По-моему, к началу апреля, когда стало уже тепло, наш танк был полностью отремонтирован. Ремонтники опробовали его на ходу.
Потом прибыл какой-то офицер, который сообщил мне, что наш танк должен грузиться на платформу и в дальнейшем будет передан в какую-то танковую часть.
Он предложил мне выбор: следовать в свою часть без танка, или с танком в другой полк. Я выбрал первое.
На следующий день мы собрались, получили нужные документы, взяли с собой немного продуктов, и отправились по направлению к г. Черткову, где была комендатура.
На руках у меня было командировочное предписание и продуктовый аттестат. В комендатуре мы должны были узнать, где искать наш полк.
Ярким солнечным днем мы по проселочной дороге должны были выйти на главную дорогу до Черткова.
Вышли на высотку, и подошли к старому еврейскому кладбищу. Кладбище было разрушено, кругом валялись черные гранитные плиты.
Вдруг мы увидели, как к нам бежит девушка и что-то кричит. Это была любовница Сергея из деревни Спиченцы. Она бросилась ему на шею и, громко плача, просила его задержаться еще на день.
Мне пришлось успокаивать ее и обещать, что при первой возможности Сергей вернется к ней. Она бросилась на землю к ногам Сергея и стала так выть, что мы все не знали что делать. Сергей клялся ей, что вернется, если будет жив. Как показали дальнейшие события, вполне могло быть, что они встретились.
Вскоре мы вышли на большак. Солнце уже так припекало, что образовалась пыль, а по краям дороги начала пробиваться и зеленеть травка. Мы сняли с себя все теплое и шли уже дальше в одних гимнастерках.
Приближались сумерки, нужно было устраиваться на ночлег. Проходя мимо какого-то хутора, увидели большой деревянный дом в два этажа. За забором, на пашне работали две женщины, закутанные в платки. Одна из них погоняла быков, запряженных в плуг, вторая шла за плугом. От них все время слышалось: «Вишта», «Гошта». Что это означало – было не ясно. Сергей в шутку произнес: «Не помочь ли Вам?» Женщины остановились, посмотрели на нас, подошли к забору. Старшая, видимо мать, спросила нас: «Вспашите все поле? Мои ребята ответили хором: «Вспашем за кормежку!»
Вскоре ребята стали пахать поле на быках под картошку. Женщины ушли в дом готовить еду.
Ужинали мы за одним столом. За едой услышали рассказ об этой семье.
С приходом немцев все мужчины были угнаны в Германию, и младшие сестры вместе с ними.
На второй день, с утра начали сажать картошку и до вечера засеяли все большое поле.
Переночевали, набрали еды на дорогу и ушли. По подсказке этих женщин ушли в сторону железной дороги.
Шли вдоль железной дороги весь день и в течение нашего пути, за одним из поворотов дороги, увидели лежащий на боку, видимо сошедший с рельсов, бронепоез. На одной стороне насыпи лежали трупы, укрытые рогожей. Вокруг ходили железнодорожные рабочие – ремонтники. На земле мы нашли несколько пачек патронов к моему нагану. В перевернутых вагонах было множество разных боеприпасов.
В конце дня мы зашли в деревню рядом со станцией Гречаны.
Нужно было подумать, где переночевать. У небольшой хатки сидела женщина с мальчиком. Мы поздоровались и хотели идти дальше, но женщина обратилась к нам с неожиданным предложением.
Она сказала нам: «Вы ищите где переночевать? Я могу предложить Вам ночлег и вкусную еду, если Вы согласитесь выполнить мою просьбу. У меня есть баран, которого я должна сдать на заготовки, но сама я голодаю. Я прошу Вас зарезать барана, которого мы съедим, а Вы мне напишите расписку, что баран конфискован в пользу армии.
Мы согласились.
Закипела работа. Мой механик не раз свежевал баранов у себя в селе, так что он знал что нужно делать.
Хозяйка поставила на плиту чугун с водой, а сама побежала в деревню за самогонкой.
Через некоторое время в сарае висел баран, с которого механик сдирал шкуру.
Всю ночь мы веселились – ели баранину и пили мутную самогонку.
Наутро я написал хозяйке расписку примерно следующего содержания:
«Расписка дана гражданке (фамилия) в том, что экипаж танка Т-34 в составе (перечислялись фамилии) вынужден был изъять барана для употребления его в пищу. Обязуемся при первой же возможности возместить управе нанесенный ущерб. Командир танка (фамилия, в/звание).
