***
Приветливо улыбаюсь знакомому охраннику на фейс-контроле. Глядя на меня, он выглядит немного удивленным - я давно здесь не был.
- Билл, ты?! - тоже широко улыбается, напрочь забыв про напускную серьезность, присущую ребятам вроде него, но тут же мрачнеет, видя Эйдена рядом со мной, и кивает в знак приветствия. - Добрый вечер.
- Привет, Брайс, - делано вежливо и манерно отвечает Эйден, берет меня за руку и идет дальше во внутрь помещения.
Я успеваю только, как бы извиняясь, улыбнуться парню через плечо.
В гардеробе слышно, как гремит на верхних этажах музыка. Я стою в полумраке напротив большого зеркала и смотрю на свое лицо, пытаясь определить, насколько заметно, что меня трахали несколько часов подряд, и насколько это хорошо или плохо. В смысле, что заметно.
Эйден подходит сзади, сует мне в задний карман джинс номерок и обнимает, кладя ладони на ширинку:
- Прямо здесь отымел бы, - движениями бедер имитирует фрикции и ставит небольшой засос на шее в дополнение к тем, что уже красуются там.
- Почему бы и нет? - ловлю взгляд в отражении и накрываю его руки своими.
- Нимфоман, - отвечает абсолютно серьезно и направляется к лестнице.
В зале на третьем этаже мы проходим к нашему столику, находящемуся за ограждением и стоящему дальше всех, по дороге без перебоя здороваясь со знакомыми и не очень знакомыми людьми. Музыка оглушает, а перед глазами беспрестанно мелькают огни прожекторов. От духоты и запахов немного кружится голова.
То, что у меня внутри, можно сравнить, наверное, с тем чувством, которое возникает, когда возвращаешься домой после очень долгого отсутствия, когда заново замечаешь забытые мелочи и когда видишь, что тебя тоже не забыли и ждали, и именно в этот момент осознаешь, что даже не представлял себе, как сильно на самом деле скучал.
Все еще держась за локоть Эйдена, я плюхаюсь на мягкий обитый кожей диван и вытягиваю ноги вперед. Закрываю глаза, наблюдая перед собой смену беспорядочных цветных пятен.
Это то место, где отключиться невозможно. Даже забившись в самый темный угол, зажав руками уши и зажмурившись. Атмосфера давит и замыкает в себе, не отпуская и не давая забыть. Это то место, от которого не хочется отключаться.
Эйден достает из кармана пакетик и высыпает оттуда на поверхность стола часть уже измельченного кокаина. Кредиткой растягивает порошок в две длинные дороги.
Ночь без этого не начинается.
Вообще-то, я больше предпочитаю джанк, но думаю, большинство согласится, что это не совсем подходящий выбор для отрыва в клубе.
Здесь не нужно прятаться и беспокоиться о том, что кто-то увидит. Все и так всё прекрасно знают. Здесь можно всё. Тем более нам.
Через обрезанную трубочку для коктейлей, которую протянул мне Эйден, нюхаю кокс со стола и снова откидываюсь назад, шмыгая носом и убирая из него белые остатки. Улыбаюсь в потолок, положив голову на спинку дивана, и чувствую, как она прогибается, когда Эйден следует моему примеру. Минуты две мы просто сидим, а затем он притягивает меня к себе и проникает языком в рот, ладонью сжимая мое тощее бедро. Обхватываю его за шею и, перекинув ногу через его, сажусь на колени, активно отвечая на поцелуй.
Это так здорово сейчас, поцелуи со вкусом снега.
Он забирается мне под рубашку, гладит кожу, прижимает ближе. Вдруг отстраняется, и мне приходится открыть глаза. Смотрю в его.
У меня зрачки так же расширены.
- Хочешь? - кивает в сторону танцпола, который из-за освещения представляется нарезкой из очень быстро сменяющихся кадров.
- Очень хочу, - спрыгиваю с Эйдена и тяну его в двигающуюся под музыку толпу.
Всё, абсолютно всё как я люблю. Люблю, как кажется на данный момент, больше жизни. По крайней мере, ее половину я, не раздумываясь, променял бы на сегодняшнюю ночь.
Чувствую на бедрах чьи-то руки. Нет, это не Эйден: он держит меня за талию и находится передо мной, в то время как сзади жмется кто-то еще. Оглядываюсь и натыкаюсь на симпатичного парня с довольной улыбкой на лице. Не долго думая, целую его. Простое касание губами перерастает в глубокий поцелуй, и когда я разрываю его, чтобы перевернуться, то замечаю, что Эйден уже во всю зажигает с другим мальчиком, подозрительно смахивающим на девочку. Такие - его слабость. Столкнувшись взглядом, мы с Эйденом обмениваемся ухмылками и снова возвращаем свое внимание новоявленным партнерам.
Мы не ревнуем друг друга. Между нами нет никаких обязательств. Эйден любит развлекаться, я люблю развлекаться. Сейчас поразвлекаемся с кем-то, потом друг с другом, потом снова с кем-то, но в итоге все равно вернемся. Это еще одна причина, по которой я его так ценю.
Прижимаюсь к парню еще ближе и пытаюсь перекричать музыку:
- Как тебя зовут?
Он что-то говорит в ответ, но я не могу разобрать. Не то Алан, не то Адам. Да это и неважно.
- Я Билл, - хватаю губами мочку его уха и вожу по ней языком, забираясь в раковину.
- Знаю, - разворачивает меня к себе и, небольно кусая за нижнюю губу, пропускает язык дальше.
Не скажу, что меня удивляет его «знаю». Так и должно быть. Я уже привык к вещам вроде этого. Я давно известен здесь благодаря своей внешности и излишней раскованности. И еще тем, что в свое время перетрахался с половиной клуба точно. Я из тех, в кого украдкой тыкают пальцем со словами: «Это тот самый парень, который отсосал мне вчера»,
«Я натянул его так, что до сих пор ноги сдвинуть не может»,
«Он ловит кайф, когда кончают на лицо»,
«Его я трахал всю ночь»,
«А ты слышал, как он вопит, когда вставляешь по яйца?»,
«Мы ебали его вчетвером».
И еще что-то вроде: «Эта шлюха переспала с моим парнем».
