. Эренбург криво усмехнулся и отступил в тень. Галич уронил гитару и полез за ней под стол. Вознесенский сорвал шейный платок, от возбуждения не мог говорить. Братья Стругацкие в два голоса кричали:


- Это фашистская провокация! Позовите нашу советскую милицию! Да наберите же кто-нибудь «02»!!..


Евтушенко пытался всех успокоить, бледный метался по кухне, растерянно повторял:


- Товарищи! Она старая… Она пьяная… Она себя не помнит…


И лишь Окуджава смело поднялся и твердо сказал:


- Как фронтовик и беспартийный коммунист я требую объяснить, кого вы назвали «лысым».


- Хрущева! – объявила Фаина Георгиевна. - Он публично обзывал наших советских Художников «пидарасами», чем показал себя закоренелым волюнтаристом.


И как в воду глядела мудрая женщина – тут же случился Октябрьский пленум, на котором Хрущева сняли за перегибы.


* * *


Однажды Великий Советский кинорежиссер «Броненосца Потемкина» Сергей Эйзенштейн готовился снимать исторический фильм «Ленин и Мировая Революция». Раневская пробовалась на роль покушавшейся на Ленина Фаины Каплан. И вот на кинопробах Эйзенштейн загримированную под эсеровскую террористку и вошедшую в образ Раневскую неожиданно спрашивает:


- Фаина, а в вы бы в Ленина сумели выстрелить?


- Лучше я буду продавать кожу с жопы, чем сниматься у Эйзенштейна! – громко с возмущением воскликнула Фаина Георгиевна, стремительно выходя из образа.


Эйзенштейн посмеялся, но наложил резолюцию: «Семитские черты Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах», и на роль Раневскую не утвердил.


А потом он уехал в Мексику, снимать тамошнюю перманентную революцию, и слал оттуда Раневской телеграммы: «Как идет продажа?».


* * *


Однажды Раневскую пригласил к себе сам Мандельштам, пожелал лично познакомиться с талантливой советской актрисой. В то время он отдыхал в подмосковном санатории для руководящих работников НКВД, бывшей барской усадьбе посреди светлого соснового парка. За Раневской прислали автомобиль, довезли до ворот санатория. На КПП выписали пропуск, сотрудник провел Раневскую в комнату Осип Эмильевича. Объяснил, товарищ Мандельштам играет в теннис с Наркомом, просил обождать.


Когда разгоряченный Мандельштам вошел в комнату. Раневская стояла на коленях перед висящем на стене парадным портретом Наркома Ежова. Мандельштам подошел к ней, положил руку на плечо. Раневская, очнувшись от транса, вздрогнула всем телом, обернулась, посмотрела снизу вверх на Поэта глазами полными слез, громко сказала:


- Если бы я долго смотрела в глаза товарища Ежова, то, наверное бы, сошла с ума. Он обо мне знает все, а я о нем ничего.


- Мы живем под собою не чуя страны…, - загадочной строфой ответил Поэт.


Раневская припала к руке Осипа Эмильевича, целуя ее, омывая слезами, как бы предчувствуя мученическую кончину Поэта от сталинизма. Так они в мудром молчании провели с полчаса. Потом Мандельштам поднял Раневскую с колен, обнял, поцеловал, отметил пропуск и проводил до КПП санатория.


Больше им не суждено было увидеться.


* * *


Однажды на квартиру Борису Леонидовичу Пастернаку позвонил сам товарищ Иосиф Виссарионович Сталин, и после приветствия неспеша спросил:


- Товарищ Па-стернак, скажите нам, Раневская действительно Вэликая актриса?


Взволнованный Поэт так отвечал Вождю:


- Товарищ Сталин! Нам ли, двум Гениям – Вы Первый Всемирный Гений, а я второй – говорить об этой второразрядной актрисульке. Я хотел бы переговорить с Вами о Жизни и Смерти…


- Все-таки вы нэ правы, Борис Леонидович, - перебил Поэта Тиран, - вот товарищ Жаров хороший актер, понаклеит усики, бакенбарды или нацепит бороду, и все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская ничего не наклеивает и все равно всегда разная...



Именно, именно! – волнуясь заговорил Поэт, всегда разная. Тут недалеко до двурушничества! То левый уклон, то правый, то бедняцкого классового происхождения, то кулацкого…


- Что же Вы посоветуете Цэнтральному комитету нашей Партии? – опять перебил Тиран Поэта.


- Советую Вам, - возбужденно прокричал в телефонную трубку Поэт, - расстрелять обоих, и Жарова и Раневскую, как вредителей, врагов народа, пособников троцкистско-бухаринских извергов!! Расстрелять как бешеных собак!!! как шелудивых псов!!!…


Не дослушав Пастернака, не попрощавшись, Сталин прервал телефонный разговор.


