-Enzo все записи автора

Название: «Бусы в молоке»
Автор: -RaRaAviS- (ака LaDyPunK)
Фэндом: аниме "NARUTO".

Бета: мной.
Жанр: романтика, ангст, сёнен-ай, ООС
Рэйтинг: G
Дискламер: персонажи принадлежат Масаси Кисимото
Пэйринг: Хатаке Какаши/ Умино Ирука
Саммари: обоюдно – эгоистичная попытка отравить любовью.
Размещение: с уведомлением мне.
От автора: для меня самой концовка стала неожиданной. Писала одним порывом, ещё не зная сюжета до конца. Ну, что-то получилось. Прошу.
Язык: русский.
Статус: закончен.

В руках в натяжку держу бусы. То ли чётки, то ли украшение – я даже не помню, откуда они у меня. Потрескавшиеся, изъеденные до черноты временем, - деревянные кружочки на нити. Нить завязана крупным узлом, который уже невозможно развязать. Каждая бусина – тяжёлая, пропитанная отпечатками сотни пальцев чужих людей, державших их до меня. Что бы столкнуть шарик с ладони прилагаю усилие.

Вот бы замахнуться ими и швырнуть в твоё надменное, наполовину скрытое лицо.

Что бы ты расшевелился, что бы вскрикнул.

Как я тебя ненавижу.

- Ирука, - голос тихий, как шёпот ветра по крыше, тягучий, как мёд на ложке, сладкий. – Ирука, о чём задумался?

Вздрагиваю. Бусина щёлкает о соседку, больно прижимает кожу запястья. Останется красное пятнышко.

- Всё хорошо… семпай. Простите.

Вот бы замахнуться и придушить тебя этими бусами.

Что бы ты отскочил, что бы ожил.

Как я тебя ненавижу.

- Просто мне показалось… Знаешь, у тебя сейчас такой вид, словно я кошка с привязанным куском мяса на спине – а ты, Ирука, - голодная собака.

Гремлю деревом, складываю в карман. Оборачиваюсь холодно, подчёркнуто, вежливо.

 - Ну что Вы, семпай. Вам и вправду показалось, семпай.

 - Ирука, я молока у тебя нет? – всегда поражался твоему умению сбивать с толку. Мотыльком перемахиваешь с темы на тему, даже не отягощая пуховых лапок пыльцой привязки и смысла.

- Молока?..

- Да, молока. И печенья.

Поднимаюсь, закрученный вихрем недоумения, шагаю на кухню. Великий Копирующий и Молоко с Печеньем ещё долгое время капризно не будут вязаться у меня в голове.

Молоко осталось в бутылке. Стеклянном, пол-литровом бутыльке с заиндевелым инеем на прозрачных щеках. Вынимаю, примерзая отпечатками пальцев на матовом свете. Не глядя достаю пачку крошащегося печенья. Вздыхаю. Иду в комнату. Молоко звенит.

Ты со всеми, но ты один.

Привычное и обсиженное место у окна. Мои локти на оборонительном заслоне подушек. Из-за стекла меня не видно, но ты то и дело бросаешь на этаж встревоженные взгляды. Уклончиво улыбаешься, посылая тугой мяч камнем, летящим со скоростью слова. Приветливо киваешь теням людей, на которых я даже не обращаю внимания.

Тянусь к тебе ниточкой, тянусь верёвкой, тянусь канатом жадного взгляда, практически касаясь лбом стекла. Окно запотевает дыханием. Очнулся.

За эти два года я так и не разобрался в сути перекидывания мяча друг другу. Я даже не знаю, кто у тебя в команде, в вашей игре, посвящённой расправе над временем в свободные от миссий часы.

Я просто смотрю на тебя и тихо ненавижу.

Ненавижу дорожку влажного позвоночника, ненавижу твои губы, вскрики которых не долетают и теряются в заслоне оконных стёкол. Губы, которые сейчас, вот сейчас прижимаются к открытым навстречу губам пластиковой бутылки. Отдельно я ненавижу твои тонкие пальцы и потухший пепел волос.

Я ненавижу тебя.

Я люблю тебя, люблю…

Я вру себе, старательно веря в сплетенную и вышитую шёлком ненависть. Верю в бархат презрения, которое тонко выказываю тебе при каждом удобном случае. Преклоняюсь перед вручную сделанным равнодушием, прячусь за его широкую спину. Хрупкую спину равнодушия, грозящего в любую минуту рвануть шрапнелью безудержных слов и поцелуев.

