-noitome все записи автора Автор: Viole2xta (Viole2xta @ gmail.com)
Беты: Klodia, Diana
Фандом: Weiss Kreuz
Пейринг: Брэд Кроуфорд/Шульдих
Рейтинг: NC-17
Жанр:POV Кроуфорда, драма, псевдо death fic, яой
Summary: "Кто, если не он? Кто на всём свете, если не слишком настырный, наглый, насмешливый, но в нужные моменты поразительно серьёзный немец? Парень, который с раннего возраста был обречён на то, чтобы жить чужими пороками, чтобы впитывать их в себя через свой дар, страдать вместе с другими, радоваться с теми, кто чувствовал, но осознавать, что это только иллюзия".
Предупреждение:провалившаяся попытка написать бессюжетное PWP, употребление наркотиков
Примечание:синим цветом - будущее, чёрным цветом - настоящее
Disclaimer:на героев не претендую, но если случится сдвиг в пространственном континууме, и они случайно окажутся в пределах досягаемости - украду, даже не сомневаясь
Посвящение:Nataliny, из-за которой я решила нарушить обещание самой себе и всё же написать ещё один фанфик по этому фендому.



Я знаю, что он не был таким до того, как попал под моё руководство, и от осознания этого факта становится ещё труднее делать то, что он от меня требует. Смотреть в невменяемые глаза, хладнокровно наблюдать за тем, как он в буквальном смысле этого слова стелется у моих ног, чтобы получить новую дозу - это намного неприятнее, чем смотреть на длинные тонкие иглы, которые я лично вонзаю в его набухшие фиолетовые вены с обратной стороны локтя.
Почему я делаю это? Почему не доложу своему непосредственному начальству о потерявшем всякий контроль над собой телепате? Почему не предоставлю его в руки профессионалов, которые вытрясут из него не только всю дурь, но и все разумные мысли, оставив вместо личности запрограммированный на идеальное исполнение команд мозг? Может, мне просто жалко, может, я не хочу становиться предателем своей собственной группы, частью которой он являлся и является по сей день. А может, я просто чувствую себя виноватым в том, что наркотик, вколотый мной, когда он сходил с ума из-за странной магнитной активности, стал роковым.
Я покупаю героин вместо него, лично связываюсь с распространителями этой дряни, отстегиваю нужные суммы денег из общего кармана Шварц, даже не высчитывая из жалования Шульдиха, пытаясь как-то приравнивать его слабость к постоянным закупкам Наги в дорогих магазинах электроники. Пачка стерильных шприцов лежит в моём сейфе рядом с бумагами, незначительными счетами за электричество или присланное во вторник свежее мясо из бакалеи. Каждый раз, когда я открываю бронированную дверцу, чтобы достать оттуда наличность на карманные расходы для Наое, небольшой свёрток с содержимым для немца бросается в глаза и невольно напоминает… напоминает о том, что ровно в девять пятнадцать вечера, сразу же после регулярного просмотра новостей, Шульдих несдержанно постучится в двери кабинета.
- Можно? - иногда, в самые спокойные из дней, он вежливо дожидается приглашения или хотя бы моего ответа, но чаще он настолько нетерпелив, что просовывает рыжеволосую голосу в образовавшийся проём между дверью и косяком, нахально улыбаясь, скорее для приличия, просто отдавая дань традиции, спрашивая разрешения.
Кивнув, я даже не отрываюсь от чтения отчёта, составленного Наги после последней из миссий. Мои глаза неторопливо движутся вдоль строк, мозг по привычке анализирует получаемую информацию, хотя мысли уже как несколько минут переключились на появившегося в помещении подчинённого. Переступая с ноги на ногу, он покорно дожидается, пока я не закончу чтение, не желая садиться в удобное кожаное кресло перед моим столом. Краем глаза я вижу, что его взгляд мечется по комнате, останавливаясь то на пустом, идеально чистом подоконнике, то на запертом баре со спиртными напитками, которые я изредка позволяю себе использовать как средство для снятия напряжения.
- Сядь. Завтра у Наги в школе родительское собрание. Он не хочет, чтобы его считали сиротой, поэтому ты сходишь вместе с ним и внушишь кому надо, что это милая пара двух добропорядочных японцев, - даже не смотря на Шульдиха, я вижу, как выражение его лица меняется с ожидающего на недовольное - он не очень хорошо ладит с Наое и с явной неохотой соглашается участвовать как в физических тренировках в качестве противника, так и в любой другой активности, связанной с Вундеркиндом.
