Один из первых факторов, которые нас разделяют, заключается в том, что на Руси, в отличие от Западной Европы, вплоть до прихода Орды, не произошло разделения мирных и военных трудовых функций. Своим студентам я часто задаю вопрос: почему герои западноевропейского эпоса — короли, герцоги, рыцари, а герои русских былин — богатыри — прежде всего простые люди. Что же до князей, то они нечасто появляются на первом плане, а если и появляются, то либо в качестве "неоднозначных" персонажей (Владимир — Красное Солнышко), либо явно проигрывают на фоне других героев ("Вольга и Микула"). В чем причина? Почему в киевских летописях даже в XII в. мы постоянно встречаем вооруженный простой люд, тогда как на "франкском Западе" уже в IX–X вв. народ был по сути разоружен и несколько рыцарей могли разогнать не несколько десятков, а несколько сотен крестьян?
Причина — в наличии степного фронтира. Чтобы отогнать от города хазар, печенегов и половцев, не хватало даже киевской, самой многочисленной дружины в 800–1000 человек, нужно было вооруженное городское ополчение; а, как заметил И.Я. Фроянов, автор блестящих исследований по киевской истории, вооруженный человек — плохой объект для эксплуатации. Только Орда обеспечила русским князьям ту "массу насилия", которая была необходима для подавления населения, но это произошло во второй половине XIII в., когда былинный цикл с его героями-богатырями уже сложился. Отсутствие четкого разделения мирных и военных трудовых функций тормозило развитие классов (даже в "докапиталистическом" смысле этого термина) и делало общество Киевской и Владимирской Руси намного более демократичным по сравнению с современным ему западным.
Немаловажным было и наличие огромного массива свободных земель. Этот фактор тоже тормозил классовое (марксист сказал бы — феодальное, но в реальности русская история не знала и не могла знать феодализма) развитие в двух отношениях:
1) крестьянам всегда было куда бежать;
2) верхушке, в отличие от Западной Европы, не надо было отбирать у крестьян ни пахотную землю, ни пустоши, ни лесные угодья (в частности, именно последние стали причиной конфликта защитника крестьян Робина Гуда и шерифа Ноттингемского — на Руси такой конфликт практически не представим). К тому же, вплоть до XI в., до прихода турок-сельджуков в Малую Азию и "засорения" половцами Северного Причерноморья, главным источником богатства русских князей были торговля ("путь из варяг в греки"), движимое имущество, а не земля и эксплуатация тех, кто ее обрабатывает. Отсутствие свободной земли в Западной Европе при уже свершившемся разделении мирных и военных трудовых функций, отсутствие такого источника дохода, как торговля, заставили сеньоров довольно быстро перейти в социальное наступление на деревню ("сеньориальная революция" IX–X вв., т. е. генезис феодализма в строгом смысле слова), а затем и на города, что вызвало реакцию последних ("коммунальная революция" XI–XII).
Нехватка земли, а, следовательно, ограниченные возможности экстенсивного развития сделали западную версию европейской цивилизации технически ориентированной, а феодализм — интенсивной системой с самого их "франкского" начала. Я имею в виду сельскохозяйственную революцию VII–VIII вв. — изобретение тяжелого плуга и первую промышленную революцию на Западе XI–XII вв., в результате которой Запад покрылся мельницами (ударный труд цистерцианцев) и которая замечательно описана Ж. Гимпелем. Пространственная ограниченность, "зажатость" Запада определила технический вариант развития этой цивилизации.
Еще один аспект различия, тесно связанный с развитием права — одного из важнейших элементов западной цивилизации уже на феодальной стадии последней, заключается в следующем. В Западной Европе вассалитет носил "политический" характер, а потому споры решались на правовой основе, что было дополнительным стимулом развития права.
На Руси, как отмечают исследователи, генеалогический вассалитет не обособился от родственного — Рюриковичи правили Русью как единое целое, как семья, главным образом, по родовым принципам ("удельно-лествичная система"). Такой порядок, наряду с другими факторами, не способствовал развитию права и других форм, связанных со временем. Так, в русской истории значительно меньшую роль, чем в западной, играл овеществленный труд ("накопленное время"). Это было обусловлено, с одной стороны, возможностями экстенсивного развития, с другой — низким уровнем "избыточного", а точнее — совокупного прибавочного продукта. Последний фактор в огромной степени определил вектор развития русской истории. Суть в том, что при невысоком уровне "избыточного продукта" оформление на Руси/в России западоподобных форм — феодализма (теоретически) и капитализма (практически) — возможно лишь за счет отчуждения у населения не только прибавочного, но и значительной части необходимого продукта. Это ведет — и русская история конца XIX — начала XX вв. и конца ХХ — начала XXI вв. свидетельствует об этом со всей очевидностью — к экономическому упадку, социальному распаду и насилию. Иными словами, западнизация России, прогресс западнизма здесь есть мерило регресса и упадка.
Следующий блок причин различий между Россией и Западом — влияние Орды и (в значительно меньшей степени) Византии. 250 лет контактов с Ордой заложили фундамент (и задали инерцию формирования на Руси) невиданной ни на Западе, ни на Востоке автосубъектной надзаконной власти, первой исторической формой которой было самодержавие, первой структурой — Московское царство, а средством возникновения/создания — опричнина. Греческие религиозные формы стали внешним обрамлением этой власти (никонианская реформа), оттолкнувшая от этой власти наиболее субъектную часть населения (раскол). Никонианское православие, рвавшее с традицией, таким образом лишь оформило принципиальное отличие русского варианта исторического развития от западного.