Расписавшись, вручил записку нашей доброй хозяйке. Попрощавшись с ней и с ее сыном, мы пошли по направлению к станции Гречаны. Там мы сели на открытую платформу медленно двигавшегося эшелона с техникой и так доехали до станции Гусятин.
Это старая пограничная станция. На станции бродило много всякого люда: солдаты, беженцы, переселенцы – все ждали подходящего поезда в нужном направлении.
Я бродил по станции, всматривался в лица людей. В одном месте обратил внимание на кучку молодых ребят грязных и немытых, в национальной одежде. Это были еврейские мальчики. У многих на головах были ермолки, на висках были длинные пейсы.
Как они уцелели? Почему они слонялись здесь, где по ночам свирепствовали бандеровцы? Это для меня осталось загадкой.
Когда я услышал свисток приближающегося эшелона, то вышел на платформу – нам нужно было узнать, идет ли этот эшелон в нужном направлении.
Подходящий эшелон шел очень медленно.
Когда вслед за паровозом появились рядом с эстакадой крытые вагоны, стало видно, что в вагонах арестанты. Каждый вагон охранялся часовыми спереди и сзади.
Как только поезд остановился, на платформу станции выскочила охрана с оружием. С визгом открылись двери теплушек. Из вагоном нехотя начали выходить пленные немцы в своей традиционной зеленой форме. Многие из них были в бинтах. Конвой начал выстраивать колонну. Солдаты гремели котелками, отряхивались и медленно становились на свои места. Последними, из вагона, что был напротив меня, осторожно спустились на платформу два солдата, несшие на себе безногого офицера. Он обнимал солдат за плечи, а они поддерживали его за основания перебинтованных култышек. Вдруг один из солдат споткнулся и присел на колено; офицер одной из своих култышек ткнулся в асфальт и страшно закричал от боли. Солдаты вновь вернули его в нормальное положение, но офицер стал сильно хлестать по щекам провинившегося солдата, одной рукой, при этом произнося какие-то немецкие ругательства.
Я был удивлен и ошеломлен увиденным. Солдат, которого хлестал по щекам офицер, видимо, считал, что так нужно, и не проявлял никакого протеста. И в плену они продолжали соблюдать субординацию. Эта, можно сказать классическая сцена взаимоотношения немецкого солдата и офицера запомнилась мне на всю жизнь.
На этом месте мне хотелось бы заметить, что все эпизоды, описываемые мной, могли происходить в иной последовательности.
Одно только помню точно, что в эти дни установилась теплая, солнечная погода.
Кажется, был конец апреля, и дело шло к Пасхе.
Как обычно мы сели на проходящий эшелон с техникой и открытыми платформами и с этих платформ обозревали местность вокруг. Как всегда, от нечего делать солдаты и офицеры палили из личного оружия по металлическим щитам с немецкими названиями. Щиты были изрешечены пулями.
Эшелон тащился медленно, начиналась вторая половина солнечного дня.
В каком-то месте на удалении мы увидели красные черепичные крыши какой-то деревни и тут же решили срыгнуть с платформы и искать ночлега в этой деревне.
Шли по направлению к ней по тропинке через поле, которое было все в цветах. Сапоги наши покрылись от травы пылью.
Уже на подходе к деревне увидели деревенских баб, которые белили крайние хаты, а когда вышли на главную улицу, то утвердились в том, что идет интенсивная подготовка к празднованию Пасхи. Такое обстоятельство было нам на руку, мы чувствовали, что здесь хорошо покушаем и весело проведем время.
Возле одного из домов нас обступили старушки и наперебой начали приглашать в свои хаты. Мы выбрали хату, где собирались отмечать праздники несколько семей сразу.
Нас с большой радостью и почетом ввели в просторную хату, в которой на нас сразу же повеяло холодком и тем специфическим запахом, который свойственен только украинским хатам.
Огромный длинный стол переходил из одной комнаты в другую. На этом столе, покрытом белоснежной скатертью, стояли различные блюда, меж которых виднелись прозрачные графины со спиртом.
Перечисляю закуску, которая была на столах с уверенностью, что не все запомнил.
