Garbar (tematic_literature) все записи автора
Их мир совсем другой. И они – другие. Но живут рядом с нами, среди нас, и мы редко можем выделить их лица в толпе.
Их мир пугает нас и манит одновременно. Он – забавное приключение для тех, кто не знает о нем ничего. Он – ад для тех, кто хоть одним глазком смог заглянуть внутрь.
Лесбиянки… Что нам известно о них? Что правда и что вымысел в рассказах об их “красивой” и “модной” жизни?..



Екатерина Минорская Женского рода.

Кофейное_Солнце (tematic_literature) все записи автора

Послушай, скажи наконец, мы курим кальянную трубку мира или снова расчехлили ружья?

Пострелять? Я непрочь, приезжай.
Двери настежь - жду. 
Струны в пули я ещё успею переплавить, слышишь?
Я хочу услышать свист шальной в миллиметре от виска. 

Я прошу выстрела в голову - значит, прошу невозможного.
Но, когда пуля настигает цели - внутри всё обрывается. 
А я остаюсь жива. в очередной раз.
Твоя рука не дрогнет... Никогда.
Слишком много адреналина.
И после каждой подстрелянной птицы нервно курить и восторгаться твоим мастерством. 
От приклада в плече уже боль дикая.
В стойке.
Целюсь.
Мишень - не ты (и хорошо, а то башку разнесла бы в куски.)
жмурюсь. палец на металле курка. 
слетают предохранители.
выстрелом отбрасывает в сторону.
Ну надо же! В цель!

Но тебя мне не перестрелять. Я всего лишь учусь...


28-29.04.2009.

 

Sniper_ka (tematic_literature) все записи автора представляю на обсуждение рассказ Yasnaya_pogoda
мне очень понравился, чем спешу поделиться и с вами.

НЕЛЮБИМАЯ

Звоню в дверь, открываешь. Шепотом:
- У меня Динька.
- Родная, кто там? – из глубины квартиры.
- Это Подорожник.
- Ну, так пусть проходит.

Хризантемовый веник отправляется в мусоропровод.
Прохожу в квартиру. Заглядываю в комнату – она, с отверткой в руках, стоит на коленях у разобранного телевизора.
- Что, опять барахлит?
- Ага, вот, пытаюсь разобраться – улыбается мне, счастливая – милая, может кофе сваришь?
Выходишь из комнаты, я за тобой.

Темный коридор. Прижимаю тебя к стене. Впиваюсь в твои сочные красные губы, кусаю до боли, но ты терпишь, ты не можешь закричать. Крепко хватаешь меня за затылок, за волосы оттягиваешь мое лицо от своего, смотришь на меня своим блядским голодным взглядом.
дальше...

Манвик (tematic_literature) все записи автора

Сара Уотерс  - одна из известнейших романисток Великобритании. Лесбиянка, героинями книг которой чаще всего они же и становятся. Иногда - вместе с геями. Хотя натуралы там, конечно, тоже присутствуют. Книги Сары имеют ошеломляющий успех - в первую очередь потому, что отлично написаны. Это не просто гей-беллетристика. Это - великолепные исторические произведения, в которых всегда потрясающе точно передается атмосфера эпохи. Уотерс может писать о Викторианской Англии, или о периоде Второй мировой - у нее все получается  "на ура".

Издательство "Эксмо" выпускает сразу два романа известной писательницы-лесбиянки, лауреата многочисленных литературных премий Сары Уотерс.

Это - "Ночной дозор", вошедший в шорт-лит Букеровской премии. Викторианской Англии, в которой обычно развертываются события романов Уотерс, писательница предпочла Великобританию военную и послевоенную. Несколько историй беззаветной любви и невольного предательства сложно переплетенными нитями пронизывают всю романную ткань, а прихотливая хронология повествования заставляет, перелистнув последнюю страницу, тут же вернуться к первой.

Вторая книга - "Бархатные коготки". Нэнси живет в провинциальном английском городке, ее отец держит приморский устричный бар. Каждый вечер, переодевшись в выходное платье, она посещает мюзик-холл, где с бурлескным номером выступает Китти Батлер. Постепенно девушки сближаются, и когда новый импресарио предлагает Китти лондонский ангажемент, Нэнси следует за ней в столицу. Вскоре об их совместном номере говорит весь Лондон. Нэнси счастлива, еще не догадываясь, как близка разлука, на какое дно ей придется опуститься, чтобы найти себя, и какие хищники водятся в придонных водах...

Так же ранее был издан ее роман "Тонкая работа". Отношения двух женщин, если это именно отношения, всегда имеют гомоэротическую окраску, но не всегда ведут к лесбийской любви. Здесь же все закончится… Впрочем, зачем вам знать конец (чисто мужской атрибут)? В этом романе все только начинается. Лондонский бедный квартал, вторая половина XIX века. Сью Триндер, сирота, выросшая среди воров и мошенников, не знает, что судьба странными узами соединила ее жизнь с юной наследницей богатого имения, живущего замкнуто и уединенно.

обложки

Nedomolvka (tematic_literature) все записи автора Я приеду, приеду.
Обязательно приеду. Приеду - твоя родная, любимая и единственная.
Буду пахнуть своим любимым мужским Hugo Boss'ом или не менее любимым сладким Morgan' ом de toi.
Определенно от меня будет за версту нести табаком и счастьем.

Я приеду, слышишь? Я обязательно приеду!
Припорошенная снегом и мыслями. Вся в заботах и суете.
Но главное ведь - приеду!

При-е-ду. Три слога, а счастья в них на сто лет вперед.
А счастья так много, что щурятся глаза и рот сам растягивается в улыбке.
Приеду. Ты жди. Впрочем, я знаю, что ты ждешь.

Приеду-приеду-приеду. Приеду и буду долго обнимать и держать за руку.
Смотреть в глаза и бояться моргнуть - чтобы не сморгнуть тебя из себя.
Буду долго пить кофе или цедить коньяк.
И курить какие-то -обязательно очень вкусные- сигареты и наблюдать тебя через весь этот дым, как музу. А ты будешь ворчать о моем здоровье, я буду возмущаться в ответ и тихо улыбаться зная, что ты права и пора бросать.

Буду что-то рассказывать - какие-то нелепые истории, какие-то подслушанные в метро разговоры. Слушать тебя - о работе, о домашних, о непутевой сестре и глупых однокурсницах, об акциях на бирже и наших смешных котятах.
А сама в этот самый момент буду упиваться тем, что дышу тобой. Пропитываю свои искуренные легкие ароматом любимого человека.
Буду засыпать тихо-тихо, чтобы не спугнуть твой сон. Почти не шевелясь, чтобы не нарушить твой покой своим вечным ворочанием с боку на бок.
Я всегда ворочаюсь, когда сплю одна. Когда даже во сне не могу почувствовать твой запах и найти тебя под боком.

Я приеду, слышишь? Еще немного. Потерпи, моя родная еще совсем-совсем чуть.
Ты будешь улыбаться и от этого казаться еще красивее, хотя -казалось бы!- красивее быть невозможно.
Ты будешь поправлять выбившиеся волосы, а я буду смотреть на эту рыжую курчавую прелесть и целовать тебя в нос.

Мы будем лежать рядом, сплетясь ногами и вслух мечтать о том, что мы не будем расставаться ни на день, ни на час, ни на секунду нашего общего и оттого драгоценного времени.
Мы будем целоваться до утра, покрывая поцелуями кожу, реснички, ямочки на щеках и родинки под одеждой.

Я приеду, приеду. Осталось еще немного.
Я приеду даже если зима занесет все дороги и трассы на подступах к тебе.
Ты же знаешь - я приеду. Ты же ждешь меня и волнуешься.

Приеду. К тебе. Родная.

Yasnaya_pogoda (tematic_literature) все записи автора Не затрагивала сложные социальные или психологические вопросы, так что мой рассказ претендует на звание легкого чтения. Про любовь, про тему. Все персонажи вымышленные. Любое сходство с реальными людьми - обычное совпадение. =) Буду рада комментариям.

Ouji-sama (tematic_literature) все записи автора Название: фея Моргана
Автор: Ouji-sama
Фендом: народный английский фольклор, немного истории и собственное АУ
Пейринг: Моргана/Рейвен
Рейтинг: PG-13
Категоря: фемслеш
Жанр: флафф
Размер: миди
Дисклаймер: денег не прошу.
Посвящение: для рыжая Маша, с любовью.