И тут я вспоминаю про Тома. И про Тристена. И про то, что они сейчас, скорее всего, вместе. Занимаются тем, чем я занимался дома с Эйденом, и тем, чем я намерен заняться с Аланом/Адамом. А ведь брат обещал мне, что Тристен проведет эти сутки со мной. Сутки, в течение которых разрешено оторваться в последний раз. А потом - никакого секса на стороне. Верная супружеская жизнь, если хотите. Сложно, но в какой-то мере приятно это осознание принадлежности кому-то одному, особенно, если этот кто-то - мой Том. Только сейчас мой Том выходит полным ублюдком, который не держит своего слова. А еще меня называет девкой, кичась своей более ярко выраженной мужественностью. Пусть я в чем-то и женственный, зато по части собственной чести - вот только не надо тут ржать - моя совесть абсолютно чиста. И не стоит сравнивать то, что снаружи и что внутри. Здесь принципиально огромная разница.
Парень давит на меня, подталкивая к стене. И вскоре я чувствую спиной прохладную твердую поверхность, он набрасывается на мою шею, зализывая чужие засосы и оставляя свои, приспускает мне джинсы, расстегнув пуговицу и ширинку, коленом раздвигает ноги. Громкие биты растворяют в себе мой протяжный стон, когда, особо не церемонясь, Алан/Адам засовывает сразу два пальца. Мне повезло, что Эйден успел хорошо меня обработать.
Кажется, что все сейчас смотрят прямо на нас, хотя знаю, что вряд ли это так. Всё слишком нечетко, всего слишком много, всё слишком в движении, чтобы заметить две обжимающиеся фигуры у стены, пусть даже одна из них почти без штанов.
С трудом оторвавшись и кое-как вернув мои джинсы на место, он резко дергает меня за руку. Ловя ртом задымленный влажный воздух и придерживая, чтоб не свалились, штаны, поспешно следую за ним. Мы идем наверх. Еще выше. В самую дальнюю комнату, которую запрещено занимать кому-либо, если этот кто-то не со мной.
Ну, вообще-то, так было раньше, а сейчас у меня просто остался ключ. Только Алан/Адам этого еще не знает и, вероятно, надеется найти свободную комнату среди тех, что для всех.
Он все понимает, когда я, игнорируя открытые двери, кивком указываю на конец коридора.
Стены внутри такие же черные, как и в большинстве помещений клуба, освещение такое же тусклое, и интерьер тоже выдержан в том же стиле. Отличается эта небольшая комната лишь чистотой и отдельным минибаром.
Алан/Адам протаскивает меня вперед, быстро сдирает все мои шмотки и коротко целует. Спускает с себя штаны вместе с трусами, садится на диван и расставляет ноги.
- Давай же, - направляет член в мою сторону.
И так даю. Если б не давал, не находился бы здесь.
Встаю перед ним на колени и сразу же беру так глубоко, как могу. Облизываю по всему стволу, надавливаю языком на головку. Глубже. Штангой задеваю уздечку, рукой легко сжимаю яйца.
Кладет ладони мне на голову, зарывается в волосы, беспорядочно гладит шею и плечи. Вылизываю мошонку, губами провожу по основанию. Парень тяжело дышит, подается бедрами вперед. Хриплым полушепотом бормочет что-то о том, чтоб я продолжал, называет своей шлюхой. Мне плевать, я занят.
Сглатываю накопившуюся слюну и смазку.
Вниз, вверх, язык, сережка, губы, проглотить. Снова.
Его руки запутались где-то в моих волосах. И меня так заводит, что это именно я сейчас отсасываю ему. Я почти что горд.
Минуты через четыре отрываюсь, продолжая дрочить член рукой, и лезу к Алану/Адаму за поцелуем. Он крепко хватает меня за подбородок и облизывает губы, целует. Кладет ладонь мне на задницу и проникает внутрь пальцем. Выгибаюсь от неожиданности, мыча ему в рот.
Снимает с себя местами прилипшую к телу футболку, и я поочередно облизываю соски, сам постанывая от трения своих о его голый торс.
Пальцами - по кубикам напряженного пресса, ладонями - по внутренней стороне бедер.
Он не выдерживает и, встав, швыряет меня на диван. Смотрит сверху вниз и разводит мои ноги в стороны. Глажу свой член, тоже смотрю Алану/Адаму в глаза.
Он доволен, что он сейчас главный. Он считает, что доминирует, и это охуенно ему льстит. Только главный здесь все-таки я. Хотя бы потому, что это я заставляю его так себя чувствовать.
Смазки нет, поэтому я облизываю, обильно смачивая слюной, его пальцы, которые он сует мне в рот и которые почти сразу же после этого оказываются во мне. Алан/Адам собирает смазку с конца моего члена и вводит пальцы еще раз, сгибая их и растягивая меня вширь. С этим проблем нет: я и так достаточно растянут.
Из джинс на полу достает резинку, открывает и, вытерев свой член футболкой, одевает на него. Это сейчас необходимо в виду отсутствия смазочных средств.
Мне не больно, когда он входит. Это не то, что можно назвать болью.
Движения резкие и быстрые. Приятные. Я кричу. Мне хорошо. Хоть и не настолько, чтобы кричать. Я просто тихо кричу, - а не ору, - потому что нравится.
Знаю, что кончить из-за кокаина мне практически не реально, но наслаждение процессом никто не отменял. Оргазмы под кайфом были у меня только с Томом и Эйденом. По-настоящему убийственные оргазмы после очень, очень и очень долгого секса.
Закрываю глаза: меня не вдохновляет, как выглядит его лицо, когда он с таким упоением всаживает в меня член.
Откидываю руки назад и совсем не в тему вспоминаю, как мы с Томом когда-то кричали в окно разные глупости. Но конкретные фразы вспомнить не могу, разве что он назвал меня ангелом, а я потом тысячу раз это повторял, чтобы все прохожие знали, кто там над ними.
А потом, через несколько месяцев, Том сказал, что я никакой не ангел, а обыкновенная блядь. Он сказал, что я продал за секс все, включая свою душу. Но я думаю, он тогда подразумевал свою. Что я его душу продал.
А потом, вскоре после этого, я пообещал больше не быть блядью, а стать обратно ангелом. А он пообещал больше не обзываться, не произносить вслух.
И еще потом, через несколько следующих месяцев, настал сегодняшний день.
И выходит, что все то время, когда я так старался, было зря, раз сейчас происходит то, что происходит. Но не столько жаль само время, сколько сил и эмоций, на него потраченных и помноженных на два.
Потолки тут тоже черные. По-моему, совсем не радует лежать и видеть перед собой только черную ровную поверхность, переходящую в такого же цвета стены и от этого кажущуюся бесконечной. Ну, это было бы почти в идеале, так как помимо этой поверхности мне еще приходится созерцать прикрытые глаза и искривленный рот своего любовника, который все никак не кончит и не отвяжется.