Моя любовь к тебе напоминает пружину, растянутую до предела. Чем больше я убеждаю себя в открытой к тебе неприязни, чем больше подробностей жадно выхватываю, припаивая к сердцу, к самому сердцу. Я даже не надеюсь, что пружина однажды лопнет и придёт в равновесие, одарив меня желанным бесчувствием.

Лезу в карман, доставая бусы. Тихий перестук деревянных костяшек ведёт гармонию за руку.

- Дурак ты, Ирука… ты ему не пара. Ты для него разбитый кусок силуэта в раме окна. В лучшем случае, - ехидно выстукивают зубами бусики.

Киваю, согревая дерево руками.

- Ты свободен, - шепчут бусы, - ты ничего ему не должен.

Я повязан его губами, повязан обсиженным местом поскрипывающего подоконника. Повязан крепкими пальцами и жгутам пепельных локонов…

Прошло пол часа. Но ведь мои украденные наблюдения состоят из сотни тысяч таких тридцати минут. Времени не жалко.

Поднимаю глаза в окно.

Ты ушёл.

А я не заметил.

Я отравлю тебя, и ты умрёшь.

Медленно отвинчиваю крышечку с молока, привалившись спиной к штукатурки стены.

Я отравлю тебя, и ты будешь погибать медленно и мучительно.

Перекладываю мешающее печенье на столик – от него открашивается ломтик.

Я отравлю тебя страшным ядом. Яд не даст тебе дышать, яд станет обнимать твоё горло судорогой, растворит щелочью сердце, разъест вены и кровь хлынет в голову.

Наступаю на ломтик. Печенье хрустит под ногами. Прижимаюсь губами к горлышку, делаю ледяной глоток.

Я отравлю тебя…

В бутылку дымом с губ сочится моя любовь. Поцелуем запечатывает матовость донышка, хлопьями оседает в туманной ряби молока.

Семпай, ты погибнешь в агонии, захлестнувшей твоё показное бесчувствие, потому что я не намерен страдать в одиночку. И я отравлю тебя собой. Безвозвратно и безоговорочно.

Аккуратно снимаю капельку с губ, завинчиваю крышку.

Из комнаты под ноги падает окрик:

- Ирука, я пить хочу! И печенье я тоже хочу!

Когда твой голос, зажатый оконными стёклами стих – мой тоже захлестнула пустота.

Ты ведь был здесь, всего минуту назад.

Солнце тонуло в размазанных по горизонту облаках, даруя прощальные всплески. Я толкаю пальцами створки, вываливаюсь на козырёк, упираюсь подошвами в землю.

Судя по закоченелой тишине кругом – я задремал и вы все ушли: шумной, вопящей толпой, а я даже не успел в последний раз за сегодня возненавидеть твой надменный затылок.

Ступаю по щиколотку в пыли дороги, с гадким трепетом замечаю оставленную и осиротевшую, наполовину пустую – твою бутылочку. Нерешительно делаю шаг, ещё. Отражаюсь в пузатом боку оранжевым призраком заходящего солнца.

- Это мне кажется, что я – это ты, или ты думаешь, что ты – это я?

Присаживаюсь рядом с бутылочкой, с интересом трогаю рукой. Пластик послушно прогибается.

- Скажи, а руки семпая – они какие?.. Тёплые?..

Твои гадкие, ненавистные руки.

Беру тебя в ладони, медленно откручиваю голову. На мгновение прижимаюсь губами к разверзнутой шее, как недавно делал ты.

Ну вот. Наш первый поцелуй, переданный по эстафете ребристого горлышка. Это ничего, что я опоздал. Ты всё равно поцеловал меня, вот прямо сейчас. Пусть даже ты этого и не хотел, возможно…

С упоением отрываюсь от равнодушного пластика.

- Ты что... не умеешь разговаривать?..

- Умею, - насмешливо шепчет бутылка, - просто тебя пугать не хотела.

Захожу в комнату, спотыкаясь о твою тень, кривлю губы.

- Я же просил, не разбрасывать её на пороге.

- Извини, - поспешно пересаживаешь, располагая тень на стене, - дай мне пить.

Скрадываю улыбку, протягиваю руку с зажатой бутылкой.

- Пей.

Травись.

- А вот печенье.

Тянешь руку, а я пригибаюсь, что бы твоя мгновенно выросшая тень не задела головы.

- Там кусочка нет. Он упал, а я раздавил его по неосторожности.