На продолговатых блюдах лежали молочные поросята, гуси, жаренные с обрубками лап кверху, жареные утки и куры. Все было украшено свежей зеленью. Всевозможные соления возвышались в круглых глиняных блюдах: квашеная белоснежная капуста, желтые моченые яблоки, красные помидоры в рассоле и соленые огурцы. Особенно много было пирогов со всевозможной начинкой: с мясом, капустой, картошкой, с вишнями, с черникой. Было много всякого варенья и всевозможных компотов.
Особенно мне понравился компот из груш, которым я утолял жажду после выпитого спирта.
До глубокой ночи мы ели и пили столько, сколько никто из нас не ел и не пил в жизни.
Старушки наперебой заботились о нас и буквально заставляли нас пить и есть всего понемногу. Мне помниться, что я все просвещал бабок на международные темы. Из их рассказов запомнилось мне следующее. В деревне немцев никогда не было. В деревне как был колхоз, так он и оставался в оккупации. Деревней управлял прежний председатель колхоза. Через несколько дней после оккупации все молодые парни были мобилизованы немцами во вспомогательные войска. Так получилось, что все эти молодые ребята стали водителями машин, и потому в этой деревне появилось много спирта, продовольствия и всякого барахла.
Все молодые девчата были угнаны в Германию, когда началось отступление немцев. Стариков мы совсем не видели в деревне. Многие из них спились, видимо от обилия дешевого спирта, многие умерли – остались одни старухи, которые не знали, что делать с добром, которого в деревне было вдоволь.
Наутро я проснулся на куче хвороста, перед домом , в котором пировали. Видимо меня вынесли на свежий воздух после коварного действия выпитого спирта. Проснулся я со страшной головной болью. Проковылял в хату и застал своих ребят, которые уже завтракали. Я присоединился к ним и сказал, чтобы собирались к походу.
Мы распрощались с бабками и, нагруженные пирогами, тронулись в путь. Уходя, я положил в свою сумку расписное полотенце, так как не чем было утираться после умывания. Я был очень удивлен, когда уже на выходе из деревни нагнала нас бабка и отняла у меня полотенце. Мне стало страшно стыдно и неудобно перед своими ребятами. Не думал, что полотенце, одно из многих, что валялись в хате, было так дорого хозяйке.
Опять мы много шли пешком. Однажды днем мы проходили вдоль старой заброшенной колей железной дороги и рядом видели кладбище горелый наших «тридцатьчетверок» и немецких «тигров». Наших танков с задранными кверху стволами было намного больше, чем немецких.
Зашли в одну деревню покушать. Были поражены безлюдьем – в деревне никого не было. Зашли в большую хату под красной черепицей. Поразил глиняный пол в хате, он так блестел и сверкал чистотой, что мы не рискнули идти дальше и вышли на крыльцо.
К нам вышла хозяйка дома, опрятно одетая, а затем появился и голова. В этой деревне была та же картина – молодых не было – все были угнаны в Германию.
Нас накормили, и мы пошли дальше по направлению к городу Чертков, который был уже совсем близко по рассказам сельчан, и который должен был виден по нашему разумению издали. Но мы шли и шли, а города все не было и не было видно. Между нами начался спор, а туда ли мы идем? И вдруг в самый острый момент наших сомнений мы остановились как вкопанные – перед нами, в овраге был город, весь в зелени, с белыми красивыми домами. Весь город Чертков с той стороны, откуда мы шли, был ниже уровня этого плато, находился как будто бы в какой-то впадине, которая не просматривалась издали. Прошло, наверное, чуть больше полумесяца с тех пор, как мы начали свое путешествие, и вот мы у цели.
По тропинке спустились на одну из улиц города. Когда спускались, видели узкую быструю речку между скал и небольшой водопад. Вокруг много зелени.