К моему удивлению, он вытаскивает из меня свою штуку. Но радуюсь я недолго - в следующий момент он, сняв презерватив, перебирается к моему лицу, чуть не садясь на грудь, и пихает член мне в рот. Я бы лучше вздрочнул ему рукой, да только его ноги по сторонам от моих плеч не дают дотянуться. Придерживая за голову, парень трахает мои чудесные уста, пока я размышляю на тему, происходит ли такое с ангелами.
Может, ангелы это на самом деле созданный Богом гарем для себя любимого. Сомневаюсь, что даже он способен прожить вечность, не присунув никому. Может, молитвы людей потому и остаются неуслышанными, что как раз в это время их Бог трахает какое-нибудь прекрасное крылатое существо, которое стонет так, что в небе птицы глохнут. И может быть, прямо сейчас Бог так же, как Алан/Адам, натягивает самого красивого ангела. И я верю, что тому тоже очень нравится водить языком по гладкой коже головки. Может, именно в такие моменты ангел ощущает себя Богом.
Только выходит, что я ангел-язычник. Так как у меня, кажется, во всю процветает политеизм. Возможно, это потому, что я еще не умер, а когда это произойдет, то трахать меня будет тот самый один единственный похотливый Бог.
От мыслей меня отвлекает шлепок капли теплой спермы на щеку после того, как парень, освободив мой рот, доводит себя до оргазма рукой. Когда вся эта вязкая субстанция в нем заканчивается, перекочевав мне на лицо, он напоследок проводит членом мне по губам, и я слизываю с конца остатки.
Он встает с меня и смотрит на мой уже давно опавший орган:
- Ты не кончил, - и наклоняется к нему, собираясь делать минет.
- Не надо, - сажусь и оглядываю комнату в поисках трусов. - Мне было хорошо.
Натыкаюсь на странный взгляд Алана/Адама и добавляю:
- Правда, - улыбаюсь и тянусь его поцеловать, но он игнорирует мои попытки.
Больше ничего не говорит, одевается и выходит, но напоследок бросает через плечо:
- Не понимаю, почему все считают тебя каким-то особенным.
Усмехаюсь, но не удостаиваю его ответом. Реагировать на его уязвленное мужское самолюбие мне совсем не хочется. Но мне немного жаль, что я задел парня.
А потом в дверях появляется тот, кого увидеть здесь я ожидал меньше всего. Кого вообще не предполагал увидеть хоть где-то.
Все, что есть внутри, ухает вниз. Перед глазами немного плывет от шока.
Энджел.
Тот самый Энджел, который был моим первым парнем, не считая Тома, в плане отношений, а не только секса. Тот Энджел, который так трепетно ко мне относился. Который тоже считал ангелом. И которому я, наверное, разбил сердце, сказав, что люблю другого и не могу его обманывать.
Разрыв с которым я все еще не пережил.
Закрыв дверь, он проходит в комнату и смотрит на меня так, что я чувствую себя говном. Невероятно огромным куском дерьма. Брезгливо морщится, глядя мне в лицо, но не в глаза.
Именно в этот момент до меня четко доходит, что кокс окончательно отпустил. И что мне сейчас очень нужно еще. Необходимо.
Поспешно стираю со щек и подбородка уже начавшую подсыхать сперму и прижимаю к себе ноги, стараясь прикрыться, так как вся моя одежда валяется в метрах двух-трех от меня. Физически чувствую, как краснею.
Опускаю голову. Немного трясет.
Нужно взять себя в руки.
Он молчит. Осматривает меня, осматривает комнату. Затем ощущаю, как, теперь не переставая, буравит глазами мою сжавшуюся фигуру. Не поднимаю голову. Молчу.
Да и что я могу сказать?
Сижу.
- Здорово? - от его голоса еще больше обдает холодом.
Никогда не слышал от него такого тона. Вообще никогда не видел, чтоб Энджел злился. Хотя слово «злиться» сейчас не очень подходит. Скорее, «холодная ярость» и «презрение». «Разочарование».
Не хочу, чтобы он был тут. Не хочу, чтобы он сейчас стоял передо мной. Не хочу, чтобы смотрел. Не хочу.
И отвечать тоже не хочу.
Зато хочу плакать. Но нельзя.
Взять себя в руки.
- Что здорово? - мой голос почти не дрожит.
Поднимаю глаза, наблюдая исподлобья. В животе все переворачивается, когда встречаюсь с ним взглядом.
Жить как-то резко расхотелось.
- Таким образом время проводить, - подходит ближе, протягивает руку и двумя пальцами приподнимает мое лицо за подборок с таким видом, будто роется в чужом грязном белье. - Ты отвратителен, - заостряет внимание на остатках не стершейся и присохшей к коже спермы.
Я настолько отвратителен, что готов разреветься.
Сейчас же. Взять. Себя. В руки.
Отдергиваю голову и, отвернувшись вбок, ногтями соскабливаю со щеки все лишнее.
У меня есть два варианта. Первый - это сохранить остатки гордости. Второй - все-таки показать, что меня цепляет. Будь на месте Энджела кто угодно, я бы, не колеблясь, выбрал первое, а так все оказывается гораздо сложнее.
Я не знаю.
Не знаю. Не знаю. Не знаю.
- Ну что ты молчишь? Не так давно, я слышал, голосил во всю, а тут вдруг совсем заглох, - кажется, что он вот-вот плюнет мне в рожу.
Очень стойкое неприятное ощущение, от которого никак не избавиться и не отвлечься.
Наконец, встаю, чтобы одеться, но он толкает меня в грудь, и я падаю обратно на диван. Смотрю с обидой. А он - абсолютно равнодушно, лишь верхняя губа чуть вздернута от отвращения.
Я не узнаю его. Совсем не узнаю.
Мне обидно. Мне обидно, и больно, и неприятно, и стыдно. И я больше всего на свете хочу сейчас исчезнуть.
Предпринимаю вторую попытку встать, но он опять отпихивает меня, на этот раз сильнее. Ухмыляется. Ему смешно.
Это уже злит.
- Пусти, я хочу одеться, - твердо, взгляд в глаза.
Когда что-то сильно возмущает, все остальное отходит на второй план.
Он тут никто, чтобы так себя вести. Он, в конце концов, не имеет права так себя вести.
- Я не хочу, чтобы ты одевался, - так же твердо, только в его голосе гораздо больше злости. - И с каких это пор ты стал таким скромным? - приподнимает брови, театрально удивляясь.
Игнорирую вопрос.
Снова прижимаю колени как можно ближе к телу и скрещиваю их.
- Ты думаешь, я чего-то не видел? Ты думаешь, вообще хоть кто-то чего-то не видел?!
Не реагировать.
