Из воспоминаний доктора медицинских наук Ивана Эмануиловича Акопова (1906-1989). В октябре 1941 года он попал в плен.
В Минск прибыли утром. Нас вывели из вагонов и повели на большегрузные машины, приспособленные сидениями, и повезли в город. Где-то в центре города, прямо на нашем пути, мы увидели первые виселицы - с женщиной и двумя мужчинами, на груди которых прикреплена надпись: "Мы были партизаны!" Не страхом, а презрением и гневом наполнились наши сердца, когда мы впервые увидели виселицы и повешенных патриотов, а еще больше мы были возмущены, когда увидели низвергнутые взрывом памятники, дорогие каждому советскому человеку! Как только наши машины вышли за черту города, вскоре открылась большая территория, огражденная стройной многорядной, густой и высокой колючей проволокой протяженностью около километра вдоль дороги. Войдя в лагерь на расстоянии около 200 м., машины остановились возле высокого трехэтажного кирпичного здания, как говорили, "Клуба". Надо сказать, что в этом лагере не было обычных лагерных бараков, здесь все здания одно- и двухэтажные, к числу которых относился, и так называемый Белый дом. Как только мы прибыли к "клубу", подошло несколько немецких военнослужащих и "коренные" военнопленные, привлекаемые к обслуживанию вновь прибывающих.
Наконец, мы подходим к "Белому дому". Он занимал около 100 кв. м. площади, огражден высокой густой проволокой, а у входа - полицейский, и тоже в красноармейской форме! Что это, - лагерь в лагере? Да, это так и есть. Oн подходит к нам и начинает обыскивать. У Саши в кармане находит кусок туалетного мыла и откладывает его в сторону, а Сашу, попытавшемуся протестовать, бьет палкой прямо по голове. У меня он находит садовый нож (тот самый, которым Санкин разрезал сапог на раненой ноге). Хотя я молчу, но и меня не минует дубинка: нож в лагере расценивается как холодное оружие. Наконец "обыск" окончен, нас вталкивают в Белый дом. Мы входим в коридор, где снуют взад-вперед обезумевшие люди. После расспросов мы находим "комнату раненых врачей", и заходим в нее. Здесь битком набито много людей: все стоят и сидят на корточках на цементном полу. При входе в комнату, сразу направо, стоит старинная низкая солдатская койка, на ней кто-то сидит в шинели. Я подхожу близко и вижу передо мной военврача первого ранга - инфекциониста Пегова. Он узнает меня, но безучастно отводит взгляд в сторону, долго молчит, затем вздыхает глубоко и, глядя куда-то вдаль, произносит: "Эх, Акопыч, Акопыч (после академика А.Д.Сперанского так иногда ко мне обращались и другие), и ты попал в Белый дом, дом смерти! Отсюда никто не уйдет, наш конец один и он неминуем - смерть! Пегов помолчал и продолжил: "Хоть бы пристрелили, что ли? Может, было бы легче, а то длинная канитель: сначала опухнем с голода, схватим дизентерию и будем бегать на "латрину" (параша, устроенная на носилках, которую в лагерях военнопленных ставили у входных дверей), пока носят ноги, затем, вытянут нас за ноги, потаскают по коридору, ударяя нашими черепками по ступенькам, вынесут во двор и бросят в телегу, свезут, свалят нас в заранее приготовленную яму на 100-200 мест и засыпят хлоркальком, затем землею..." Мое терпение кончилось, я возмутился: "Да перестаньте же, доктор Пегов! Зачем Вы каркаете раньше времени, может, что-нибудь придумаем". Утро началось выкриками - "выходи, стройся!" Во дворе находилось не менее пяти тысяч военнопленных. Наша комната (врачи) построились отдельно. Врачей поставили во главе колонны. К нам подошел немецкий фельдфебель, который, как потом выяснилось, был начальником колонны. Он подошел к нам, стал расспрашивать, кто ранен, обратил внимание, что моя правая нога была одета вместо сапога бахилой, он спросил: "Врач?". Получив положительный ответ, задал новый вопрос: "Ранен?" - и покачал головой, выражая сочувствие, и, не ожидая ответа, поставил меня в первом ряду колонны. Справа и слева от меня стали мои друзья Александр Яковлевич и Прасковья Ивановна. Хотя и они были ранены, но готовились поддерживать меня в пути от лагеря до вокзала, который находился в нескольких километрах. Когда вся колонна была построена, была дана команда двигаться. Впереди шел начальник колонны - фельдфебель, который вел ее в медленном темпе, часто оборачивался, смотрел, как идут раненые в нижние конечности, и, когда замечал трудности, останавливал колонну на несколько минут, дав раненым передохнуть, затем колонна вновь двигалась. Такое человеческое отношение к военнопленным было исключением, ибо чаще всего при сопровождении колонн военнопленных отстававших расстреливали. Если бы не помогли мне мои друзья Александр Яковлевич и Прасковья Ивановна, то и мне трудно было преодолеть путь от минского лагеря военнопленных до вокзала. Примечание А.И. Акопова [сына автора воспоминаний]: Историю с фельдфебелем, как и многие другие картины войны, наш отец пересказывал неоднократно. В его устном пересказе были некоторые детали, не попавшие в данное описание. В частности, он говорил о том, что сильные боли в раненой ноге приводили к тому, что он постепенно, несмотря на помощь поддерживающих его друзей, отставая, перемещался из первого ряда в последний. Сзади же колонны шли замыкающие ее солдаты, которые расстреливали отстающих. Тогда фельдфебель, стоящий в начале колонны, лицом к ней, властным взмахом выставленной вперед ладони останавливал пятитысячную колонну именно для того, чтобы раненый отец с помощью товарищей вновь переходил в первый ряд. И так несколько раз. При этом, дождавшись отца, он смотрел на него с большим сочувствием и, сокрушенно качая головой, повторял: "Арцт! Кранке арцт! (врач, раненый врач)... Ай-ай,ай!". Словно само сочетание "раненый врач" вызывало у него неподдельное удивление! Очевидно, здесь проявилась реакция простого человека на положение интеллигента, человека из элиты общества, притом представителя такой гуманной профессии... Спустя много лет эта история получила неожиданное продолжение. Упомянутый фельдфебель, уже в 70-х, (кажется, это связано было с юбилеем Победы) по каким-то каналам (кажется, через Красный крест, но теперь это не установить) разыскал Александра Яковлевича Богуславского и приехал к нему в Краснодар с помощью какой-то организации. Он провел там две недели, встречался с отцом. Они втроем вспоминали войну, и фельдфебель много раз повторял: "ну, я же был не такой, как другие фашисты, я же помогал вам!" Получив подтверждение этому и благодарность, старик (а он был гораздо старше обоих) рассказывал, как после войны оказался в восточной Германии и даже, кажется, стал коммунистом.