Историки называют Московскую Русь тягловым государством, которое изначально не знало личной зависимости человека и человека (а, следовательно, и капиталистической "эксплуатации человека человеком"). Все – и знать, и простонародье, и бояре и крестьяне – "государевы люди", связанные отношениями "крепости" — одни обороняют государство, другие кормят тех, кто его обороняет, как это разъяснял В.О. Ключевский. Принцип privacy отсутствует, следовательно, нет и феодализма, а раз нет феодализма, то нечему и перерастать в капитализм. Это понимал и Маркс, прямо указавший, что его теория формаций к России не применима (он уничижительно называл это "азиатским способом производства", но, если отбросить уничижение, все становится на свои места даже у него). Русский строй назывался "крепостью" или "круговой порукой", и первым крепостным человеком был Царь (русская "крепость" под воздействием специфически понимаемого западного "просвещения" превратилась в XVIII веке в "крепостничество"). Владимир Карпец.
В XVI–XVII вв. в Западной Европе и Северо-Восточной (русской) Европе возникают принципиально разные исторические типы европейского субъекта: капитал и государство — в одном случае и автосубъектная власть — в другом. Запад проходит через циклы накопления капитала (голландский, британский, американский) и, соответственно, через несколько гегемоний — Нидерланды, Великобритания, США. Россия проходит через параллельные западным циклы накопления, но не капитала, а власти (московской, петербургской, коммунистической) и адекватные им структуры. Аналогичным образом Запад и Россия в своем развитии в эпоху Модерна представлены двумя параллельными системами — Старый Порядок и капитализм versus самодержавие и коммунизм; при этом последний выступает как двойное отрицание — и самодержавия, и капитализма, в который начала интегрироваться пореформенная Россия. Далее. В Западной Европе в XVI–XIX вв. народ превратился в нацию, т. е. такую форму социоэтнической организации, базовым элементом которой является индивид (нация не может состоять из племен, общин, кланов, полисов, каст — только из индивидов); при этом господствующие группы Запада в четырехсотлетней психоисторической войне с собственным населением сумели навязать ему свои классовые ценности как общенациональные, т. е. обеспечить "культурную гегемонию" (А. Грамши). Как заметил А.С. Пушкин, английский мужик уважает своего барина, принимает его превосходство, воспринимает господ как "his betters" (выражаясь словами Гоголя, как тех, "кто почище-с"), а русский мужик — нет. И неудивительно.
Русское дворянство не только не смогло навязать народу свои ценности, но вообще обособилось от него. С XVIII в. в России существуют два социокультурных уклада — западный (дворянский) и русский (крестьянский), два уклада с разными ценностями и даже с разными языками. Более того, индивидуализированное дворянство превратилось в подобие нации — но не русской, а полурусской-полузападной, а потому нежизнеспособной в долгосрочной перспективе ни экономически, ни политически, ни социокультурно (позднее эта печать легла на русскую интеллигенцию, которая, представляя собой продукт разложения самодержавного строя, во многом не была русской не только в социокультурном отношении, но и по этнической принадлежности). На Западе же слой интеллектуалов был своим, национально ориентированным. Отсюда и специфика русского революционного движения вообще и большевизма в частности, их отличие от западного.
Наконец, последнее по счету, но не по значению: наши различия с Западом резко усилились в последние 150 лет в связи с превращением Запада в ядро мировой капиталистической системы. Причем противоречия эти характеризовали обе модели включения России в мировую систему — как "модель Александра II", так и "модель Сталина" (последнюю, естественно, в намного большей степени). В рамках "модели Александра II" ("белая империя") Россия и, естественно, ее господствующие группы выступают в качестве элемента капиталистической системы, причем элемента, выполняющего функцию сырьевого придатка и финансово зависимого. Эта модель характеризуется ужесточением эксплуатации населения господствующими группами вместе с властью, которая олигархизируется, утрачивает контроль над общественными процессами (в последних распад, социальная дезорганизация начинают доминировать над организацией); как следствие — социальная напряженность, восстания, революции, гражданская война, короче — смута, угроза распада и десуверенизации страны.
Но даже в полупериферийном состоянии ("модель Александра II") у России имелись существенные противоречия с Западом, обусловленные противоречием между державным (имперским) политическим статусом России и ее экономической полупериферийностью. Запад стремился снять это противоречие, приведя политику (государственность) в соответствие с экономикой, т. е. ослабить и развалить Россию (война, революция), окончательно решить "русский вопрос". В рамках "модели Сталина" ("красная империя") Россия функционирует как антисистема, как системный антикапитализм, основой которого являются мощный военно-промышленный комплекс и контроль властного центроверха над населением, прежде всего — над верхушкой (номенклатура) в виде ранжировано-иерархического потребления. При этой модели противоречия Россия — Запад достигли максимума, поскольку на первый план вышла классовая составляющая, представленная двумя взаимоисключающими глобальными проектами.
Слабость модели "красной империи" заключалась в том, что в коммунистическом порядке, являющемся основой "модели Сталина", заложена тенденция к фрагментации власти и ослаблению центроверха (подробно я описал эти характеристики в работах "Кратократия" и "Взлет и падение перестройки"), в ней работает механизм, препятствующий формированию настоящей властной элиты мирового уровня. В результате, "в шестидесятые — гордые-пузатые" советская верхушка не только проморгала экономическую победу СССР над США, но начала сырьевую интеграцию в капсистему, завершившуюся развалом СССР и возвращением к "модели Александра II" в худших условиях, в фарсовой форме и с намного более трагическими последствиями, чем в начале ХХ в.
Показательно, что отказ РФ от антисистемности СССР, сырьевая и финансово-зависимая реинтеграция в "буржуинство" не сделали РФ своей в глазах Запада. Главное здесь заключается в том, что Россия — это именно европейский и христианский субъект, альтернативный Западу.
https://nandzed.livejournal.com/9217316.html