- Это обязательно? Мне меньше всего хочется строить из себя заботливую мамочку, - даже зная, что окончательное решение принято, он пытается отвертеться, понимая тщетность своих усилий, но не упуская возможности пожаловаться на свою загруженность и усталость. Удобно устраиваясь в кресле, он напоследок вздыхает настолько измученно, что в пору тут же бросаться ему в ноги и просить прощения - определённо, если бы не ценный в определённых кругах дар, у него были бы все шансы стать великим актёром.
- Это не обсуждается, - я холодно смотрю на него поверх очков и в тайне надеюсь, что мой взгляд не теплеет, натыкаясь на одну из самых жалобных масок, которую только можно себе представить.
За то время, что мы работаем вместе, я успел изучить его, как облупленного, порой без своего дара предсказывая, в какой момент он выкинет очередной номер. Все его взгляды, каждая из многочисленных масок уже давно расписаны в моём сознании по номерам и эффективности действия. Широко распахнутые глаза в обрамлении пушистых ресниц с плескающимися на самом дне зрачков просьбой и вечным нахальством - слишком сильное оружие даже против меня, и только постоянный контроль над собой позволяет мне, разве что, не фыркая, заявить:
- Прибереги такие взгляды для прохожих на улице, когда будешь разыгрывать из себя несчастную, всеми брошенную невинность.
Он усмехается, и в ту же минуту я чувствую, как тонкие телепатические пальцы пытаются осторожно, не привлекая к себе внимания, проникнуть в щели между плитами моей защиты.
- Прекрати, - я снова утыкаюсь в бумаги, даже не пытаясь разобраться в отчёте, на этот раз составленном довольно халтурно - порядком измотанный после миссии Наги не стал тратить на него много времени.
- Брэд? - через несколько минут напряженного молчания, прерываемого только шелестом листов и звуком барабанящих по полированной поверхности подлокотников пальцев Шульдиха, он снова подаёт голос.
- Подожди, - отмахиваюсь я, уже в четвёртый раз перечитывая последний абзац, намеренно растягивая время до того момента, когда придётся, подавив вздох, встать с кресла и подойти к полке, за дубовыми дверцами которой находится сейф.
- В твои обязанности входит всегда быть таким сукиным сыном, да?! - он срывается, вскакивая на ноги и, скинув на пол несколько папок, опирается руками о стол. Перемена почти мгновенна - ещё минуту назад он был относительно спокоен, сейчас же я вижу только два горящих безумием и жаждой глаза. Его грудь часто вздымается, костяшки пальцев побелели, губы сжаты в тонкую линию - для полноты картины не хватает только капельки пота, стекающей по виску, но я и без этого знаю, насколько напряжена каждая мышца его тела.
- Собери всё, что уронил, - приказываю, наконец, откладывая в сторону доклад. - Быстро.
Что заставляет меня быть таким? Почему я мучаю его, принуждая со скрипом на зубах подчиняться и признавать мою власть над ним? Я не получаю от этого удовольствия, не наслаждаюсь растерянным, а после униженным видом - что бы Шульдих ни думал про меня, я никогда не был и не буду садистом. Just… я надеюсь на то, что однажды чувство собственного достоинства одержит верх над зависимостью, и он, кинув эти злополучные папки мне в лицо, выбежит из кабинета с твёрдым намерением завязать.
Шульдих глубоко вздыхает, пытается выровнять сбитое дыхание и на несколько секунд закрывает глаза - выглядит так, будто мысленно уговаривает себя успокоиться.
- Я жду, - напоминаю о себе, сводя брови на переносице, недовольный не его срывом, а тем, что вижу, как он поведёт себя дальше. Не развернётся, нет, не презрительно прошипит в лицо «ублюдок» и уйдёт, а, старательно отводя взгляд, опустится на колени, собирая документы с жесткого бежевого ковролина. Растоптан, окончательно потерян не только для общества, частью которого никогда не являлся, но и для себя, не способный на сопротивление и борьбу со своими внутренними демонами.
Он начал с психологической зависимости, болезненного стремления периодически принимать наркотик, чтобы испытать ощущение абсолютного покоя, снять давление, оказываемое на него миллионами людей в одном из самых густонаселённых мест планеты. Вводя всё больше и больше препарата, он добился перестройки функций организма в ответ на хроническое употребление запрещённых к приёму веществ. Можно много сказать о его состоянии, выражаясь научным языком, но суть всё равно не изменится - наркоман, опущенный человек, единственным желанием которого стало скорейшее наступление того момента, когда героин проникнет в кровь. Наркоман, которого я создал своими руками, превратил одного из самых приближенных ко мне людей в пустую неперспективную оболочку, стремясь облегчить страдания, когда через его прочные, но не безупречные блоки пробивалась массовая истерия.