clikku

cherdaha (tematic_literature) все записи автора Диане Арбениной и всем "снайперам по жизни" посвящается... Она никогда не любила группу «Тату», хоть многие и считают этих сладких поп-гёрл символом однополой любви. Она постоянно слушала перегруженные символикой песни «Ночных снайперов» и других молодых исполнителей, которым я предпочитала старую добрую классику типа «Наутилуса». Её любимыми цветами были черный и серебристый, а не розовый. Она не носила на шее подвеску в виде заточенной с двух сторон секиры – зачем? Любые стереотипы она презирала. Я раньше тоже ненавидела шаблонность, банальность… До тех пор, пока не встретила человека, намного более сложного, чем я. Человека, рядом с которым банальной стала я сама. Этим человеком – настолько непохожим на всех, кого я когда-либо знала и кого, может быть, узнаю,- была Она…Наше знакомство могло бы показаться абсолютно обычным, если бы оно не перевернуло всю мою жизнь. Моя биография разделилась на периоды «ДО» и «ПОСЛЕ». Причем, «ДО» я уже почти не помню – как теорему по геометрии, которую рассказала и забыла, потому что больше она никогда не пригодится.Был пасмурный, ветреный апрельский вечер. Я отнесла в редакцию какое-то очередное интервью и решила прогуляться, несмотря на «штормовую» погоду. Ветер был такой сильный, что, казалось, выдует из глаз контактные линзы. Я посильнее замоталась длинным белым шарфом, спрятала руки в карманы короткой кожаной куртки и пошла на набережную. В этом шарфе я напоминала себе поэта-символиста серебряного века. Такая же экстравагантная, задумчивая и погруженная в себя. Навстречу мне изредка попадались замерзшие прохожие, но по мере моего приближения к цели их становилось все меньше и меньше. То ли время было такое, что все уже попрятались по квартирам и, отдыхая от трудного дня, коротали время перед «ящиками», то ли погода была совсем не прогулочная… Город, казалось, опустел. И эта непривычная пустота улиц, пронизывающий до костей ветер и низкие темно-серые тучи создавали гнетущее впечатление. Все было каким-то нереальным, как в компьютерной игре. Матрица…Когда я, наконец-то, добрела до набережной, уже совсем стемнело. Но, что удивительно, небо расчистилось, и взошла огромная яркая луна. Я стояла у гранитного парапета и как зачарованная смотрела на её серебристый диск. Ветер был уже не таким сильным, но от воды веяло прохладой. Домой идти не хотелось, ведь там все равно никто, как всегда, не ждал. Я смотрела на луну и, почему-то, представляла себе, как кто-то с другой планеты смотрит сейчас на Землю. Точно так же, как я, стоит на набережной и смотрит… А Земля отражается в воде. Только она не серебристая, а голубая…- Ты тоже любишь смотреть на луну?Я резко повернулась и встретилась взглядом с Её глазами. Они до сих пор остались в моей памяти как стоп-кадр. Огромные темные глаза… Я разглядела их даже при лунном свете. Тогда они показались мне черными, но потом, при свете, я поняла, что они не черные, а темно-серые, даже темнее, чем мокрый асфальт. Она всегда подводила их черным карандашом, от чего они казались еще больше…Но это я узнала потом. А в тот момент я стояла, не в силах произнести ни слова, и просто смотрела… Как на луну… Она же, ничуть не удивляясь, продолжила:- Я часто прихожу сюда. Особенно, когда мне грустно… Тебе ведь тоже грустно?Я, чувствуя себя полной идиоткой и все еще не отводя взгляда, прошептала:- Да… И мы, не сговариваясь, пошли вдоль набережной. Молча, не спрашивая друг у друга ни имени, ничего… Вновь поднялся ветер, но я его уже не замечала. Тяжесть, которая давила на меня в последнее время, куда-то исчезла. Мне стало легко, как будто я вышла из душного прокуренного помещения на свежий воздух. А Она шла со мною рядом, мягко ступая черными кроссовками, темная и изящная – как тень… Она приходила ко мне всегда по вечерам, когда на город опускались сумерки и очертания предметов делались нечеткими. Приходила без предупреждения, без звонка… Хотя Она, скорее всего, даже телефона моего не знала. Мы с самого начала как будто заключили неписаный договор: ни о чем друг друга не спрашивать. Если хочешь о чем-то рассказать – пожалуйста, только не задавай вопросов. Но рассказывала чаще всего я, а Она сидела напротив меня на диване, обхватив руками колени, и смотрела своими невероятными глазами. Я не знала о Ней почти ничего: откуда она, чем занимается, какие у неё цели и стремления… Ни Её прошлого, ни настоящего, ни планов на будущее. Знала только, что Она поет в какой-то группе, время от времени выступает в клубах... Иногда Она приходила с гитарой и весь вечер пела. У Неё даже гитара была черной! Я первый раз в жизни видела черную акустическую гитару. Мы садились на пол, зажигали свечи, и тишину моей маленькой квартиры нарушал Её низкий приглушенный голос. Если закрыть глаза, можно было бы подумать, что играет диск с акустическим концертом «Ночных снайперов» - настолько похожи были Её интонации и тембр на Диану Арбенину. Но я не закрывала глаза, а сидела и смотрела на Её профиль и на маленькую, но сильную руку, зажимавшую аккорды на грифе. Все это было так гармонично: романтический полумрак, шум дождя за окном и Она – такая необыкновенная, неземная - на расстоянии вытянутой руки от меня… Уходила Она рано утром, еще до того как мой противный пронзительный будильник сбрасывал меня с дивана. Я всегда удивлялась, как Ей удается делать все настолько бесшумно, что даже стука входной двери я не слышала. Хотя это не удивительно: меня ничего не могло разбудить, кроме этого несчастного будильника, которым мне каждое утро хотелось запустить в стену. Самым ужасным для меня было – просыпаться одной. В первую секунду пробуждения меня пронзала мысль, что мне все это просто приснилось: и встреча на набережной, и Её черная гитара... Но подушка, все еще сохранившая легкий аромат ночного дождя (такие у неё были духи), и диск «Ночных снайперов», который Она иногда забывала на полочке около музыкального центра, возвращали меня к действительности. И я, жалея, что вообще проснулась, и мечтая о том, чтобы вновь наступил вечер и пришла Она, тащилась в ванную…Однажды, в один из таких вечеров, мы сидели и слушали «Ночных снайперов», которых я к тому моменту даже немного полюбила. За окном лил дождь. Я зажгла свечи, потому что мы обе не любили яркого освещения, и закуталась в пушистый плед. Было необычайно уютно. Она сидела, скрестив ноги по-турецки, в большом ассиметричном кресле апельсинового цвета (помнится, я купила его на европейской выставке - последнее достижение дизайна) и читала какой-то музыкальный журнал. В черной футболке и черных джинсах Она смотрелась на оранжевом фоне очень живописно. Мне вдруг захотелось нарушить наш запрет на расспросы и узнать о Ней побольше - профессиональное любопытство, наверное, проснулось. И вот я рискнула. Первый вопрос, который я решила задать, был чудовищно банальным, но, тем не менее, он меня очень интересовал:- У тебя когда-нибудь был парень?Она подняла на меня свои огромные глаза, но в них не отразилось почти никаких эмоций: ни удивления, ни злости на то, что я устраиваю допрос. Правда, журнал она все-таки отложила в сторону.- Какое это имеет значение?Эта фраза мне не понравилась. Какая-то натянутая и вымученная, как из плохой мелодрамы. Так обычно говорят, когда случайно брошенная реплика задела за живое, но показывать это не хочется. - Значит, был… Ты не хочешь об этом говорить?Она решила ответить вопросом на вопрос:- У тебя ведь высшее образование, да? Какое, если не секрет?Я немного удивилась, но ответила:- Журфак. Но к чему ты это?- Видно. Задавать вопросы, кажется, вошло в привычку.- А тебе не нравится, когда тебе задают много вопросов?- Мне не нравится, когда мне лезут в душу, - ответила Она тем же спокойным тоном. – Но если тебе так уж интересно – спрашивай… Если это не слишком личное – отвечу.Задавать вопросы мне тут же расхотелось. Но профессиональные навыки взяли верх:- Так вот, я не случайно спросила про парня. Просто мне кажется, у тебя кто-то был… Может, ты даже была счастлива с ним. Но потом что-то произошло, и вы больше не встречались… Я угадала?На Её лице мелькнула тень насмешки:- Ты решила поиграть в психолога?Я расстроилась:- Ну зачем ты так? Просто мне хочется узнать о тебе хоть что-нибудь. Ведь сама ты никогда ничего не рассказываешь…Она быстрым жестом взъерошила свои короткие темные волосы и сжала виски руками:- Зачем тебе это надо? Неужели действительно интересно?Я кивнула.- Хорошо. Если интересно – я отвечу: да, у меня был парень. Но мы давно расстались, и с тех пор у меня никого не было…Мне казалось, Она добавит: «Кроме тебя», - но Она только сделала глоток из высокого стакана с «Колой» и замолчала. Я осторожно спросила:- И ты ничего теперь о нем не знаешь? Где он, что с ним стало?- Мне это совсем не интересно, - абсолютно без эмоций констатировала Она.- Почему? Ты не любила его?Она удивленно подняла четко очерченные брови:- Любила? Ты тоже веришь в эти глупости?Меня это шокировало:- Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что любовь – это глупость?Она пожала плечами:- Смотря что понимать под этим словом. Реально «любовь» в том розово-слюнявом виде, в котором все привыкли её понимать, не существует вообще. Хотя многие возводят её в культ и поклоняются ей как божеству. Разве не глупо? Такого нигилизма я от неё не ожидала.- Слушай, где-то я это уже слышала. Девушка, ваша фамилия случайно не Базарова? – пошутила я.Легкая улыбка тронула Её губы:- Ты угадала! «Отцы и дети» - это единственное произведение из школьной программы, которое меня зацепило.- Значит, ты не любишь… - я немного помедлила, потому что мне ужасно хотелось сказать «меня», - совсем никого?- Для кого-то отсутствие ненависти – это, по большому счету, уже любовь, - недобро усмехнулась Она и снова глотнула «Колы», как будто Её мучила жажда, как бывает во время особо важного разговора. – А ты никогда не задумывалась, что в принципе каждый человек – это самодостаточная личность? И по сути дела никто никому не друг и никто никому не враг. Нет ни любви, ни ненависти. Изначально всем людям глубоко фиолетово друг до друга… - Она говорила все это таким уверенным, не терпящим возражений тоном, как будто объясняла несмышленому дошкольнику, что Земля не плоская, а шарообразная.Но «дошкольник» понимать элементарные вещи не хотел. И настаивал на том, что у Земли есть край:- Но такого просто не может быть, чтобы всем было фиолетово! Зачем тогда живет человек? И зачем люди между собой общаются?- Да в общем-то, ни зачем. Просто так исторически сложилось. Так принято. И вот, то ли от нечего делать, то ли… не знаю, зачем… люди начинают создавать себе иллюзии, придумывать всякие условности, называя их громкими словами: «любовь», «ненависть», «дружба», «предательство»… И так далее. Просто забивают себе головы. И живут в этом иллюзорном мире искусственных страданий и радостей. А на самом деле никто никому не нужен. Но признаться в этом друг другу и даже себе они не хотят. И, наверное, уже не могут…- То есть ты имеешь в виду, что в принципе, отдельно взятой личности не нужны никакие контакты с окружающими? Она может существовать сама по себе? – уточнила я.- Именно так, - подтвердила Она.- Но ведь человек – существо социальное! Это я еще из школьного курса биологии помню, - возразила я. – Если бы люди не общались, никакого прогресса бы не было. До сих пор бы жили в пещерах, хотя может быть и не жили бы… И вообще… Это абсурд! Такое даже невозможно представить!