По-моему, к началу апреля, когда стало уже тепло, наш танк был полностью отремонтирован. Ремонтники опробовали его на ходу.
Потом прибыл какой-то офицер, который сообщил мне, что наш танк должен грузиться на платформу и в дальнейшем будет передан в какую-то танковую часть.
Он предложил мне выбор: следовать в свою часть без танка, или с танком в другой полк. Я выбрал первое.
На следующий день мы собрались, получили нужные документы, взяли с собой немного продуктов, и отправились по направлению к г. Черткову, где была комендатура.
На руках у меня было командировочное предписание и продуктовый аттестат. В комендатуре мы должны были узнать, где искать наш полк.
Ярким солнечным днем мы по проселочной дороге должны были выйти на главную дорогу до Черткова.
Вышли на высотку, и подошли к старому еврейскому кладбищу. Кладбище было разрушено, кругом валялись черные гранитные плиты.
Вдруг мы увидели, как к нам бежит девушка и что-то кричит. Это была любовница Сергея из деревни Спиченцы. Она бросилась ему на шею и, громко плача, просила его задержаться еще на день.
Мне пришлось успокаивать ее и обещать, что при первой возможности Сергей вернется к ней. Она бросилась на землю к ногам Сергея и стала так выть, что мы все не знали что делать. Сергей клялся ей, что вернется, если будет жив. Как показали дальнейшие события, вполне могло быть, что они встретились.
Вскоре мы вышли на большак. Солнце уже так припекало, что образовалась пыль, а по краям дороги начала пробиваться и зеленеть травка. Мы сняли с себя все теплое и шли уже дальше в одних гимнастерках.
Приближались сумерки, нужно было устраиваться на ночлег. Проходя мимо какого-то хутора, увидели большой деревянный дом в два этажа. За забором, на пашне работали две женщины, закутанные в платки. Одна из них погоняла быков, запряженных в плуг, вторая шла за плугом. От них все время слышалось: «Вишта», «Гошта». Что это означало – было не ясно. Сергей в шутку произнес: «Не помочь ли Вам?» Женщины остановились, посмотрели на нас, подошли к забору. Старшая, видимо мать, спросила нас: «Вспашите все поле? Мои ребята ответили хором: «Вспашем за кормежку!»
Вскоре ребята стали пахать поле на быках под картошку. Женщины ушли в дом готовить еду.
Ужинали мы за одним столом. За едой услышали рассказ об этой семье.
С приходом немцев все мужчины были угнаны в Германию, и младшие сестры вместе с ними.
На второй день, с утра начали сажать картошку и до вечера засеяли все большое поле.
Переночевали, набрали еды на дорогу и ушли. По подсказке этих женщин ушли в сторону железной дороги.
Шли вдоль железной дороги весь день и в течение нашего пути, за одним из поворотов дороги, увидели лежащий на боку, видимо сошедший с рельсов, бронепоез. На одной стороне насыпи лежали трупы, укрытые рогожей. Вокруг ходили железнодорожные рабочие – ремонтники. На земле мы нашли несколько пачек патронов к моему нагану. В перевернутых вагонах было множество разных боеприпасов.
В конце дня мы зашли в деревню рядом со станцией Гречаны.
Нужно было подумать, где переночевать. У небольшой хатки сидела женщина с мальчиком. Мы поздоровались и хотели идти дальше, но женщина обратилась к нам с неожиданным предложением.
Она сказала нам: «Вы ищите где переночевать? Я могу предложить Вам ночлег и вкусную еду, если Вы согласитесь выполнить мою просьбу. У меня есть баран, которого я должна сдать на заготовки, но сама я голодаю. Я прошу Вас зарезать барана, которого мы съедим, а Вы мне напишите расписку, что баран конфискован в пользу армии.
Мы согласились.
Закипела работа. Мой механик не раз свежевал баранов у себя в селе, так что он знал что нужно делать.
Хозяйка поставила на плиту чугун с водой, а сама побежала в деревню за самогонкой.
Через некоторое время в сарае висел баран, с которого механик сдирал шкуру.
Всю ночь мы веселились – ели баранину и пили мутную самогонку.
Наутро я написал хозяйке расписку примерно следующего содержания:
«Расписка дана гражданке (фамилия) в том, что экипаж танка Т-34 в составе (перечислялись фамилии) вынужден был изъять барана для употребления его в пищу. Обязуемся при первой же возможности возместить управе нанесенный ущерб. Командир танка (фамилия, в/звание).
Расписавшись, вручил записку нашей доброй хозяйке. Попрощавшись с ней и с ее сыном, мы пошли по направлению к станции Гречаны. Там мы сели на открытую платформу медленно двигавшегося эшелона с техникой и так доехали до станции Гусятин.
Это старая пограничная станция. На станции бродило много всякого люда: солдаты, беженцы, переселенцы – все ждали подходящего поезда в нужном направлении.
Я бродил по станции, всматривался в лица людей. В одном месте обратил внимание на кучку молодых ребят грязных и немытых, в национальной одежде. Это были еврейские мальчики. У многих на головах были ермолки, на висках были длинные пейсы.
Как они уцелели? Почему они слонялись здесь, где по ночам свирепствовали бандеровцы? Это для меня осталось загадкой.
Когда я услышал свисток приближающегося эшелона, то вышел на платформу – нам нужно было узнать, идет ли этот эшелон в нужном направлении.
Подходящий эшелон шел очень медленно.
Когда вслед за паровозом появились рядом с эстакадой крытые вагоны, стало видно, что в вагонах арестанты. Каждый вагон охранялся часовыми спереди и сзади.
Как только поезд остановился, на платформу станции выскочила охрана с оружием. С визгом открылись двери теплушек. Из вагоном нехотя начали выходить пленные немцы в своей традиционной зеленой форме. Многие из них были в бинтах. Конвой начал выстраивать колонну. Солдаты гремели котелками, отряхивались и медленно становились на свои места. Последними, из вагона, что был напротив меня, осторожно спустились на платформу два солдата, несшие на себе безногого офицера. Он обнимал солдат за плечи, а они поддерживали его за основания перебинтованных култышек. Вдруг один из солдат споткнулся и присел на колено; офицер одной из своих култышек ткнулся в асфальт и страшно закричал от боли. Солдаты вновь вернули его в нормальное положение, но офицер стал сильно хлестать по щекам провинившегося солдата, одной рукой, при этом произнося какие-то немецкие ругательства.
Я был удивлен и ошеломлен увиденным. Солдат, которого хлестал по щекам офицер, видимо, считал, что так нужно, и не проявлял никакого протеста. И в плену они продолжали соблюдать субординацию. Эта, можно сказать классическая сцена взаимоотношения немецкого солдата и офицера запомнилась мне на всю жизнь.
На этом месте мне хотелось бы заметить, что все эпизоды, описываемые мной, могли происходить в иной последовательности.
Одно только помню точно, что в эти дни установилась теплая, солнечная погода.
Кажется, был конец апреля, и дело шло к Пасхе.
Как обычно мы сели на проходящий эшелон с техникой и открытыми платформами и с этих платформ обозревали местность вокруг. Как всегда, от нечего делать солдаты и офицеры палили из личного оружия по металлическим щитам с немецкими названиями. Щиты были изрешечены пулями.
Эшелон тащился медленно, начиналась вторая половина солнечного дня.
В каком-то месте на удалении мы увидели красные черепичные крыши какой-то деревни и тут же решили срыгнуть с платформы и искать ночлега в этой деревне.
Шли по направлению к ней по тропинке через поле, которое было все в цветах. Сапоги наши покрылись от травы пылью.
Уже на подходе к деревне увидели деревенских баб, которые белили крайние хаты, а когда вышли на главную улицу, то утвердились в том, что идет интенсивная подготовка к празднованию Пасхи. Такое обстоятельство было нам на руку, мы чувствовали, что здесь хорошо покушаем и весело проведем время.
Возле одного из домов нас обступили старушки и наперебой начали приглашать в свои хаты. Мы выбрали хату, где собирались отмечать праздники несколько семей сразу.
Нас с большой радостью и почетом ввели в просторную хату, в которой на нас сразу же повеяло холодком и тем специфическим запахом, который свойственен только украинским хатам.
Огромный длинный стол переходил из одной комнаты в другую. На этом столе, покрытом белоснежной скатертью, стояли различные блюда, меж которых виднелись прозрачные графины со спиртом.
Перечисляю закуску, которая была на столах с уверенностью, что не все запомнил.
На продолговатых блюдах лежали молочные поросята, гуси, жаренные с обрубками лап кверху, жареные утки и куры. Все было украшено свежей зеленью. Всевозможные соления возвышались в круглых глиняных блюдах: квашеная белоснежная капуста, желтые моченые яблоки, красные помидоры в рассоле и соленые огурцы. Особенно много было пирогов со всевозможной начинкой: с мясом, капустой, картошкой, с вишнями, с черникой. Было много всякого варенья и всевозможных компотов.
Особенно мне понравился компот из груш, которым я утолял жажду после выпитого спирта.
До глубокой ночи мы ели и пили столько, сколько никто из нас не ел и не пил в жизни.
Старушки наперебой заботились о нас и буквально заставляли нас пить и есть всего понемногу. Мне помниться, что я все просвещал бабок на международные темы. Из их рассказов запомнилось мне следующее. В деревне немцев никогда не было. В деревне как был колхоз, так он и оставался в оккупации. Деревней управлял прежний председатель колхоза. Через несколько дней после оккупации все молодые парни были мобилизованы немцами во вспомогательные войска. Так получилось, что все эти молодые ребята стали водителями машин, и потому в этой деревне появилось много спирта, продовольствия и всякого барахла.
Все молодые девчата были угнаны в Германию, когда началось отступление немцев. Стариков мы совсем не видели в деревне. Многие из них спились, видимо от обилия дешевого спирта, многие умерли – остались одни старухи, которые не знали, что делать с добром, которого в деревне было вдоволь.
Наутро я проснулся на куче хвороста, перед домом , в котором пировали. Видимо меня вынесли на свежий воздух после коварного действия выпитого спирта. Проснулся я со страшной головной болью. Проковылял в хату и застал своих ребят, которые уже завтракали. Я присоединился к ним и сказал, чтобы собирались к походу.
Мы распрощались с бабками и, нагруженные пирогами, тронулись в путь. Уходя, я положил в свою сумку расписное полотенце, так как не чем было утираться после умывания. Я был очень удивлен, когда уже на выходе из деревни нагнала нас бабка и отняла у меня полотенце. Мне стало страшно стыдно и неудобно перед своими ребятами. Не думал, что полотенце, одно из многих, что валялись в хате, было так дорого хозяйке.

