Подвергла ревизии свои читательские отчеты и обнаружила, что выложила сюда не все. Собираюсь в ближайшие недели восполнить пробелы, если многоуважаемое сообщество не имеет ничего против: вам-то, в самом деле, всё равно, в декабре я это прочла или в августе)




1. К. Исигуро «Клара и солнце». Невеселая история о девочке-андроиде. В будущие времена научно-технического прогресса подросткам приобретают роботов в качестве надежных искусственных друзей. Годами те ждут в магазине своего покупателя, перемещаясь то на витрину, то в выставочный зал; как в детдоме, каждый мечтает обрести семью. Кларе повезло, теперь она живет в доме у девочки. Но девочка эта смертельно больна. Клара подключает к этой ситуации все свои чувства — и если роботы что-то умеют чувствовать действительно глубоко, то только одно: печаль. Из этой печали рождается вера, религия Солнца, андроиды питаются его светом — вот что им поверить еще.
Едва я закончила читать эту книгу, я встретилась с подругой, которая рассказала мне историю своей семьи. В блокадном Ленинграде жила мать с двумя маленькими дочками. Однажды она оставила их дома, чтобы пойти на Неву за водой, вышла на улицу — а там такое солнце! Она не смогла не показать его дочерям. Поднялась за ними. Вывела. Взяла с собой на реку, усадила «загорать». Когда они вернулись, их дом был сметен взрывом. Зато девочки — целы и с мамой.
Как будто после моего читательского скепсиса Солнце доказало, что оно и правда иногда способно спасти.

2. «Время вышло». Замечательный сборник отечественной фантастики. Веер поразительных допущений: экономических и временных, литературных и религиозных, законодательных и репрессивных. Авторы подобрались что надо, так что от рассказа к рассказу скачешь с восторгом. Особенно запомнился Сальников с его религиозными мувимейкерами. Ну и, конечно, история про то, как нас разрушила Планета жирных котов. А какого еще будущего вы для себя хотели?

3. Н. Вяха «Завещание». Роман о большой финской семье: мама [святая], папа [абьюзер], двенадцать или четырнадцать детей — смотря как считать, только живых или всех сразу. Список героев, заданный в начале книги, испугал: казалось, никогда не удастся запомнить, сколько среди них геев, сколько социопатов, колдунов и беременных. Но по ходу чтения запомнился каждый — всякому члену этой семьи посвящена своя глава, большой кусок истории. Что-то есть в том, чтобы поразглядывать, какими разными получаются дети, рожденные и вскормленные примерно в одних и тех же суровых условиях. И всё же мне показалось недостаточно увлекательным для такого объема, устаешь. Где-то на середине так хотелось поставить точку! Тем не менее дочитала. В целом по стилю здорово смахивает на Бакмана — с этими периодическими философствованиями, отбившимися от истории и направленными на читателя лично. Но Бакман (напомню, я его не люблю) гораздо изобретательней и остроумней.

4. А. Шавырина «Ужасные психологические эксперименты». Вообще говоря, большинство экспериментов в этой книге совершенно не ужасны. И даже наоборот: скажем, тут разрушают миф о том, что Павлов наряду с собаками резал щеки сиротам. Но, видимо, если бы книгу правдиво назвали «Любопытные психологические эксперименты», чуть ниже были бы продажи. Тем не менее все эти опыты правда весьма любопытны! Здесь есть описания и без того известных зефирного теста, Стенфордского эксперимента и операции «Волна»; здесь хватает совершенно не скандальных, а разумных экспериментов относительно фасилитации (того, как на нас влияет компания), социальной лени (снижении производительности, пропорциональном количеству участников), ценности персонального отношения к работникам в плюс делу. Есть эксперименты довольно необычные — как, например, тот ученый, что растил своего сына на пару с шимпанзе. Самое стремное, пожалуй, — как исследовательница взяла группу детей-сирот и убедила их в том, что они заикаются, и те начали заикаться, а что там с ними сталось дальше, история молчит.