- Да я же не говорю о том, что люди вообще не должны общаться! Каждый человек использует окружающих в своих корыстных целях – это естественно, как круговорот воды в природе. Но если бы все это признавали, жить было бы намного проще. А прикрывать свои корыстные стремления красивыми словами даже нечестно. Вот представь такую ситуацию: ты хочешь заняться сексом с конкретным человеком. Слабо тебе просто так ему сказать, что он тебя интересует только как сексуальный объект? Я замялась:- Ну…- Конечно, слабо! – отрезала Она. – Существует тысяча и одна условность. Ты будешь вешать ему на уши лапшу, говорить про всякую любовь-морковь… Хотя на самом деле все намного прозаичнее.- Хорошо, твою теорию я поняла, - вздохнула я. – Но у меня возник вопрос: меня ты тоже используешь в своих корыстных целях?Она уперлась взглядом в картину с изображением разломленного на половинки сочного граната, висевшую на стене за моей спиной, и задумалась. К этому моменту как раз закончился последний трек на диске. В комнате повисла напряженная тишина. Я пыталась прочитать по Её глазам, о чем Она думает, но это никак не получалось. Помню, точно с таким же замирающим сердцем я ждала результатов вступительных экзаменов…Наконец, Она оторвалась от картины и внимательно посмотрела мне в глаза. Потом поднялась с кресла, присела рядом со мной на диван, взяла мою руку в свои холодные маленькие ладошки и медленно, как будто подбирая слова, произнесла:- Вот тут-то вся моя стройная теория летит к чертям… До тебя мне не по фиг. Честно! – Она улыбнулась не язвительной, а светлой и открытой улыбкой, что бывало с Ней редко. – Ты особенная… Я раньше ни к кому так не относилась. Что-то странное со мной происходит в последнее время… Не знаю. Если тебе так больше нравится – можешь называть это любовью, но я не могу подобрать нужного слова… Она немного помолчала и процитировала «Ночных снайперов»:- Без тебя невозможно, невероятно, сложно быть внятной…Это был наш единственный разговор «по душам».Спустя несколько дней, меня отправили в срочную командировку в столицу. Со мной летел мой коллега Александр – ведущий рубрики «Светская тусовка» в нашем журнале. Этот человек вызывал у меня искреннее уважение, почти восхищение. Лет пять назад, когда я была еще зеленой девчонкой, я бы точно в него влюбилась. Он родился в каком-то маленьком городке на Дальнем Востоке. Окончив школу, рванул поступать не куда-нибудь, а в МГУ – на журфак. И ведь пробился! К двадцати пяти годам он сделал блестящую карьеру. Остается загадкой, почему его занесло в наш город. Даже в Москве таких классных журналистов можно пересчитать по пальцам. А уж в нашем городе ему не было равных. Его материалы – острые, ироничные, метко изображающие так называемое «высшее общество» - ценились везде. Любой редактор мог заплатить за его статью огромный гонорар. Сам Александр не был тусовщиком, хотя у него была типичная внешность представителя «золотой молодежи»: всегда в строгом стильном костюме, в узких очках, пахнущий шикарным парфюмом… На фоне остальной журналистской братии нашего города он выглядел почти иностранцем. Его даже называли все не Саша, а Алекс.Ко мне он относился очень трепетно, часто вел со мной задушевные беседы и старался «наставить на путь истинный». В общем, заменял мне старшего брата. Злые языки поговаривали, что у меня с ним давний роман, но мы стараемся этого не показывать. На самом же деле ничего кроме дружеского поцелуя в щеку между нами не было. Постоянной подруги у Алекса тоже не было, хотя женщины, естественно, падали перед ним штабелями. Мне он как-то раз признался, что ищет идеал, и при определенных обстоятельствах я могла бы ему соответствовать. Что это за обстоятельства, Алекс тактично промолчал. А я и не настаивала на подробностях. Все равно если я его и любила, то именно дружеской, даже братской любовью. По-другому даже и быть не могло.Мы с Алексом сидели в аэропорту. До нашего рейса оставалось около часа. Время было раннее, особенно для меня – если учесть, что спала я от силы часа два, потому что полночи провела на квартирнике у Женьки Колотова по прозвищу Кольт - лидера местной рок-группы. Я собиралась писать о нем материал и решила погрузиться в атмосферу, проникнуться «рокерским духом». В итоге вся «творческая вечеринка» свелась к обычной пьянке. Я в ней, конечно, не участвовала, поэтому наутро голова у меня болела не с похмелья, а от недосыпания. Алекс же, напротив, выглядел как всегда безупречно стильно: в черном пиджаке, при галстуке… У меня невольно мелькнула мысль: «Интересно, дома он тоже так ходит?» Но, тем не менее, безукоризненность его стиля меня нисколько не раздражала. В нем все было гармонично. А представить его в джинсах и футболке я просто не могла. Зато я замечательно уравновешивала его строгий прикид. На мне был растянутый, но очень теплый синий свитер и джинсы, тертые не дизайном, а временем. Короче говоря, что первое подвернулось под руку. В сумке у меня лежало что-то более приличное, но пойти переодеться было лень. Вообще двигаться не хотелось. Сил осталось только на то, чтобы поднять кружку с кофе, который я поглощала в огромном количестве. Но спать от него хотелось еще больше. Алекс сидел напротив и, потягивая через трубочку апельсиновый сок, сочувственно смотрел на меня.- Всю ночь где-то тусовалась? – спросил, наконец, он.- Ну… У Кольта квартирник был, а я о нем пишу… Вот и решила сходить, посмотреть, что да как.- Пили много? – с иронией в голосе поинтересовался Алекс.- Покажи мне рок-музыканта, который пьет мало! – с кислой улыбкой ответила я, и у меня тут же сжалось сердце: я вспомнила о Ней. При мне Она не пила ничего крепче пепси-колы. Да и без меня, наверное, тоже. Алкоголь абсолютно не вязался с её образом. – А почему ты спрашиваешь? Хочешь сказать, что у меня тоже не слишком цветущий вид?- Не говори глупостей! Я прекрасно знаю, что ты не пьешь. Просто устала, не выспалась… Я все понимаю.Он всегда меня понимал.- И как там пипл? Было что-нибудь интересное? - Да как тебе сказать… В общем-то все традиционно: песни, гитары, много народу и выпивки… Обычный квартирник. Зато с Кольтом по душам поговорила. Неплохой парень, оказывается. Сказал, что я – типичный рокер-романтик, и он удивляется, почему я не играю на гитаре. Представляешь? – усмехнулась я.- Он прав! В тебе, действительно, что-то такое есть… Ты не носишь косуху и бандану, не увешиваешь себя цепями, но у тебя такой мечтательный взгляд, что хочется сказать: «Девушка, где ваша гитара и палатка? Сейчас разожжем костер и будем петь всю ночь…» Ты в детстве в походы не ходила? - Слушай, правда! У меня была подруга, которая очень любила гитарную музыку и горы. Мы с ней часто в походы ходили по Уральским горам. Именно так, как ты говоришь – классические походы: гитара, костер, палатка… Но на гитаре я действительно не научилась играть. Как-то не получилось.- Ничего, какие твои годы, - улыбнулся Алекс. – А вообще к рок-музыке ты, как я понял, положительно относишься?- Конечно! У меня дома целое собрание сочинений «Наутилуса» - папа подарил свою коллекцию на окончание школы. Он даже, кажется, с каким-то музыкантом из «Нау» вместе учился… Только не помню, с каким. - Так получается, у тебя романтика просто в генах! – воскликнул Алекс. – И ты так тщательно это скрываешь…- Почему скрываю? – удивилась я. – Просто напоказ я никогда ничего не делаю… Разве чтобы быть романтиком, надо на каждом углу кричать: «Наутилус» - форевер!» и ходить по городу с палаткой за плечами? По-моему, это состояние души. И афишировать его совсем не обязательно.- Да… Странная ты девушка… - с какой-то непонятной интонацией сказал Алекс.- Хм… Как было у Грибоедова: «Я странен – а не странен кто ж?» - процитировала я.- Нет, правда. Мы с тобой достаточно давно общаемся, но я о тебе почти ничего не знаю…Я сразу подумала о Ней. Вот уж кто действительно загадочная и непонятная личность… Интересно, что бы Алекс сказал про Неё, если я для него «странная».- А я помню, какой ты была, когда я приехал, - продолжал он. – Внешне такая же, но характер у тебя очень изменился. Ты и раньше не была чересчур общительной, если это не касалось работы, но теперь… Как будто в твоей жизни случилась большая трагедия. Ты стала замкнутой, погруженной в себя. Какой-то надлом в тебе появился. Может быть, я могу тебе помочь? Ты же мне друг.- Не надо меня жалеть, - жестко произнесла я. И, пока он не успел ничего сказать в ответ, добавила: - Пойду, пожалуй, возьму еще кофе…«Почему люди не летают?» Непонятно, к чему мне вспомнилась эта цитата из пьесы Островского, над которой часто прикалываются в КВНах. Все-таки странная эта Катерина… Можно подумать, ей бы легче было, окажись она на борту какого-нибудь авиалайнера. В девятнадцатом веке их еще не изобрели... Может быть, поэтому у неё проснулась такая тоска по небу? Не знаю. Вот сейчас люди летают… И что, они счастливы от этого?Такие мысли посещали меня по дороге домой. Я сидела у иллюминатора, за которым было бесконечное голубое небо. Наверное, я никакой не романтик, несмотря на утверждение Кольта. Вместо ощущения свободы и вечности этот голубой цвет вызывал у меня в первую очередь ассоциации с коктейлем «Голубая массажистка», который очень любила одна моя знакомая. Сама я его не пробовала, но всегда удивлялась, как можно глотать жидкость такого дикого цвета…Интересно, но перед отъездом я услышала в аэропорту песню «Ночных снайперов»:Я покидаю столицу раненой птицей, выжженным небом, черной травой…Стоит ли это расценивать, как символ, знак судьбы? Возможно……По набережной шла невысокая девушка с гитарой в чехле за спиной. У неё был странный взгляд: какой-то рассеянный и отвлеченный. Глаза были подведены черным карандашом, и это, в сочетании с темными волосами, бледным лицом и черной одеждой, делало её похожей на готов. На фоне серого вечера она смотрелась контрастно, как резкий штрих угля на серой стене. Вдруг она неожиданно остановилась, облокотилась на гранитный парапет и подняла голову к небу. С минуту она смотрела вверх, как будто пытаясь разглядеть луну. Но небо было затянуто тяжелыми тучами без просвета. С тяжелым вздохом она опустила глаза, достала из чехла гитару, присела на парапет и начала играть перебором что-то медленное и грустное…Вдруг она исчезла. Как будто растворилась в воздухе. Странное зрелище! И только на асфальте лежала гитара со сломанным грифом и порванными струнами……Я резко открыла глаза и не сразу сообразила, где нахожусь. Только когда заметила Алекса, мирно дремавшего рядом, а с другой стороны – иллюминатор, за которым до сих пор не было ничего, кроме неба приторного голубого цвета, я поняла, что лечу в самолете. Именно в авиатранспорте мне, как правило, снятся какие-то ненормальные сны. Чем это объяснить, не знаю. В обычной обстановке я вообще сплю как сурок, без всяких сновидений. Интересно, сломанная гитара – это не к добру? Надо в соннике посмотреть…Тут меня как будто дернуло током. Какой, к черту, сонник?! Я же видела во сне Её! Мистика какая-то… Надеюсь, с Ней все в порядке?