Позади остались Дом смерти, Минский лагерь советских военнопленных, и наш "эшелон" двинулся на Запад - в неизвестность: когда удастся, если удастся вообще, освободиться из плена и вернуться на Родину?
Тут есть смысл забежать на годы вперед. В те тяжелые дни трудно было предположить, как развернутся дальнейшие события. Но случилось так, что я имел счастье бежать, освободиться из фашистского плена и снова служить в Советской Армии, а спустя много лет побывать в Минске, посетить территорию минского лагеря военнопленных и провести "разведку боем" о судьбе Белого Дома, из которого каким-то чудом, благодаря доброте и смелости военнопленного санитара, я избавился в конце октября 1941 г.
Осенью 1959 года в г. Минске состоялся IX съезд Всесоюзного Общества физиологов, биохимиков и фармакологов, где мне предстояло выступить с докладом на тему: "Гемостатическое и седативное действие ряда лекарственных веществ". И вот как-то, во время обеденного перерыва я вспомнил, что именно в этом городе, в Минском лагере военнопленных я был заключен в лагерь в лагере - в Белый дом - Дом смерти. Другого времени у меня не было, и я решил во что бы то ни стало разыскать этот Белый дом. Со мной были мои друзья и сотрудницы Евгения Александровна Белявская и Мария Каримовна Рахимова, приехавшие на съезд из Самарканда (там я работал в послевоенные годы, а к этому времени уже вернулся в Краснодар, в Кубанский медицинский институт). Они изъявили желание участвовать со мной в поиске этого проклятого Белого дома. Я взял такси и попросил шофера везти туда, где в дни оккупации Минска находился лагерь советских военнопленных. Он ответил мне, что таких лагерей было два. Я решил начать с первого, а при неудаче искать и второй, но вскоре я убедился, что мы сразу попали в тот лагерь, о котором идет речь. Однако, ничего "лагерного" я не заметил. Главное - не было высокой и густо сплетенной колючей проволоки. На территории бывшего лагеря размещалась какая-то воинская часть. Территория была огорожена стеной, а в середине была проходная будка, у которой стоял часовой. Мы остановили свою машину напротив этой будки, я подошел и попросил разрешения войти на эту территорию только на одну минуту, хотя бы издали взглянуть на Белый дом. Караульным начальником (или каким-то старшим над караульными) оказался какой-то юркий парень маленького роста. Он сразу взял нас под подозрение: " А вы кто такие? Зачем вам это нужно?" А так как я имел неосторожность пытаться взглянуть во двор в сторону бывшего Белого дома, этот карнач (караульный начальник - армейский жаргонизм. - Ред.) совсем забеспокоился, раскричался, потребовал документы и, не слушая мои объяснения и сопровождавших меня женщин, все время петушился и вероятно вызвал бы милицию, чтобы отправить нас "куда следует", если бы в это время из проходной не выходил какой-то полковник в сопровождении старших офицеров. Услышав шум, поднятый карначом, он обратился сначала к нему, затем к нам. Я объяснил, что мы делегаты IX Всесоюзного съезда физиологов, но я когда-то, в период оккупации немцами Минска, находился в лагере советских военнопленных, что во дворе был страшный Белый дом, откуда я чудом вырвался. Вот теперь я хотел бы взглянуть на этот дом.
Полковник проявил большой интерес к моему рассказу, подробно выслушал и ответил: "Белого дома давно нет, он разрушен до основания. А вот рассказ об этом доме, нам было бы очень интересно послушать. Не смогли бы вы зайти, вечером, мы собрали бы солдат и офицеров, пусть послушают ваш рассказ?". К сожалению, я больше не имел возможности второй раз посетить это место...
https://vadim-i-z.livejournal.com/4571987.html
Иногда для того, чтобы понять смысл газетного объявления давних лет, приходится заглядывать в словари.
