Но уйти сразу из обители печали у меня не получилось. Просто невозможно было проходить мимо комнат, из глубины которых на священника глядели обитательницы дома престарелых, кто с пониманием и уважением, кто с детской радостью и выраженным желанием тотчас исповедаться и причаститься, а кто с внутренним холодом и даже отчуждением (хотя таких было немного). 

Беседуя с бабушками (по возрасту я приходился им правнуком) и расспрашивая их о прожитом, осознавал, как непостижима человеческая судьба, находящаяся единственно в руках Божиих. А еще меня поражало душевное богатство сердец, которые открывались на исповеди. Поймал тогда себя на мысли, что, пожалуй, ныне не встретишь у молодежи подобной боязни греха, отвращения от всякого неправедного, нехорошего поступка. «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя: богатыри – не вы!» 

Великий это дар – быть священником и иметь возможность вот так беседовать с людьми, которые, перебирая веху за вехой свою многотрудную жизнь, обращаются не к тебе, но ко Господу, стоящему рядом с тобой, недостойным Его служителем! И только через часа полтора, испытывая внутреннее удовлетворение и радость от сознания важности выполненного дела, наконец собрал свой священнический чемоданчик и намеревался уже направиться к лифту. (Вот я и приблизился к главному в моем рассказе). 
Навстречу мне по коридору катилась небольшая тележка, на которой обычно развозят по палатам еду. Было как раз обеденное время. Тележку подталкивала очень пожилая женщина, как мне показалось, лет восьмидесяти, а может быть, и более того.

Передвигалась она неспешно и с великим трудом, то и дело останавливаясь, тяжело и прерывисто дыша. Судя по халатику (впрочем, опрятному и чистенькому), я понял, что это одна из насельниц дома престарелых. Небольшого росточка, средней полноты, какая-то вся кругленькая, она напоминала бы девочку, если бы не совершенно седые волосы. Лицо ее было очень светло. Мы поздоровались. Я успел заметить выражение кротости, спокойствия и деловитости одновременно. Старческую немощь выдавало мелкое дрожание головы и рук. «А вы не желали бы поисповедоваться и причаститься?» – сразу спросил я, почувствовав в ней православную добрую душу. – «Ах, очень бы желала, но мне некогда – я должна покормить моих». – «А кто это ваши?» – «Да лежачие, их здесь шестеро, а еще две этажом ниже», – отвечала она совершенно спокойно и кротко. – «Что же, их и покормить некому?» – продолжаю с удивлением. – «Кому же кормить, милый батюшка, персонал поставит тарелку да уйдет, а они, бедненькие, и руки выпростать из-под одеяла не могут без сторонней помощи. Я и вызвалась их обедом кормить. Вот какую мне карету доверили», – сказала она с мягкой и приятной улыбкой, указывая на тележку с тарелками. – «Как вы сами-то себя чувствуете?» – «Слава Тебе, Господи, вот только задыхаюсь немного; что-то последние две недели совсем тяжко: метр-полтора провезу обеды – и уже отдохнуть надо, иначе ножки не пойдут. Вы уж простите, батюшка, меня ждут они. Дай Вам Бог здоровья, спасибо, что не забываете нас, грешных, уж в следующий раз обязательно надо причаститься». 

Почувствовав, какая передо мной душа, я не мог отпустить ее без Животворящей Святыни. Прямо в коридоре, благо, кроме нас, там никого и не было, прочитав кратко молитвы, исповедал Божиего человека (к сожалению, имени уже не вспомнить) и преподал Святые Тайны. Поклонившись, она двинулась с тележкой дальше, унося Христа в своем сердце. 
Возвращаясь домой, я благодарил Бога, что Он сподобил меня встречи с сокровенной Своей рабой. В простоте и чистоте христианской совести она ежедневно совершала подвиг, вовсе не задумываясь о великости дела, на себя подъятого. Гордости и тщеславия у нее вовсе не было. В словах праведницы я не заметил ни намека на осуждение порядков в заведении, бессердечности сестер и тому подобного, просящееся на уста всякому обывателю. И делала она все с молитвой, полагаясь только на помощь Божию, у Христа прося сил на свое добровольное послушание – питать тех, кто лежал в этой безлюдной пустыне, ожидая смерти. Очевидно было, что Господь продлевал дни жизни рабы Своей, забывшей и себя, и свои собственные недомогания ради желания подкрепить пищей силы тех, кого она называла «своими». «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою». 

Теперь понимаю, почему я обратил на нее внимание. Душа пастыря сразу признала ученицу Христа Бога, имя Которому – Любовь. Жива ли она еще, эта маленькая старушка? Убежден, что жива. Любовь сильнее смерти. У Бога мертвых нет – у Него все живы. «Аз есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет». «Я – хлеб живый, сшедший с небес: ядущий хлеб сей будет жить вовек». 
Многие многого ищут в этой земной и скоротечной жизни. Одних манит слава и человеческое признание, других – деньги и власть над людьми, третьи упоены собственной телесной красотой и питают ею ненасытимую гордость своего сердца. Но хотим мы этого или нет, дни земной жизни очень скоро иссякнут, словно вода, пробежавшая меж пальцев. Как исчезает воспоминание о стаявшем снеге и как не задерживается в ушах шум опавших листьев, унесенных осенним ветром, так душа, приближающаяся к исходу, не найдет ни опоры, ни утешения в том, что было и что прошло. Страшно, други мои, предстать пред лицем вечности с пустотой в сердце, когда все земные приманки и удовольствия окажутся зияющей темной ямой, влекущей в свои бездонные недра душу, подавившую в себе при жизни на земле жажду правды и голос святого сострадания! За что зацепиться тогда, где найти точку опоры? «И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей». 

Дела любви, совершаемые во имя Господа Иисуса Христа, и составляют подлинную пищу души, уже здесь, прежде кончины, даруя ей благодать Божию. Когда мы будем умирать, единственно о чем пожалеем, так это о том, что мало любили, не были столь щедры на милость, как подсказывала нам совесть. Посему, дорогие, у нас просто нет времени искушаться гордыней или унынием! Сейчас осталось время только на молитву и дела Христова милосердия.

Протоиерей Артемий Владимиров 
Отрывок из книги "Учебник жизни"