Это не больно. Больно, это когда тебя насилует родной брат, а слова это просто слова. Звуки, и больше ничего. И это не Энджел. Это тот, кем сделал его я.
Я виноват, и я заслужил.
Но все равно - не реагировать.
- Почему ты здесь? - спрашиваю не то чтобы тихим, но и не нормальным тоном. Скромно, задумчиво.
- Я здесь работаю, - склоняет голову на бок. - Не так, как ты.
Он здесь работает. Отлично. Значит, он уже успел наслушаться всякого дерьма, которое до сих пор за мной волочится. Некоторые персоны, конечно же, не смогли отказать себе в наслаждении потравить парню, которого пару раз видели со мной вместе, несколько баек обо мне, любимом. Он не должен был знать. Это все в прошлом. К тому времени, как я встретил Энджела, я уже был другим и уже не тащился до такой степени по распутному образу жизни. Сегодня - исключение.
Сегодня я глотаю больше, чем хочется. Чтобы не хотелось потом, когда уже будет нельзя.
- Если тебе кто-то что-то сказал, то это не имеет никакого отношения к настоящему, - глубоко вздыхаю. - И кто мне тоже теперь не имеет, - добавляю гораздо тише.
- Какая же ты все-таки сволочь, Билл, - чуть ли не шипит мне в лицо. - Скажи, это у тебя хобби такое, разыгрывать спектакли на публику? - опять хватает меня за подбородок и сильно сжимает пальцы, заставляя смотреть себе в глаза. - Может, мне стоит тебя пожалеть? Что этот парень сейчас с тобой сделал? Болит где-то? Он к тебе приставал, да?! Скажи, приставал?!
Молчу. Кусаю губы, силясь не заплакать.
- Ну же, Билли, расскажи мне душераздирающую историю о том, как этот грязный мужчина насиловал несчастного подростка, который так отчаянно сопротивлялся, но насильник оказался сильнее. О том, как мальчик кричал и звал на помощь, пока тот нещадно терзал его тело. Правильно. Плачь, Билл. Ведь все так несправедливо по отношению к тебе. Все принимают тебя за дешевую блядь, тебя, на самом деле такого чистого и непорочного внутри. Как они могут, Билл? За что они так с тобой?! Ведь ты всего лишь хочешь любви, хочешь кусочек счастья, возможно, уважения и признания. И разве ты виноват, что ничем, кроме своей жопы и рта, заслужить этого не можешь? Разве виноват, что являешься такой пустышкой, что тебе постоянно нужен член внутри, чтобы хоть как-то восполнить свою ущербность?! Плачь, публика любит слезы, а ты любишь публику. Только я тебе не верю, - придвигается практически вплотную ко мне и слизывает с нижнего века слезы.
Не реагировать…
Взять… себя… в руки…
Закрываю глаза. Пытаюсь унять дрожь. Не выходит. О том, чтобы перестать реветь, я даже не думаю.
Я не верю, не верю, что это все говорит Энджел. Я не верю и не хочу верить, что он так думает. Он был единственным, после Тома, кому я не стеснялся показать себя. Себя, а не очередной выбранный образ. И он все это выворачивает, вырывает с кожей.
- Ты хотел, чтобы хоть кто-то считал тебя хорошим? - ядовито шепчет в ухо.
Впиваюсь ногтями в колени.
Меня здесь нет.
- И я считал тебя хорошим, - продолжает, - я считал тебя прекрасным. Знаешь, Билл, еще бы чуть-чуть и, может, любовь. К такой суке, как ты. Но стой, я сам знаю: ты не сука. Ведь ты любишь своего брата. И ты за честность в отношениях, и за верность, и еще - тебе так нравится, когда тебя трахают с любовью. И ты, весь такой романтичный и ранимый, решил больше не врать любимому Томми и не мучить меня. Захотел чего-то чистого…
Не хочу больше слушать все это и изо всех сил толкаю его от себя, спуская ноги на пол, чтобы встать, но Энджел тяжелее и гораздо сильнее, тем более сейчас, когда я чувствую себя таким раздавленным, каким не чувствовал очень давно. Моих стараний хватает только на то, чтобы он, покачнувшись, сделал полушаг назад, но в следующую секунду он уже припирает меня к спинке дивана, встав между моих ног.
- Нет уж, Билл, ты будешь меня слушать столько, сколько понадобится. Как терпел я все твое притворство и гребаные игры, - обхватывает рукой шею, еще больше вжимая в мягкую кожаную поверхность.
- Ты не понимаешь, - выдавливаю и даже заставляю себя изобразить что-то вроде усмешки, - ты ничего не понимаешь.
Мерзко улыбается и оглядывает меня с головы до ног.
Становится не по себе.
- А Томми знает, как ты сегодня ночь проводишь? Он же бросит тебя, если узнает, что ты ебешься с кем-то еще, ведь так ты говорил?
Говорил.
- Знает, - зло смотрю на Энджела. - Это ты ни хуя не знаешь. Я же сказал, что ты не понимаешь.
- Значит, знает, - щурится. - Прости, Энджел, - противно передразнивает мой голос, - но я не могу смотреть ему в глаза, я не могу разговаривать с ним нормально, мне даже в одной комнате с Томми находиться сложно. Я чувствую себя виноватым, я не должен делать всего этого. Ты мне, конечно же, очень дорог, но он же мой брат! Пойми, пожалуйста… Нам лучше расстаться. Я не могу изменять Томми, я обещал ему этого не делать. Если бы все было иначе, у нас бы все получилось. А так, прости. Но ты самый хороший человек, которого я когда-либо знал. Да-да, еще раз извини, что все так вышло. Я буду помнить о тебе, а ты не забывай меня, - замолкает.
Тяжело дышит, смотрит, как я глотаю слезы. Сжимает руку на моей шее крепче:
- И я не забыл, - уже нормальным голосом, если, конечно, этот тон можно назвать нормальным. - Ты думаешь, я просто так устроился в этот притон? Я надеялся встретить тебя. И встретил. Сегодня, впервые за несколько месяцев, - проводит большим пальцем по моей нижней губе. - Тот парень раздевал тебя прямо в зале, у всех на виду. А я в это время крутил музыку, которая заглушала твои стоны, когда он вставил тебе там. Знаю, что вставил - у тебя глаза по-особенному блестят в такие моменты.
Я очень устал. Мне холодно. В висках пульсирует точечная боль. Слезы стекают по щекам, по подбородку и скапливаются на запястье Энджела. Он переводит взгляд туда:
- Да, Билли, я помню, когда ты уходил в последний раз, плакал так же горько.
