Добавить любой RSS - источник (включая журнал LiveJournal) в свою ленту друзей вы можете на странице синдикации.
Исходная информация - http://t-s-kot.livejournal.com/. Данный дневник сформирован из открытого RSS-источника по адресу /data/rss/??ac108cb0, и дополняется в соответствии с дополнением данного источника. Он может не соответствовать содержимому оригинальной страницы. Трансляция создана автоматически по запросу читателей этой RSS ленты. По всем вопросам о работе данного сервиса обращаться со страницы контактной информации.[Обновить трансляцию]
С вполне резонным вопросом. Ну вот и как прикажете поступать с ЖЖ, когда публикуешь тут стишок — свежий, замечу, и не ощущаешь обратной связи? (Замечу в скобках, что прежде она тем или иным образом осуществлялась.) То есть просят оставить публикации как есть (что я не собираюсь отменять), и далее — ноль эмоций. Нет, это никому не в обиду, но несколько странно. Неужели уютная выродилась настолько? И если да, есть ли смысл продолжать хотя бы ту же начатую ретроспективу (хотя я её и в ФБ приостановил ввиду появления свежих текстов.)? Разумеется, навигация и рахив в ЖЖ намного удобней, но не пойму, для кого в данном случае публикую, поскольку сохранить текст гораздо проще в вордовском файле в любом из доступных облаков и просто кидать ссылку на полное собрание оных текстов желающим.
Я приеду к тебе на стиральной машине с вертикальной загрузкой на девять кило. От такого верченья плохело и Шиве. Или Шакти. Не помню, кому не свезло.
Микросхема её о шестнадцати ножках Выдаёт сто четыре узла, как с куста. Мы помчимся с тобой как собака за кошкой, по дороге теряя святые места,
одноклассников, деньги ли, летнее время, также девственность, ежели кто сохранил, в барабан затолкаем, а тех, кто не в теме, отожмём, словно зебру отжал крокодил,
а потом озаботимся, как отстираем, между красной икрою и белым вином: половину убогих пристрелим в сарае, сирых, скажем, две трети, отправив на дно,
и, пройдя невзначай трансполярным маршрутом непосредственно в бублик земного ядра, двухголовым случайно проглочены спрутом, станем Русь отговаривать от топора,
от пилы и от мыла, от соли и спичек, как от братской любви, и от сестринских уз, не гуляйте, мол, девки во власти привычек, чтоб не снился с похмелья Советский Союз.
По горам по долам ходит шуба да кафтан четыре чёрных и чумазых чёрта пьяный капеллан как псалом они затянут да зачертят чертежи тут поедет глупый разум и душа пойдёт в ножи а потом а потом обрубите топором и какая тебе улица когда весь дом вверх дном
на этой самой улице по самой по среди- не кто невесть милуется прости их господи и какое тебе дело блин что улица сгорела блин и блинчатый пирог бог хитрющий уволок
вот и думай себе думай потребляя купорос про планку розового шума и весенний опорос про человеческое стадо на соседнем берегу а обо мне совсем не надо я и так не убегу потому что если даже захотел свалить в туман на пути подстерегает страшный злой анжамбеман
спать пора уснул бычок алкоголик и торчок сонный мишка лёг в кровать не желая воевать только заец-загрызаец в рифму просится мерзаец сабли-зубли навострил потреблять изопропил вдруг из маминой из спальни вышел папапакурить и его исход летальный навострился приморить но навстречу из аптеки пёрли астралопитеки и летального исхода замели на хлеб и воду то-то стало весело как меня повесили аж на главной площади враз околели лошади а после постепенно и на второстепенной привыкай к тому мой друг что издохнут все вокруг сдохнет всё от а до я сдохнет родина твоя все родные и друзья жить останется свинья и ещё пожалуй гусь что не товарищ да негусто сдохнут все от а до зэт весь центральный комитет цээру и фээсбэ а и бэ что на трубе цэ и дэ что на гитаре е и эф что пиццу жарят увернутся лишь нудисты тараканы и туристы будут песни у костра хриплым голосом орать потому что не артисты да и спать уже пора то есть дрыхнуть подано гражданам и подданным вот и ты валяй ложись бойся плакай и дрожись
Самая страшная рыба живёт в горах — бродит по скалам, коллекционирует мхи, за её спинным плавником примостился великий рак, на её чешуе нарисованы петухи,
а его метастазы ушли в отрыв, растворились среди человечьих стай. А теперь прекрати сочинять миры, Если решил, что мир — Европа, Индия или Китай.