Меня дернуло еще раз. Я ведь даже не сказала Ей, что уезжаю! Перед тем, как меня отправили в Москву, Она не приходила дня два. А когда виделись последний раз, я даже не предполагала, что уеду…«Наш самолет идет на посадку. Просим всех занять свои места и пристегнуть ремни»…Домой я вернулась поздно вечером, потому что сразу из аэропорта мы рванули в редакцию и засиделись там на несколько часов. Открыв дверь в свою однокомнатную квартирку, я почувствовала, что в ней слишком много места и одиночества. На улице было достаточно холодно для лета, но отопление, как всегда бывает в этот сезон, отключили. Поэтому принципиальной разницы между температурой внутри и вне моей скромной «обители» не ощущалось. «Надо бы включить все конфорки на плите… Тогда воздух хоть немного нагреется», - машинально подумала я и одновременно поставила свою небольшую дорожную сумку на пол. Нажала на кнопку выключателя. Свет не зажегся. Я вспомнила, что перед отъездом у меня перегорели пробки, чертыхнулась, развязала кроссовки и прошла в комнату. Там ничего не изменилось. На журнальном столике по-прежнему стояла оплавленная свечка, а рядом с ней лежала металлическая зажигалка. Её зажигалка. Она не курила, но всегда носила её с собой на концерты, чтобы включать и поднимать вверх на лирических медленных песнях. И даже свечки Она зажигала не спичками: не любила, когда они не горели или ломались…Я повертела зажигалку в руках, зажгла свечу, забралась с ногами на кресло и задумалась. Почему Она в тот вечер, за два дня до моего отъезда, забыла у меня эту маленькую вещицу, с которой практически не расставалась? Мне стало не по себе. Неужели Она больше никогда не придет и хотела подарить зажигалку мне на память? Что за глупости! Я даже рассердилась на себя за такие пессимистические мысли. Конечно, придет! Как же иначе? Придет, чиркнет зажигалкой, зажжет свечу, возьмет гитару… И я снова буду смотреть на её четкий профиль, озаренный мягким светом желтого пламени…Моя жизнь потекла размеренно и скучно, как широкая равнинная река. Она не приходила. Шли дни, недели… Я сбилась со счета. Смыслом моего существования стало ожидание. Иногда создавалось ощущение, что в жизни абсолютно ничего не происходит. Когда я сидела дома за компьютером и писала какой-нибудь материал или просто ничего не делала, казалось, что все мои чувства атрофировались. Остался лишь слух, который тщетно пытался уловить шаги в подъезде по направлению к моей двери. Да, шаги были. Медленно топали по ступенькам тяжелые мужские ботинки, стучали изящные каблучки-шпильки, шлепали пляжные тапочки… Но легких, мягких, быстрых шагов Её ног, обутых в черные кроссовки, я больше не слышала.Вообще мое существование стало скучным, как перегоревшая лампочка. Я ходила на какие-то выставки, концерты, общалась с людьми, даже не запоминая их имен, если это не требовалось для работы, писала какие-то материалы… И все это как будто на автомате, машинально. По вечерам приходила домой, падала в кресло, включала диск «Ночных снайперов» и могла смотреть, не двигаясь, в одну точку, пока он не заканчивался. Этот диск я специально купила, чтобы он напоминал мне о Ней. Да что говорить! Мне теперь все напоминало о Ней: набережная, дождь и даже Кольт, потому что он тоже ходил в косухе и играл рок.Кстати, о Кольте. С тех пор, как вышел мой материал о нем, он стал каждый вечер приезжать к редакции на своем крутом байке и ждать меня у входа. Мои коллеги «по цеху» посмеивались и отпускали банальные шуточки, вроде: «Вау! Какой стиляга в косухе за тобой ухаживает! Завидный жених!» А те, кто его знали получше, добавляли: «Да еще и музыкант! Песни посвящать будет! Лови момент!» Мне не хотелось реагировать на их остроты, и я молчала. С Кольтом же тактично здоровалась, но на предложение покататься или хотя бы подвезти меня домой отвечала вежливым отказом. Тяжело, конечно, было разворачиваться и уходить, чувствуя спиной его расстроенный взгляд. Но куда-то ехать на байке мне абсолютно не хотелось. И я топала на трамвайную остановку…Однажды Кольту каким-то образом удалось меня уломать, чтобы я пошла на очередной квартирник. Эти тусовки уже стали традиционными и проводились практически регулярно. Кто-то из музыкантов даже занимался самиздатом: выпускал газету «На кухне» (я так понимаю, название позаимствовано из песни: «Это внеплановый концерт на кухне»). Тираж её был ограниченным, но сделано это прогрессивное издание было по всем правилам. Я лично видела. Была колонка новостей, где рассказывалось о всяких новых альбомах и их презентациях; что-то вроде рубрики «Звезда номера», где печатались интервью преимущественно с новичками музыкального фронта и иногда – если был информационный повод - с «мэтрами»; на целую полосу было музыкальное обозрение, которое тоже, как мне показалось, делал профессиональный критик. Кто туда писал – не знаю до сих пор. Возможно, какие-нибудь знакомые мне журналисты так развлекались в свободное время, подписываясь странными псевдонимами: Соляга, Гриф, Am, Хэт и т.п. Короче говоря, «На кухне» пользовалась бешеной популярностью среди музыкантов. Она ходила по рукам, её зачитывали – я не преувеличиваю – до дыр. И Кольт, приглашая меня на квартирник, в числе прочих аргументов упомянул и то, что он хочет познакомить меня с идейным вдохновителем газеты и «пополнить ряды корреспондентов молодым и перспективным профессиональным автором». Что поделаешь… Откуда же ему знать, что мне сейчас абсолютно не до этого?На квартирнике, как всегда, было до ужаса много народу. Практически все – в косухах, кожаных штанах или рваных джинсах и с гитарами. «Богема…» - с иронией подумала я. Казалось, трехкомнатная квартира Кольта скоро треснет по швам, и её будет уже не собрать. В воздухе витал стойкий запах сигаретного дыма и еще чего-то приторного – возможно, какой-то травы. «Творческая интеллигенция» равномерно распределилась по всем трем комнатам, кухне и коридору. Несколько человек тусовались даже в ванной, мотивируя это тем, что «акустика просто офигенная». Проверять с ними «офигенную акустику» мне не захотелось, поэтому я решила расположиться в гостиной. Там народ сидел везде, где только можно было сидеть: на диване, на креслах, на стульях, на подоконнике и на полу. Представители «богемы» пели, пили, курили, смеялись – в общем, отрывались на полную катушку. Я села на пол и стала молча наблюдать за всем этим. Справа от меня несколько длинноволосых парней оживленно обсуждали свежий номер «На кухне». Слева сидело небесное создание с пепельными косами и хриплым голосом пело что-то из Цоя молодому человеку с внешностью эльфа. Я подвинулась к ним поближе. Девушка закончила петь, улыбнулась мне и сказала:- Привет! Мы, кажется, незнакомы… Я Арвен. Ты первый раз здесь?- Второй. Я как-то приходила с Кольтом пообщаться: писала о нем материал…Арвен оживилась:- Ух ты! Да, мы все тут его читали. Классно написано! Молодец!Я вежливо поблагодарила за комплимент и спросила, не у профессора ли Толкиена она позаимствовала такой ник.- Конечно! – воскликнула она. – Мы с Арагорном просто подвинуты на его творчестве! Нас тут так и зовут – «толкиенутые».Я ностальгически улыбнулась:- Как трогательно: Арагорн и Арвен! Знаешь, несколько лет назад я тоже с ума сходила по Толкиену. Даже носила на шее Кольцо и мечтала поехать на ролевые игры… Но никак не получалось.Тут в разговор вступил Арагорн:- Классно! Приятно встретить толкиенистку со стажем. А то сейчас странная пошла молодежь – считают, что Толкиен – это несовременно…- Толкиен – это вечно, - возразила я.- Наш человек! – одобрительно хлопнула меня по плечу Арвен. – Кстати, Кольт – твой парень?- Да ну… Если я о нем пишу, значит, обязательно мой парень? – удивилась я. – Просто хороший знакомый.- Понятно. А я, когда тебя увидела, сразу подумала: если это подруга Кольта, у него хороший вкус. Между прочим, у него такие глаза, когда он на тебя смотрит… А вообще, - Арвен перешла на шепот, - тебе, наверное, мальчики не нравятся…Мне стало не по себе. Неужели у меня это на лбу написано?- А это ты с чего взяла? – спросила я.- Я это сразу вижу. Сама такая же была… Пока с этим эльфом не познакомилась, - она кивнула на Арагорна, который присоединился к компании обсуждающих газету, - только с девочками встречалась… Ну, знаешь, с детства «Ночными снайперами» увлекалась, вот и заразилась. У тебя подруга-то есть?Я замялась.- Поссорились, что ли? – участливо поинтересовалась Арвен. – Ничего, бывает. Не грусти, все будет ОК. Хочешь, я тебе спою что-нибудь?- Да, пожалуйста… Что-нибудь из «Снайперов»…Арвен заиграла. Но не успела она взять пару аккордов, как нарисовался сияющий Кольт. Он плюхнулся между мной и Арвен и, потрепав её по волосам, сказал:- Привет, дитя Толкиена!Дальше следовала какая-то длинная фраза, похоже, на эльфийском. Небесное создание ответило ему на том же непонятном языке. Я сидела с глупым видом и наблюдала эту сцену. Арвен заметила мою растерянность:- Не обращай внимания, это наши приколы… Мы так друг друга приветствуем! Дословно эта непонятная штука переводится: «Час нашей встречи осиян звездой».Я хмыкнула:- Спасибо, что просветили чайника.Кольт повернулся ко мне. Арвен была права: глаза у него были, как у потерянной собаки. Меня поразило, что он, как и в прошлый раз, был совершенно трезвый. Или у него уже иммунитет к спиртному выработался? Он обнял меня за плечи и тихо-тихо спросил:- Солнце, ну почему ты опять такая грустная? Что с тобой? Ты в последнее время как будто не здесь, а в другом мире…Я аккуратно убрала его руку:- Женя, не надо… Я не солнце и не грустная. Со мной все в порядке.Арвен сидела и что-то играла на басах. У неё был абсолютно отсутствующий вид, но я могла поклясться, что она все слышит и очень сочувствует Кольту. Кольт еще больше расстроился. Он пристально посмотрел мне в глаза и произнес:- Если бы ты только могла себе представить, как я… А, ладно, это мои проблемы. Но если тебе когда-нибудь станет плохо и понадобится помощь, знай…Он не договорил, потому что его прервал возглас Арагорна:- Ребята, смотрите: некролог!Он сжимал в руке потрепанный номер газеты «На кухне». Я взглянула, и у меня на секунду перестало биться сердце. Я увидела фотографию в черной рамочке. Короткая стрижка… Правильный овал лица… И огромные, подведенные черным карандашом глаза. Её глаза. Я не могла их спутать ни с какими другими…Как сквозь вату я услышала голос Арвен:- Ой! Это же солистка… - она назвала какую-то группу. – Вот это да! Как жалко… Она так классно пела! А что с ней случилось?Дальше я уже не слышала. Я резко встала и, как в тумане, пошла в прихожую. Там, в огромной куче обуви, кое-как отыскала свои кроссовки и, не зашнуровывая, засунула в них ноги. На лестнице меня догнал Кольт:- Куда ты?- Извини, мне пора… Я не могу здесь больше оставаться…- Тебя так шокировала смерть этой девочки? Ты её знала?- Я Её… Я Её любила! Но это уже не важно… Извини, но я пойду…Я бежала по темным улицам и абсолютно не задумывалась над тем, куда и зачем бегу. Так же, как в последнее время абсолютно не задумывалась, зачем живу. Теперь уже точно не было ни цели, ни смысла… Впереди что-то блеснуло. Лунная дорожка! Интересно, как я оказалась на набережной? Мысли путались. Что же с ней случилось? Я так и не узнала – сорвалась… А если подумать – какая разница? Главное – сам факт: Её больше нет. Но ведь этого быть не может! Во что превратился этот мир после Её смерти? Во что вообще превращается мир, когда из него уходит что-то прекрасное, совершенное? И что теперь делать тем, кто в этом мире остался? Что делать МНЕ? Надо идти домой… Не бросаться же в воду! Теперь даже в этом нет никакого смысла…В городе моем завяли цветы,В городе моем ушли поезда.В городе моем – только ТыВсегда…В городе моем ночь ударит в набат:Она так же одинока, как и я.В городе моем я напишу на небе:Мне незачем иметь этот городБез тебя…Эта песня заиграла, когда я, наконец, приползла домой и включила центр. Совпадение?Хотелось напиться, накуриться, наглотаться колес – что угодно, только бы забыть… Нет, нельзя. Потом будет только хуже…Чтобы хоть на что-то отвлечься и не сорваться, я включила комп. Зачем-то открыла “Word” и начала печатать. Быстро, почти не касаясь клавиш и не задумываясь над смыслом – как будто под чью-то диктовку: «Она никогда не любила группу «Тату»…»