Почти не дышу. Потому что сложно, потому что от каждого вдоха и выдоха голова раскалывается еще сильней.
Секунд пятнадцать мы, не отрываясь, смотрим друг другу в глаза. Я - с мольбой, он - с ненавистью.
Теперь я не сомневаюсь, что это именно она.
Мне не нравится такой Энджел. Я запомнил его совсем другим: милым, улыбающимся, бесконечно добрым и заботливым. Любящим.
Внутри скребется ужасное чувство вины: это я сделал его таким, каким он сейчас стоит передо мной. Это из-за меня все так вышло.
Когда он меня отпустит, первое, что я сделаю, это вмажусь. Я знаю, Эйден достанет мне героин, он разрешит. Главное - чтоб не узнал Том, второй промывки мозгов я точно не выдержу.
- Прости меня… - заплаканным голосом, глядя сквозь пелену соленой воды.
Тут же понимаю, что зря это сказал.
Его лицо еще больше искажается яростью. Замахивается и, наверное, со всей силы, заезжает мне кулаком в скулу. Я еще не успеваю прийти в себя, как он, намотав прядь моих волос на руку, тянет назад, заставляя задрать голову. Цедит сквозь зубы, находясь так близко, что мы касаемся губами:
- Не смей. Опять. Играть.
Черные потолки больше не кажутся такими раздражающими.
Я устал реветь, но не могу остановиться.
Интересно, Том сейчас чувствует, что со мной?
Энджел опрокидывает меня на диван лицом вниз. Больно ударяюсь только что пострадавшей щекой. Это ничего. Зато лечь, это как раз то, что надо.
До меня, наконец, доходит, что он собирается делать, только тогда, когда я слышу характерный звук расстегивающейся «молнии» на ширинке.
- Нет! - резко оборачиваюсь и пытаюсь уползти.
Он хватает меня за талию и тянет на себя. Ногтями царапаю его руку везде, где только могу дотянуться, но Энджел наваливается сверху и, перехватив оба моих запястья, сводит их за спиной и держит.
Все мои истеричные «нет» и «отпусти», равно как и разного рода брыкания, не дают никаких результатов. В конце концов, я выбиваюсь из сил и сдаюсь, поворачиваю голову набок, упираясь взглядом в черную дверь и минибар.
Я бы не отказался сейчас выпить.
- Я долго ждал тебя, должен же я получить хоть что-то, - целует в шею и оставляет на ней, наверное, сотый засос. Удивляюсь, что не брезгует. - Можешь считать это компенсацией.
Поплевав мне на дырку, Энджел сует туда пальцы. Входят легко. Еще бы.
Какая-то смазка внутри еще осталась. Мне не больно.
- Том убьет тебя, - зло, но спокойно, без энтузиазма. Без сил.
Я ненавижу его. Не Тома - Энджела.
- Мы с ним решим этот вопрос, если он действительно возникнет.
- Отпусти меня, - на всякий случай, без веры и надежды. - Пожалуйста.
- Нет. Ты же обожаешь секс, так в чем же проблема? - надавливает на вход головкой, проникает. И замирает.
Не отвечаю. Не издаю ни звука, только сжимаю зубы, бессильно роняя слезы.
- Скажи, Билл, за что ты так себя презираешь, что позволяешь даже собственному близнецу дрочить член в твоей мелкой заднице? - буквально выплевывает эти слова, впиваясь ногтями мне в бедра.
Морщусь, но опять ничего не отвечаю. Меня задевают не сами слова, а то, что их произносит этот человек.
Энджел начинает двигаться, не слишком быстро и не слишком медленно. А я мечтаю о том, чтобы в эту дверь сейчас вошел брат. И на самом деле убил бы его. Как-нибудь извращенно. Путем отсекания члена, например.
Жаль, Энджел не догадался дать мне в рот. А может, лишь оказался предусмотрительным.
Сука.
Я похоронил своего друга, когда ни за что получил от него по лицу. Лишь за себя. Но меня нет. Поэтому «ни за что».
И мне все еще не больно. Больно, это когда ощущаешь себя наглотавшимся битого стекла, когда задыхаешься от непроходящего кашля и рвоты и когда собственная кровь внутри кажется едкой кислотой. Когда вопит каждая клетка тела, требуя очередной дозы джанка.
Странно, но больше никаких гадостей Энджел не говорит. Он просто сосредоточенно трахает такого мерзкого и ужасного меня, очень смахивающего сейчас на кусок мяса. Или чего-то еще.
Руки он уже не держит, так что я могу свободно подложить их под голову. Утыкаюсь лбом в предплечье.
Плачу в голос. Он чуть замедляется, почти останавливается. Если бы я его видел, то, наверное, сказал бы, что он в замешательстве. Но я не вижу. Поэтому говорю, что это он хочет растянуть удовольствие.
Через секунд десять возвращается к прежнему ритму. Я не чувствую, что ему нравится. Никогда не понимал секса ради унижения.
Раздираю себе ногтями плечи. Отвлекает. Голова, кажется, сейчас взорвется, и из-за этого подташнивает. Я бы отключился, если б не Энджел сзади.
Когда происходят вещи наподобие этого, события странным образом будто проходят мимо тебя. Ты чувствуешь абсолютно все, не упуская ни малейшей детали, но это все равно словно не про тебя. Наверное, именно эта непонятная отстраненность и не дает мне спятить, что, вроде бы, уже давно должно было произойти. А может, я уже сошел с ума и поэтому не могу воспринимать некоторые моменты адекватно.
Все, что происходит в жизни, большей частью сводится к простым вещам. К фактам. Все, что мы говорим, чаще всего можно свести к тому же. К самому факту, к тому, что, в сущности, у нас имеется. Все эпитеты нужны для эмоционального окраса, для проникновения, для того, чтоб показать, что словарный запас у тебя есть и ты умеешь им пользоваться, для того, чтобы люди тебя поняли как можно лучше. Чтобы вызвать необходимую реакцию.
Когда-то, еще до того, как я стал блядью, я любил массу казавшихся мне интересными и значимыми вещей. Я любил звезды, я любил дождь, я любил небо. Любил красивые стихи и сам пытался писать что-то, любил приятные поздравления, веселые праздники, захватывающие рассказы и трогательные признания. Я обожал это все. Но, как и полагается, однажды я понял, что все это настолько далеко от меня и моей жизни, что тратить на это время будет глупо. Я просто больше уже не мог этого делать.
Иногда бывает, что какое-то событие швыряет тебя на новый этап, закрывая двери, ведущие назад. Это как если бы сейчас я бы снова попытался заставить себя поверить в Санта Клауса. Читая красивые рассказы о чистой любви, стихи о великолепии природы и чувств, слушая нелепые мечты людей, полные надежд, мне хочется громко рассмеяться им в лицо, а потом забиться в угол, где никто никогда не найдет, и так же громко плакать.