Опять мы много шли пешком. Однажды днем мы проходили вдоль старой заброшенной колей железной дороги и рядом видели кладбище горелый наших «тридцатьчетверок» и немецких «тигров». Наших танков с задранными кверху стволами было намного больше, чем немецких.
Зашли в одну деревню покушать. Были поражены безлюдьем – в деревне никого не было. Зашли в большую хату под красной черепицей. Поразил глиняный пол в хате, он так блестел и сверкал чистотой, что мы не рискнули идти дальше и вышли на крыльцо.
К нам вышла хозяйка дома, опрятно одетая, а затем появился и голова. В этой деревне была та же картина – молодых не было – все были угнаны в Германию.
Нас накормили, и мы пошли дальше по направлению к городу Чертков, который был уже совсем близко по рассказам сельчан, и который должен был виден по нашему разумению издали. Но мы шли и шли, а города все не было и не было видно. Между нами начался спор, а туда ли мы идем? И вдруг в самый острый момент наших сомнений мы остановились как вкопанные – перед нами, в овраге был город, весь в зелени, с белыми красивыми домами. Весь город Чертков с той стороны, откуда мы шли, был ниже уровня этого плато, находился как будто бы в какой-то впадине, которая не просматривалась издали. Прошло, наверное, чуть больше полумесяца с тех пор, как мы начали свое путешествие, и вот мы у цели.
По тропинке спустились на одну из улиц города. Когда спускались, видели узкую быструю речку между скал и небольшой водопад. Вокруг много зелени.

С П Р А В К А (современная)
Город (28.9 тыс. жителей) и центр района, расположен на пологом правом и крутом левом склонах долины р Серет. Первое упоминание о нем как о частном селе, получившем самоуправление по Магдебургскому праву, относится к 1522 г. Город был в составе Теребовлянского уезда Русского воеводства Польши. В 1610 г. на пригорке левого склона долины реки на месте деревянного возводится каменный замок По Бучачскому трактату в 1672-1683 гг. Чортков находился под властью Турции, а замок служил резиденцией наместника. В XVIII в. замок, переоборудованный во дворец, был резиденцией Потоцких и Садовских. Позже его сда­вали в аренду австрийскому правительству, приспособившему строение под склады и тюрьму. В настоящее время сохранились стены замка и две полуразрушенные башни, а его внутренняя территория используется для хозяйственных нужд города. В Чорткове находятся две церкви, представляющие собой образец подольской народной деревянной архитектуры: Успенская церковь (1635 г.) и Вознесенская церковь (1738 г.). В начале XVII в. в городе появились первые евреи, спустя столетие (1722 г.) получив­шие у хозяина Чорткова С. Потоцкого особые привилегии. В XX в. еврейское население города выросло вдвое, составив накануне Второй мировой войны более 60% жителей. Поныне сохранились их культовые сооружения -Старая синагога, построенная в 1771 г. (чуть ли не единственное строение, уцелевшее в еврейском квартале после войны), и клойз (хасидская синагога), в 1870 году перестроенная из родового замка Садовских, купленного раби Фридманом (ныне центр детского творчества). Самые же величественные культовые сооружения города появились в начале XX в. Они определяют архитектурный пейзаж центральной части Чорткова. Покровская церковь с высокой колокольней, построенная в 1905 г. у подножия крутого левого берега, как бы противостоит костелу Святого Станислава епископа и мученика , возведенному в неоготическом стиле на склоне противоположного берега Серета на месте костела, существовавшего с 1731 г.