Пользуясь минутной передышкой, пока он наклонился над полом, почти полностью скрывшись за массивным столом из цельного куска дерева, я провожу рукой по волосам, откидывая их со лба, с иронией замечая, что кожа на лице слишком влажная, челюсть сводит из-за того, что я крепко стискиваю зубы, пытаясь сохранять спокойствие. Больше всего хочется схватить Шульдиха за шиворот вычурного, безвкусного пиджака, чтобы протащить по всем притонам, кварталам, клубам, где собрались такие же, как и он - с потемневшими губами, огромными синими кругами под глазами.
Когда папки аккуратно, почти бесшумно опускаются на листки с отчётом, я резко встаю, жестом приказываю телепату сесть на место и подхожу к сейфу. Ключ от полки, от патентованного замка немецкой сборки, восьмизначный пароль из цифр. Спиной ощущая его жадный взгляд, достаю пакет, затем нарочито медленно проделываю все действия в обратном порядке. Восьмизначный пароль, магнитный ключ странной, полуизогнутой формы, дверцы шкафчика захлопываются без дополнительной помощи. Секунду помедлив, подхожу к Шульдиху - он уже снял верхнюю одежду, закатав до локтя белую хлопковую рубашку на левой руке. Синее пятно в том месте, где ещё два месяца назад была идеально чистая матовая кожа, вызывает отвращение - как человеку, который ценит эстетическую красоту, мне более чем неприятно осознавать, что я самолично порчу не только его разум, навсегда искажая сознание, но и тело, превращая привлекательного стройного юношу в болезненно худого ходячего мертвеца.
Блеск иглы. Выпушенный из шприца воздух. Несколько прозрачных капель, упавших на пол. Судорожный вздох, сменившийся облегчённым стоном. Готово.
- Уходи, - я заворачиваю использованный шприц в бумажную салфетку и кладу в карман пиджака - ни к чему выкидывать в мусорное ведро, привлекая лишнее внимание прислуги.
- Ещё чуть-чуть, - шепчет Шульдих пересохшими губами, расслабленно развалившись в кресле. На его лице играет довольная, полная счастья улыбка, глаза закрыты, и только одному Богу известно, что он видит, к чему так сильно стремится.
- Уходи, - повторяю громче, добавляя в голос металлические нотки, но ему, кажется, всё равно.
Я знаю, что лучше бы не трогать его некоторое время, оставив в покое, но в этом телепате нет ничего обычного или нормального, даже реакция на наркотические вещества, сотни раз описанная в книгах, проходит иначе. Приняв очередную дозу, он уже через минуту встаёт, сдержанно благодарит меня за «помощь» и покидает помещение, тихо прикрывая за собой двери. Миссии, бесконечные сражения, копание в чужом мозгу ради получения необходимой информации - большую часть времени он вполне оперативно справляется с работой, но… не сегодня.
Сейчас всё иначе, и я обеспокоено вглядываюсь в умиротворённое лицо, вслушиваюсь в полнейшую тишину, пытаясь уловить его дыхание.
- Шульдих! - повышаю голос, хватая его за локоть с намерением выкинуть из кабинета - рука безвольно повисает, когда я в шоке отпускаю её обратно.
- Шульдих…

***
Я прислонился к стене, руками хватаясь за ближайшую опору - круглую ручку двери в гостиную комнату. Видение, только что нахлынувшее на моё сознание, подкосило ноги ровно настолько, чтобы я мог с чистой совестью сползти на пол, но обязательства и положение запрещали показывать свою слабость.
- Кроуфорд? - непривычно тихий голос Шульдиха донёсся из помещения. - Это ты?
- Зачем спрашиваешь, если и так знаешь? - крепко сжав в ладони шприц с наркотиком, я несколько раз глубоко вздохнул, медленно приходя в себя после путешествия в будущее, молниеносным фильмом пронёсшегося перед глазами. - Как ты себя чувствуешь?
Он не ответил, но я и так знал, что телепат, скрючившись в жалкий комочек у горящего камина, обхватил голову руками и прикусил губу, чтобы позорно не застонать, не признать своё поражение и невозможность заблокировать разумы тысяч людей, сходящих с ума от головной боли, вызванной вспышками на Солнце.