Когда ты идешь по улице, когда едешь в такси, поднимаешься на эскалаторе, сидишь в кафе, читаешь дома газету, занимаешься сексом - всегда с тобой вместе находятся все твои поступки и происшествия, которыми ты можешь гордиться, над которыми можешь смеяться, или те, которые заставляют стыдливо опустить голову. А еще - вспоминая о которых, хочется сдохнуть.
Вот примерно поэтому я больше не могу быть таким, каким был. Смотря на звезды, обычно тянет помечтать или погрустить, но если я позволю себе это, то уйду в тотальную депрессию на неопределенный срок, но зная себя, могу быть уверен, что затянется она надолго. А каждое колебание моего настроения отражается на Томе, и я не хочу, чтобы брат делил со мной всю ту многочисленную грязь, что имела место быть. И в большую долю которой, я лез сам.
Весь придуманный романтиками мир до смеха иллюзорен и прекрасен до слез. Или наоборот.
Мой мир был таким же. И он разбился так внезапно и мощно, что звон в ушах стоит до сих пор. Но об этом не принято говорить. Все зашифровано в наигранном смехе, фальшивых улыбках, в слезящихся от яркого солнца глазах, в нервных движениях и напряженном молчании.
Все это к тому, что мне сейчас плохо. А подбирать прилагательные, чтобы как можно ближе к собственным ощущениям описать это, не вижу смысла. Мне не нужна жалость.
Сказать, что мне хотелось бы никогда не рождаться, вполне достаточно.
Мне, правда, интересно было бы узнать, о чем думает сейчас Энджел. Потому что я в данный момент вспоминаю все, что у нас с ним было, и захлебываюсь в рыданиях. Я не умею держаться за что-то достаточно крепко, чтобы не умудриться потерять это. И я действительно задаюсь вопросом: за что мне это?
Но я и так знаю ответ.
Думаю о том, как приду с утра домой, как посмотрит на меня Том, как я буду прятать свой стыд от его разочарованного взгляда. И как он снова посчитает меня блядью, возможно, и не озвучив этого.
Если я и ангел, то только тот, которого создали специально для удовлетворения потребностей.
- Ты думаешь, он любит тебя? - с очередным сильным толчком.
Вздрагиваю от неожиданности. Звуки голоса болью отдаются в висках.
Я понимаю, что Энджел про Тома. Но не понимаю, зачем он это спрашивает. Будто ему мало того, что он и так сказал. И того, что сделал. Что еще делает.
И я не понимаю, как у него получается так метко бить по самым слабым местам.
- Ты на самом деле полагаешь, что тебя можно любить? Да вы оба больные уроды. Скажи, твой брат такая же шлюха, как и ты?
Резко подаюсь вперед, чтобы вырваться, но он вцепляется в мой зад еще сильней. Смеется.
Подвываю от бессильной злости, от неприятных прикосновений и от ужасного смешанного чувства отчаяния, стыда и разочарования. Замечаю, что по рукам течет кровь с плеч. Диван под моей головой весь мокрый. Слезы спускаются вниз по сидению. Может быть, что-то добралось до пола.
Меня здесь слишком много.
Я вот-вот провалюсь куда-то в темноту, когда сознание прорывает крик, который я бы не посчитал криком при других условиях. Просто удивленное восклицание:
- Билл!..
Открываю глаза - на пороге стоит Эйден.
Энджел замирает. Что он делает помимо этого, я не вижу. Я смотрю на Эйдена в дверях, который так же замер с приоткрытым ртом.
Опомнившись через три секунды, он меняется в лице и с каким-то рычанием скидывает с меня Энджела. Потом быстро бросает взгляд в мою сторону. Я готов отключиться, но все же слабо улыбаюсь ему.
Эйден бьет Энджела, Энджел бьет Эйдена. На этом драка прекращается, потому что, пытаясь встать, чтобы одеться, я падаю на пол и Эйден подлетает ко мне.
- Тебе лучше поскорей убраться, пока обо всем не узнала охрана, - холодно говорит он второму и приобнимает меня за спину. - И можешь быть уверен, что узнает не только она.
Энджел ничего ему не отвечает. Смотрит на меня. Смотрит так, как если бы я был тем Биллом, а он - тем Энджелом. И я понимаю, что он лишь сейчас видит, что сделал. И на этот раз я знаю, о чем он думает.
О том, что тоже умеет ломать людей.
И о том, что это один из тех моментов, которые всегда с тобой.
И еще я знаю, что он все же любит меня.
Энджел уходит, неся за собой чувство вины за непоправимый поступок и уже сказанные слова. Ведь теперь он поверил.
Я опять выиграл.
Даже несмотря на то, что все-таки теряю сознание.

***
Все последующие события смешались в какой-то один липкий комок. Я тру его между руками, пачкая кожу, леплю фигуры, чтобы сделать чем-то.
И я не могу утверждать, что все верно.
Эйден живет один, но квартира всегда находится в порядке, в ней всегда уютно. Я снова отмечаю это, когда просыпаюсь в его кровати и оглядываю комнату, чтобы понять, где нахожусь. Хоть и в полумраке, но я сразу узнаю спальню Эйдена. Он сидит рядом, смотрит телевизор без звука. Он не видит, что я уже не сплю.
Мне спокойно и хорошо. И я знаю, что это Эйден постарался для этого. Мне даже не пришлось просить.
Я же говорил, что он все знает сам.
Совсем не хочется нарушать тишину, мне достаточно просто смотреть.
Как он уставился в экран.
Как танцует компания полуголых девиц, забавно открывая рот, из которого не вылетает ни звука.
Как аккуратно висит на стуле моя одежда.
Как свет от телевизора цветными бликами отражается в посеребренной поверхности ложки, лежащей на прикроватной тумбочке рядом со шприцом и остальными предметами.
Кладу голову Эйдену на колени. Он гладит меня по волосам.
Улыбаюсь.
Тянется к ящику, из которого достает упаковку таблеток. Из упаковки - две капсулы.
- Выпей, - протягивает мне вместе со стаканом воды, - чтоб не тошнило.
Не тошнило из-за героина. Это нормальная реакция.
Глотаю сразу две.
- Спасибо, - целую его в живот и укладываюсь обратно.
Закрываю глаза.
Когда открываю их снова, то уже не помню своих снов. Эйден по-прежнему рядом. Он прижимает меня к себе, обнимая сзади. Только телевизор уже выключен. В спальне совсем темно.