Ничего не придумаешь, стань ты хоть сам Жюль Верн, нового — точно, будь хоть оба Дюма или другой фантаст, потому что муть голубая в твоей голове плещется, — вот она и не даст;
потому что Libert'e, 'Egalit'e, Fraternit'e — всё со строчных, и волк возляжет с козлом, бык с медведем, по вере твоей и дурной мечте, и родится у них не годное даже в металлолом,
разве кто-то это на костную пустит муку, сей комбикорм удоволит индеек его и кур. А самая страшная рыба сидит на сухом суку, пилит сук, суки визжат, и что возьмёшь с этих дур.
Не боись, даже если вдруг обломится ветвь, пресечётся целое дерево, она всё равно улетит и, двояко дыша, постепенно пустит на ветер весь твой мыслительный простатит.
О великом раке я вообще молчу — Дистиллят сливай, если вкратце, туши свечу.
Улица, ветер, железнодорожная пыль. Пахнет нагретым металлом, пропиткою шпальной, вялыми фруктами, рыбой... С пробитой тропы если свернешь, утопиться в пучине вокзальной легче, чем в море, и — вот я — осколок толпы.
Город, крестивший меня не святою водой, город, кричавший мне: «Вот твое слово и дело!» — вытолкал в шею, да так, что в глазах потемнело... Впрочем, я всплыл, и не спрашивай, что за спиной, — я — броненосец. Прикрой свое пыльное тело.
Да не трясись, потому как не гамбургский счет... Что нам с тобой причиндалы занюханной славы? Я из твоей возлевсякой богемной оравы, не перед этой ли сворой держать мне отчет? ...В огненных трубах давно уже Лета течет...
Мы вымажем в глине макет петуха, в макете огня запечём, с небес прилетит голубая труха. как будто прибьёт кирпичом.
Верните нам наши родные края, где толпы штурмуют цугцванг! Но тут обрывается песня моя — врачи наступают на шланг.
Уже перестал поступать кислород, затем перестал водород, и только какой-то прокисший азот зачем-то в баллоне ревёт. Ну ладно, подышим и этим дерьмом, А зубы потом соберём.
Лети, бесконечный ликующий вой, в пурпурную скользкую мглу, где люди, живущие вниз головой, по битому ходят стеклу, а думают, будто по синей траве. Что деется в их голове?
Итак, отрихтуем небесный престол, затем зашпаклюем земной; куда бы по вечности этой ни брёл, ты встретишься с подлинным мной;
зачем бы ни вышел в вечерний ларёк, домой притаранишь форшмак, а если другое чего приволок, — не верь симулякрам, дурак, —
в них нет для тебя ни еды, ни питья, лишь слышится скрежет пружин, и если ругается баба твоя, ответь, ибо ты не один,
и, значит, куда-то носки пропадут, в стиральной машине «Айпэд» утонет, а через пятнадцать минут тебя призовёт ортопед,
оттяпает ноги до самых глазниц и в задницу руки вошьёт так, весь насеком, будто истинный птиц, поверишь в свободный полёт, но разве не эту дурную судьбу мечтал ты увидеть в гробу?
Мы лежим лицом к стене, пялим очи небу и поём такой сонет злому печенегу.