- Чем тебе можно помочь? - войдя в комнату, я тихой кошачьей поступью приблизился к Чтецу.
Бросив на меня беспомощный взгляд, Шульдих сильнее сжался на своём месте, подставляя неестественно бледное лицо теплу, исходящему от огня.
- Принести воды? - присев рядом с ним на корточки, я в знак поддержки провёл ладонью по его напряженной спине, заранее зная, что он откажется от моего предложения. Ничего не выражающим взглядом посмотрел на прокушенную до крови губу, вспоминая ту улыбку, ставшую последней, перед тем как рыжее недоразумение забрала смерть.
- Что-то случилось, - он нахмурился, насколько это вообще возможно, находясь в его состоянии. - Ты сегодня какой-то … странный, что ли.
- Каждую секунду что-то случается, - уходя от ответа, я решительно, пытаясь прогнать из своей памяти недавнее видение, выкинул шприц в камин.
- Что это? - Шульдих удивлённо приподнял бровь, на какое-то мгновение снова становясь похожим на свой обычный лениво-насмешливый образ. - Лекарство?
- Оно тебе не нужно, - я отрицательно покачал головой, увеличивая напор огня в камине. - Не нужно.
- Оно может помочь? - он проигнорировал мои слова, заворожено смотря на расплавленную пластмассу. - Могло помочь?
- Нет, - повторил, беря его подбородок двумя пальцами и насильно заставляя посмотреть на меня. - Нет.
- Но мне надо, ты не понимаешь, - он запнулся, почти жалобно смотря в глаза, совсем как тогда - через два месяца.
- Понимаю, - я осторожно погладил его тыльной стороной ладони по щеке. - Понимаю, Шульдих. Я буду твоим успокоением, ты выдержишь.
Даже если бы он хотел возразить, возмутиться из-за того, что только что было уничтожено его лекарство, то не смог бы - предотвращая дальнейшие дискуссии на эту тему, я осторожно, практически невесомо, прекрасно осознавая значимость своих действий, дотронулся губами до его лба.
Он чуть слышно вздохнул, вцепившись руками в мои плечи, надавливая подушечками пальцев с такой силой, что на утро обязательно останутся красные пятна, а то и ряд аккуратных кровоподтеков.
- Шульдих… - прошептал совсем, как тогда - в будущем, вдыхая в себя его запах, смесь корицы и ванили. Он был сладкий… сладкий, как и его аромат - это я понял, когда дрожащие искусанные губы накрыли мои, прижимаясь всё теснее и теснее, но не открываясь, не целуя в полном смысле этого слова.

Я не знаю, сколько времени мы провели в таком положении - на полу, столкнувшись лбами, почти обнимаясь, неподвижно сидя на мягком пушистом ковре. Я боялся пошевелиться, замкнутый в своеобразный кокон, окруживший нас двоих - такой плотный, что мне казалось, что вот-вот услышу, как ресницы на сощуренных глазах чуть заметно подрагивают. Я ждал, пока он не успокоится, ждал, пока вечно насмешливый, не принимающий вещи всерьёз Шульдих осознает, кого целует, кого осторожно, неуверенно гладит рукой по шее… ждал и почти отчётливо видел перед собой песочные часы обратного отсчёта.
«Это ведь не просто так?» - его голос раздался в моей голове неожиданно, я невольно дёрнулся, отстраняясь, теряя ставший слишком близким и многозначительным контакт.
Знак доверия, абсолютной верности и преданности, сильной привязанности - я мог бы сказать ему много, мог бы ответить пространно или вовсе уйти от ответа, но не успел.
- Чёрт! - Шульдих закричал, хватаясь руками за голову, за растрёпанные рыжие пряди, выдирая их с корнем, пытаясь заглушить одну боль другой - менее приятной, но не сводящей с ума.
- Тихо, тихо, - притянул его к себе, настойчиво освобождая схваченные цепкими пальцами волосы, бормоча какие-то слова успокоения, такие же бессмысленные, как и моя помощь, от которой не было никакого толку.
Ему становилось всё хуже и хуже, глазные яблоки покрылись красными ниточками, вены на шее явственно проступили под светлой кожей, сжатые в кулаки руки ходуном ходили в плену моих ладоней. На какой-то момент мне показалось, что оглушить его будет намного гуманнее, чем просто находиться рядом…
- Лучше? - спросил через некоторое время, инстинктивно шепча, как будто боясь разбудить маленького ребёнка.