Манвик (tematic_literature) все записи автора Мы познакомились летом 1991 года на первой международной антиСПИДовской конференции в Ленинграде. Тихий, вежливо-вкрадчивый, и неожиданно общительный молодой человек сам подошел ко мне и предложил войти в совет учредителей ассоциации защиты прав гей-лесби "Крылья".

Потом, в августе, именно он позвонил мне в 6 утра и сообщил о начале военного переворота, который позже обозвали ГКЧП. Именно он составил воззвание к геям и лесбиянкам Советского Союза в поддержку законно избранного правительства. Хоть наша власть и не воспринимала всерьез эту поддержку, но на площадь перед Мариинским дворцом вышла творческая элита Питера, большинство из которых раньше официальных сообщений получили Сережино воззвание.

Он рано остался без матери. Рос при отце-алкоголике. Но умудрился закончить факультет прикладной математики Ленинградского государственного университета с красным дипломом.

Я не умею дружить или не дружить. Нас просто сблизили общие интересы. За его невзрачной внешностью скрывался пытливый ум и беспокойная душа. Помню первое впечатление: "Ой, бедненький! Такой неказистый и гей!.. Серенький воробышек среди ярких павлинов. Да кому же ТАКОЙ нужен!". Но он оказался нужен всем. Кроме представительных званий и регалий с привлекательными личностями, организации нужна была ломовая лошадка, которая бы тащила на себе этот радужный кораблик. Вот Сережа и был той лошадкой. Потому-то он многих и раздражал, что старался всех загрузить конкретной работой. До сих пор в моих ушах звучит его коронная фраза: "Ольга Леопольдовна, уполномочьте, пожалуйста, такую-то сделать то-то". НАПРЯГАЛ и было не отвертеться.

Сережа был нужен всем и никому лично. Поэтому, в отчаянных поисках близкого человека, он порой попадал в жуткие истории. Однажды в 5 утра раздался звонок и в мою дверь. На пороге, едва прикрытый на голое тело какой-то грязной тряпкой, еле держался на ногах страшно избитый Сергей. Ему тогда повезло, что в очередное злосчастное приключение он вляпался рядом с моим домом. Избитых гомосеков я на своем веку повидала не мало. Поразило только то, что это происходит и с Сергеем, с очень серьезным и высоко эрудированным человеком.

Ведь его серьезные дела - это не только статьи и переводы в тематической и медицинской прессе, участие в открытых акциях, мотание по судам, больницам и тюрьмам. Он первый заговорил о проблемах беспризорности и детской проституции в нашей стране. Я не стану заниматься ликбезом и толковать о том, что гомосексуализм и педофилия совершенно разные понятия. Мальчишка, которого он подобрал при очередном рейде по подвалам, был далеко не подарок. Этот маленький воришка периодически с такими же как он подельниками обкрадывал Сережину квартиру. И Сережа с завидным упорством ехал в глухую пьяную деревню к совершенно опустившимся родителям этого "Гавроша" и возвращал ребенка в свой дом, в школу. Терпеливо сидел с ним за домашними уроками.

А времена-то были перестроечные, голодные. Помню, как он пришел ко мне с красным университетским дипломом и просил помочь стереть из него свое имя, чтобы продать эту "корочку". Прикладная математика тогда была никому не нужна. Мне самой по тем временам было не сладко, но я-то была одна, а у него на руках рос мальчишка. Человек с мировой известностью голодал.

Он и погиб с верой в добро. Зачем-то сообщил подростку с неокрепшими моральными устоями, что ему завещана квартира. Летом 1999 года Сергея нашли сварившимся в ванной. Очень распространенная бездоказательная смерть. Вскоре квартира была в срочном порядке продана, а следы мальчика затерялись.

Но Сергей Щербаков не пропал бесследно. Это благодаря ему в наших колониях, в системе исполнения наказаний образовались отдельные отряды из "обиженных", где "опущенных" заключенных наконец-таки оградили от ЗЕКовского беспредела. Остались его статьи, его интереснейшие переводы, и его светлая память в наших сердцах.

Манвик (tematic_literature) все записи автора Спускаюсь к морю, бухта спит, затянутая льдом