Хоть мы и видели всего несколько улиц, но город показался нам очень красивым.
В центре города, на небольшой площади, стоял обелиск из черного гранита, на котором были выбиты золотом имена погибших при взятии города. Сам обелиск был обрамлен черной тяжелой цепью, которая своими звеньями была приварена к артиллерийским снарядам различной величины, тоже выкрашенными в черный цвет. Таких величественных памятников я больше нигде не видел.
Комендатура была рядом. Я сразу пошел к коменданту, к его кабинету. Ребята ждали меня на улице. В числе других посетителей я зашел в кабинет и доложил коменданту, кто я. Выслушав меня, он потребовал показать мой экипаж.
Я привел своих ребят. Комендант осмотрел моих танкистов, выразил восхищение их бравым видом. Через некоторое время он мне сказал: «Вот что, «младшой», я забираю у тебя твоих орлов, они теперь будут воевать в особом отряде по борьбе с бандитами (бандеровцами). Я обратил внимание на то, как мои ребята были довольны этим сообщением, никто из них не протестовал, и на их лицах была радость.
Потом я уже понял, что эта новая для них жизнь была более благоприятной, чем воевать в Анке и повторять все заново.
Возможно, что они в последствии и обосновались в этом красивом городе, а Сергей, может быть, вызвал к себе свою девушку.
А пока что я прощался со своими однополчанами. На руки мне выдали новое командировочное предписание и продаттестат, а самое главное, я узнал где находится наш полк, с которым я распрощался у деревни Спичецы.
Моих ребят куда–то увели, а я, получив на дорогу продукты, опять тронулся в путь, но теперь уже один.
С одной стороны я почувствовал облегчение. С меня снята была ответственность за подчиненных, за их судьбу. С другой – я остался один, без поддержки.
Меня настораживало то, что мне придется идти по незнакомым местам, где в последние дни свирепствовали бандеровцы. А у меня с собой был только наган с патронами только в барабане. Те патроны, которые мы подобрали на месте крушения бронепоезда, на дороге, остались у ребят.
Мой путь лежал в сторону Карпат, по направлению к городу Городенко. А точнее – в деревню Окно – там располагался наш полк.
На пути у меня был город Тернополь, до которого нужно было дойти засветло.
Всех подробностей в дороге я не запомнил, но осталось в памяти, что мне не раз приходилось ночевать в хатах с незнакомыми людьми, спать на сене и на глиняном полу, где я опять набрался вшей.
Чтобы скрыть свою готовность к применению оружия я входил в хаты в плащ-накидке, под которой держал наготове наган. Поняв, что опасности нет, располагался на ночлег.
Крестьяне кормили одной мамалыгой с молоком, но без хлеба.
Войдя в деревню, я всегда видел еще издали – на лавочке, возле плетня стояла миска с мамалыгой, я рядом кувшин с молоком. Крестьяне избегали разговоров с прохожими, если не было надобности, и потому выставляли еду на улицу.
Помню, что в город Тернополь пришел ночью. По фанерным указателям узнал, где расположена гостиница. Весь город был в руинах. Я впервые увидел полностью разрушенный город – целых домов не было.
Подойдя к фасаду гостиницы – старинному, красивому зданию, был удивлен, что это здание осталось целым. Зашел в парадный подъезд и предъявил предписание дежурному офицеру. Он молча повел меня в комнату отдыха. В комнате было темно, но кровати с темными одеялами я разглядел. Сняв с себя все лишнее, бросился на постель и, обомлел – надо мной потолка не было. Через огромный провал в здании я видел перед собой звездное небо. Долго я еще не мог успокоиться и уснул не скоро.
Рано утром я поднялся и опять в путь.
Подробностей не помню, но часть пути проделал на попутных машинах. Город Городенко я так и не видел - прошел стороной.
По пути в деревне Окно у меня были попутчики.
Навсегда мне запомнилось раннее утро у подножья Карпат. Было еще темно, когда мы поднимались по тропинке проселочной дороги, ведущей к деревне. Мне запомнились, часто встречающиеся деревянные кресты с распятиями рядом с дорогой. Шли в темноте, и горы еще не были видны. Внезапно стало светлеть, и все обернулись в ту сторону, откуда начало подниматься солнце.
Сразу стали видны круглые вершины гор, из-за которых быстро поднимался солнечный красный круг, который сиял все ярче и ярче.
Наконец, солнце появилось полностью и всех озарило светом. Все это произошло очень быстро и чем-то напоминало восход солнца, который показывают в кино.
Показалась деревня между холмов. Время еще было раннее, людей не было видно.
Пока я шел нигде не видел признаков воинской части, ни техники, не людей.
Уселся я на камень отдохнуть и стал наблюдать – не появиться ли где-нибудь солдат или офицер. Ждал я не долго. Мимо проходил офицер, у которого я спросил, где находиться штаб полка. Он мне сказал, что идет как раз к Ому, где живет командир полка, и мы пошли вместе.
По дороге он мне сказал, что он адъютант командира полка.
К командиру недавно приехала жена, так что мне придется ждать некоторое время, пока он проснется. Но как только мы подошли к крыльцу дома, увидели командира полка, который стоял на веранде в одной майке.
Я доложил ему, что прибыл в полк для прохождения службы. Он со мной поздоровался и объяснил мне, что мне придется убыть в офицерский резерв фронта, так как полк уже укомплектован полностью после формирования.
Он приказал адъютанту снабдить меня всем необходимым, в том числе и документами, чтобы я мог следовать в город Шепетовку, где и находился резерв фронта.
Попрощавшись с командиром полка, я вместе с адъютантом пошел в хозяйственную часть. Я попросил, чтобы мне выдали новое летнее обмундирование, чистое белье и мыло. Мне выдали все, что я просил, и с новым предписанием и продатестатом я отправился в новый путь. Но сразу я деревню не оставил – мне нужно было где-то помыться, избавиться от вшей, и только тогда отправиться в путь.
В это время на этом участке фронта свирепствовал брюшной тиф, и были даже развернуты тифозно-полевые госпитали.

Я зашел в большую хату, где все уже были на ногах – выгоняли скотину, занимались хозяйством.
Я хозяйке сказал, что мне срочно нужно помыться – нужна горячая вода и побольше.
Она мне показала на русскую печь, и сказала, что они всегда моются в печи. Я прикинул, как это все будет выглядеть и отказался, но воду в большом чугуне попросил вскипятить. Пошел искать закуток, где можно было бы обмыться. Обратил внимание на только что срубленный из свежих досок туалет, который был построен с приходом воинской части. Зашел туда. В нем было чисто и пахло свежими сосновыми досками. Решил мыться в этом месте. Принес ведро холодной воды и горячей, захватил с собой ковш. Все свое вшивое обмундирование и белье сбросил в толчок. Тщательно вымылся.
Когда мылся, в щель видел молодых баб, которые покатывались со смеху и показывали пальцами в мою сторону. Меня это взбесило. Одевшись и причесавшись, вышел с ведрами к ним, швырнул им ведра и сказал, и сказал им всем, что они не мытые свиньи, и что прежде чем смеяться лучше бы построили у себя баню. Все это я сопроводил матом и проклятиями.
В гордом одиночестве вышел из деревни.
Опять по дороге меня ждала мамалыга у хат. Где ночевал и как шел еже не помню. Где-то возле города Старо-Константинова догнал попутчика - младшего лейтенанта, который тоже шел в офицерский резерв.
Пришли мы в город Старо-Константинов вечером. На окраине города стоял одноэтажный дом, на ступеньках которого сидела девочка лет двенадцати и грызла луковицу как яблоко, закусывая куском черного хлеба. Мы спросили ее можно ли переночевать в ее доме. Она вошла в дом и позвала свою мать.
Женщина, хозяйка дома, разрешила нам переночевать, но предупредила, что еды у нее никакой нет.
В большой комнате стояла железная кровать с грязным матрацем. В углу икона с горящей лампадой.
Мы пошли на кухню и поели из нашего скудного запаса рыбными консервами с сухарями.
Утром рано встали и пошли умываться. Нас поразило то, что девочка стояла перед иконой и страстно молилась, не обращая на нас никакого внимания.
Мат ее нам сказала, что она делает так каждый день – просит Бога вернуть ее старшую сестру из Германии. Она показала нам несколько фотографий из Германии, на которых была снята ее старшая дочь. Женщины, которые были на фото, выглядели вполне прилично, ничто не говорило о том, что они страдают. На обороте фото было крохотное письмо. Мать рассказала, что в письме написано, что у них все хорошо, и что живут ни прекрасно. На самом деле все обстояло наоборот. Они были очень несчастны.
Каким-то непостижимым образом мать знала, что нужно читать с другим смыслом. Как мы поняли, перед отъездом они договорились, как следует читать их письма. Если бы в открытках была правда – письма бы не дошли.
Мы пошли умываться на ставок, что был рядом с домом. По мосткам я дошел до середины и когда начал умываться, то увидел в прозрачной воде, водорослях много огромных щук. Когда умылся, пошел к дому и встретил девочку, то я ей показал, в каком месте много щук и спросил: «Почему не ловите их?».
Она ответила, что они ловить не умеют. Она ответила, что они ловить не умеют, а приглашать мужчин опасаются.
Сколько мы шли до Шепетовки – не помню. Пришли на станцию днем и сразу стали искать продпункт. Нашли продпункт быстро, получили продукты.
Запомнилось мне, что в пайке была краковская колбаса, которую я не видел с довоенных времен.
Нашли расположение офицерского резерва фронта в лесу. После проверки наших документов, нам было приказано сдать личное оружие. У моего попутчика оружия не было, а я свой наган не сдал, сказал, что за мной оружия не числится.
Офицеры жили в землянках. Запомнилась мне столовая, которая была устроена на открытом воздухе. Деревянные столы располагались на склоне травянистой горки; у столов были наспех сколоченные из бревен скамейки. У каждого стола сбоку была вкопана до половины дубовая бочка с крышкой, в которой всегда был хлебный квас. В жаркие дни этот квас был спасением, кроме того, он обладал необыкновенным вкусом.
Говорили, что поваров – солдат был специалист по приготовлению хлебного кваса.
Однажды ночью все проснулись от выстрелов и в панике начали выбегать из землянок и бежать в глубь леса. Я тоже вместе со всеми бежал в лес. Когда уткнулись в какой-то старый овраг, бег прекратился, и все стали потихоньку брести назад, к землянкам. Уже потом, когда я вспоминал это событие, оно живо мне напомнило бегство матросов из кинофильма «Мы из Кронштадта».
Как оказалось, это было нападение бандеровцев, которое отбили зенитчики своими 37 мм зенитными скорострельными пушками.
При разборе этого инцидента мы узнали, что нас охраняла рота танков Т-34, но ни один танк не действовал по разным причинам. Почти все танкисты жили в соседней деревне, переженились и пьянствовали. Аккумуляторы на танках давно уже сели. В пушках некоторых танков птички свили гнезда.
Эти танкисты, в том числе офицеры, были наказаны. После этого случая нам разрешили жить не в землянках, а в домах соседней деревни. Я со своим приятелем, с которым прибыл в резерв, устроились в хате многодетной семьи. Нам сразу же пришлось расстаться с последними портянками. Взамен хозяйка кормила нас яичницей , жаренной на сале и кислым молоком, которого у нее было так много, что она даже кормила им своих свиней. Стояла жаркая погода, и мы часто проводили время в саду, под яблонями.
Как-то приехала комиссия для отбора офицеров в академию бронетанковых войск.
Все, кто сумел представить аттестат зрелости, уехали в Москву для поступления в Академию.
Меня и еще нескольких офицеров – танкистов направили в г.Свердловск, за танками.
Пока мы ждали команды, прошло несколько дней. Как-то утром, проснувшись, как обычно, полез под подушку, чтобы нащупать свой наган, но его не было.
Начал всюду его искать, даже лазил в постели детей хозяйки дома – думал, что они могли взять поиграть с ним. Начал допрашивать хозяйку. Увидел, то она смущена чем-то.
Наконец-то она сказала, что ночью приходили в хату бандеровцы за продуктами, и что один из них вытащил мой наган.
И в то же день я узнал, что мой попутчик убыл куда-то, так со мной и не попрощавшись. Подозрение пало и на него.
Так я остался без оружия и без своей полевой сумки, которую у меня стащили, когда мы покидали землянку.
Начался день нашего отъезда. Старший нашей команды раздал нам командировочные предписания, продатестаты, и мы договорились, что встретимся в г. Свердловск через неделю. А пока мы можем съездить по домам, кому было по пути.
Я оказался в самом выгодном положении. Мои родные к тому времени уже были в Киеве и жили на территории училища, которое я заканчивал в Саратовской области, и которое возвратилось на прежнее свое место дислокации. Родители продали дом и запасы картошки по месту жительства на станции Разбойщина, и вместе с училищем приехали в Киев.
До Киева от Шепетовки рукой подать. Мы все поехали до станции Казатин. На этой станции мы ждали свои поезда. Ожидая поезд, увидел на путях странную женщину с распущенными седыми волосами. Она бродила по путям, спотыкаясь и падая и выкрикивая какие-то имена. Все вокруг говорили, что у нее на глазах немцы расстреляли ее детей. Какой-то мужчина подхватил ее и поволок в вагон эшелона, который шел в Киев. Я тоже сел в этот же эшелон. Через пару часов я был уже в Киеве.
Мне нужно было подумать насчет своей одежды. На улице было жарко, а на мне была плащ-накидка, которая скрывала мои ноги, на которых были красные английские ботинки с обмотками. Все это я был вынужден носить, так как сапог на складе в офицерском резерве не было. На голове у меня была пилотка и темные очки. В таком виде я подошел к училищу и стал думать, как мне пройти незамеченным. Я ходил взад и вперед в том месте, где не было забора, и уже решил про себя, что мне придется ждать темноты, как вдруг увидел знакомого офицера. Когда я учился в училище, мы были с ним курсантами в одной батарее.
Я уехал на фронт, он был оставлен в училище. Я окликнул его. Он меня не узнал. Когда я назвал себя, он даже вскрикнул от удивления. Я снял очки и стал объяснять ему свое положение. Он не стал меня спрашивать и сказал мне, чтобы я никуда не уходил и ждал его здесь, на месте.
Через некоторое время появился мой отец в сопровождении этого офицера. Отец был в таком потрясении и словно как будто напуган, что не мог даже говорить. Потом он сказал мне, что такое таинственное мое появление вызвало у него подозрения – уж не дезертир – ли я.
Весь мой облик подкреплял его впечатление.
Вместе мы шли домой через территорию училища (теперь это территория бывшего Киевского СВУ, а ныне Военного лицея имени Ивана Богуна).