- Отведи меня в спальню, - попросил он одними губами, поднимая мокрые от невольных слёз глаза. - Я не дойду.
- Конечно, - торопливо кивнув, помог подняться на ноги, обхватив за талию, укладывая его руку на своё плечо.
Я никогда не видел его таким - растерявшим свою язвительность и насмешливость, настоящим человеком со своими проблемами, не способным что-то сделать, как-то выкрутиться, обреченным на ожидание, пока мысленный шторм не закончится.
- Давай, ещё несколько шагов, - будь моя воля, я бы уже давно подхватил его на руки или, в крайнем случае, взвалил на плечи, но Шульдих не из тех людей, кто позволит обращаться с собой, как со слабым, нуждающимся в помощи.
При всей своей показной наглости, нахальстве, даже пошлости, он всегда очень остро реагировал на любые нападки в сторону своей гордости - может, именно поэтому я считал, что он сможет без последствий воспользоваться наркотиком как лекарством. Чтец в моём понимании всегда был кем-то непокорным, слишком свободным, импульсивным и эмоциональным. Оказывается, даже такие люди подчиняются химическому веществу, держащему под своим контролем их желания, сводя их только к одному и самому главному - принять ещё.

Он забрался под одеяло, сворачиваясь под ним в комочек, прячась почти целиком - только лохматая макушка выглядывала из под белого покрывала.
- Ты в порядке? - спрашивать такое было на самом деле глупо, но что-то сказать, удостовериться в том, что я сделал всё, что в моих силах, было необходимо.
Шульдих неопределённо мотнул головой, что могло значить как «Да», так и «Нет». Я переступал с ноги на ногу у постели, не решаясь остаться, не в силах уйти.
- Спасибо, - он всхлипнул, сквозь слёзы благодаря меня за что-то… я не видел реальной помощи с моей стороны, но наклонился в знак согласия.
«За всё, что делаешь для меня, за то, что вытащил из Розенкройц, за то, что нянчишься, как с малолетним ребёнком. Спасибо, Брэд».
- Не напрягайся, - я, наконец, присел на край кровати, только сейчас понимая, как сильно устал - масштабное видение вымотало тело намного больше, чем любая, даже самая тяжелая из миссий. - Если я могу ещё что-то для тебя сделать, то просто скажи.
Он промолчал, но медленно высунул из-под одеяла ладонь. Я несколько секунд смотрел на хрупкую, слишком бледную в полумраке комнаты кисть, но потом погладил её, чувствуя, как она сжимается под моими прикосновениями, как его пальцы чуть сгибаются внутрь, дотрагиваясь до моих, как дрожь пробивает тело Шульдиха насквозь.
Стихийное видение пронеслось в сознании - слишком яркое, отчётливое и полное. Я замер, впитывая в себя свои же чувства, ощущая то же самое, что и тогда, на этот раз почти задыхаясь из-за накативших эмоций, не поддающихся никакому контролю. По крепко вцепившейся в меня руке я краем одной из хаотично мечущихся мыслей понял, что он тоже видит, что наши дары случайно сработали в одном режиме, проецируя образы на двоих.

***
Из носа Шульдиха брызнула кровь, но он всё ещё продолжал биться в истерике, молотя меня кулаками по груди, пытаясь вырваться, но не применяя свои способности, чтобы это сделать. На белое постельное бельё падали красные капли, истерический смех был слышен не только в комнате, но и во всём доме. Он смеялся, как смеются перед смертью, осознав, что жизнь прожита зря, смеялся, как сошедший с ума за одну минуту, смеялся, как человек, который только что понял…
- Умереть, - всё смешалось - его кровь, слёзы, смех. - Мне всего лишь пришлось умереть, чтобы ты, наконец, понял!
- Тише, Шульдих, - я насильно прижал его к своему плечу, ладонью надавливая на затылок, чувствуя, как бешено колотятся наши сердца.

Там, в кабинете, я сидел в кресле, удерживая его на своих коленях, гладил по застывшему с улыбкой на губах лицу, обводил контуры бровей, скул, глаз, смотрел на умиротворённое выражение и бесконечно много раз повторял - «прости», «прости», «прости», уже зная, что вместе с ним умерла и моя душа.

- Как ты мог, сукин сын?! - кричал Шульдих, всё ещё не покидая моё сознание, перебирая все воспоминания, все эмоции, тщательно скрываемые даже от самого себя, чтобы соответствовать имиджу хладнокровного лидера с несгибаемой волей. - Как ты мог?! Как ты мог молчать?! Прятать от меня такое?!
