впервые побывала в Булгаковском музее. Да-да, впервые. Я тупилка, бродилка и домосед.
Так вот, там на вечере выступали Анна Логвинова и Анна Русс.
О первой я не знала ничего, а о второй - даже книжку читала. Вернее, не о ней, а её книжку.
Сейчас, поскольку всё равно больна, порыскала в интернете.
Нашла и одну Анну, и вторую.


Анна Логвинова

***
Нагладь на утро белый парус,
Костюм на утро приготовь.
Устань как следует, усталость
Ничем не хуже чем любовь.

Пройди по полю этот лье,
Еще пол-лье, а там – ворота.
Остановись у ателье,
Перепиши часы работы,

Дойди до прачечной, пока
Туда придешь, короста снега
Уже сойдет, и в сапогах
Останется так мало меха,

Что молнию и вверх и вниз
Ты сможешь двигать без усилий.
Не стоит кланяться на бис,
Доделай все, что попросили.

И поместив на монитор
Пейзаж с баньяном или пальмой,
Пойми, что все опять нормально,
Что за окном - родной простор,

Что ты уже не в группе риска,
Что ночью – около нуля,
И что любимый также близко,
Как стены Древнего Кремля.

***
Мы ночью одни. На полу в полусне
Разложим подушки, чтоб не было страшно.
Подушка к подушке, и только мурашки
От ветра бегут со спины по спине.

Синицы влетают окну в капюшон.
Обнявшись за шторой, стоим на коленях.
Мурашки нас приняли за муравейник -
Кто перышко тянет, кто нитку нашел.

Стрекозы поют, и на шторе цветок
От ветра дрожит, ветер смотрит с балкона
На нас, чтоб узнать по спинному наклону
Где север, где запад, где юг, где восток.

***

Утром сделал мостик
Завязал мне хвостик.
А потом ушел
Как же так - ушел?
А потом пришел.
Так и так, пришел.
В вафельном стаканчике
Сливочный пломбир.
Этот мостик - Аничков
Я здесь командир!


***
Когда зима, то по дороге в школу
Еще темно, и колокол звонит,
И мальчик бьет портфелем по ноге
То маму, то себя попеременно.
Они вдвоем бегут на остановку,
И между ними теплится портфель,
Который бьется в темноте, как колокол.

И если так и вправду где-то было,
То значит, что и ты ко мне придешь.

Ты встанешь на пороге, как корабль,
Я посчитаю волосы твои,
Чтобы узнать досрочно, до которых
считать умеет Бог, который создал
три четверти сегодняшнего дня,
промокший шарф, растаявшую шапку.

А через час наш ЖЭК отключит воду,
И стоя на пороге без воды,
С прямыми спинами, с горящей люстрой,
С заснеженными лицами, кто в платье,
Кто в свитере, кто ждал, кто так и знал,
Что стены между нами незаметно,
Без лишних слов обрушатся на нас,
И к сентябрю засыпят нас по брови.

Мы сделаемся ясными друг другу.
Ты сваришь кофе, так пройдет еще
Полгода, и твои простые руки
Привыкнут ко всему простому в доме.
Ты будешь знать, где соль и лейкопластырь,
И выходя в июне на балкон,
Ты будешь ставить пепельницу на
Промокшее сиденье скоростного
Высокогорного велосипеда.
И лыжи будут падать по одной
К тебе на отрешенные ладони.

Однажды ты проснешься, и в холодном
поту ты скажешь Аня, я скажу…
ты скажешь Аня, я скажу – вот мама,
вот президент, вот наш сосед из пятой
квартиры в ожерелье из прищепок,
ты скажешь Аня, я скажу - однажды,
разбуженный виной, прибитый потом,
к затихшей коже, к теплым волосам,
ты спросишь: ГДЕ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ЛЮДИ?

И я отвечу, что когда зима,
Под козырьком прозрачной остановки
Еще темно, и только ранний ветер
Сдувает снег с заснеженных тетрадей,
И мальчик смотрит сквозь прозрачный нос,
И видит подъезжающий троллейбус,
И мама красит губы в темноте,
Ты не пришел, не думал приходить,
Ты ни за что на свете не пришел бы
Без полбуханки Рижского и спичек
За пазухой советского пальто.

Найдено тут: http://www.filgrad.ru/texts3/logvinova1.htm
а ещё - тут: http://www.pawlick.ru/rhymes/logvinova/index.htm

* * *
Это было в Миссури – во время игры в кегельбан
познакомились двое и сразу как будто поладили.
Он сказал ей: моя дорогая, я вырос в Голландии,
Он сказал ей: родная, в пять лет я был ростом с тюльпан.

Через год мы с отцом переехали в штат Аризона.
Я гонял по пустынным дворам, натыкался на кактусы.
А теперь я, как видишь, чуть более цивилизован.
Допечатал сегодня главу, намечается катарсис.

Кока-кола, дорога, слепая собака, Рахманинов.
И орлы над рекой, и созвездья над хлопковым полем.
Я хотел бы, чтоб ты посидела со мной на развалинах.
Даже можем на бензоколонке купить алкоголя.

На развалинах дня, на развалинах теплого вторника,
Tuesday, Wednesday and Thursday and Friday and what have you done.
Ты вернешься в Россию и встретишь другого католика.
Эскалатор, таможня, билеты, паспорта, чемодан.

ТЕТЯ ТЮТЧЕВА

Мы старше самых первых звезд.
Мелкин

1.

Тетя Тютчева ездила в дрожках,
И любила темные платья,
И в острог приносила еду понемножку
Своему декабристу – зятю.

А одна старинная книжка,
которую я ксерокопировала,
говорит, что ее современная стрижка
современников очень шокировала.