Мы оба не спим. Он скользит пальцами по моему животу, бедрам, груди. Дышит в шею.
- Ты как? - спрашивает полушепотом, заметив, что я проснулся, и касается губами плеча.
- Хорошо, - отвечаю и только после этого задумываюсь, как себя чувствую на самом деле.
Могло бы быть и лучше. Но я не жалуюсь. Мне все равно хорошо.
Разворачиваюсь и целую его. Нежно и медленно. По другому сейчас и не хочется. Эйден, не прекращая отвечать на поцелуй, опрокидывает меня на спину, надавливая почти всем своим весом. Одной рукой опирается о кровать, другая же гладит мою щеку, спускаясь по шее, плечам, груди.
Это не прелюдия - мы просто целуемся. Целуемся долго. Очень.
Я все еще чувствую себя слишком уставшим, поэтому, в конце концов, выходит так, что только Эйден целует меня, лежащего на животе и пытающегося заснуть.
- Если ты хочешь, то можешь… - оглядываюсь и многозначительно поднимаю брови. - Ну… то есть я, правда, очень хочу спать, а ты можешь меня…
- Я понял, - легкое прикосновение губ к виску. - Спи давай.
- Спасибо тебе, - снова переворачиваюсь и оказываюсь сверху. Смотрю в глаза, легко улыбаюсь. - Большое… - чуть застенчиво, но зато честно от всей души.
- Не за что, - тоже улыбается, но более открыто, - я же твой любовник, - смеется.
- Любовник, - соглашаюсь.
И тоже смеюсь. На этот раз искренне.

***
Просыпаюсь в третий раз.
Из-за плотных штор мне сложно определить, какая сейчас часть суток. В общем-то, это не так важно, но для справки бы не помешало. И Эйдена нет, я один.
Я один и мне очень нехорошо.
Голова не прошла и все еще болит. Руки тоже. На запястьях синяки. Живот сводит. Подташнивает. Мышцы и суставы неприятно тянет.
Я почти разваливаюсь.
Кое-как поднимаюсь с кровати и мне кажется, будто я за ночь вырос еще на несколько сантиметров. Довольно странное ощущение.
Непроизвольно бросаю взгляд на прикроватный столик и разочарованно отмечаю, что все уже убрано и нет никакого намека на то, что, проснувшись, я мог бы вмазаться, если б захотел.
Эйден хоть и за веселую жизнь, но серьезность таких вещей все-таки понимает. Мой лимит был исчерпан одной дозой, и чтобы лишний раз не напоминать мне о такой нехорошей гадости, он решил убрать все, что может навести на мысли о ней, подальше.
Ну и ладно.
Я топаю в ванную, по пути понимая, что один я во всей квартире вообще.
Отражение в зеркале не расстраивает в той мере, в какой я предполагал. Все не так плохо. Эйден, похоже, даже косметику с меня смыл. А ведь он еще никогда до этого не видел меня без макияжа. Понимаю, что глупость, но все-таки интересно, что он подумал. Ну а может, она сама стерлась из-за стольких слез.
Найдя в шкафчике запечатанную зубную щетку, я открываю ее и чищу зубы. Сижу на краю ванны.
Уже чуть больше трех дня.
Том, наверное, уже дома. Том, наверное, провел эти сутки получше, чем я. И наверное, он уже ждет меня.
А я не могу прийти к нему. Мне стыдно.
Чувствую себя слишком грязным.
Иногда меня действительно пугает, насколько мы с ним различаемся.
И еще иногда кажется, что он меня ненавидит.
В коридоре открывается дверь, и в квартиру входит Эйден. Я машу ему и сплевываю в раковину пасту, полощу рот.
- Привет! Встал, наконец? - он улыбается.
Выхожу к нему:
- Встал, - отвечаю и ухмыляюсь. - Я долго сплю, ты ж знаешь.
- Ну, я не думал, что настолько долго, - неся в руках пакеты с продуктами, проходит на кухню.
Иду за ним:
- Да ладно тебе, жалко, что ли? - делано надуваюсь.
- Мне не жалко, мне скучно, - он кивает на один из пакетов, и я достаю из него кучу всяких полуфабрикатов. - Я сутки не знал, чем заняться, а тебя будить так и не решился.
- То есть? - откладываю какие-то котлеты в сторону.
- Что «то есть»? - непонимающе смотрит.
- Ты сказал «сутки». Что ты имел в виду?
- Ничего не имел. Хотя, знаешь, когда в твоей кровати на протяжении более двадцати четырех часов сопит тощий Каулитц, удержаться очень сложно, - усмехается и складывает фрукты в холодильник.
Стою, молчу.
Перевариваю.
- Ты хочешь сказать, что я сутки проспал? - все-таки озвучиваю то, во что очень не хочется верить.
- Именно, - захлопывает холодильник.
Блядь.
- Ты серьезно сейчас? - чуть не плачу.
- Ты чего? - обеспокоено смотрит и подходит ближе. - Ну зато выспался, - ободряюще улыбается.
Не помогает.
Меня же Том ждет…
- Слушай, у тебя был сильный стресс, - берет за руку, - это вполне нормально, что ты столько спал. Что ты расстраиваешься? - заглядывает в глаза.
- Я брату обещал придти, - сокрушенно выдавливаю, - сутки назад… Я домой должен был вернуться… Он меня убьет.
- Тогда иди собирайся. Скажешь ему, как есть. Объяснишь. Не убьет, - улыбается и чуть сжимает мои пальцы. - Поймет он все.
Не поймет. Ни хрена не поймет.
- Угу, - киваю.
И медленно иду в комнату одеваться.
Вся одежда противно пропахла сигаретным дымом. Будто бы залезаю в мешок с окурками.
Собираться мне особо и не надо, так как краситься и укладывать волосы нет времени. Да и желания тоже нет.
Когда я готов, мы с Эйденом выходим из дома и идем к его машине. Я очень рад, что не придется добираться на такси или общественном транспорте.
По дороге Эйден что-то рассказывает, но я не очень внимательно слушаю. Смотрю на те же белые полосы на асфальте.
Если я все-таки ангел, то я еду к своему Богу. И я очень перед ним виноват сейчас.
Если меня создали именно для него, то я, вероятно, нарушил закон.
Бог накажет меня презрительным взглядом и холодным тоном.
Он посчитает, что я недостоин. А мне очень хочется быть достойным.
Может быть, кто-то ошибся, когда послал меня для него. Может быть, на моем месте должен был быть другой ангел. Тот, который бы не только понимал, что не просто так родился вторым, а значит, для него, но и мог бы придерживаться этого.