- Тише, мальчик мой, тише, - он был, как тонкая травинка в моих объятиях - худой, изящный, почти прозрачный. Держать его в кольце рук было удовольствием, но какая-то часть меня, именно та, что он видел каждый день, презрительно фыркала и цедила сквозь зубы «сентиментальный дурак».
- Я хочу быть с тобой, - шепнул он на ухо, щекоча своим влажным дыханием. - Пожалуйста.
- Глупый, - вздохнув, я еле заметно покачал головой. - Какой же ты глупый…
- Я всё понимаю, - каждое слово давалось ему с большим трудом - надломленный голос и сбивчивые слова предательски выдавали волнение. - Всё понимаю… но ты … я ведь сам видел, чёрт возьми!
- Это всего лишь один из возможных вариантов будущего, Шульдих, - я знал, что попытки переубедить его, как-то свернуть эту ситуацию, были изначально обречены на провал, но чисто инстинктивно принялся что-то говорить, приводить какие-то доказательства в пользу случайности произошедшего, напоминать о том, кто мы такие, и что будет со всеми Шварц, если мы позволим дать себе слабину.
Он слушал, замерев в моих объятиях, почти не дыша, внимательно ловя каждое слово, каждый звук, вылетающий из моего рта. Я говорил, говорил, говорил, всё ещё приводил аргументы, автоматически поглаживая большим пальцем его щёку. Пять минут или полчаса - не важно. Каждое слово было по-своему фальшивым, каждая мысль рождалась изначально неверной. Я хотел его. Я хотел чувствовать его тело, как сейчас - близко, доступно, так правильно. Никакой романтики, никакой лишней нежности, просто сильное желание обладать, защищать, дарить наслаждение.
Кто, если не он? Кто на всём свете, если не слишком настырный, наглый, насмешливый, но в нужные моменты поразительно серьёзный немец? Парень, который с раннего возраста был обречён на то, чтобы жить чужими пороками, чтобы впитывать их в себя через свой дар, страдать вместе с другими, радоваться с теми, кто чувствовал, но осознавать, что это только иллюзия.

Я запнулся на полуслове, бессильно опуская плечи, утыкаясь лбом в его затылок, тяжело дыша, только сейчас замечая, насколько напряженно он молчал, насколько крепко сжимал руками мой локоть, как мелко трясся, едва заметно, но совсем по-детски, как ребёнок, забившийся в угол от страха.
- Прости, - тихо выдохнул. - Прости.

***
Глаза в глаза, как будто тонкая нить связала неестественно расширенные зрачки Шульдиха с моим сознанием. Тяжелое дыхание, неизвестно откуда взявшийся звон в ушах, давление увеличивается с каждой секундой, как при восхождении на высокую гору, километр за километром, сантиметр за сантиметром. Это странно - видеть его настолько близко, что при желании я мог бы пересчитать все реснички на его глазах, так близко, что перехватывает дыхание.
Яркие, блестящие от постоянного облизывания кончиком языка губы манят… манят, как самый спелый плод, как свежая, только что вымытая клубника, пахнущая запахом весны. Желание взять то, что он так открыто мне предлагает, пересиливает всё остальное, но я медлю, не двигаюсь с места, просто смотрю на то, как он, не отрывая от меня горящего взгляда, одну за другой расстёгивает пуговицы.
На нём шелковая зелёная рубашка, и я думаю о том, что он забыл про то, что на свете кроме этого и желтого существуют ещё и другие цвета. Как обычно, из-под распахнутого воротника заманчиво выглядывает участок белой матовой кожи, но рука, нарочито медленно продвигающаяся вниз, ловкими пальцами открывает всё больший обзор. Шульдих совсем не тронут загаром - солнечные лучи редко получают шанс пройтись по его телу, ведь большую часть времени он предпочитает держаться в тени. Пятая, шестая, седьмая… последняя пуговица выскакивает из аккуратного, обшитого серебряной ниткой, отверстия.
Внезапно мне становится смешно - мы оба настолько неуверенны в происходящем, что никто не решается сделать первый шаг, даже не смотря на сводящее судорогой желание. Стоим друг напротив друга, как примерные школьники на построении перед директором, разве что не прижав ладони к бёдрам. Не знаю, кто из нас выглядит более растерянно - я не вижу выражения своего лица, но удерживать невозмутимую маску мне удаётся всё сложнее.