В Магадане пурга. Я сижу на подоконнике, наблюдаю, как кудрявится снег, и улыбаюсь обрушившейся на меня ностальгии. n Я познакомилась с этим городом 11 лет назад. Знакомство произошло поневоле. Поводом послужил институт. Отношения у нас сложились странные. Сродни отношениям игрушечной машинки с дистанционным управлением. Город пытался рулить. Я пыталась доказать ему свою независимость: ломала углы, не вписывалась в повороты, внезапно застывала на перекрестках, изображала разряженную батарейку, была горазда на разного рода па. Противостояние длилось три года. В конце концов мы оба устали, и он простился со мной, благословив на прощание плевком соленого ветра и снисходительной улыбкой «вернешься». n Но я не вернулась. Приехав в никуда, я заболела состоянием вечного движения вперед. И Магадан автоматически был внесен в список городов, пропехотиненных мною вдоль и поперек. Впрочем, в этом списке он всегда имел место значительное, специально отведенное, куда никакой другой город доступа не имел (ибо существуют «города-туристы» и города, абрис которых можешь нарисовать по памяти досконально, до черточки, обозначив красным крестиком дом, где жила первая любовь, и все подступы к нему, и все кварталы, стекающиеся к искомому, изучены, и досадно, когда вдруг стены перекрашивают в такой же невразумительный цвет, что и был, только на пару недель свежий, хороня под слоем краски привычную наскальную живопись). Магадан подарил мне способность писать песни, заколдовал от болезней и нытья и стал последним северным городом. n В Магадане пурга. Взлетную замело снегом с сопок. Рейс отложен предположительно до завтра, а может, и дольше. Если не улетим, посыпятся концерты в следующих по маршруту городах нашего весеннего дальневосточного тура. n Я выпила уже килограмм «пу эра» и рвусь в улицы, которые, к своему изумлению, безумно люблю и по которым затаенно тоскую. n Кладу в «аляску» крохотный фотоаппарат и, чуя себя разведчиком, начинаю подъем в гору. Шнурки явно в ссоре: мирю их каждые 250 метров. Фотоаппарат тут же разряжается от мороза. Ветер подталкивает в спину. Балансирую на льду тротуара, держу равновесие и разглядываю все, что вокруг. На территорию взгляда ложатся родные крыши, переулки, кварталы и мгновенно оживают в памяти, и--что странно--ничего не изменилось! Даже цвет фасадов, даже мусорные баки остались на тех же местах, что и были 11 (!) лет назад. n Спускаюсь к морю. Бухта спит, наглухо затянута льдом. Как досадно! Море--единственное--мирило меня с городом. Стою, прислонившись к маяку. Подходит типичная северная дворняга, помесь лайки и волка. На абсолютно белой морде черным косметическим карандашом какой-то умелец нарисовал черные ниточки--брови. Получилось смешно. Оттого и собачий взгляд удивленный и глупый. Пес садится поодаль и застывает, глядя на море. n Спускается вечер. Пурга прячет за пазуху ветер и засыпает. Без сомнений, мы завтра улетим. n Я возвращаюсь в отель и начинаю собирать вещи. Внезапно меня охватывает упоительный покой, белое джеклондоновское безмолвие. Несомненно, это моя последняя магаданская ночь, но она лишена печали. Принадлежность этому городу стала настолько очевидна, что отныне любая траектория моих перемещений не более чем перемещение точки в пространстве относительно системы координат. n Неважно, когда случится наша следующая встреча. Теперь я знаю, что у каждого, кто считает себя космополитом, есть земля, шагнув на которую, начинаешь волноваться до дрожи в коленках. И хочется, как в детстве, лечь на наст и, прижав ладони ко льду, смотреть на сияние, разукрасившее небо в розовые, фиолетовые, багровые, синие цвета. И лежать так бесконечно долго до тех пор, пока не почувствуешь, что душу опять спеленал тугой и нежный кокон силы. n Я сижу на подоконнике и провожаю караваны снежной пыльцы.

Манвик (tematic_literature) все записи автора
1.
- Правду ли говорят, мессир, что когда-то все люди были андрогинны, а бог разделил людей надвое. И вот мы бродим по Вселенной, разыскивая причитающуюся половинку?
- Абсолютно верно, - Мефистофель входил в столовую, вытирая руки полотенцем. На нем был полосатый отцовский халат и мои носки.
- Интересно, возможно ли мне найти свою половинку. Кто он? Какой он? Должно быть, он мне роднее, чем все сестры и братья?
- Так-с, сейчас посмотрим, - он извлек из кармана черный электронный блокнотик, пробежал пальцами по кнопкам - Лючано Поричелло, вонючий ланцерони, бродяга и педераст, умер в 1863 году, обожравшись пармской ветчины. Краденой, между прочим, ветчины. Наверное, тоже мечтал найти alter ego. Хочешь, я приготовлю на завтрак зеленый салат, а ты бы пока сбегала в булочную?

2.
- Странное ты существо, моя девочка, - Мефистофель ковырнул вилкой ломтик "Рокфора" - тратишься на этот плесневелый сыр, но брезгуешь брынзой. Платишь продажным женщинам, но чураешься ласок Возлюбленной. Куришь опиум в притонах, но чистый деревенский воздух вызывает у тебя асфиксии. Свою жизнь ты тратишь на умирание. Странное ты существо...
- Но, быть может, в отличие от остальных, мне хотя бы умереть удастся наоборот...
- Кого ты пытаешься обмануть? - он вкрадчиво расхохотался и потрепал меня по щеке.

3.
Мы завтракали мороженым с орехами и шоколадом. Мы пили ситро. Мы читали вслух. Мы смеялись. Было редкостно покойно и празднично.
- Как ты уродлива сегодня! - вдруг сказал Мефистофель, посмотрев не меня поверх очков - Что с тобой?
Он вынул из кармашка лупу и принялся разглядывать меня самым тщательнейшим образом:
- Ухо обожжено...
- Да, потому что она стонала.
- Левый глаз испорчен кровоподтеком...
- Да, потому что она была красива.
- Правый отсутствует вовсе...
- Да, потому что она усыпляла меня поцелуями.
- Ребра. Вероятно, поломаны. Плечи в синяках...
- Да, потому что она ласкала мое тело.
- Ты только посмотри, что стало с твоими пальцами!!..
- Да, потому что она пригласила меня внутрь.
- Ноздри порваны по краям...
- Да, потому что она истекала ароматом тюльпанов.
- Мертвенно-синие губы...
- Да, потому что к губам она так и не прикоснулась.
- Эта любовь оставит от тебя руины, старуха. А ведь я - предупреждал!
- Да. И мне придется рождать для себя иной фасад, заново белить портики и шлифовать колонны. Что же мне делать, мессир!?
- Это все пустяки. Я раздумываю, где доставать для тебя свежее сердце, живую печень, чистые легкие, сытую кровь?
- И душу.
- Вот как!? Ты пользуешься моим расположением, меркантильная сволочь. А где же предыдущие четыре? - Мефистофель сунул в рот ложку мороженого и, дурачась, вспенил его на губах.

4.
Он вытер губы салфеткой и, свернув ее корабликом, сказал:
- В основе всех ваших подвигов лежит жажда половых наслаждений.
- Ну, это Вы загнули, мессир. А как же жажда славы? Денег? Власти, наконец?
- Твои стихи принесут тебе славу, ибо ты сможешь возбуждать множество женщин. Твоя слава принесет тебе богатство, и ты сможешь покупать множество женщин. Твои деньги принесут тебе власть, и ты сможешь покорять множество женщин.
- Нет-нет, мессир. Мне нужна только одна женщина. Мне нужна моя возлюбленная. И стихи я буду слагать только ей, и только для нее куплю ожерелье из черного жемчуга, и только она покорится мне однажды. Дождливой грохочущей ночью, когда все вокруг будет содрогаться нам в такт!...
- Эка ты возбудилась! - улыбнулся Мефистофель - Гарсон, пожалуйста, холодного нарзану!!

5.
- Я хочу родить. Зачать в самой глубине и выплеснуть на свет. Вы станете отцом моего сына, мессир?
- Вероятно, мне придется - Мефистофель перемешал овсянку, добавил масла, надкусил бутерброд.
- Ребенок будет лучшим моим творением. Все стихи, недорощенные мысли покажутся мне мусором. А любовь к нему затмит прошлые раны, романы и увлечения.
- М-м, кому ты собираешься посвятить лучшее творение?
- Своей Возлюбленной, мессир. Она не может писать, она не может иметь детей. Я посвящу сына ей.
Мефистофель рассмеялся в голос, зачерпнул кабачковой икры и с видимым наслаждением вылизал ложку.
- Почему же Вы смеетесь, мессир? Надо мной?
- Не над тобой. Но скажи мне, что ты будешь делать с черновиком, если шедевра не получится? И согласишься ли делить славу со мной в случае успеха?

6.
- Мессир, скажите, Любить - это ремесло?
- Угу - ответил Мефистофель, срезая с яблока тонкую ленточку кожуры.
- ... или талант?...
- Угу - повторил он снова, и вторая зеленая завитушка упала на блюдце рядом с первой.
- или гений?...
- Угу - произнес Мефистофель в третий раз, неуклонно полосуя серебряным ножичком глянцевую обложку.
- ... и существует ли абсолютный гений в любви?..
- Угу - он не поднимал на меня глаз.
- ... и каков же он? что он?...
- Хм - Мефистофель рассек плоть.
- ...если он гениален, то, пожалуй, любое сердце ему удастся согреть, зажечь, оплодотворить, влюбить в себя!.. - я хитро заулыбалась.
- Что это ты себе вообразила? Гений в том, что ему удастся согреть и оплодотворить, не влюбляя, - он бросил мне в ладони обнаженный плод.

7.
Мефистофель ворвался этим утром ко мне в комнату пятнистый и прекрасный, как фавн. Примостился на краешке канапе. Свил ноги гибкой петлей. Достал из сумочки чизбургер и уставился на него.
- Твой тиран умер вчера. В Венеции. Ешь спокойно, - сказала я ему, улыбаясь.
- Да, мой бог умер вчера. Теперь тело Вацы не нужно ни голоду, ни душе. - Мефистофель опустился на колени и заплакал, как русалка.

8.
- Вот тебе загадка: в моей жизни было три прекрасных женщины. - Мефистофель, вероятно, только что возвратился с ночной пирушки. Он был откровенен и стариковски-слезлив. - Представь себе, все три умерли от язв.
Первая - от язвы желудка, вторая - от язвы на нижней губе, третья - от сердечной язвы. Третья любила меня так сильно, что заболела. Теперь скажи мне, кого из них тебе жаль больше? - Мефистофель крепко выжал в чай лимонную дольку.
- Конечно же, последнюю, мессир, ведь она?..
- Все ясно. Да, она любила меня. А первая была самой страстной, самой сумасшедшей. Она проигрывала себя на скачках. Обожала острую мексиканскую пищу и водку. Она изменяла мне с кубинскими моряками в порту и с французскими хористками в закоулках борделей. Иногда мы уходили в поле и лежали, разбросав руки, блуждая глазами в созвездиях. А потом любили друг друга так, что земля подбрасывала вверх наши бедра, пружиня. Она, конечно,
не любила меня, - он улыбнулся.
- Вторая много курила, пила абсент, читала стихи, сидя в плетеном кресле. Она была манерной особой с ломаными руками. И ее любовники всегда смотрели свысока на меня, на мои стоптанные туфли, бедную одежду. Она втаскивала меня в свою постель и заставляла подчиняться ей, а потом давала мне денег. Она резала себе вены, убивалась люминалом и
ждала спасения. Мы много путешествовали: Греция, Египет, Индия. В Индии она и подцепила эту заразу. Уже ничто не смогло ей помочь. - Мефистофель отломил край галеты и сунул в рот. Запил чаем.
- Не думаю, чтоб она меня любила. Хотела - да, но не любила. А вот третья... Та пела мне колыбельные и рисовала мой портрет на стене комнаты. Говорила, что минута, проведенная в разлуке, - мертвая минута. Она всегда плакала, провожая меня на работу, всегда оставалась дома, дожидаясь меня, уснувшего в баре. Даже посвящала мне длинные протяжные стихи. Она называла меня "мужем", и случилось - создала крошечное подобие
меня - ребенка. Я часто оставлял ее одну, ибо ей нужно было плакать в одиночестве. Потом ее сердце съела язва любви, и мать с отцом приехали в город похоронить дочь. Скажи мне теперь, кого из них тебе жаль больше?
- Ну, конечно же, третью, мессир...
- Баба!... - заметил он мне, перебивая.