Когда вошли в квартиру, я увидел мать, которая стояла спиной ко мне и что-то готовила.
Отец сказал: «Смотри, кто приехал!»
Мать обернулась и тут же упала в обморок. Мое появление было для нее полной неожиданностью. После расспросов и объяснений, отец отвел меня в курсантскую баню. В бане не было ни души. Впервые за много месяцев я мылся с душистым мылом столько, сколько мне хотелось.
Отец подобрал мне новое офицерское обмундирование, но сапог хромовых не было. Вечером пошли к знакомому сапожнику и за большие деньги заказали ему хромовые сапоги. Чтобы они были сшиты к вечеру следующего дня.
Мне нужно было быть в форме, чтобы прийти на вечеринку с одноклассниками. К тому времени в Киеве уже жили на территории училища все мои одноклассники, которые были в Разбойщине.
Перед вечером я пошел к сапожнику и стал примерять мои новые сапоги. Сапоги оказались негодными, они жали мне в ступне и пальцы ног так болели сильно, что носить их было невозможно. Все же я решил пойти в них на вечеринку, так как мое положение было безвыходным.
Весь вечер я страдал от болей в ногах и едва выдержал до конца. Из-за этого состояния я мало, что запомнил о вечере встречи со своими школьными товарищами.
Больше я эти сапоги ни разу не одел, но всюду возил их с собой, в надежде выменять на подходящие.

Такой «Тигр» с 88 мм пушкой подбивал наши танки на расстоянии 1 км. Прицелы на немецких танка сочетании с 88 мм пушкой с 1943г.были безупречны в плане наведения на цель. Сходу «Тигр» никогда не стрелял, только с коротких остановок.

