Свежий сборник Бодрийяра "Дух терроризма. Войны в Заливе не было" тут.Ни в коем случае не атаковать систему, исходя из соотношения сил. Это воображаемое (революционное), навязанное самой системой, которая выживает только за счет того, что постоянно заставляет тех, кто ее атакует вести бой на всегда принадлежащей ей территории реального. Вместо этого перенести борьбу в символическую сферу, где основными правилами являются вызов, реверсия, повышение ставок. Так что на смерть ответить можно только смертью – равной или превосходящей [ставкой]. Бросить вызов системе в виде дара [жертвы], на который она не может ответить иначе как собственной смертью или собственным крушением.
Террористическая гипотеза состоит в том, что система сама должна покончить с собой в ответ на многократные вызовы смертей и самоубийств. Поскольку ни система, ни власть сами не смогут избавиться от символического долга – в этой ловушке и заключается единственный шанс их коллапса. В этом головокружительном цикле невозможного обмена смерти, смерть террориста - микроскопическая пробоина, но через нее все засасывается, образуется полость и гигантская воронка. Вокруг этой незначительной пробоины реального и власти вся система собирается, скручивается, зацикливается на себе и разрушается своей собственной свехэффективностью.
Тактика террористической модели заключается в том, чтобы вызвать избыток реального и заставить систему обрушиться под этим избытком реального. Вся ирония ситуации состоит в том, что мобилизованное насилие системы оборачивается против нее самой, потому что террористические акты – это одновременно и зеркало собственного запредельного насилия системы, и модель символического насилия, которое в ней запрещено, это единственный вид насилия, которое система не может осуществить - насилие своей собственной смерти.
Вот почему все видимое могущество бессильно против самой незначительной, но символической смерти нескольких лиц.
Нужно признать очевидное: появился новый терроризм, новый вид боевых действий, который заключается в том, чтобы участвовать в игре и изучать ее правила лишь для того, чтобы эффективнее их нарушать. Мало того что эти люди борются не на равных, поскольку делают ставку на собственную смерть, на что нечем возразить ("они трусы"
[i]), так они еще и приспосабливают все средства господствующего могущества. Деньги и биржевые спекуляции, информационные и авиационные технологии, зрелищный размах и медиасети - террористы усваивают все: и модернизацию, и глобализацию, не меняя курса на их уничтожение.
Верх коварства, даже банальность американской повседневности они используют в качестве прикрытия для ведения двойной игры. Они спят в своих пригородах, читают и учатся в кругу семьи, чтобы однажды пробудиться, подобно бомбе замедленного действия. Безупречность исполнения этой подпольной деятельности почти столь же террористична, как и зрелищность акта 11 сентября. Ведь под подозрение попадает каждый: а может быть это безобидное существо - потенциальный террорист? Если они остались незамеченными, то и всякий из нас невыявленный виновник (каждый самолет тоже становится подозрительным), и в принципе, пожалуй, это правда. Вполне возможно, это убеждение связано с бессознательной склонностью к преступлению, замаскированной и тщательно подавляемой, но всегда способной если не снова проявиться, то, по крайней мере, тайно вибрировать при созерцании Зла. Так событие разветвляется до бесконечности, превращаясь в источник еще более изощренного ментального терроризма.
Радикальное отличие состоит в том, что террористы, владея всеми смертоносными средствами, которыми владеет система, обладают еще более фатальным оружием - своей собственной смертью. Если бы они ограничились борьбой против системы ее же оружием, они тотчас же были бы уничтожены. Если бы они противопоставили системе только собственную смерть, они также быстро бы исчезли, принося бесполезные жертвы, - то, чем терроризм почти всегда занимался прежде (сравните палестинские теракты-самоубийства), и почему он был обречен на поражение.
Все меняется с того момента, когда террористы начали сопрягать все доступные современные средства со своим в высшей степени символическим оружием. Последнее до бесконечности умножило их разрушительный потенциал. Именно этот коэффициент усиления (с которым мы не можем примириться) дает им такое преимущество. И наоборот, стратегия нулевой смерти, стратегия "чистой" технологической войны абсолютно не совпадает с этой стратегией преображения "реального" могущества в символическое.
Небывалый успех терактов представляет проблему, и чтобы разобраться в этом, нужно отбросить наши западные воззрения и увидеть, что происходит в головах террористов и в их организации. Такая эффективность терактов требует идеального планирования и максимальной рациональности, что мы с трудом представляем у других. И даже в этом случае, как и при любой рациональной организации, на которой основаны спецслужбы, всегда возможны утечки и просчеты.