9.
- Вы не поможете мне, мессир?
- Да-да. А в чем, собственно, дело? - Мефистофель нехотя оторвался от фруктового салата и посмотрел на меня.
- Мне нужен яд, мессир. Много яда. Дайте мне в долг, пожалуйста.
- Помилуйте! Для чего тебя яд? Неужто решила-таки травиться? - он размахивал перед моим носом вилочкой, унизанной долькой апельсина.
- Нет, мессир. Не травиться, но травить. Я хочу отомстить обидевшей меня, мессир.
- Ха! Тогда просто полюби ее, дуреха! Любовь окажется сильнее цикуты и разъест столь ненавистное тебе существо, - он потянулся через стол, взял черничное варенье и сдобрил им кусок белой булки. - И пока ты можешь любить, никогда не проси яда взаймы. Даже у меня.

10.
Стакан томатного сока с солью, чесноком и перцем. Что может быть лучше? Я облизала губы.
- Может быть, убив, я пойму смысл мною отнятой жизни? Увижу его на носике пули?
- Ты только что убила сок. Ни за что, ни про что. - Мефистофель схватил пустой стакан и разбил его о подоконник - Я размозжил голову стеклянному баловню. Где же был повод их
существования? В чесноке, перце, томатах? Не вижу! Может, он закатился под тумбочку? - Мефистофель обшарил взглядом всю комнату.
- Помилуйте, мессир! Жизнь человека - не помидоры, и не стекло!
- Но ведь ты даже не задумалась, чем именно опалил тебе губы последний глоток, правда!? - Мефистофель подошел к графину и втянул ноздрями пряный багровый запах.

11.
- Теперь у тебя только один недостаток - молодость. - Мефистофель добавил в кофе ложку сахара. Плеснул из молочника жирных сливок.
- Разве это недостаток, мессир? Ведь они влюбляются в мою молодость и превозносят ее до небес. Они сами становятся моложе, постоянно расцветая.
- Но ни одна из них не захочет поменяться с тобой местами. Неужели ты не замечала, что женщины ухаживают за своими морщинами? Твоя молодость нужна им, как вуаль, за которой другим не разглядеть опыта лица. Но они никогда не расстанутся с возрастом, вот увидишь, - он намазывал медом хрусткий булочный ломтик.
- Значит, я так смела, мессир, что могу не прятать щек, лба и глаз!
- Просто ты еще глупа и не знаешь, что у человека нет ничего, кроме собственной истории, чем можно было бы укрыться в гробу. Муслин твоей юности спасает их лица от воров. - Мефистофель говорил, плотно набив рот, истекая янтарем слюны.
- Эй! Воры! Берите мою историю, мою жизнь! Берите всю! Вы прогадали, мессир, ха-ха! Видите, никто не стремится красть чужое прошлое.
- Неудивительно. Даже я еще не вижу на тебе лица, - он резко откинулся на спинку стула. Зевнул. Прикрыв губы платком.

12.
- ... разве разумный взрослый человек способен убить другого, да еще таким изощренным способом?... - Мефистофель намотал на вилку ломтик яичницы и пихнул в рот - Так ненужно жестоки могут быть душевнобольные и дети с еще неокрепшим мягким мозгом.
- Но тогда, кто же дети, мессир?
- Дети и есть те пресловутые "мудрые взрослые". Не потому ли так редко встретишь убийцу-ребенка... - он густо полил сосиску горчицей.
- Но тогда, кто же взрослые мессир?
- Не понимаешь? Это старые озлобленные дети с холодцом в головах. Они без устали плодятся, надеясь родить себе подобных, но каждый раз их ждет неудача. Рождаются взрослые, и вместе с ними в детях расцветает злоба и зависть. Не потому ли родители наказывают свое чадо поркой и без устали ругают новое поколение?... - Мефистофель взял с блюдца поджаристую гренку.
- Но тогда, куда же деваются все взрослые, когда вырастают?
- Увы, они вырастают в детей. Их шрамы со временем заживают, обиды забываются, мозги наполняются жижей, животы - детенышами. Все идет по кругу.
- Но я не хочу становиться старым ребенком, мессир!...
- Тогда спускай штаны. Нужно подновить тебе родительские отметины! - он невесело присвистнул и встал из-за стола.

Манвик (tematic_literature) все записи автора

Это, когда руки чешутся морду набить. Евреев, кавказцев и прочих нацменов бить тоже в радость, только за них и посадить могут, а за ЭТИХ… Да в ГОД СЕМЬИ! Да кому они нужны, чтобы за них заступаться. Заступника ж можно сразу в педерасы записать. Или обвинить его в пропаганде гомосексуализма.

От и сидят эти педики по углам. А который уж совсем напуган - первый кричит «БЕЙ ПЕДАРАСОВ! ПЕДЕРАСОВ НА КОЛ!» - это, чтобы не дай Бог, про него не догадались.

Они ж милицию не позовут – милиция им сама проходу не дает. Самое милое дело педика в подворотне возле его клуба схватить и карманы ему вывернуть, да еще пристращать.

А за гомофобию хрен у нас накажешь. Тут сразу, крестным знамением себя осенив, как наш московский мэр, можно объявить, что спасаем СВЯТУЮ РУСЬ от пахабщины и крамолы, за что не то, чтобы наказывать – орден АНДРЕЯ ПЕРВОЗВАННОГО положено всенародно прям в Кремле вручать.

А про международные права человека, так пусть умоются! Обосралось международное сообщество в Косово и России теперь никто не указ. А будут возникать – Россия трубу им перекроет и пусть сидят там со своими правами!

Время Солженицына и Сахарова прошло. Наступило лихое и задорное время ГОМОФОБИИ.

Манвик (tematic_literature) все записи автора

Вашу книгу я прочла. Вы близки мне как все пишущие женщины. Не смущайтесь этим  в с е: все не пишут, пишут единицы из всех.

Вы близки мне как всякое уникальное существо и, поверх всего как всякое уникальное женское существо.

Читать далее...

Манвик (tematic_literature) все записи автора Когда она спит, я часто перебираю ее волосы. Они легкие и очень подвижные в моих руках. И целую ее глаза. Незаметно ласкаю языком ресницы. Так людей будят птицы - садясь на грудь и перебирая клювом спутанный в веках сон. И еще я касаюсь воздуха над ней. Он теплый, горячий даже, и пахнет совсем по-детски. Я люблю ее. И боюсь. Не сплю ночью, все слушаю - не устала ли она дышать, не поперхнулась ли случайным кошмаром. Так она спит, раскачиваясь в колыбели моих ладоней. И жаль растрачивать ночь, и рассвет серый, как волна. Я люблю ее. Она плачет, ревнует, не упрекает совсем.
Просто плачет - темные глаза переполнены горем. Она говорит мне: "Дон Жуан" и вряд ли ошибается. Только каждую ночь мне хочется быть рядом.
Плавить темноту дыханием, по-собачьи сторожа ее грезы.

Манвик (tematic_literature) все записи автора Янтарь. Весь этот день был пронизан янтарем. Этот медово-тягучий цвет закатного солнца. И даже в моем стакане плещется янтарный сок, обжигая небо, оставляя терпкое послевкусие. Книга, лежащая без причины на моих коленях, мой взгляд, устремленный на танцующие пылинки в последнем луче солнца. Медовый запах яблок. Это пришла ты. Я знаю это, чувствую, не поворачивая головы, взгляд твоих глаз. Странно, но даже в твоих серо-стальных глазах растоплены янтарные крошки. Они похожи на маленькие кусочки карамели в каком-то неведомом соусе. Но я…я никак не могу определить их вкус. Порой они приторно-сладки, порой горьки до сведенных скул. А иногда они бывают пресно-безвкусными. Такое бывает редко, но тоже бывает. Этот вкус дает мне почувствовать твою усталость, твое равнодушие. Но сейчас твои глаза пахнут нежной сладостью. Ты кладешь руку на мое плечо, легко проводишь по позвоночнику, поворачиваешь мое лицо к себе. Кусочки карамели твоих глаз тают, придавая всему безумную нежность и теплоту. Твои мягкие губы. Ты нежно касаешься ими моих, чуть потрескавшихся и грубых, но так сильно истосковавшихся по твоему вкусу. Твоя сладость. Мед…
22.01.07

_Natalia_M_ (tematic_literature) все записи автора Предисловие:Это наше первое лето с тобой.И,знаешь,я чувствую,что жив..чувствую,когда слышу,так редко,но все же,твой голос в мобильном.Когда вижу тебя во сне и не хочу просыпаться.Хочу адресовать тебе эти строки:"Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней,я стану там на колени и поцелую твои ноги за все,что ты дала мне на земле."©И.А.Бунин "Поздний Час"