Шульдих похож на ребёнка, которого дразнят дорогой и давно желанной игрушкой - он видит её перед собой, надо только дотянуться, но всегда есть шанс, что в последний момент из безобидной на вид коробочки выпрыгнет клоун. Молчаливая пауза затянулась на непозволительно долгое время, я чувствую, как быстро бегущая по венам и артериям кровь начинает пульсировать в паху. Возбуждаюсь от одной мысли о том, что ничто и никто уже не сможет остановить то, что происходит в этой комнате. Решение принято, мы оба прекрасно понимаем, зачем пришли сюда, и именно этот факт является причиной нашей неуверенности в себе и друг в друге.
Он дышит ровно, но слишком старательно, как будто мысленно повторяет «вдох-выдох, вдох-выдох». Я смотрю на него безучастным взглядом, не собираясь становиться тем, кто всё сделает за него, не желая оставлять ему возможность заявить, что всё целиком и полностью было моей виной, но когда он, наконец, запускает руки под мой пиджак, вздрагиваю. Всё. Последний рубеж пройден.
Тянусь ему навстречу, по-хозяйски устраивая ладони на ягодицах, прижимая Шульдиха к себе, с удовлетворением осознавая, что он возбуждён не меньше - об этом свидетельствует любопытное состояние одной из частей его тела, которой раскрасневшийся немец почти трётся об меня. Его лихорадит уже от моего простого собственнического жеста, ещё три минуты назад спокойная грудь резко и часто вздымается из-за судорожного дыхания. Розоватые губы пригласительно раскрываются, и мне не остаётся ничего другого, кроме как преодолеть разделяющее наши лица расстояние и взять инициативу в свои руки.
Поцелуй глубокий, но осторожный. Шульдих без возражений и борьбы подчиняется, впуская мой язык в свой рот, позволяя изучить каждый сантиметр открывшегося пространства. Он сладкоежка, и даже сейчас, после ужина, на вкус напоминает клубничный леденец. Сладкий, приятный, тёплый… я целую его долго, с явным удовольствием, переместив одну руку выше на талию, крепко обхватывая его поперёк поясницы. Рыжий полностью расслабляется в объятиях, обняв меня за шею, почти повиснув, давя на неё ладонями, заставляя наклониться ещё ниже, поцеловать сильнее, и когда я отстраняюсь от него, внимательно вглядываясь в голубые глаза, вижу в них шальное безумие вперемешку с долгожданным счастьем.
Я жду, что он что-то скажет, не удержится от язвительного замечания, но Шульдих только отступает на шаг назад и скидывает с себя расстёгнутую рубашку. Шёлк легко соскальзывает с плеч вниз, открывая моему взгляду почти безупречное тело: крепкий торс, на удивление тонкую талию. Даже в полусумраке комнаты можно разглядеть каждый кубик пресса, что, впрочем, не отнимает той грациозной изящности, всегда присущей телепату.
Он чуть склоняет голову на бок, задорно смотря на меня из-под длинных ресниц, лукаво улыбаясь, дразня, побуждая опять поцеловать, на этот раз не изучающе, а жадно, требовательно, не пробуя на вкус, а вкушая, не заявляя права, а пользуясь ими. Непокорный в жизни становится удивительно податливым, плавится в моих объятиях, запрокидывает голову назад, вынуждая меня оставить его губы и впиться в шею. Используя свой дар, даёт понять, чего именно ждёт, и едва слышно стонет, когда я засасываю чувствительную кожу в рот, оставляя красный след.
Зачем тебе это, Шульдих? Знак того, что принадлежишь мне? Намёк, что на утро мы не сможем сделать вид, что ничего не было? Или же ты просто любишь боль? Засосов становится всё больше, я практически терзаю его шею, уже давно не губами, пуская в ход зубы, почти кусая, понимая, что это заводит и меня всё сильнее и сильнее. Думаешь, мы нашли друг друга? Считаешь, что и я получаю удовольствие? Будь ты проклят, но это так - болезненная дрожь, проходящая по твоему телу на пару с истомой, отдаётся диким желанием у меня в штанах.
Когда он, расстёгнув мои брюки, опускается на колени, я одобрительно зарываю пальцы в его волосы, сдёргивая с них надоевшую бандану и зашвыривая её в угол комнаты. Горячий язык проводит влажную дорожку вдоль члена, и я стискиваю зубы, шумно вдыхая, но не позволяю себе простонать - сегодня это будет делать только он. Вобрав меня в себя на максимально возможную глубину, Шульдих поднимает глаза и сталкивается со мной взглядом. На дне его зрачков - сумасшествие, и я осознаю, что он уже с трудом понимает, что происходит, действует только инстинктами, которые, противореча его обычным принципам, заставляют униженно сидеть у моих ног, преданно смотреть снизу вверх и, не мигая, двигать головой и языком.