С П Р А В К А (современная)
Город (28.9 тыс. жителей) и центр района, расположен на пологом правом и крутом левом склонах долины р Серет. Первое упоминание о нем как о частном селе, получившем самоуправление по Магдебургскому праву, относится к 1522 г. Город был в составе Теребовлянского уезда Русского воеводства Польши. В 1610 г. на пригорке левого склона долины реки на месте деревянного возводится каменный замок По Бучачскому трактату в 1672-1683 гг. Чортков находился под властью Турции, а замок служил резиденцией наместника. В XVIII в. замок, переоборудованный во дворец, был резиденцией Потоцких и Садовских. Позже его сдавали в аренду австрийскому правительству, приспособившему строение под склады и тюрьму. В настоящее время сохранились стены замка и две полуразрушенные башни, а его внутренняя территория используется для хозяйственных нужд города. В Чорткове находятся две церкви, представляющие собой образец подольской народной деревянной архитектуры: Успенская церковь (1635 г.) и Вознесенская церковь (1738 г.). В начале XVII в. в городе появились первые евреи, спустя столетие (1722 г.) получившие у хозяина Чорткова С. Потоцкого особые привилегии. В XX в. еврейское население города выросло вдвое, составив накануне Второй мировой войны более 60% жителей. Поныне сохранились их культовые сооружения -Старая синагога, построенная в 1771 г. (чуть ли не единственное строение, уцелевшее в еврейском квартале после войны), и клойз (хасидская синагога), в 1870 году перестроенная из родового замка Садовских, купленного раби Фридманом (ныне центр детского творчества). Самые же величественные культовые сооружения города появились в начале XX в. Они определяют архитектурный пейзаж центральной части Чорткова. Покровская церковь с высокой колокольней, построенная в 1905 г. у подножия крутого левого берега, как бы противостоит костелу Святого Станислава епископа и мученика , возведенному в неоготическом стиле на склоне противоположного берега Серета на месте костела, существовавшего с 1731 г.
Хоть мы и видели всего несколько улиц, но город показался нам очень красивым.
В центре города, на небольшой площади, стоял обелиск из черного гранита, на котором были выбиты золотом имена погибших при взятии города. Сам обелиск был обрамлен черной тяжелой цепью, которая своими звеньями была приварена к артиллерийским снарядам различной величины, тоже выкрашенными в черный цвет. Таких величественных памятников я больше нигде не видел.
Комендатура была рядом. Я сразу пошел к коменданту, к его кабинету. Ребята ждали меня на улице. В числе других посетителей я зашел в кабинет и доложил коменданту, кто я. Выслушав меня, он потребовал показать мой экипаж.
Я привел своих ребят. Комендант осмотрел моих танкистов, выразил восхищение их бравым видом. Через некоторое время он мне сказал: «Вот что, «младшой», я забираю у тебя твоих орлов, они теперь будут воевать в особом отряде по борьбе с бандитами (бандеровцами). Я обратил внимание на то, как мои ребята были довольны этим сообщением, никто из них не протестовал, и на их лицах была радость.
Потом я уже понял, что эта новая для них жизнь была более благоприятной, чем воевать в Анке и повторять все заново.
Возможно, что они в последствии и обосновались в этом красивом городе, а Сергей, может быть, вызвал к себе свою девушку.
А пока что я прощался со своими однополчанами. На руки мне выдали новое командировочное предписание и продаттестат, а самое главное, я узнал где находится наш полк, с которым я распрощался у деревни Спичецы.
Моих ребят куда–то увели, а я, получив на дорогу продукты, опять тронулся в путь, но теперь уже один.
С одной стороны я почувствовал облегчение. С меня снята была ответственность за подчиненных, за их судьбу. С другой – я остался один, без поддержки.
Меня настораживало то, что мне придется идти по незнакомым местам, где в последние дни свирепствовали бандеровцы. А у меня с собой был только наган с патронами только в барабане. Те патроны, которые мы подобрали на месте крушения бронепоезда, на дороге, остались у ребят.
Мой путь лежал в сторону Карпат, по направлению к городу Городенко. А точнее – в деревню Окно – там располагался наш полк.
На пути у меня был город Тернополь, до которого нужно было дойти засветло.
Всех подробностей в дороге я не запомнил, но осталось в памяти, что мне не раз приходилось ночевать в хатах с незнакомыми людьми, спать на сене и на глиняном полу, где я опять набрался вшей.
Чтобы скрыть свою готовность к применению оружия я входил в хаты в плащ-накидке, под которой держал наготове наган. Поняв, что опасности нет, располагался на ночлег.
Крестьяне кормили одной мамалыгой с молоком, но без хлеба.
Войдя в деревню, я всегда видел еще издали – на лавочке, возле плетня стояла миска с мамалыгой, я рядом кувшин с молоком. Крестьяне избегали разговоров с прохожими, если не было надобности, и потому выставляли еду на улицу.
Помню, что в город Тернополь пришел ночью. По фанерным указателям узнал, где расположена гостиница. Весь город был в руинах. Я впервые увидел полностью разрушенный город – целых домов не было.