«Шкурка, шёрстка, воротник, смилуйся над нами, мы дадим тебе язык, файлы с букварями, человеческой икры ложную тревогу, в вилы жизнь и в топоры, водки на дорогу, Что ответит людоед, мы тебе расскажем, не сойдётся вдруг ответ — перемажем сажей, в пух и перья обмакнём, и проклеим дёгтем, станешь ночью, словно днём, зубы рвать и когти, а когда придёт пора, колыбельным матом мы проводим со двора мертвецов в солдаты, всех потерянных колен поставцы и чаши враз отыщем на земле, хоть они не наши, и отправим в милый край, где зима по пояс, так что лучше уж играй в самый длинный поезд, — голова на Колыме, хвост на нижней Лене. Не ходи в своём уме К нам, товарищ Ленин!»
Но ответил горсовет: «Бред.
Нет у вас ни языка, ни колен, ни чаши, дайте кубик молока и шрапнельной каши, буду песни вам стучать весь в пуху и мыле, самозваная свеча запросила вылет, приготовьте геморрой и другие хвори, — их синопсисы порой пишут на заборе, их ласкает млечный бриз на штифтах и гайках, бродит злобный парадиз в скользких балалайках, то поснимет всех с креста, в каторгу отправит, то кресты на ворота чёрным мелом ставят, плачьте, дети января, и другие дети, ваш приход ушёл зазря, провалился в нети».
Жили-были кошки-мышки, посрывало у них крышки крышка улетела, хвостиком махнула, в кустиках рыгнула, яичко — чьё неведомо — упало весьма удачно,
вылупился из него Дракоша, аммиаком дунул, кислотою плюнул, огоньку стрельнул — чем-то синюшным дыхнул, выдохнул, заныл-затянул, типа и от дедушки того, и от бабушки сего, а дедка за репку, а репка за мышку, а у мышки сорвало крышку, вот, мол, помните число зверя, так вы ещё и число птицы вспомните, а поведёте себя неподобающим образом, так и число насекомого, — всех унасекомлю, всем обрыбится.
— Ладно, о чём, зверь неведомый, всё же, плачешь? А он: — Да как же? дед бил-бил — ну, понятно, дебил, моралист и садист — не добил бабка тёрла-мяла — три пальца потеряла, четвёртый откусил, на пятый не хватило сил — сама сломала; была избушка ледяная — растаяла, больше не вспоминаю, была лубяная, вроде сарая, так много курил — она и сгорела, такое дело. страшно в тёмном лесу растить колбасу, страшно в вашем мире, как на съёмной квартире. Как буду вас есть, как буду вас пить, жечь огнём, в кислоте топить? А заданье-то вот такое…
— Сопли утри, дурак, да и будь спокоен, мы и сами себе учиним, — был у нас один бог, да как-то поссорились с ним, не встречали больше ни разу эту заразу — сбёг. Ходит где-то по тому свету, Поёт частушки- Апокалипсюшки. Был у нас бог другой — и он сюда ни ногой, третьего бога распяли, остальных просто так потеряли, теперь проживаем в лесу, молимся незнамо чьему колесу и, как то говорить ни горько, американским горкам, прочие же аттракционы случайно переломали.
— Эва, — говорит, — лепота! Не буду вас сероводородом благородным душить, Фенолформальдегидом благоуханным окуривать, в кислоте плавиковой растворять, На горелке Бунзена поджаривать — Вы хорошие. А пойду я, допустим на дно морское, ежели донырну, чего покрепче бухну, слегка отдохну, бо только вылупился — я у меня ещё маленький.
Привет, водохранилище! В твоей бездонной чаще столько суицидов и прочих неопознанных солей, что прыгни я в тебя — и станет стыдно,
когда покроюсь струпьями, и тигр, зайдя с понятной просьбою к соседу, мгновенно потеряет аппетит: эстетика есть двигатель обеда.
Не мне судить, кто прав, кто виноват, когда с вагонной полки спрыгнут волки, — от солнца в двадцать пять несчастных ватт остались только ржавые иголки.
Кому теперь вершить круговорот, когда мы стали несъедобны в корне? ...И перезрелый хищник водку пьет — продукт гибридизации по форме, по содержанью — полный идиот.