Позже во времена Оттепели гонимый тоталитарными властями Поэт преподнес Раневской томик «Живаго» с дарственной надписью. Сообщил, что в знак протеста против чехословацких событий отказался от Нобелевской премии и шепотом прочитал бессмертные строки «Танки идут по Праге, – Танки идут по Правде!…». Потом рассказал Фаине Григорьевне тот давний казус со Сталиным. Оба ветерана до слез посмеялись над ничтожным тираном, посмевшим нарушить демократический централизм и ленинские нормы партийной жизни. Отсмеявшись, Раневская громко сказала:


- Жизнь это затянувшийся прыжок из пизды в могилу.


Пастернак обнял её и расцеловал.


* * *


Однажды при советской власти Фаина Раневская служила в Революционном Театре прогрессивного советского режиссера Мейерхольда. Его до 1917 года царизм жестоко угнетал. Но советский народ по достоинству оценил истинно народный талант Мейерхольда и сделал его Главным Режиссером. Фаина Георгиевна боготворила Великого Мастера.


И вот как-то раз Он вызвал её к себе в кабинет. Сам перед громадным венецианским зеркалом из царского дворца новую черной кожи с рубиновой звездой буденовку примеряет. Отражение Раневской заметил в дверях кабинета, махнул рукой, велел сеть на стул для посетителей. И говорит не поворачиваясь:


- Товарищ Раневская, у нас в театре передовое пролетарское искусство, мы партийный театр, так что пишите заявление на мое имя с просьбой принять вас в Героическую Партию Большевиков.


- Чего ж писать? – смутилась Раневская от такой великой чести.


- Только ПРАВДУ! – веско сказал маэстро. И разглядывая в зеркале отблески рубиновой звезды у себя на лбу, продолжил: - Опишите ваше пролетарское социальное происхождение и попросите оказать вам великую честь – героически погибнуть на сцене коммунисткой. Вон возьмите на столе чистый лист бумаги, ручку, фиолетовые чернила и немедленно пишите.


«Умереть на сцене» для актеров Революционного Театра не было пустой фразой. В театре Мейерхольда традиционной сцены не было. Актеры и актрисы без страховки ходили по проволоке, натянутой над зрительным залом, там произносили реплики, монологи, прыгали через обруч и т.п. Сам Маэстро на репетициях стоял внизу и подбадривал актеров выстрелами из наградного маузера с выгравированной на золотой пластине дарственной надписью от Бухарина.


Зардевшаяся Раневская начала выводить на бумаге с водяными знаками (тройной силуэт Маркс-Энгельс-Ленин): Я, Фаина Георгиевна Фельдман, дочь угнетенного черносотенным самодержавием бедного нефтепромышленника из Баку…


Дописала до этих слов и громко сказала:


- Товарищ Мейерхольд! Писать о себе плохо - не хочется. Хорошо – неприлично.


- Вон отсюда, ВО-О-ОН!!! – бешено завопил Мейерхольд и бросился срывать со стены золотую саблю в рубиновых эмблемах серп-и-молот с дарственной надписью Луначарского.


Раневская от ужаса обмочилась, а, увидев саблю, опрометью выбежала из кабинета Главного Режиссера. И в тот же день была уволена из театра.


Больше Раневскую в Партию никто не приглашал. Великая актриса так и умерла беспартийной.


* * *


Однажды Раневскую вызвали в профком театра и сообщили, что подошла ее очередь на новую квартиру: 3 комнаты, санузел раздельный, вид на Кремль…


Фаина Георгиевна всю жизнь скромно жила в маленькой комнатке без окон, там всегда горел электрический свет. Комнату с окнами она отдала для проживания домработнице. Гостиная совмещалась со столовой, и, правда, была довольно большой. Длинная узкая прихожая упиралась в тесную совмещенную с кабинетом библиотеку, наполовину занятую роялем.


Выслушав новость, Раневская громко с достоинством произнесла:


- Для советской актрисы Раневской слишком много, а для дочери Фельдмана слишком мало.


И с презрением отвергнув унизительную советскую подачку, осталась жить в своей старой квартире на улице Горького, которую ей в свое время предоставил сам Феликс Эдмундович Дзержинский (а жившая там прежде семья русских черносотенцев куда-то сгинула).


* * *


Однажды домой к Раневской пришла пионерка Лера Новодворская. На девочке была коричневая школьная форма, черный передничек, белые гольфы и большой красный бант. Она с гордостью показала свой школьный дневник с отличными оценками и сообщила, что пионерская дружина поручила ей шефствовать над Великой актрисой. Попросила дорогую Фаину Григорьевну, пожалуйста, рассказать о работе в театре, кино.


Раневская погладила по головке глядящую на нее влюбленными глазами Леру и с мукой в голосе громко сказала:


- Страшно грустна моя жизнь. Они хотят, чтобы я воткнула в жопу куст сирени и делала перед ними стриптиз.


Девочка долгое мгновение потрясенно смотрела на Великую актрису Трагической судьбы. Очнулась, порывисто обняла Добрую старуху, поцеловала ее в щеку и выбежала вон. Лера бежала по тоталитарной Москве, срывала с головы красный бант, заливалась слезами и клялась себе самой страшной клятвой вечно беспощадно мстить Этой ненавистной стране, где так мучительно горька судьба Ума и Таланта.