Так вот, секрет такого успеха в другом. В отличие от наших организаций, у террористов нет никаких трудовых договоров, у них есть некий пакт и жертвенные обязательства. Такие обязательства надежно защищены от любого предательства и всякой коррупции. Чудо состоит в том, что им удалось адаптироваться к глобальной сети и техническому протоколу, нисколько не теряя этого соучастия в жизни и в смерти. В противоположность контракту, пакт не связывает отдельных лиц, даже в "самоубийстве" нет никакого индивидуального героизма - это коллективный жертвенный акт, скрепленный идеальным требованием. И сопряжение двух систем [dispositifs] - операциональной структуры и символического пакта, сделало возможным осуществление акта такого масштаба.
Мы больше не имеем представления о символическом расчете, как в покере или при потлаче: минимальная ставка - максимальный результат. Именно это было достигнуто в результате теракта на Манхэттене и является достаточно хорошей иллюстрацией теории хаоса: первоначальный удар привел к непредсказуемым последствиям, тогда как гигантское развертывание операции ("Буря в пустыне") американцами привело лишь к смехотворному эффекту: ураган, закончившийся, если можно так сказать, трепетанием крыльев бабочки.
Суицидальный терроризм был терроризмом бедных, нынешний терроризм – терроризм богатых. И особенно пугает нас то, что они стали обеспеченными (в их распоряжении находятся все средства), не переставая желать нашей смерти. Конечно, согласно с нашей системой ценности, они жульничают: делать ставку на собственную смерть - это не по правилам. Но их это не заботит, и новые правила игры устанавливаем уже не мы.
Все средства хороши, чтобы дискредитировать их действия. Например, называть их "самоубийцами" или "мучениками". Чтобы сразу добавить, что мученичество ничего не доказывает, оно ничего общего не имеет с истиной, и даже (если продолжать цитировать Ницше) мученик - главный враг истины. Конечно, их смерть ничего не доказывает, но в системе, где сама истина неуловима (или мы претендуем на то, что обладаем истиной?), вообще ничего нельзя доказать. Впрочем, этот в высшей степени моральный аргумент опрокидывается. Если добровольный мученик-камикадзе ничего не доказывает, то и невольные мученики - жертвы терактов также ничего не доказывают, и есть что-то неуместное и обсценное в том, чтобы делать из этого моральный аргумент (это вовсе не принимает в расчет их страдания и смерть).
Еще один недобросовестный аргумент - террористы обменивают свою смерть на место в раю. Их действие не бескорыстно, следовательно, оно не праведно. Их акт был бы бескорыстным, если бы они не верили в Бога, если бы смерть им не оставляла надежды, как это происходит в нашем случае (а ведь христианские мученики не рассчитывали ни на что, кроме этой божественной эквивалентности). То есть террористы снова борются не на равных, поскольку они получают право на спасение, на что мы не можем даже больше надеяться. Нам остается лишь носить траур по нашей смерти, тогда как они могут сделать из своей очень крупную ставку.
По сути все это - причина, доказательство, истина, награда, цель и средства - типично западная форма расчета. Даже смерть мы оцениваем в процентном соотношении, наподобие соотношения цены и качества. Экономический расчет - это расчет нищих, которые даже не имеют мужества назначить свою цену.
Что может случиться - кроме войны, которая сама по себе экран конвенционной защиты? Говорят о биотерроризме, о бактериологической войне, или ядерном терроризме. Но все из вышеназванного принадлежит не к порядку символического вызова, а скорее к порядку окончательного решения
[ii] - к уничтожению без славы, без риска, и без слов.
Итак, совершенно неправильно видеть в террористической акции чисто деструктивную логику. Представляется, что их собственная смерть неотделима от их действий (это как раз то, что делает акт символическим), и это вовсе не безличное уничтожение другого. Все дело в вызове, дуэли, то есть в личном, дуальном взаимоотношении с противостоящей силой. За то, что противник унизил вас, он должны быть унижен вами. А не просто уничтожен. Нужно заставить его потерять лицо. А этого никогда не добиться одной голой силой и простым устранением другого. Он должен быть атакован и разбит в пылу вражды. Кроме пакта, связывающего террористов между собой, тут еще есть что-то вроде дуэльного пакта с противником. Таким образом, это совершенно противоположно "трусости", в которой обвиняют террористов, и это совершенно противоположно тому, что делали, к примеру, американцы во время войны в Заливе (и то, что повторяется в Афганистане): операциональная ликвидация незримой цели.
За всеми этими перипетиями мы должны сохранить, прежде всего, ясность образов. Мы должны сохранить их содержательность и их фасцинацию, так как они, хотим ли мы этого или нет, являются нашей первичной сценой
[iii]. А события в Нью-Йорке, одновременно с радикализацией ситуации в мире, радикализировали и соотношение образа с реальностью. Если раньше мы имели дело с непрерывным распространением банальных образов и с непрерывным потоком дутых событий, то террористический акт в Нью-Йорке воскресил одновременно и образ и событие.