Я спросил, где сейчас тело лейтенанта. Оно лежало на трансмиссии под брезентом.
Вскоре пришли ремонтники, приварили люк и увезли с собой на летучке тело лейтенанта.
На душе было тоскливо. Мало было радости оттого, что мне пришлось принимать такой танк, да и к тому, с незнакомым экипажем. Решил пойти к знакомому лейтенанту, чья машина стояла далеко от нас. Постучал, мне открыли люк. Закурили и стали обсуждать теперешнюю обстановку.
От него я узнал, что драпали мы, опасаясь окружения. Он мне показал трофейный бельгийский многозарядный пистолет, который был очень тяжелым.
Вернулся в экипаж. Меня угощали ужином. Пили чай с коричневой патокой. Убедился в том, что патока слаще сахара.
Еще до наступления утра наш полк наш полк вошел в лес и там расположился на отдых. До полного штата нам передали несколько машин.
Сейчас, по прошествии стольких лет, не могу вспомнит многие фамилии – командира полка, многих членов моих экипажей. Запомнилась мне только одна фамилия – заместителя командира полка, о которой упомяну позже.
Мне трудно вспомнить в каком месяце зимой 1944 года произошло событие, которое едва не стоило мне жизни, или трибунала.
Из-за своей мягкотелости я вполне мог угодить под суд, в зависимости от того в чьих руках могла оказаться моя судьба.
Все то, о чем ниже напишу, происходило глухой темной ночью на окраине небольшой деревеньки где-то в районе г. Малина (не точно).
Наш полк вошел в деревню ночью. Вероятно, что командир батареи, которого совсем не помню, указал мне большую хату на окраине деревни, где мне следовало поставить танк.
Прямо под стеной хаты мы поставили танк, а сами – в хату, греться. В танке я оставил для охраны заряжающего. Механик должен был ночью спать, чтобы быть в форме.
Почему-то я даже не запомнил, где в это время были хозяева хаты, но было очень тепло и пахло знакомым запахом украинских хат, который располагает к приятному отдыху и сну.
Я устроился на широкой лавке, подстелил шубу и тотчас уснул.
Спал я наверное мало, так как проснулся от сильного стука в дверь. Кто-то настойчиво стучал и кричал: «Танкисты! Ради Бога – откройте!».
Мой механик поднял крючок и впустил кого-то в белой роскошной шубе. Я спросил: «Кто Вы, чего стучите?» Человек в шубе представился: «Я майор, заместитель командира подразделения по тылу. Только что моя машина с продовольствием провалилась под лед в местном ставке. Мои люди сидят без продуктов. Помогите!»
Я ему сразу сказал, чтобы он обратился к командиру полка. Майор стал меня убеждать, что он не знает где найти сейчас, ночью, найти командира полка, и что вытащить машину танком – пустяк. Что это настолько просто и быстро можно сделать, что никто и не узнает. Кроме того, он обещал мне выдать столько продуктов и водки, сколько захочу.
Последнее заявление подействовало больше на моего механика и наводчика, чем на меня.
Теперь они втроем стали умолять меня разрешить вытащить машину. И тут я сдался. Сказал механику, чтобы он завел машину и следовал за майором. Сам я беспечно лег спать.
Через какое-то время наводчик стал расталкивать меня, и что бубнил, чего я спросонок никак не мог разобрать. Вдруг меня пронзило как током, когда услышал, что самоходка застряла на берегу ставка.
Сон сразу пропал. Быстро собрался и на улицу.
Прибежал к озеру.
Еще издали увидел накренившуюся машину на берегу. Самоходка сидела на днище на ледяном бугорке, и правая гусеница едва входила в зацепление с землей. Вторая – левая вообще на касалась земли и вращалась впустую. Это было ужасное зрелище. У меня все обмякло внутри, и я не знал с чего начинать. Только бы не узнал командир полка.
Кричу механику, чтобы он заглушил мотор и выбросил из машины лом, лопату, кувалду, топор.
Начали долбить лед. Подо льдом замерзшая земля. Машина прочно сидела днищем на небольшом обледеневшем бугорке, до которого невозможно было добраться .
Достаточно было бы только толкнуть самоходку, и она сползла бы сама с этого бугорка. Нужно было звать на помощь танкистов. Только я собрался бежать к соседнему танку, как услышал шум моторов; танки куда-то уходили.
В это время передо мной выросла фигура зам. Командира полка майора Катрича.
Он стоял передо мной в белом полушубке и никак не мог понять, что я здесь делаю, почему не догоняю полк.
Я показал ему на мою застрявшую машину. Он прорычал:»Немедленно догоняй!»
Мы стали вновь долбить лед, и с каждым ударом я понимал, что это бесполезно, что машину не снять с бугра при помощи тягача. До майора тоже дошло, что наши усилия бесполезны.
Вокруг него собрались штабные офицеры, и все наперебой стали меня ругать. Наконец, майор стал допытываться, как оказалась машина на этом бугре. Я все ему рассказал. Студебеккер, застрявший во льду озера виднелся вдали, от него по льду лежал стальной тросик, теперь уже бесполезный. Хозяин Студебеккера терся возле своей машины и к нам не решался подходить.
Майор Катрич позвал меня в штабную хату и вместе с офицерами устроил мне допрос – почему я не спросившись стал оказывать помощь незнакомому офицеру из другой части? Обещал ли он за это дать водку?
Я все это отрицал и надеялся, что меня никто не выдаст. К счастью, так и случилось – ни экипаж, ни неизвестный майор не выдали меня. Но все равно Катрич на меня орал и сказал, что на меня не жалко употребить «9 грамм».
Я никогда никак не мог понять, что означает 9 грамм. Потом, уже после войны я узнал, что вес пули пистолета «ТТ» - 9 грамм.
Мне уже было все равно. Я понял, что влип и ждал расправы. Между тем майор изводил меня своими рассуждениями.
Он говорил, что я все специально подстроил, чтобы не пойти в бой вместе с полком и т.д.
Я и сам задумался, как могло случиться, что машина села днищем так, как могло бы случиться только нарочно. Механик объяснял, что он просто решил развернуться, чтобы тросик от «Студебеккера» подцепить сзади. Все это произошло в полной темноте.
Майору Катричу я уже порядком надоел, и он приказал мне долбить до тех пор, пока гусеницы не войдут в зацепление с грунтом.
Уже рассвело, а мы все долбили и настолько обессилели, что просто валялись на снегу для отдыха.
В середине дня машина соскользнула с бугра. Механик завел машину и на первой скорости ушел с опасного места.




Этот снимок очень напоминает мне только что вышедшую из боя мою самоходку. На ботах нет запасных баков, на лобовой броне отсутствуют запасные траки. Кто сделал этот снимок, не знаю, но он очень достоверный.

Я пошел доложить майору Катричу, но его не было. Когда вернулся к машине, то увидел, что трансмиссия открыта, и на ней копошатся ремонтники во главе с зампотехом. Все они в один голос заявили, что мотор заклинило, и танк вышел из строя.
Кто-то говорил, что это оттого, что мотор долгое время работал в наклоненном положении. Я не был уверен, так ли это.
Я был в отчаянии – теперь и речи не может быть, чтобы догнать полк.
К вечеру, когда стемнело, меня вызвал майор Катрич. Он мне сказал:»ты в рубашке родился. Весь полк погиб, ни одна машина не спаслась. Все убиты, в том числе командир полка. Остался в живых один механик Столяров. Иди к нему, он тебе все расскажет!»
Я был ошеломлен этим известием.
Не случись этого нелепого происшествия со мной, и я был бы в числе убитых.
Столяров рассказывал: «Шли мы по проселочной дороге в лесу. Колея была очень глубокой, можно было идти только вперед, выйти из колеи ни влево, ни вправо было невозможно. Вдруг со всех сторон по нас стали бить танки и фаустники. Наши самоходки начали гореть одна за другой. Кто мог еще двигаться начали сдавать назад и налазили на задние машины, ломая подъемные механизмы пушек. Пушки бездействовали. Всех, кто выскакивал из машин, в упор расстреливали из автоматов.
Я и мой командир выбрались из горящей машины и поползли в лес. Ползли по лесу и слышали, как немцы горланят и стреляют по нашим. Немного отдышались и хотели идти дальше, как мой командир заявил, что нужно идти в другую сторону. Я убеждал его, что нужно идти так , как шли дальше, но он повернулся и ушел от меня. Я механик, я чувствовал, что он идет не туда, куда нужно. Вскоре я услышал немецкую речь и выстрелы. Я еще долго лежал в снегу, а потом пошел. Шел весь день, и вот я дошел до своих.»
Таков был короткий рассказ Столярова.
Приехала ремонтная бригада, которая приступила к ремонту моей машины, но мне не пришлось видеть завершение ремонта.
То, что осталось от полка, готовилось убыть на формирование, а меня передали в другой полк. Расставались мы с Катричем довольно дружелюбно. Вероятно, он стал новым командиром полка.
В новом полку мне вручили танк Т-34 и назначили командиром танка командира полка. Возможно, меня назначили на эту должность из-за того, что я был наиболее опытным на то время. С этих пор я был всегда рядом с командиром полка. Моя главная задача состояла в том, чтобы охранять штаб и знамя полка. Мой танк в боях не участвовал, но на марше я всегда шел впереди всех, и часто командир полка доверял мне вести колонну.
По-моему, уже был конец февраля 1944 года, все время мели метели. На марше я всегда сидел на люке механика и левой рукой обнимал пушку. В это время командир полка часто спал на днище; будил я его только в экстренных случаях. В непогоду мне в рукав шубы той руки, которой я обнимал ствол пушки, задувало снег, и от этого я в конце концов простудил руку. Под предплечьем руки образовался нарыв, но я терпел и никому не говорил.
Полк с небольшими боями продвигался к г. Винница. Однажды шли на марше, и забарахлил мотор, мощность уменьшилась, и снизилась скорость.
Командир полка стал нервничать, остановил колонну; вызвали техников.
Приговор был неумолим: мотор вышел из строя – необходимо было менять его.
Командир принял решение оставить танк и сам пересел на самоходку.
Он мне приказал ждать ремонтников.
Все произошло так быстро и неожиданно, что мы остались без продуктов.
Вблизи от того места, где остановился наш танк, увидели отдельно стоящий дом, который располагался на возвышенности недалеко от дороги.
Я принял решение подогнать танк к этому дому. На первой передаче, пыхтя черным дымом, кое-как поставили танк примерно в 10 метрах от крыльца дома. Дальше танк уже не мог двигаться.

С этого момента начинается удивительное время для меня и моего экипажа танка Т-34. Что касается нашего танка, то это был единственный танк Т-34, подобного которому я никогда не видел. Как я предполагаю, это был опытный образец танка, выпущенный еще до войны на Ленинградском заводе, примерно в 1930-40 годах.
Отличие его от других танков Т-34 состояло в том, что его башня была литая и представляла точную увеличенную копию солдатской стальной каски. Пушка на танке была 76 мм (такие пушки ставились на танки до Курской битвы, а после нее танки Т-34 оснащались пушкой 84 мм – как и самоходки. Но и самоходки спустя некоторое время стали оснащаться пушками 100 мм).



Башня этого танка похожа на мою, только двумя (но не формой башни, которая, как я уже отмечал, была куполообразная и похожа на солдатскую каску). На этом танке пушка 85 мм, а у меня 76мм.
На снимке у механика открыт люк; на таком открытом люке на марше я всегда сидел, обнимая рукой пушку, чтобы не свалиться. Командир полка стоял в своем люке (левом по ходу), хотя командирским на таком танке считался правый люк.