Подойдя к фасаду гостиницы – старинному, красивому зданию, был удивлен, что это здание осталось целым. Зашел в парадный подъезд и предъявил предписание дежурному офицеру. Он молча повел меня в комнату отдыха. В комнате было темно, но кровати с темными одеялами я разглядел. Сняв с себя все лишнее, бросился на постель и, обомлел – надо мной потолка не было. Через огромный провал в здании я видел перед собой звездное небо. Долго я еще не мог успокоиться и уснул не скоро.
Рано утром я поднялся и опять в путь.
Подробностей не помню, но часть пути проделал на попутных машинах. Город Городенко я так и не видел - прошел стороной.
По пути в деревне Окно у меня были попутчики.
Навсегда мне запомнилось раннее утро у подножья Карпат. Было еще темно, когда мы поднимались по тропинке проселочной дороги, ведущей к деревне. Мне запомнились, часто встречающиеся деревянные кресты с распятиями рядом с дорогой. Шли в темноте, и горы еще не были видны. Внезапно стало светлеть, и все обернулись в ту сторону, откуда начало подниматься солнце.
Сразу стали видны круглые вершины гор, из-за которых быстро поднимался солнечный красный круг, который сиял все ярче и ярче.
Наконец, солнце появилось полностью и всех озарило светом. Все это произошло очень быстро и чем-то напоминало восход солнца, который показывают в кино.
Показалась деревня между холмов. Время еще было раннее, людей не было видно.
Пока я шел нигде не видел признаков воинской части, ни техники, не людей.
Уселся я на камень отдохнуть и стал наблюдать – не появиться ли где-нибудь солдат или офицер. Ждал я не долго. Мимо проходил офицер, у которого я спросил, где находиться штаб полка. Он мне сказал, что идет как раз к Ому, где живет командир полка, и мы пошли вместе.
По дороге он мне сказал, что он адъютант командира полка.
К командиру недавно приехала жена, так что мне придется ждать некоторое время, пока он проснется. Но как только мы подошли к крыльцу дома, увидели командира полка, который стоял на веранде в одной майке.
Я доложил ему, что прибыл в полк для прохождения службы. Он со мной поздоровался и объяснил мне, что мне придется убыть в офицерский резерв фронта, так как полк уже укомплектован полностью после формирования.
Он приказал адъютанту снабдить меня всем необходимым, в том числе и документами, чтобы я мог следовать в город Шепетовку, где и находился резерв фронта.
Попрощавшись с командиром полка, я вместе с адъютантом пошел в хозяйственную часть. Я попросил, чтобы мне выдали новое летнее обмундирование, чистое белье и мыло. Мне выдали все, что я просил, и с новым предписанием и продатестатом я отправился в новый путь. Но сразу я деревню не оставил – мне нужно было где-то помыться, избавиться от вшей, и только тогда отправиться в путь.
В это время на этом участке фронта свирепствовал брюшной тиф, и были даже развернуты тифозно-полевые госпитали.
Я зашел в большую хату, где все уже были на ногах – выгоняли скотину, занимались хозяйством.
Я хозяйке сказал, что мне срочно нужно помыться – нужна горячая вода и побольше.
Она мне показала на русскую печь, и сказала, что они всегда моются в печи. Я прикинул, как это все будет выглядеть и отказался, но воду в большом чугуне попросил вскипятить. Пошел искать закуток, где можно было бы обмыться. Обратил внимание на только что срубленный из свежих досок туалет, который был построен с приходом воинской части. Зашел туда. В нем было чисто и пахло свежими сосновыми досками. Решил мыться в этом месте. Принес ведро холодной воды и горячей, захватил с собой ковш. Все свое вшивое обмундирование и белье сбросил в толчок. Тщательно вымылся.
Когда мылся, в щель видел молодых баб, которые покатывались со смеху и показывали пальцами в мою сторону. Меня это взбесило. Одевшись и причесавшись, вышел с ведрами к ним, швырнул им ведра и сказал, и сказал им всем, что они не мытые свиньи, и что прежде чем смеяться лучше бы построили у себя баню. Все это я сопроводил матом и проклятиями.
В гордом одиночестве вышел из деревни.
Опять по дороге меня ждала мамалыга у хат. Где ночевал и как шел еже не помню. Где-то возле города Старо-Константинова догнал попутчика - младшего лейтенанта, который тоже шел в офицерский резерв.