Приведу пример ее речи,
пусть не слишком хрестоматийный –
в воскресенье она говорила при встрече:
"Я сегодня тьи обедни схватия".

На счастье ли, на беду,
она немного картавила,
хотя вообще-то в ее роду
это считалось правильным.

2.

Под влияньем кузины, по-видимому, Воронцовой,
Она приучалась к тому, чтобы быть образцовой.

За многих ходатайствовала, о многих молилась.
Поэтам писала письма, с внуками веселилась.

Но случись что не так,
как она всей душой того хочет,
Тетя Тютчева падала на пол
и корчилась в корчах.

3.

Гоголь к ней обращался в болезненные минуты.
Гоголь за нее молился у Гроба в Иерусалиме.
Тетя Тютчева тоже привязалась к нему почему-то,
Хотя все равно продолжала переписываться с остальными.

Однажды она с оказией
Передала для него шнурок,
И Гоголь с ее согласия
очень долго его берег.

Он носил этот шнурок,
Пока не истек его срок.
Иногда совершенно выбивался из сил,
а все равно носил.

Тетя Тютчева декабрьскими днями
Писала ему, не считаясь с полями.
Разумеется Гоголя
эти письма трогали.

Он тоже писал ей из Рима
Всю последнюю зиму.

И когда он грустил, то на дрожках под серыми тучами
она мчалась по лесу и слезы проливала горючие.
Потому что, что говорить – ради Гоголя
эта странная женщина была способна на многое.

В свою очередь Гоголь – все что было в нем самого лучшего
Бeз промедления отдал бы тете Тютчева.


Анна Русс

* * *
Поцелуй меня в самую середку,
Не забудь меня, старую селедку,
Если хочешь, назову, как придет черед,
В честь тебя большущий дом для маленьких сирот.

На траву тебя самою середкой,
Назову тебя маленькой сироткой,
Если сможешь, назови, тоже в свой черед,
Свою дочку, как меня - задом наперед.

Найдено тут: http://vernitski.narod.ru/russ.htm
и тут: http://magazines.russ.ru/authors/r/russ/

Никогда не кончиться детству, голубому шару не сдуться,
Детство будет манить загадками и заветными звать местами,
Баба с дедой не поседеют, мама с папой не разойдутся
И пломбир в стаканчике вафельном никогда дороже не станет.

Никогда семья и работа в перспективе не замаячат,
Никогда с одежды парадной не исчезнут банты и рюши,
Никогда не сломается кукла и не лопнет любимый мячик,
Никогда не умрет артистка, говорящая голосом Хрюши.

Будет обувь всегда на вырост, будут слезы обиды сладки,
Никогда любимого мальчика не заменит любимый мачо
...а река обретает форму безутешной плюшевой лапки
и несет в открытое море мой веселый и звонкий мячик.

Название
Ну так вот — вчера я и ты смотрели в окно.
Мы сначала были вдвоем, а потом мы стали одно.
Желтый свет разбивался на сорок тысяч бра…
Мы смотрели друг другу в пол и желали друг другу добра.
Я боялся смотреть на тебя, ты — увидеть меня,
Потому что мы были знакомы в целом четыре дня.
Было чудное время — время немых атак,
Ну так вот — вчера мы друг другу читали, и все, и вот так.
Ты боялась громко сглотнуть и рот прикрывала, жуя,
И я думал, что ты — ведь это совсем не я,
Потому что я — совсем не такой, как ты,
Так как ты читаешь стихи, в которых растут цветы.
Мы решили, что любим поэзию — это было вранье,
Потому тебе бы стихов про тебя, меня и нее.
Ты сказала, что любишь Рембо — такая же ложь.
Я подумал: “Лучше люби меня, а Рембо не трожь.”
На столе стояли бокалы — почти хрусталь.
Я подумал: “Непоэтично — хрустящая сталь”.
Одиноко плавали в вазе соленые грузди.
Ты сказала: “Бумажный Дракон”, — и повеяло Фудзи.
Я сходил в коридор и принес Кобаяси Иссу,
Стол с твоей стороны был закапан, ты раскрыла его на весу
И сказала: “Оставь почитать”. Я ответил: “Владей”.
Я его не любил, он писал что-то гнусное про лошадей.
Чтоб беседе не дать угаснуть я вспомнил Басе.
Ну так вот — вчера мы друг друга читали, и все.
Моя вилка была полуостров, тарелка была материк,
Плавал в вазе последний гриб, как пиратский бриг,
Я поймал его вилкой, сказал: “До свиданья, Груздь!”
Он, скользнув, обреченно ответил: “Нет, здравствуй, Грусть”.
Мой почти хрустальный бокал стал почти пустой,
И тогда пошел Достоевский, за ним понесся Толстой.
Поразив друг друга цитатами из “Карениной” и “Войны”,
Мы вдруг поняли, что не читали ни то, ни другое, и не будем,
И в этом равны.
И опять ты раскрыла Иссу, я рвался его отнять,
Мне хотелось кричать тебе: “Дура ведь можно так просто обнять!”
И тогда, быть может, почти воплощенного крика боясь,
Ты решила, что хватит с нас всех этих Кобаясь,
Одиноких Монахов, сверчков, соленых груздей,
И цветущих слив, и газующих лошадей,
И взорвался последний свет под твоей рукой,
И мелькнуло по черному желтое слово “Покой”.
И на сотнях тысяч планет сотни тысяч мужей возвратились
На сотни тысяч Итак.
Ну так вот. Вчера. Я. И ты. И все. И вот так.

Status: Privacy (invisible)

Больше друг на друга не в обиде мы
и сидим свободны и невидимы
вежливы, интеллигентны, собранны
худшего уже не натворить
дело же не в том, что нами создана
видимость того, что мы невидимы,
просто нам и раньше-то особенно
не было, о чем поговорить...