Среди прочих средств системы, которые были обращены против нее самой, террористы использовали отображение в реальном времени и мгновенное распространение этих образов по всему миру. Они присвоили это средство наряду с биржевыми спекуляциями, электронной информацией и воздушным сообщением. Роль образов весьма неоднозначна: прославляя и усиливая событие, вместе с тем они берут его в заложники. Одновременно с бесконечным размножением происходит отвлечение внимания [diversion] и нейтрализация (как это уже было с майскими событиями 1968 года
[iv]). Об этом всегда забывают, когда говорят об "опасности" СМИ. Образ потребляет событие, в том смысле, что он поглощает его и делает готовым к употреблению. Конечно, это придает событию небывалую доныне силу воздействия, но уже в качестве события-образа.
Что же тогда такое реальное событие, если вся реальность пронизана образами, фикциями, виртуальностью? В данном случае можно говорить (возможно, с некоторой скидкой) о воскрешении реального и насилия реального в мире, обреченном на виртуальность. "Закончились все ваши виртуальные истории, эта - реальная!". Так же можно было бы говорить о воскрешении истории после ее объявленного конца. Но превзошла ли реальность фикцию на самом деле? Если это так выглядит, то потому, что реальность поглотила ее энергию и сама стала фикцией. Можно даже сказать, что реальность ревнует к фикции, что реальное завидует успеху образов… Это своего рода дуэль между ними, в котором каждая из сторон хочет доказать, что это она наиболее невероятна.
Обрушение башен Всемирного торгового центра невообразимо, но этого недостаточно, чтобы стать реальным событием. Чрезмерного насилия недостаточно, чтобы обнажить реальность. Потому что реальность - это принцип, и именно этот принцип утрачен. Реальность и фикция безнадежно перепутаны, и фасцинация теракта - это, прежде всего фасцинация образа (события одновременно катастрофические и вызывающие восхищение, сами по себе остаются в значительной степени воображаемыми).
В таком случае, следовательно, реальное привносится в образ как примесь страха, как дополнительное острое ощущение. Это не только ужасающе, но еще и реально. Первично не насилие реального, к которому затем добавляется острое ощущение от образа - первичен, скорее, образ, к которому добавляется острое ощущение от реального. Что-то вроде сверхфикции, фикции, идущей за пределы фикции. Баллард
[v] (вслед за Борхесом) говорил, например, о повторном изобретении реального как предельной и самой ужасной фикции.
Это террористическое насилие, следовательно, не возвращение реальности и истории. Это террористическое насилие не "реально". Оно в определенном смысле хуже - это символическое насилие. Насилие само по себе вполне может быть банальным и безопасным. Только символическое насилие порождает сингулярность. И в этом сингулярном событии, в этом манхэттенском фильме-катастрофе сопрягаются в наивысшей точке два элемента массовой фасцинации XX века: белая магия кино и черная магия терроризма. Видимый свет образа и невидимый свет терроризма.
Постфактум мы пытаемся придать этому событию какой-либо смысл, как-то интерпретировать его. Но бесполезно - такова радикальность зрелища, жестокость зрелища, которое одно оригинально и неустранимо. Зрелище терроризма внушает терроризм зрелища. И против этой имморальной фасцинации (даже если она вызывает всеобщее моральное осуждение) политический порядок не может ничего сделать. Это наш театр жестокости, единственный, который у нас еще остался - экстраординарный в том плане, что соединяет в себе наивысшую точку спектакулярности
[vi] и наивысшую точку вызова. Это одновременно микромодель ослепительного ядра реального насилия с максимальным резонансом - а значит наиболее чистая форма спектакулярного - и жертвенная модель, противопоставляющая историческому и политическому порядку наиболее чистую символическую форму вызова.
Любая бойня может быть прощена, если она имела какой-то смысл, если ее можно интерпретировать как историческое насилие - такова моральная аксиома права на насилие. Любое насилие может быть прощено, если оно не было ретранслировано средствами массовой информации ("Терроризм — ничто без медиа"). Но все это - иллюзия. Нельзя найти правильный способ использования средств информации, они являются частью события, являются частью террора, и они действуют в обоих направлениях.
Акт возмездия развивается по принципу такой же непредсказуемой спирали, как и террористический акт, никто не знает, на чем он остановится, где повернет вспять и что за этим последует. Как на уровне образов и информации нет возможности различения между спектакулярным и символическим, так нет возможности различения между "преступлением" и возмездием. И в этом неконтролируемом развязывании реверсивности заключается настоящая победа терроризма. Победа ощущается в подспудном разветвлении и проникновении события по всей системе - не только в виде прямой экономической, политической, биржевой и финансовой рецессии
[vii], и как следствие моральной и психологической рецессии, но также и в рецессии системы ценностей, всей либеральной идеологии, свободного движения капиталов, товаров, людей и т.д., рецессии всего того, что составляло гордость западного мира, и чем он пользовался, чтобы оказывать влияние на весь остальной мир.