- Бедняга. Надеюсь, он хоть не мучился?

- Нет. Я сделал это быстро. Пей.

Киваешь, невозмутимо тянешь пальцами намордник маски, прижимаешься губами к моему ядовитому поцелую на матовом горлышке.

Моя тень хищно вытягивается в твою сторону, затаив дыхание.

- Умею, - насмешливо шепчет бутылка, - просто тебя пугать не хотела.

Подскакиваю, резко разворачиваясь на пятках. Ты стоишь в каком-то метре, расправляя ненавистными пальцами взмокший пепел волос.

Бутылка мертвым пластиком покоится у меня в руке.

- Могу я забрать?

Шаг ко мне.

- Эта бутылочка мне теперь очень дорога.

Шаг ко мне.

- Ты заметил – в ней вода сладкая?

Шаг ко мне.

Три твоих шага съели разделяющий нас метр пыльного поля, и теперь я упираюсь рукой в твоё сердце. Оно ровно и размерено бьётся в ладошке.

- Ты заметил – в ней вода сладкая?

Кривлю помертвевшие бледным налётом губы:

- Что вы, семпай, она горькая. Такая горькая, противная вода.

Я ненавижу тебя – горят медовым краем солнца мои глаза – и вода твоя, и эта бутылочка, и ты сам – противный, горький, и вообще… вообще..

- Вообще не трогай меня!

Резко ступаю назад, всем своим видом внушая к тебе отвращение. Спотыкаюсь о твою тень, спиной больно падаю на скамью. Рука соскальзывает с сердца, путается в наброшенном полотенце на твоих плечах. Ты заглядываешь в глаза. Тянешься следом живым и тёплым магнитом.

Не прикасайся ко мне.

Трогаешь запястье, мягко скользишь к пальцам, высвобождая от пластика, переплетаешь.

Не приближайся ко мне!

Твёрдо упираешься коленом в потёртый угол скамейки, невесомо наклоняешься, закрывая собой пол неба. Солнце садится – глаза потухают. Нет сил больше.

Не…

Из кармашка выкатываются бусы, победно и громко щёлкая от скамьи и до земли.

Вздрагиваю. Опуская паутину ресниц, таясь под ними пауком, готовым ужалить.

- Могу я забрать?

Поднимаешь бутылочку и растворяешься в карамельно-тюлевых сумерках.

Ты делаешь глоток, потом второй.

Потом спокойно заедаешь мой поцелуй печеньем.

Мой самый концентрированный яд в мире сегодняшнего вечера не подействовал.

Верчу бусы вокруг запястья.

Ты до слёз просто заел его печеньем.

Обернулся.

Поднялся.

Ступил ко мне, крепко прижал свой поцелуй к моему рту, вливая яд обратно в горло:

- Думал отравить меня? Думал отравить меня своим паучьим поцелуем, исподтишка?!

Захлёбываюсь, рушась струями молока на плечи.

- На, на! Подавись своей ненавистью, своей ложью самому себе!

Машу руками, инстинктивно отталкиваю тебя, твою тень. Безрезультатно.

- Эгоист, неужели так страшно умирать от любви в одиночку?!

Глотаю, не справляясь с потоком громады льда, не умещая в себе Полярную реку молочного цвета и холода глаз твоих.

- А я умирал, представляешь? Умирал каждый вечер, каждый раз, что бы утром проснуться и умереть снова! Раз за разом, день за днём! Четыре сезона в год, двенадцать месяцев!

Выбиваю бутылку, судорожно кашляя и задыхаясь. Не даёшь отдышаться и травишь, травишь меня напрямую, губами в губы.

- И это я тебя отравил в далёкий раз чуть сладковатой водой горького послевкусия, - победно вплетаешь восковый голос мне в губы, - И я же не дам тебе подохнуть, не дам безвозвратно растворится сердцу и хлынуть кровью в голову.

Замолкаю, послушно принимая в себя сладкий яд твоих до боли ненавистных рук, оплетаю руками надменный затылок серого пепла.

Нитка рвётся от неосторожного движения, рвётся легко, непринуждённо. Бусины с хохотом падают, купаясь в ранее разлитом и оттаявшем молоке.

А мы травим друг друга, с остервенением ломая тонкий лёд оконных стёкол между нами.

Ведь вмести от любви умирать не страшно.

Ведь я стану твоим противоядием, в случае чего.

А ты – моим.

Мы жуткие эгоисты, семпай.