В одной из кассет (снарядных) жила мышь в котелке с пшеном.

И вот теперь этот танк-красавец стоял на высотке, как памятник.
Все это происходило в начале марта 1944 года, в Винницкой области, Чапаевском районе. В начале мы обошли дом со всех сторон и осмотрели его. Этот дом был не таким, какие были деревенские хаты, которые мы всегда видели. Он отличался своей величиной и крышей, которая была покрыта черепицей. С тыльной стороны дома были большие высокие окна, обращенные в сторону оврага и дальше – леса.
Вошли внутрь дома. В доме никого не было. Это мы и раньше поняли, так как если бы кто-нибудь жил в доме, то давно бы вышел посмотреть на пришельцев.
Как мне помнится, в доме было две комнаты и огромная кухня. Одна из комнат была большой – это та, где большие окна, и поменьше, с небольшим окном.
Кухню и комнату разделял небольшой коридор с двумя дверьми. В комнатах был большой беспорядок. Валялись стулья и два стола.
На полу было разбросано много фотографий и разных книг, многие по сахарному делу. Валялись битые стекла, рамки от фотографий, разные бумаги, тетради и прочие мелочи. Самой главной находкой для нас был огромный углевой чугунный утюг.
Позже объясню почему.
В разных комнатах стояло несколько железных кроватей с солдатскими матрацами. Видно было, что до нас были здесь наши солдаты.
Осмотрев дом, пошли к танку, чтобы выбрать из него все необходимое, все то, что будет нужно нам. Внесли все вещи, оружие, гранаты. Оказалось, что наш командир полка оставил часть своих вещей: чистое запасное белье, портянки, полевую сумку из красивой красной кожи. Сумку я сразу надел на себя и долго с ней не расставался.
Принесли все вещи и бросили их посреди кухни. Огромная комната, где располагалась русская печь с лежанкой, мало была похожа на кухню. В ней как бы совмещалась кухня и столовая. Прежде чем размещаться решили подумать - где достать еду. Башнер Тимофей Бачин вспомнил, что у нас есть полный котелок пшена; этот котелок валялся в одной из снарядных кассет на днище танка. Принес он котелок и раскрыл его. Оттуда выскочила мышь. Мы были так ошарашены увиденным, что даже испугались, а затем рассмеялись. Стало быть, мы возили с собой мышь несколько дней, а она жила в котелке и питалась пшеном. Из-за того, чтобы голодны, решили все же пшено не выбрасывать, тщательно его промыли, а затем сварили пшенную кашу.
Ели кашу без соли, ее у нас не было.
Нужно было что-то предпринимать.
Я принял решение откомандировать стрелка-радиста Сергея в ближайшую деревню за продуктами. Отдали ему белье командира и байковые портянки.
Сергея долго не было, и мы уж было начали беспокоиться. К ночи он появился с большим количеством продуктов: салом, хлебом, мукой и яйцами и даже с бутылкой самогонки.
Последовал его рассказ. Оказывается, всего в километре от нас находится деревня под названием Спиченцы. Он успел познакомиться с молодой девушкой и с ее помощью выменял белье и портянки на эту снедь.
Он был очень весел, и мы тоже все радовались вместе с ним.
Механик начал готовить еду, а мы пока занялись устройством ночлега. Я поставил свою кровать у стены противоположной входу, у окна, через которое я мог видеть наш танк. Все ребята расставили свои кровати у противоположных стен, механик поближе к русской печке. С этих пор он стал у нас за повара.
Мы долго не засыпали. Помню, они попросили меня рассказать что-нибудь из моей памяти, из прочитанного мною. Я стал рассказывать им содержание какой-то приключенческой книги немецкого автора, которую прочел еще до войны.
Я был поражен, с каким вниманием они слушали мой рассказ почти всю ночь.
Утром, после завтрака, взялись за уборку. Я полез в танк и вытащил клин затвора пушки, принес его в комнату, на всякий случай; также Сергей принес в дом свой пулемет со всеми дисками. Танк стоял обездвиженным и без возможности стрелять. Люк закрыли на ключ. С этого момента стали ждать ремонтную бригаду.
Всех подробностей нашей жизни в этом доме я не помню, но главное мне врезалось в память, и я часто вспоминаю эти счастливые дни.
По-своему мы были счастливы. Впервые мы были свободны, никто нам не приказывал, мы наслаждались тем, что могли спать сколько угодно.
Но были вещи, которые нас беспокоили. Нас все еще донимали вши. Продукты, которые мы выменяли на белье, заканчивались, и новые достать было не на что.
Первое, что сделали – начали борьбу со вшами. Для этого нам нужна была баня. Стали искать место, где бы можно было помыться и постирать белье.
Рядом с домом был добротный деревянный сарай. Пошли его осматривать. К счастью, нашли там оцинкованные емкости для вываривания белья. Осматривая сарай, внезапно Тимофей Бачин провалился под пол. В каком-то месте его не выдержал настил, сильно прогнивший от сырости. Вес Бачина был не меньше 90 килограмм – он бывший моряк, списанный на берег с Балтийского флота, за ненадобностью направленный в танковый полк. И вот теперь он находился в погребе.
Ему передали спички, чтобы он осмотрелся.
Мы радовались как дети, когда узнали, что в погребе много картошки и сахарной свеклы. Запасы были такие, что нам хватило бы на месяцы.
Впоследствии механик из картошки стал делать крахмал, и мы варили кисель со свеклой, но больше всего ели картошку во всех видах.
Через два дня нашего пребывания в этом мы сумели избавиться от вшей. Целый день был посвящен мытью, стирке белья, бритью и глажению с помощью нашего утюга.
Гладили раскаленным утюгом все, что только можно было гладить. Белое белье даже пожелтело, но от проклятых насекомых избавились надолго.
Сергей стал ежедневно ходить к своей девушке, которая его снабжала нужным нам салом, без которого было бы совсем плохо.
Но вскоре наша жизнь резко изменилась в еще лучшую сторону. В один из дней мы увидели проходящие мимо нас войска – артиллерию, пехоту и обозы.
Как-то днем к нам ввалился старшина и слезно стал молить нас дать ему ведро танкового масла. За это он обещал нам выдать горы продуктов. Оказалось, что масло было нужно ему для выпечки хлеба – смазывать формы изнутри. Без масла он не мог выпекать хлеб.
Для пробы мы дали ему ведро масла. Бачин пошел со старшиной и через некоторое время приволок действительно горы продуктов. Столько продуктов у нас никогда не было.
Вот перечень основных продуктов:
сало свиное, масло сливочное, белая мука, говяжья и свиная тушенка (американская), варенье в банках, печенье, кофе в брикетах, чай, соль, сахар и, наконец, несколько огромных буханок белого хлеба и табак моршанский (табак очень популярный в свое время, назван так в честь места, где он производился – табачной фабрики в г. Моршанск Тамбовской области).
Второй раз за продуктами ходили Бачин и механик.
Позже, когда воинская часть стояла вблизи, мы еще не раз давали масло, за что получали много продуктов, в том числе и офицерские пайки.
Как-то мне этот старшина рассказал, что излишек продуктов у него образуется за счет потерь личного состава. К примеру, вечером он подает рапортичку, что у него 200 человек, а днем после боя, остается 100 человек, но продукты поступают на все 200.
Теперь у нас ежедневно были все новые и новые блюда. Мы объедались. У нас даже появилась возможность менять излишки продуктов в деревне на самогонку. Стало весьма весело.
Однажды, в разгар нашего веселья днем кто-то постучал в дверь. Дверь открыли и на пороге увидели пожилую женщину в крестьянской одежде. Она остановилась на пороге и заплакала. Мы попросили ее успокоиться и усадили за стол.
Когда она сняла платок, то мы увидели не крестьянку, а женщину городского типа. Она заговорила на хорошем русском языке. Мы очень удивились, когда она заявила, что является хозяйкой этого дома.
Мы стали ее угощать едой, но она очень стеснялась. Из ее рассказа узнали, что ее муж и сын на фронте. О них она ничего не знает. Ее дочь – учительница в дальней деревне, пряталась от угона в Германию. И сейчас она еще там, в деревне.
Эта женщина очень дружелюбно относилась к нам после того, как узнала нашу историю.
В самой большой и светлой комнате мы уже давно собрали все фотографии и книги, так что она была вполне нами довольна. Она сразу принялась за работу. Согрела воду и начала приводить в порядок те две комнаты, куда мы вообще не заходили. Через пару дней мы совсем стали своими.
Как-то она попросила принести ей кувалду, как она говорила – тяжелый молоток.
Когда принесли, она указала на место, где нужно было бить – на лежанку на русской печке. Мы сначала опешили, не знали что думать.
Несколькими ударами лежанка сверху была разрушена. Мы были удивлены, когда, заглянув в пролом, увидели там мешок. В мешке оказалось зерно пшеницы. Наша хозяйка рассказала нам, что этот мешок она замуровала, когда подходили немцы. Она сказала, что на чердаке есть каменные жернова, которыми можно молоть зерно. Когда мука у нас кончилась, мы сами мололи зерно на этих жерновах.
Я впервые попробовал сам молоть зерно в муку и понял, что это тяжелый и малопроизводительный труд.
Запомнились мне блины, которые пек наш механик. У нас была очень большая чугунная сковородка. Эту сковородку ставили на огонь и, когда она разогревалась, смазывали ее куском сала и сразу выливали на сковородку совсем жидкое тесто, так, что блин получался почти прозрачным. Готовый блин откидывали на противень и смазывали сверху свиной тушенкой и посыпали сахаром. Когда образовывалась внушительная стопа, ее разрезали ножом по числу участников трапезы. Угощение было необыкновенно вкусным.
С этими блинами пили чай. Наша хозяйка часто отлучалась по своим делам, но когда была дома, то готовила нам супы или борщи. Жила она в своей комнате.