Вплоть до того, что либеральная идея, еще новая и свежая, уже начинает умирать в сознании и нравах, и что либеральная глобализация будет осуществляться в форме совершенно противоположной: в виде полицейской глобализации, тотального контроля и террора безопасности. Либерализация закончится максимальным принуждением и ограничением и приведет к созданию общества, которое будет максимально приближено к фундаменталистскому.
Спад производства, потребления, финансовых спекуляций и экономического роста (но только не коррупции!): все происходит так, словно глобальная система совершила стратегическое отступление, болезненную переоценку своих ценностей - казалось бы, в ответ на террористический удар, но на самом деле, в ответ на свое внутреннее требование - вынужденную регуляцию результата абсолютного беспорядка, который она навязала сама себе, глубоко проникнувшись, так сказать, своим собственным поражением.
Еще одним аспектом победы террористов является то, что все другие формы насилия и дестабилизации порядка действуют в их пользу: информационный терроризм, биологический терроризм, распространение слухов о сибирской язве и прочей недостоверной информации – все приписывается Бен Ладену. Терроризм мог бы записать в свой актив даже стихийные бедствия. Ему выгодны все формы дезорганизации и нарушения циркуляции. Сама структура глобального обобщенного обмена играет на руку невозможному обмену. Это как автоматическое письмо
[viii] терроризма, поддерживаемое непроизвольным терроризмом информации. Со всеми паническими последствиями, которые из этого следуют: если во всей этой истории с сибирской язвой
[ix] отравление сознания происходит само собой, благодаря мгновенной кристаллизации, как в химическом растворе от простого контакта молекул - это значит, что вся система достигла критической массы, что делает ее уязвимой для любой агрессии.
Из этой экстремальной ситуации сложно найти выход, ни в коем случае это не война, которая представляется как дежавю, с таким же потоком вооруженных сил, фантомной информации, бессмысленных обстрелов, лживых и патетических речей, технологического развертывания и оболванивания. Короче говоря, как война в Заливе, не-событие, событие, которого на самом деле не было.
Впрочем, в этом есть определенный смысл: подменить подлинное и потрясающее событие, уникальное и непредсказуемое, псевдо-событием, монотонным и ужевиденным [déjà vu]. Террористический акт соответствовал прецессии события всем моделям интерпретации, тогда как эта тупо милитаристская и технологическая война, наоборот, соответствует прецессии модели событию, следовательно, ложной цели и не-бытию. Война как продолжение отсутствия политики другими средствами.
[i] Из речи президента США Буша: "Сама свобода была атакована сегодня утром безликим трусом, и свобода будет защищена!"
[ii] Окончательного решение еврейского вопроса - нацистский план геноцида евреев.
[iii] Первичная сцена - вспоминаемая или воображаемая сцена из детства, относящаяся к некоторому раннему сексуальному опыту, чаще всего о половом акте своих родителей.
[iv] Майские события 68-го года (Красный май) - социальный кризис во Франции, вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и всеобщую забастовку. Хотя все это и привело, в конечном счете, к смене правительства, но не привело к революции. По мнению Бодрийяра, исключительно по вине СМИ, которые сначала способствовали распространению протеста, а затем просто его нейтрализовали.
[v] Баллард, Джеймс (1930-2009) - британский писатель, одна из крупнейших фигур английской литературы второй половины XX века. Первоначально известность ему принесли научно-фантастические рассказы и романы, а позже психопатологические триллеры ("Автокатастрофа", "Бетонный остров" и др.).
[vi] Спектакулярный (потрясающий, сенсационный) – зрелищный, впечатляющий, драматичный, яркий, демонстративный, наглядный, показной, эффектный.
[vii] Рецессия - спад производства или замедление темпов экономического роста. Депрессия, застой, падение активности.
[viii] Автоматическое письмо - процесс письма, который предположительно является результатом бессознательной деятельности пишущего в состоянии гипнотического, медиумического или медитативного транса.
[ix] Имеется в виду рассылка писем со смертельно опасными спорами сибирской язвы вскоре после терактов, что вызвало в США настоящую панику. Во всех этих письмах, от руки датированных 11 сентября, было написано: "Смерть Америке. Смерть Израилю. Аллах велик". В результате погибли 5 человек, еще 17 оказались в больницах. Впоследствии выяснилось, что письма якобы рассылал сумасшедший ученый-биолог, работавший в правительственной лаборатории.
Данный текст был переведен для сборника "Войны в Заливе не было". https://exsistencia.livejournal.com/20380.html
anonymnus в Рецензия в картинках на книгу Жана Бодрийяра СИМУЛЯКРЫ И СИМУЛЯЦИЯ