Его действия - безошибочны, минет - первоклассен, и я со злостью и ревностью думаю о том, что далеко не первый, кому он его делает. Ярость застилает разум, всё, что я вижу перед собой - его испуганный взгляд, в котором всё же бьётся восторг. Ты получаешь от этого своё извращённое удовольствие, Шульдих? Ты присутствуешь в моём мозгу даже с членом во рту, чтобы не пропустить тот момент, когда нужно раздвинуть ноги? Ах ты, шлюха…
- Раздевайся, - я слишком резок? Нет. Он ловит кайф от мысли, что я командую, отстраняется, торопливо стягивает с себя оставшуюся одежду и разве что не кидается вперед, чтобы помочь мне.
Когда костюм от «Армани» в полном составе отправляется следом за банданой, он снова порывается встать на колени, но, получив мысленный приказ, ползёт к кровати у дальней стены - узкие бёдра призывно покачиваются, и я уже в который раз за вечер позволяю ему услышать, какая же он соблазнительная сучка.
У меня даже в мыслях нет подготавливать его к вторжению, обоим больно, но мой дискомфорт не сравнить с тем, что чувствует Шульдих, отнюдь не от удовольствия выгибая спину, дёргаясь вперёд, практически повисая в кольце моих рук, крича, уткнувшись лицом в подушку. Тесный, горячий, глубокий - он скулит, когда я, грозя раскрошить собственные зубы из-за крепко сжатой челюсти, двигаюсь в нём, наращивая темп. Он на самом деле мазохист - через некоторое время, всё ещё не прекращая захлёбываться болезненными стонами и криками, начинает подаваться мне навстречу, моментально подстраиваясь под заданный ритм.

Гонка в погоне за наслаждением не затягивается надолго - член постоянно затрагивает волшебную зону внутри Шульдиха, мои пальцы жестко ласкают его у основания, время от времени спускаясь к яичкам, чтобы грубо их сжать. Руки, хладнокровно убивающие на миссиях, комкают белые простыни - добавить к общей картине сбивчивые мольбы немца не прекращать, не останавливаться, входить в него сильнее, и можно кончить, только взглянув на его изогнутое бесстыдное тело.
Когда первый раунд заканчивается, я почти падаю на него, лениво перебирая рыжие волосы. Они мягкие на ощупь, а, может, всё дело в том, что всё вокруг кажется смазанным после оглушительного оргазма. Шульдих тяжело дышит, всё ещё вздрагивая мелкой дрожью, и где-то на задворках сознания я слышу его благодарность и восхищение - он доволен.
Мышцы всё ещё обхватывают мой член, который уже начал повторно наливаться кровью, сам же телепат выглядит затраханным до потери сознания. Он совершенен - и снаружи, и внутри. Мой. Мой. Мой. Я несколько раз повторяю это слово мысленно, прежде чем произнести вслух.
- Твой, - он тут же соглашается. Голос хриплый, усталый, но даже в нём, даже в тех звуках, из которых сложились четыре буквы, я улавливаю счастье. Ночь будет долгой, оно - коротким, вот только Шульдиху об этом знать пока не надо. Я прячу ещё одно видение за самыми прочными щитами и перемещаю руку с его макушки на спину. Провести подушечками пальцев по линии позвоночника, и он выгнется - кот… большой рыжий кот, который ещё способен верить в сказки.

***
- Прости, - тихо выдохнул. - Прости.
Шульдих беззвучно плакал у меня на груди, безнадёжно помяв когда-то идеально отглаженный пиджак. Ослабевшими пальцами вцепившись в лацканы моей одежды, он всё ещё надеялся. А я… а я просто видел и знал, что он может мне дать, каким страстным, ненасытным может быть и будет. Разве можно отказаться от всего этого? От его тела, которое станет только моим, от его мыслей, которые будут открыты мне так же, как и мои для него, от него в целом, со всеми недостатками, вредными привычками, несносным поведением, которое не изменится ни на каплю?
Ответ был дан уже тогда, когда последнее из видений было надежно спрятано за блоками, в самом дальнем углу моего разума. Ответ на вечный вопрос - стоит ли мгновение счастья долгих лет страдания…