Приближалась весна. Из-за туч все чаще выглядывало солнце, появилась капель, и снег в некоторых местах оставался отдельными островками. Настроение менялось – все чаще стали искать развлечений.
Однажды взяли пулемет с диском, и пошли в лес на охоту. Мы ничего не знали о местной фауне. Кого повстречаем в лесу – совершенно не догадывались. Как и следовало ожидать, ничего не встретили и, от нечего делать, расстреляли весь диск по верхушкам деревьев. В доме, тоже, один раз устроили соревнования по стрельбе из личного оружия. Лучшим стрелком оказался Сергей, у которого был трофейный «парабеллум». Он попадал в пятикопеечную монету примерно с 4 метров.
У меня был револьвер полуисправный, из него можно было стрелять, только если взвести курок, автоматика не работала. Из этого нагана я стрелял плохо. Также плохо стреляли и из пистолета «ТТ» механик и заряжающий.
Однажды Бачин обратил внимание, что пушка наша заржавела и что нужно было бы ее почистить. Чтобы избавиться от ржавчины, решили выстрелить бронебойным куда-нибудь, но так, чтобы не никому не принести вреда.
Бачин развернул пушку в сторону оврага, выбрал снежное пятно и выстрелил.
Через некоторое время услышали крик бабы и причитания с ругательствами. Оказалось, что Бачин попал в рядно, которое сушилось на спуске оврага, приняв его за снег. Пришлось Бачину объясняться с бабой, которая махала дырявым рядном перед его носом. Не помню, как, но каким-то образом скандал был улажен.
И еще одну шутку устроил я сам. Решил попробовать передать по радио, с помощью телефонного кабеля на наш репродуктор (тарелку), который висел на стене в кухне «последние известия».
Сначала я попробовал, пройдет ли сигнал от ларингофонов (микрофоны, которые притягиваются с помощью ремешка в горлу под нижней челюстью, и от них сигнал по кабелю, укрепленному на шлеме танкиста, передается на танковую радиостанцию. Примечание.) через передатчик на репродуктор. Когда все было готово, я залез в танк, надел шлем, застегнул ларингофоны и стал считать. Механик, который в это время что-то варил на плите, сказал мне, что очень хорошо слышал мой счет.
После этого я набросал текст моего выступления и стал ждать подходящего момента.
Я выбрал момент, когда наша хозяйка находилась в кухне, быстро вскочил в танк и начал передавать последние известия, стараясь подражать голосу Левитана.
Мое выступление было коротким. Я извещал, что война подходит к концу, и задача крестьян, проживающих в деревне Спиченцы, всемерно помогать продовольствием экипажу танка Т-34.
Я не мог видеть, что происходило в это время в доме, но когда заел, то был ошеломлен увиденным. Наша хозяйка от счастья плакала.
Прежде всего, она была поражена тем, что заговорил репродуктор. Шуточный текст передачи ее не интересовал. Она поверила в подлинность вещания. Мне стало ее жалко, и я извинился перед ней за эту шутку. Она не расстроилась и смеялась вместе с нами.
Однажды утром мы услышали надрывный шум мотора тяжелой машины. Выскочили наружу и увидели, что к танку приближается ремонтная летучка и еще одна грузовая машина, на борту которой был новенький танковый мотор.
Командир ремонтников зашел к нам, представился и объявил, что они начинают ремонт машины.
С этого времени начался отсчет времени до того момента, как мы будем вынуждены покинуть наш гостеприимный дом и нашу милую хозяйку.
Прошло несколько дней. Глубокой ночью кто-то сильно постучал в нашу дверь, и мы увидели на пороге высокого офицера в капитанских погонах. Это был сын нашей хозяйки.
Он остановился на пороге и стал объяснять нам кто он, как вдруг из коридора выскочила наша хозяйка и с воплем бросилась обнимать своего сына.
Никто уже больше не спал после увиденного.
Через некоторое время хозяйка зажгла печь, поставила греть, что было из еды и, наскоро одевшись, бросилась в деревню. Появилась она уже с жареными курами и бутылкой самогонки и пошла кормить сына.
Всю ночь они проговорили, а на утро хозяйка плача проводила сына.
Оказалась, что его артиллерийская часть проходила где-то рядом, и он отпросился только на ночь.

Ремонт танка шел не очень быстро, не хватало запчастей. Все эти дни мы готовились к отъезду.
У нас даже побывала концертная бригада из двух девушек, которые один вечер играли и пели нам в нашей просторной кухне. Зрители сидели на кроватях и скамейках.
По-моему, к началу апреля, когда стало уже тепло, наш танк был полностью отремонтирован. Ремонтники опробовали его на ходу.
Потом прибыл какой-то офицер, который сообщил мне, что наш танк должен грузиться на платформу и в дальнейшем будет передан в какую-то танковую часть.
Он предложил мне выбор: следовать в свою часть без танка, или с танком в другой полк. Я выбрал первое.
На следующий день мы собрались, получили нужные документы, взяли с собой немного продуктов, и отправились по направлению к г. Черткову, где была комендатура.
На руках у меня было командировочное предписание и продуктовый аттестат. В комендатуре мы должны были узнать, где искать наш полк.
Ярким солнечным днем мы по проселочной дороге должны были выйти на главную дорогу до Черткова.
Вышли на высотку, и подошли к старому еврейскому кладбищу. Кладбище было разрушено, кругом валялись черные гранитные плиты.
Вдруг мы увидели, как к нам бежит девушка и что-то кричит. Это была любовница Сергея из деревни Спиченцы. Она бросилась ему на шею и, громко плача, просила его задержаться еще на день.
Мне пришлось успокаивать ее и обещать, что при первой возможности Сергей вернется к ней. Она бросилась на землю к ногам Сергея и стала так выть, что мы все не знали что делать. Сергей клялся ей, что вернется, если будет жив. Как показали дальнейшие события, вполне могло быть, что они встретились.
Вскоре мы вышли на большак. Солнце уже так припекало, что образовалась пыль, а по краям дороги начала пробиваться и зеленеть травка. Мы сняли с себя все теплое и шли уже дальше в одних гимнастерках.
Приближались сумерки, нужно было устраиваться на ночлег. Проходя мимо какого-то хутора, увидели большой деревянный дом в два этажа. За забором, на пашне работали две женщины, закутанные в платки. Одна из них погоняла быков, запряженных в плуг, вторая шла за плугом. От них все время слышалось: «Вишта», «Гошта». Что это означало – было не ясно. Сергей в шутку произнес: «Не помочь ли Вам?» Женщины остановились, посмотрели на нас, подошли к забору. Старшая, видимо мать, спросила нас: «Вспашите все поле? Мои ребята ответили хором: «Вспашем за кормежку!»
Вскоре ребята стали пахать поле на быках под картошку. Женщины ушли в дом готовить еду.
Ужинали мы за одним столом. За едой услышали рассказ об этой семье.
С приходом немцев все мужчины были угнаны в Германию, и младшие сестры вместе с ними.
На второй день, с утра начали сажать картошку и до вечера засеяли все большое поле.
Переночевали, набрали еды на дорогу и ушли. По подсказке этих женщин ушли в сторону железной дороги.
Шли вдоль железной дороги весь день и в течение нашего пути, за одним из поворотов дороги, увидели лежащий на боку, видимо сошедший с рельсов, бронепоез. На одной стороне насыпи лежали трупы, укрытые рогожей. Вокруг ходили железнодорожные рабочие – ремонтники. На земле мы нашли несколько пачек патронов к моему нагану. В перевернутых вагонах было множество разных боеприпасов.
В конце дня мы зашли в деревню рядом со станцией Гречаны.