5. Д. Беринг «Я, ты, он, она и другие извращенцы». Идеальный научпоп! Исследуя спектр сексуальных перверсий, автор, с одной стороны, сохраняет беспристрастность даже в сложнейших темах (скажем, педофилию максимально нелегко исследовать, а не только клеймить), с другой — пишет очень легко и иронично. В том числе самоиронично: он гомосексуален, имеет личный опыт некоторых парафилий и смело иллюстрирует книгу примерами из собственной жизни — и в итоге напряжение, которое возникает у читателя по мере погружения в сложные и «неприличные» темы, ежестранично сбрасывается посредством юмора. Что показалось особенно любопытным: экспериментальное обоснование того, что мужчинам половой импринтинг свойствен больше, чем женщинам. Ученые воспитывали пару козлят среди баранов и пару ягнят среди козлов. По мере вырастания самцы испытывали влечение к тому виду, среди которого выросли, а самки — к обоим видам. Эта тенденция легко переносится на людей. Так, мужчины, которые в ходе своего полового становления (зачастую — в очень раннем детском возрасте) получили определенную эротическую фиксацию, зачастую оказываются сильно привязаны к ней и не могут получать удовольствие иначе (и, условно, получают оргазм только стоя и в плаще). Женщины гибче: получая какую-то парафилию, они просто включают ее в свой веер возможностей, и веер становится шире.

6. А. Дмитриев «Крестьянин и тинейджер». Вот правда очень хорошая книга. Меня все как-то название отталкивало, а зря. Жили на селе два друга. Отслужили в Афгане, вернулись живыми. Вова после путча в Москву умотал, стал веселый и безграмотный делец перестройки. Панюков на хозяйстве остался — и тут Вова ему присылает «тина»: тому надо закосить от армии, пусть в деревне до осеннего призыва перекантуется. Мне стереотипы дальше рисовали противостояние пожилого крестьянина с нагловатым тинейджером, а вышло все иначе. И Гера вовсе не наглый развязный тусовщик, а юноша чувствующий, пишущий, ищущий. Девушка у него в Москве — очень неоднозначная. И Панюков — не патриархальный старик. Ему всего-то 32 оказалось, хотя вся эта жизнь — с болезнями, с коровами, с хлопотами всякими деревенскими — старит, даже если не пить. У Панюкова такая идиотская трагическая история сельской любви, что хочется не бить, а плакать. И зуд в ногах, который фельдшер вылечить не может, а лечит только мыло после покойника.

7. Э. Кустурица «Сто бед». Когда я узнала, что Эмир Кустурица пишет книги, я немедленно скачала себе все, что отыскала, руководствуясь правилом «книга лучше». Но в данном случае не сработало. Это неплохие рассказы, и мир, и люди определенно в них ткутся, но все же в фильмах Кустурицы эта жизнь пышет куда ярче, и я голосую за кино.

8. Э. Веркин «Мертвец». С каждой книгой Веркина проникаюсь тем, насколько он крутой, внежанровый и непредсказуемый. «Мертвец» — вроде бы подростковая книжка о нелегкой дружбе детей тусклого провинциального городка. Но она буквально каждой фразой выпадает из ряда вон. Так подростковые книги не пишут даже продвинутые скандинавы. Они очень хорошо говорят, эти дети. Они очень ненормальны. В этой их ненормальности — мощнейшая правда жизни, задвинутая обычно с глаз долой. Сюжет — в том, что одного из мальчиков принудили дружить с другим. Довольно жутким с виду, но при этом тепличным — ребенка из семьи богачей подсадили в чужую почву, и шансов, что он в ней прорастет, — немного... Место, где все они живут, имеет градообразующую легенду об упавшем неподалеку метеорите, и все это время герои мечтают о том, чтобы найти его, как о единственной возможности покинуть город. Здесь до фига местного детского фольклора, его передают из уст в уста или сочиняют на ходу, неважно. От этих жутких и гадких сказочек мир вокруг них разбухает: раз территориально жизни расшириться некуда, она уходит в пространство мифа. В туберкулезный «батор», в леса, в бездонные провалы.

https://chto-chitat.livejournal.com/14669942.html