Пришли мы в город Старо-Константинов вечером. На окраине города стоял одноэтажный дом, на ступеньках которого сидела девочка лет двенадцати и грызла луковицу как яблоко, закусывая куском черного хлеба. Мы спросили ее можно ли переночевать в ее доме. Она вошла в дом и позвала свою мать.
Женщина, хозяйка дома, разрешила нам переночевать, но предупредила, что еды у нее никакой нет.
В большой комнате стояла железная кровать с грязным матрацем. В углу икона с горящей лампадой.
Мы пошли на кухню и поели из нашего скудного запаса рыбными консервами с сухарями.
Утром рано встали и пошли умываться. Нас поразило то, что девочка стояла перед иконой и страстно молилась, не обращая на нас никакого внимания.
Мат ее нам сказала, что она делает так каждый день – просит Бога вернуть ее старшую сестру из Германии. Она показала нам несколько фотографий из Германии, на которых была снята ее старшая дочь. Женщины, которые были на фото, выглядели вполне прилично, ничто не говорило о том, что они страдают. На обороте фото было крохотное письмо. Мать рассказала, что в письме написано, что у них все хорошо, и что живут ни прекрасно. На самом деле все обстояло наоборот. Они были очень несчастны.
Каким-то непостижимым образом мать знала, что нужно читать с другим смыслом. Как мы поняли, перед отъездом они договорились, как следует читать их письма. Если бы в открытках была правда – письма бы не дошли.
Мы пошли умываться на ставок, что был рядом с домом. По мосткам я дошел до середины и когда начал умываться, то увидел в прозрачной воде, водорослях много огромных щук. Когда умылся, пошел к дому и встретил девочку, то я ей показал, в каком месте много щук и спросил: «Почему не ловите их?».
Она ответила, что они ловить не умеют. Она ответила, что они ловить не умеют, а приглашать мужчин опасаются.
Сколько мы шли до Шепетовки – не помню. Пришли на станцию днем и сразу стали искать продпункт. Нашли продпункт быстро, получили продукты.
Запомнилось мне, что в пайке была краковская колбаса, которую я не видел с довоенных времен.
Нашли расположение офицерского резерва фронта в лесу. После проверки наших документов, нам было приказано сдать личное оружие. У моего попутчика оружия не было, а я свой наган не сдал, сказал, что за мной оружия не числится.
Офицеры жили в землянках. Запомнилась мне столовая, которая была устроена на открытом воздухе. Деревянные столы располагались на склоне травянистой горки; у столов были наспех сколоченные из бревен скамейки. У каждого стола сбоку была вкопана до половины дубовая бочка с крышкой, в которой всегда был хлебный квас. В жаркие дни этот квас был спасением, кроме того, он обладал необыкновенным вкусом.
Говорили, что поваров – солдат был специалист по приготовлению хлебного кваса.
Однажды ночью все проснулись от выстрелов и в панике начали выбегать из землянок и бежать в глубь леса. Я тоже вместе со всеми бежал в лес. Когда уткнулись в какой-то старый овраг, бег прекратился, и все стали потихоньку брести назад, к землянкам. Уже потом, когда я вспоминал это событие, оно живо мне напомнило бегство матросов из кинофильма «Мы из Кронштадта».
Как оказалось, это было нападение бандеровцев, которое отбили зенитчики своими 37 мм зенитными скорострельными пушками.
При разборе этого инцидента мы узнали, что нас охраняла рота танков Т-34, но ни один танк не действовал по разным причинам. Почти все танкисты жили в соседней деревне, переженились и пьянствовали. Аккумуляторы на танках давно уже сели. В пушках некоторых танков птички свили гнезда.
Эти танкисты, в том числе офицеры, были наказаны. После этого случая нам разрешили жить не в землянках, а в домах соседней деревни. Я со своим приятелем, с которым прибыл в резерв, устроились в хате многодетной семьи. Нам сразу же пришлось расстаться с последними портянками. Взамен хозяйка кормила нас яичницей , жаренной на сале и кислым молоком, которого у нее было так много, что она даже кормила им своих свиней. Стояла жаркая погода, и мы часто проводили время в саду, под яблонями.
Как-то приехала комиссия для отбора офицеров в академию бронетанковых войск.
Все, кто сумел представить аттестат зрелости, уехали в Москву для поступления в Академию.
Меня и еще нескольких офицеров – танкистов направили в г.Свердловск, за танками.
Пока мы ждали команды, прошло несколько дней. Как-то утром, проснувшись, как обычно, полез под подушку, чтобы нащупать свой наган, но его не было.