Ты-нечто безумное,что случилось со мной.И я уже живу этим безумием,становясь слабее этой силы,этого цунами,охватывающего меня с каждым мигом все сильнее.
...Вот уже сколько времени,выходя из дома каждый день,по-привычке я заглядываю в почтовый ящик с потертой цифрой 64 с надеждой увидеть плотный белый конверт с заполненным полем "откуда:Приморский Край..."-ответ на непоставленный мой вопрос,ибо сам редко пишу тебе.Ты пишешь прерасные письма мне,знаешь..Читая приличную стопочку сложенных пронумерованных листов в клетку,я чувствую,что я рядом с тобой.Неописуемое ощущение.Тем удивительны письма из-далека.Ты пишешь про все то,что случается с тобой,о чем ты думаешь,-так я становлюсь ближе,зная твою почти самую ничтожную промелькнувшую мысль.Все твои мечты,желания...я знаю.Ты пишешь обо мне.Ты пишешь лестно обо мне.Порой,мне это даже нравится.
А представляешь...мы будем вместе.Вместе гулять под тяжелым низким небом Питера и под его на удивление легким дождем,будем бродить по самым забытым закаулкам.Смотреть на борящийся с ночью туман с миниатюрных пустынных мосточков через каналы.В Питере такие особенные ночи.Такие чужие...такие родные...такие контрастные.А дождь будет неустанно бить по низким старым,обветшалым крышам пятиэтажек.Знаешь,мы заберемся на одну из них.Сольемся с дождем,одежда будет все влажная и тяжелая,а глаза твои будут гореть огнем.Как я их люблю...люблю,потому что не видел.Хочу бесконечно представлять твою счастливую улыбку,большим пальцем обводить ее нежный контур,хочу видеть,как с твоих волос,легко как-то,особо, падат дождевые капли,а в них отражается ночь города-кристальный небесный Питер.Ты...кажется,тебя поцеловал сам Бог.
...Какое,наверное,счастье,наблюдать сквозь серые полосы ливня,как ты кружишься,ловя капли ртом и кончиками пальцев.Как ты и твой прекрасный мир отражается в неглубоких зеркалах безупречных луж.Как было бы здорово потом целовать твои мокрые пальчики...
А потом..потом рисовать тонкой кистью с тушью какие-нибудь причудливые символы у тебя на мокрой ладошке,а они будут растекаться по всем этим бесконечным линиям на твоей руке.Ровной каплей побежит крохотная речка по запястью к локтю,становясь еще одной твоей веной.Я проведу по ней указательным пальцем снизу-вверх,собирая темненькую струйку воды,потом поднесу сохраненную каплю к своим губам и аккуратно очерчу их контур.Цветная вода забьется в трещенки высохших,обветренных губ...затем по линии пульса на твоей шее оставлю следы темных поцелуев.
Поплывет и смоется,сольется смысл всех знаков,а черно-серые растворенные капли воды забьются между пальцев.Тогда я возьму тебя за руку...На моей ладони отпечатается та самая картина тербкого ночного Питера,в котором мы с тобой когда-то были Богами.

19.07.07

_Natalia_M_ (tematic_literature) все записи автора Ни слова. Ночей простыни в совершенстве отглажены тишиной, а я рассыпаю звездную пыль с осколками тех самых мечт, которыми они были окрещены при падении. Старательно, указательным пальцем, я вырисовываю блестящими крошками слайды снов.

Через кремовые шторы настойчиво сочились ванильные лучи солнца и разливались волнами по небольшой, уютной и светлой кухне. Брызги света падали на миниатюрные чашечки тонкого белого фарфора, скатывались по полупрозрачным стенкам и падали на донышко, где и сохранялись очаровательным золотистым блеском.
Утонченность твоих рук всегда восхищала меня. Своими тоненькими аристократическими пальчиками ты брала чашечку и подносила к влажным губам, на которых сияла задорная улыбка с тенью хитрости. Я ее всегда боялась.
Довольная, ты делала глоток крепкого индийского чая, испорченного пресловутой приторностью, затем, с интересом тянулась к сладостям, выбирала цвет, который наиболее ярко отражался в черных кристаллах твоих глаз, и кусала с удовольствием это отвратительное рассыпчатое безе, невзначай оставляя крошки на губах. Затем снова глоток за глотком, ты выпивала лучики солнца из чашечки с отколотым краем.
Медленно встав, упираясь белыми ладонями в деревянный стол, ты бережно брала несколько блюдец, приветливо улыбаясь им в отражение, и поглаживала пальцами их краешки, украшенные унылыми цветами. Ты замахнулась над собой и ударила со всей силы блюдцем о край стола. Осколки разлетелись белым взрывом фарфоровых бликов и звоном твоей ликующей души. Тебе это невыразимо нравилось, ты была чрезвычайно занята. Ты брала очередное блюдце, неизменно ему улыбаясь, даже одарила поцелуем, затем с еще большей радостью разбила его таким же взрывом. Потом еще и еще, фонтан осколков, словно перьев от вспоротой подушки, был нескончаем, а ты смеялась во весь голос и била посуду.



23.5.2008

_Natalia_M_ (tematic_literature) все записи автора В воздухе вкрадчиво плыл сигаретный дым, погружая в атмосферную туманность томное настроение , властвующее над людьми, пренебреженно сидящих за аккуратными круглыми столиками, накрытыми легкими выцветшими темными скатертями. Запах алкоголя и дорогих сигар разбавлял дрожащий срывающийся голос хрупкой певицы на низкой сцене. Массивное черное пианино приковывало взгляд своим безупречным блеском , контраст клавиш, перебиравших глухую колкую мелодию, вызывал странное тяжелое чувство в груди.
Девушка на сцене была настолько утонченной, словно порывистое чувство звучания нервное скрипки и неосознанной нежности, касаясь влажными губами микрофона, она обхватывала стойку тонкими длинными ухоженными пальцами, изредка касаясь запястьями холодного металла, тогда по венам пробегал звенящий отблеск, и ее звонкий утомляющий голос еще долго отдавался неумеренным эхом в мыслях. Она жила этой нотой, самой высокой нотой, всегда, будто с риском сорваться с нее, оборвав нить режущего кожу звучания.
Ее густые ресницы часто трепетали от едкого дыма, стряхивая тяжело наложенные тени, словно пыльцу бабочки по векам, распыляя их черный матовый блеск. Впалые скулы аристократично оттеняли бледную фарфоровую кожу идеального лица и прекрасными чертами смелой робости.
Она чувственно выдыхала, опуская бархатистый взгляд в непрочный деревянный пол сцены, слегка поправляла коротко стриженные, блестящие на ярком свете, слепивших зрителей, прожекторов, темные волосы. Она крепко зажмуривала глаза и тягостно клала ладонь на грудь, украшала воздух высоким, мгновенно волшебным пением, оставляя искру звучания в трещинах ссохшихся театрально-ярких губ и дорожки темных капель слез на щеках, ставших зеркалом для дымности сумрака настроения.
Свободно облокотившись на пианино, она легко потянула стойку ближе миниатюрными пальчиками, едва касаясь отточенной прохлады. Нежно обессилена ядовитым ароматом вульгарных духов, она, прикрыв сумрачные глаза, во влажность окунув ресницы, протянула будто вынуждающую ее ноту и закинула голову вверх, в потолок, в потертый, уставший потолок, обвив ладонью шею, больно сглотнула. Ее грудь пахла горьким шоколадом и бриллиантами. Девушка, отчаянно тихо шалея, все чаще дышала и что-то сокровенно шептала себе, доверяя каждому своему слову.
Изящно сгибая стройную ножку в колене, чуть соприкасаясь, вскользь рисовала параллели микрофонной стойке узким железным каблуком, все больше обнажая сквозь вызывающий разрез красного атласного платья свои жемчужные, в грубых чулках на широкой резинке, привлекательные ноги.
За самым отдаленным столиком вблизи бара и в призрачном свете тусклых ламп, два джентльмена в белоснежных рубашках с надменным взглядом оглядывали свои карты, периодически нервно ослабляя умелый узел дорогого галстука и по-инерции, делали сдавленный глоток жгучего мартини.
- М-да… - прохрипел низко один из них, откашливаясь. - Фолд.
- Вы правильно поступили, - ехидно улыбнулся ему другой, самодовольно пытаясь продемонстрировать сочувствие. - Это игра.
Неприятные слезы стремительным холодком стекали по изгибу млечной шеи. Девушка священно касалась теплой ткани, ощущая ее каждым своим трепещущим звоном нервных окончаний. Слабый удар тока пробегал по каждой вене, по каждому горизонту ее великолепной фигуры, ее рельефного тела. Осторожным касанием дрожавших пальцев, она, придержав тугую резинку чулка, вытянула миниатюрный женский пистолет. Его приглушенный, изрядно потертый блик был невероятно к лицу ей сейчас.
Уверенно приставив к виску пистолет, она ласково и кротко улыбнулась соленым блеском пропитавшихся слез, прошептав: «Requiem aeternam dona eis , Domine, et lux perpetua luceat eis.»*
Последний жест, порвавший кладки дыма, разбудивший воздух, заставив его колыхнуться, приняв в себя мгновенную мимолетную пулю, несшую в себе самое приятное сумасшествие, самые острые осколки голоса, порезы которых взорвали неистовую музыку, дополнив черно-белую классику кроваво-гранатным насыщенным красным.



_______

*«Дай им вечный покой, Господь, и да светит им вечный свет.»




10.12.2007

Манвик (tematic_literature) все записи автора А можно когда-нибудь потом я напишу тебе письмо? Я напишу тебе все, что так мучает меня сейчас, что я думаю и чем страдаю... Там будет вся моя боль и обида. Я напишу о своей боли ожидания, о боли ожидания предательства. Я люблю тебя и жду удара в спину…это больно! Помнишь, ты спросила меня, прощу ли я тебя, если ты бросишь меня из-за того, что «так надо»? Ты ведь не считаешь это предательством. Наивная! Неужели это так? Я не верю! Неужели, если бы я бросила тебя из-за кого-то, ты бы простила мне это? Да, быть может я жестока, но…но я не прощу! И я напишу тебе о том, как я ждала того момента, когда твои узнают, когда поставят тебя перед выбором. Перед выбором, где на одной чаше весов я, а на другой семья и более или менее какая-то надежность будущего. Напишу, что я даже не знаю, чего я хочу больше: чтобы это случилось или, чтобы они пребывали в полном неведении. А знаешь, это наверное природный мазохизм, но я хочу, чтобы они узнали. Да, пусть я знаю, чем все это кончится, но я тешу себя надеждой. Я надеюсь, что ты поступишь так, как не делала никогда в своей жизни, что ты пойдешь против их мнения и останешься со мной. Но этого не будет. И я знаю, что потом будет больно, очень больно. Но это будет потом. И потом я напишу тебе об этом в письме. Только, пожалуйста, прочитай его потом. Потом. Хорошо? А пока…пока мы вместе, и я гоню эти мысли прочь. Это будет потом. А пока свернись клубочком в моих объятиях и засни, а я буду беречь твой сон. Твой сон и нашу любовь.