П Р О Л О Г

Эти записи сделаны через много лет после описываемых событий. Многое забыто. Кроме того, абсолютно точных и достоверных воспоминаний не существует. Самые лучшие и достоверные воспоминания – это дневники. Дневников я не вел, о чем очень сильно сожалею. Все, что осталось в памяти, достоверно, хотя много есть неясностей. Почти все имена забыты. Более всего забыты названия местности. Хотя это обстоятельство не может иметь особого значения для читателя.
Еще недавно я совершенно не имел намерения писать воспоминания, но просьбе моей сестры Лили и Сергея (зять), постепенно втянулся в эту работу.
Итак, призван я был в армию в марте, а точнее 7-го марта 1943 года Саратовским РВК г.Саратов.
В это время мы – мои родители, я и сестра, жили на станции Разбойщина, что в 12 км. от г. Саратов.
В это место эвакуировалось с началом войны из Киева 2-е Киевское артиллерийское училище им. Каменева ( которое в предвоенные годы размещалось в здании, где потом находилось Киевское СВУ, а сейчас Военный лицей им. Ивана Богуна – в Печерском районе г.Киева).
В училище работал мой отец (служащим, он заведовал пошивочной мастерской, в которой шилось все обмундирование для выпускников училища – от шинели и до сапог).
В августе 1941 года мы прибыли сюда эшелоном – отец, мать, я и сестра.
(Там же я продолжил обучение в школе вплоть до весны 1943 года)
10 марта 1943 года я был зачислен курсантом во 2-е Киевское артучилище.
В этот день. Прямо на снегу, возле бани, нас, новых призывников, раздели догола и прямо по снегу погнали в баню.
После этого, как мы помылись, нас опять выгнали на снег и каждому выдали старое курсантское летнее обмундирование, на ноги ботинки и обмотки.
Мне попалась старая гимнастерка со следами треугольников на петлицах, видимо раньше она принадлежала какому-то сержанту.
Повели в столовую. Кормили капустой и ячневой кашей с куском хлеба.
Все курсанты всегда были очень голодны, кроме меня, так как мой дом был рядом, и я иногда забегал домой, но это случалось редко. Просто близость дома на меня действовала благоприятно.
Командиром взвода у нас был лейтенант Лазарев, стройный и красивый офицер.
По-моему он был умным и порядочным человеком. Возрастом он был – 23 или 24 года. Он же преподавал у нас матчасть 122 мм гаубицы-пушки. Командиром батареи был капитан Морозов – очень строгий и иногда даже жестокий офицер, но справедливый.
Командиром дивизиона был подполковник Кравченко, старый кадровый офицер-артиллерист. В 40-х годах. Уже после войны, он умер трагически – утонул в Днепре.
Начальником училища был генерал-майор Гундорин. Он был уже настолько стар и слаб, что не просился на фронт, в отличие от всех перечисленных мною офицеров, которые не рас писали рапорта с просьбой отправить их на фронт.
Их за эти рапорта наказывали, и все оставалось по-старому.
Еще запомнился мне заместитель начальника училища по строевой части полковник Устимович – кадровый офицер, участник гражданской войны, как и начальник училища и подполковник Кравченко. Он производил особенно сильное впечатление на всех, в том числе и на офицеров-преподавателей. Это был высокий, стройный с удивительной выправкой и артистизмом блистательный офицер. У него было 3 или 4 дочери и очень скромная и худая жена. В семье его все обожали.
С одной из его дочерей дружила моя сестра Лиля.

До сих пор помню казарму с деревянными полами и двухэтажными кроватями.
Я спал на втором этаже и наловчился по сигналу подъема или тревоги прыгать вниз сверху прямо к своим ботинкам.
Я старался всегда добросовестно выполнять команды и не пререкаться со старшими по званию, но наряды вне очереди все равно получал за незначительные упущения, например, за плохо обернутые обмотки, или за плохо начищенные ботинки, или за плохо заправленную постель.
Наряды вне очереди выполнял после отбоя – мыл полы под бдительным присмотром старшины. Во время работы он прохаживался и «гремел», не взирая на то, что все спят, как нужно мыть полы и заставлял делать работу повторно.
Иногда посылали отрабатывать наряды на кухню. Здесь меня учили чистить картошку и чистить котлы от пригорелой каши.
Однажды мы вдвоем с курсантом залезли в огромный котел и начали соскребать горелую корку каши. Мой напарник беспрерывно ел горелую кашу и потом заболел животом. Его отправили в санчасть.
В столовой за столы для приема пищи садились по команде и ели скудную пищу, в основном капусту, и вставали из-за стола тоже по команде.
До лета 1943 г. Еда была очень плохой, в результате чего курсанты голодали. Потом питание стало лучше, стали давать белый хлеб и кусочек сливочного масла и сахар.
Кроме того, тем, кто не курил, выдавали дополнительно сахар.

Из всех занятий мне почему-то очень нравились занятия по строевой подготовке и прохождения строем и с песней. В нашем взводе были самые лучшие запевалы в дивизионе, чем очень гордился наш ком. взвода лейтенант Лазарев.
Еще больше нравилась вечерняя заря, которая проводилась летом каждую неделю.
В начале своей курсантской службы в казарме на вечерней проверке и на вечерней заре я часто слышал в ответах командиров отделений, во время читки фамилий, слово – «с наряда». А так как никто мне раньше не объяснил этого слова, то я никак не мог понять какого такого «снаряда» удостоился этот курсант, которого нет на вечерней проверке или заре. Выражение все время звучало для меня слитно, и я все думал и гадал – что это за странное такое выражение – «снаряда». При чем здесь снаряды?
Однажды, после очередного ответа. Решил уточнить у товарища: где сейчас курсант Иванов? Он мне ответил: «Ты что глухой, он в наряде был, а сейчас отдыхает. Только после этого ответа до меня дошло, что «снаряда», это на самом деле - «с наряда», т.е. пришел с наряда. Так постепенно я познавал армейские термины.
Редко, но мы, то есть наш взвод, ходили в караул, несли службу в разных местах. Служба в карауле запомнилась мне очень тяжелой – все время хотелось спать. Однажды меня назначили охранять водокачку и хранилище воды.
Заступив на пост, я надел на себя бараний тулуп, и с трехлинейкой на перевес стал ходить возле водокачки. Курсант, которого я менял на этом посту ничего мне не сказал о том, что в здании есть люди. В самый критический момент, когда почти не было сил бороться со сном. Вдруг раздается странный визг, длящийся с полминуты и затем тарахтение мотора. От визга у меня сразу пропал сон, я вскинул винтовку и был готов стрелять неизвестно куда.
Постепенно я стал приходить в себя после сильного испуга. Потом я узнал, что такое происходило и с другими. Дело в том, что на водокачке стоял инерционный стартер, который заводили перед включением мотора, и без которого этот мотор не заводился.
Этот стартер и издавал такой дикий звук.
Вторым местом, где я нес службу караульного была училищная пекарня, где выпекали хлеб для всего гарнизона. Однажды, когда я стоял на посту возле входной двери, оттуда вышел знакомый мне заведующий пекарней – товарищ моего отца. Он меня узнал, и мы поздоровались. Он стал спрашивать меня о моей курсантской службе. Его сын был на фронте. Он очень сочувственно отнесся ко мне, вернулся назад в пекарню и вынес огромную буханку белого хлеба с изюмом, которые выпекались только для высшего начальства. Эту буханку я не тронул и принес в караульное помещение, где она была разделена с помощью шпагата, как в фильме «Мы из Кроштадта».
Курсанты были поражены моей порядочностью, и я стал пользоваться большим авторитетом у товарищей.
С тех пор меня еще два раза посылали на этот пост. И я приносил хлеб в караульное помещение…