Начал всюду его искать, даже лазил в постели детей хозяйки дома – думал, что они могли взять поиграть с ним. Начал допрашивать хозяйку. Увидел, то она смущена чем-то.
Наконец-то она сказала, что ночью приходили в хату бандеровцы за продуктами, и что один из них вытащил мой наган.
И в то же день я узнал, что мой попутчик убыл куда-то, так со мной и не попрощавшись. Подозрение пало и на него.
Так я остался без оружия и без своей полевой сумки, которую у меня стащили, когда мы покидали землянку.
Начался день нашего отъезда. Старший нашей команды раздал нам командировочные предписания, продатестаты, и мы договорились, что встретимся в г. Свердловск через неделю. А пока мы можем съездить по домам, кому было по пути.
Я оказался в самом выгодном положении. Мои родные к тому времени уже были в Киеве и жили на территории училища, которое я заканчивал в Саратовской области, и которое возвратилось на прежнее свое место дислокации. Родители продали дом и запасы картошки по месту жительства на станции Разбойщина, и вместе с училищем приехали в Киев.
До Киева от Шепетовки рукой подать. Мы все поехали до станции Казатин. На этой станции мы ждали свои поезда. Ожидая поезд, увидел на путях странную женщину с распущенными седыми волосами. Она бродила по путям, спотыкаясь и падая и выкрикивая какие-то имена. Все вокруг говорили, что у нее на глазах немцы расстреляли ее детей. Какой-то мужчина подхватил ее и поволок в вагон эшелона, который шел в Киев. Я тоже сел в этот же эшелон. Через пару часов я был уже в Киеве.
Мне нужно было подумать насчет своей одежды. На улице было жарко, а на мне была плащ-накидка, которая скрывала мои ноги, на которых были красные английские ботинки с обмотками. Все это я был вынужден носить, так как сапог на складе в офицерском резерве не было. На голове у меня была пилотка и темные очки. В таком виде я подошел к училищу и стал думать, как мне пройти незамеченным. Я ходил взад и вперед в том месте, где не было забора, и уже решил про себя, что мне придется ждать темноты, как вдруг увидел знакомого офицера. Когда я учился в училище, мы были с ним курсантами в одной батарее.
Я уехал на фронт, он был оставлен в училище. Я окликнул его. Он меня не узнал. Когда я назвал себя, он даже вскрикнул от удивления. Я снял очки и стал объяснять ему свое положение. Он не стал меня спрашивать и сказал мне, чтобы я никуда не уходил и ждал его здесь, на месте.
Через некоторое время появился мой отец в сопровождении этого офицера. Отец был в таком потрясении и словно как будто напуган, что не мог даже говорить. Потом он сказал мне, что такое таинственное мое появление вызвало у него подозрения – уж не дезертир – ли я.
Весь мой облик подкреплял его впечатление.
Вместе мы шли домой через территорию училища (теперь это территория бывшего Киевского СВУ, а ныне Военного лицея имени Ивана Богуна).
Когда вошли в квартиру, я увидел мать, которая стояла спиной ко мне и что-то готовила.
Отец сказал: «Смотри, кто приехал!»
Мать обернулась и тут же упала в обморок. Мое появление было для нее полной неожиданностью. После расспросов и объяснений, отец отвел меня в курсантскую баню. В бане не было ни души. Впервые за много месяцев я мылся с душистым мылом столько, сколько мне хотелось.
Отец подобрал мне новое офицерское обмундирование, но сапог хромовых не было. Вечером пошли к знакомому сапожнику и за большие деньги заказали ему хромовые сапоги. Чтобы они были сшиты к вечеру следующего дня.
Мне нужно было быть в форме, чтобы прийти на вечеринку с одноклассниками. К тому времени в Киеве уже жили на территории училища все мои одноклассники, которые были в Разбойщине.
Перед вечером я пошел к сапожнику и стал примерять мои новые сапоги. Сапоги оказались негодными, они жали мне в ступне и пальцы ног так болели сильно, что носить их было невозможно. Все же я решил пойти в них на вечеринку, так как мое положение было безвыходным.
Весь вечер я страдал от болей в ногах и едва выдержал до конца. Из-за этого состояния я мало, что запомнил о вечере встречи со своими школьными товарищами.
Больше я эти сапоги ни разу не одел, но всюду возил их с собой, в надежде выменять на подходящие.