Может быть, я так никогда и не дотянусь.
- Приехали, - не слишком весело сообщает Эйден и останавливается перед нашим домом.
- Да, - сижу на месте, не хочу выходить. - Надо идти.
Перелезает через меня, чтобы открыть мне дверь.
- Не волнуйся, - гладит щеку, - он же не изверг.
Не изверг. Он мог Бог, который не Бог. В смысле, он не такой милосердный, как тот, кого выдумали и кого на самом деле нет.
- Знаю, - тяжело выдыхаю.
Эйден тянется к моим губам, но я отворачиваю голову и целую его в щеку.
- Мне теперь нельзя, - виновато улыбаюсь, - уже нельзя.
Хмыкает и ладошкой взъерошивает мне волосы.
- Эй! - отпихиваю его и смотрюсь в зеркало, поправляя все.
- Иди уже, - улыбаясь, легко толкает меня в плечо, - а то прямо здесь в машине тебя…
- Иду, - прячу напряжение за усмешкой.
Уже почти вылезаю из салона, но возвращаюсь и обнимаю его:
- Спасибо тебе, - чуть касаюсь губ губами. - Еще раз. Правда, спасибо…
Отстраняюсь раньше, чем Эйден успевает что-то сделать, и выхожу из машины.
- Пока, - весело машу и, не дожидаясь ответа, иду к парадной.
Слышу, как он отъезжает. Становится как-то грустно.
Не буду говорить Тому про Энджела. Потому что знаю, что тогда он точно его убьет. Это и имел в виду Энджел тогда - что я не осмелюсь рассказать брату, поэтому ему вряд ли что-то угрожает.
И кстати, я все еще зол на Тома за невыполненное обещание.
Возможно, если б я провел день с Тристеном, то ночью все вышло бы по-другому.
Очень аккуратно открываю дверь квартиры, стараясь сделать это как можно тише. Мои попытки оказываются не очень успешными, судя по тому, что когда я вхожу в прихожую, брат уже стоит там.
Не смотрю ему в глаза. Снимаю пальто, непроизвольно съеживаясь, кое-как пряча шею со слишком большим количеством следов на ней.
Улыбается.
Не ехидно и не зло. Не издеваясь и не в предвкушении.
Улыбается радостно и нежно.
Это пугает меня еще больше, чем если бы он сразу накинулся на меня с кулаками. Потому что подозрительно.
- Привет, - пытается поймать взгляд. - Как отдохнул?
Все так же ничего не говоря, сняв кеды, иду в ванную. Голова кружится, и, кажется, я не очень ровно иду.
Том перебегает вперед и открывает передо мной дверь. Поддерживает руками за спину.
Еще больше удивляюсь.
Но тут же до меня доходит, откуда такая вежливость.
Он хочет загладить вину за своего наилюбимейшего друга Тристена, с которым наверняка протрахался всю ночь.
Том включает воду и вставляет в ванну затычку.
Выжидательно смотрю на него, взглядом показывая, что раздеться предпочту в одиночестве, но брат игнорирует это и сам снимает с меня рубашку. Не резко, не возбужденно, не раздраженно - просто снимает. Сюда больше подходит слово «помогает».
- Надеюсь, повеселился, - он помогает мне снять штаны и то, что под ними. - Я тебя тут уже заждался.
- Да?.. - ничего умнее я придумать не могу.
Стоя перед ним голый, я хочу убить себя за свой внешний вид. Но Том лишь по-доброму улыбается мне.
- Ясно, - аккуратно забираю одежду у него из рук. - Ну, я сам… помоюсь…
- Хорошо, ты только осторожнее, - улыбается. - Если понадобится помощь, то зови, - все-таки отнимает у меня шмотки и закидывает их в стиральную машину, после чего, наконец, уходит.
Провожаю его странным взглядом и закрываюсь на замок. Забираюсь в еще не до конца набравшуюся воду.
Теперь можно сделать паузу в игре и хотя бы на короткое время перестать обманывать себя. Перестать делать вид, будто все хорошо, и позволить себе реальность.
Пустота украдкой спрыгивает с холодных кафельных стен, обволакивает, скребется по коже, забивается внутрь. Грязными сгустками капает с потолка, ударяясь о воду и разбиваясь о тело, проникая глубже. Я вижу, как по прозрачной глади разбегаются круги, от меньшего к большему, окрашивая ее в грязно-серый. Пустота собирается в том месте, где сердце помнит режущие моменты по смазанным ощущениям.
Но я выталкиваю ее из себя. Она не сопротивляется, покорно сбегая солеными дорожками по лицу без маски из тональника, теней, туши.
Теперь не от кого прятаться. И не для кого читать роль.
Я опускаю голову на колени и закрываю глаза. Так образов становится меньше, лишь бесконечная смена цветов.
Я здесь один, и я слышу смех. Он разносится десятками голосов, отталкиваясь от склизкой плитки, заляпанной воспоминаниями. Он заглушает звуки рыданий, но я не плачу - я избавляюсь от почти черной вязкой массы внутри. Я пачкаю в ней руки, заливаю их до локтей и заново смываю такой же грязной водой. Я знаю, над чем они все смеются. Я все понимаю.
И через некоторое время слезы плавно переходят в нечто другое. Они высыхают, оставляя после себя неприятное ощущение стянутой кожи. И я улыбаюсь, глядя на темные разводы кусков своей жизни на стенах. Я улыбаюсь, вслушиваясь в чужие цепкие насмешки.
К потоку разномастного хохота в голове добавляется еще один надрывный, высокий, истеричный смех. Рикошетом отскакивает от всего, что находится в ванной, кидаясь в самый центр, и волнами проходит сквозь меня. Пронзает, распаляя еще больше. Все громче и громче. До боли в горле, до металлического привкуса во рту.
Это ведь так смешно, превращать Билла Каулитца в ничто.
Это так смешно, вскрывать вены мечтам, рубцевать сердце и наблюдать, как сворачивается от безысходности кровь.
На глазах снова выступают слезы, но я не могу остановиться.
Пустота смеется вместе со мной. Я ласково перебираю ее между пальцами, любовно растираю по кафелю.
Это то, что у меня осталось. Реальность, ярким ослепляющим светом режущая глаза. Но я надеваю очки и с гордо поднятой головой иду вперед. В жизнь, где теперь будем только мы с Томом.
Я, брат и моя непроходящая пустота, занимающая свое обожженное место каждый раз, как я остаюсь один.
Я продолжаю истерично хохотать, схватившись за края ванны.
Ведь это так охуенно смешно, когда ангелы, падая с неба, ломают себе все кости.

Конец.