Чудаков А.П. Ложится мгла на старые ступени: Роман-идиллия. – М.: Время, 2021. – 640 с.

Книга филолога и литературоведа Александра Чудакова (1938-2005), мужа Мариэтты Чудаковой, автора многих исследований о Чехове, по форме – семейная сага. Единого сюжета почти нет (поэтому сложно назвать написанное ниже спойлером), роман состоит из мало связанных между собой глав, в которых рассказываются истории многочисленных родственников, а также соседей и знакомых главного героя Антона, альтер-эго автора. Очень часто автор, как будто забываясь, начинает вместо "Антон" писать "Я". Время действия – примерно с 1945 по 1956 год. Антон сначала живет и учится в школе в Северном Казахстане в Чебачинске (реально - Щучинске), потом приезжает в Москву учиться на историческом факультете МГУ.
Читатели и критики восхищаются описаниями предметного мира вокруг главного героя: как сажали картошку и чем её удобряли, как варили мыло, чем пропитывали сапоги и т.д. Восхищаются юмором, оптимизмом, прекрасным русским языком. Это всё, наверное, интересно и важно, но суть романа не в этом.
Суть романа в конфликте старого и нового мира. Можно было бы сказать – отцов и детей, но в данном случае – дедов и отцов.


В романе Тургенева "Отцы и дети" показан конфликт между поколением 1800-х и 1830-х годов рождения. И симпатии Тургенева на стороне детей. А в романе Чудакова – это конфликт между дедом главного героя примерно 1880 года рождения и отцом примерно 1910 года рождения. Дед представляет старую, дореволюционную Россию, а отец - новую, советскую. И симпатии автора полностью на стороне деда.
Я не знаю, есть ли роман или кинофильм на немецком материале, в котором бы у главного героя, оставшегося нормальным человеком среди бушующего вокруг нацистского безумия, дети поддались этому безумию? И чтобы конфликт строился вокруг такого столкновения отцов и детей?
На российском материале наверняка есть что-то, где братья оказываются в гражданскую войну по разные стороны баррикад. В школе, помню, на уроках украинской литературы мы читали рассказ про пятерых братьев, которые воюют в гражданскую за пять разных сил и искренне отстаивают пять разных идеологий (может кто мне подскажет, как название и кто автор? Подсказали, Юрий Яновский. Всадники.)
Но здесь немного другая ситуация. Здесь представители двух миров живут под одной крышей несколько десятилетий. Что интересно, они в романе не ссорятся, а мирно сосуществуют. И борьба дискурсов идет сначала прямо перед глазами Антона, а потом в его душе. И, забегая вперед, дискурс деда побеждает.
Дед главного героя, Леонид Львович Савин (реально – Леонид Львович Савицкий), родился примерно в 1878 (с датами в романе очень плохо, приходится их восстанавливать по косвенным признакам) в семье священника в городе Вильно. Он был младшим в большой семье, как и все братья учился в семинарии. Все его четыре старших брата тоже стали священниками и трое из них погибли на разных этапах бурной российской истории первой половины ХХ века, одному "повезло" - отсидел десять лет в лагерях. Жена деда, из польских дворян, в момент ухаживания, которое пришлось на революцию 1905-го года, поставила условие, что он священником не станет. Наверное, предвидела чутьем будущей многодетной матери, что наступают очень неблагоприятные для священников времена. Поэтому дед, единственный из семьи, репрессиям ни разу не подвергался, и дожил примерно до 1970 года. Работал на разных работах – агрономом, начальником метеостанции, но больше – на своем огороде. В конце 1914 дед с молодой женой и маленькими детьми убежали от наступающих немцев из Вильно в Украину. К 1921 году, первому украинскому голоду, у них уже было семеро детей. Мать Антона родилась примерно в 1916 году (в 2000-м реальная мать Александра Чудакова, судя по опубликованному в приложении дневнику, была ещё жива и в здравом уме, с удовольствием читала вышедшую в журнальном варианте книгу про свою семью; неясно, пережила ли она своего сына Александра, умершего в 2005-м?). К началу украинского голодомора 1932 года старший сын Николай уже работал в Северном Казахстане на каком-то горном комбинате, большая семья выехала к нему, там и осталась.
В 1999-2000м, когда писалась книга, был актуален чеченский сюжет и Чудаков посвятил много страниц оказавшимся в ссылке чеченцам. Видно, что хоть он им и сочувствует, они для него "чужие", ни с кем из них ни он, ни его родные и знакомые дружбы не водили, пишет о начавшемся с их прибытием воровстве. Как и Солженицын, пишет, что никакой внешней силе они не покорялись, слушались только своих старейшин. Интересен эпизод, когда директор фермы начал приставать к работавшей на ферме доярке-чеченке, в ответ она воткнула вилы ему в живот, он не стал поднимать шума и умер от сепсиса через две недели.
Украинский сюжет был во время написания книги неактуален и в книге об этом только несколько мазков. В Украине они поначалу жили с дедом матери Антона, польским дворянином. "Ему не нравилась ни Украина, ни украинцы, ни их язык, всё время цитировал "Гамлета" в переводе малороссийского антрепренёра Старицкого: "Буты чи нэ буты – ось дэ заковыка"". Мать Антона родилась в Украине, нелюбовь польского деда к украинскому языку не переняла и в одном из диалогов, уже по прибытии в Казахстан, разговаривает на украинском языке. Несколько раз в книге вскользь упоминается о "бЕндеровцах" и редактор "е" на "а" не заменила.
В 1936 или 1937 году 21-летняя мать Антона поехала в Москву поступать на химический факультет, познакомилась там с молодым историком Петром Ивановичем Стремноуховым (в реальности с Павлом Ивановичем Чудаковым) отцом Антона. Но пожить и поучиться в Москве ей долго не судилось. У Петра Ивановича было трое братьев. Один из них принадлежал к рабочей оппозиции, в 1936 его арестовали и он просидел семнадцать лет. Второго уволили со всех постов по доносу, третьего тоже уволили из института, где он преподавал, и начали вызывать на допросы на Лубянку. "И тут отец сделал, как говорила мама, второй умный шаг в своей жизни (первый, понятно, был — женитьба на ней) — уехал из Москвы. Тогда говорили: НКВД найдёт везде. Отец понял: не найдёт. Не будут искать. Не смогут — слишком много дел в столице. И — исчез из поля зрения. Много раз говорил потом, что не может до сих пор взять в толк, как люди, вокруг которых уже пустота, уже замели начальников, заместителей, родственников, — почему они сидели и ждали, когда возьмут их, ждали, будучи жителями необъятной страны?.." (Последнее замечание опять в России становится актуальным).
Поначалу молодая семья работала в Семипалатинске, но скоро переехали к родителям жены в недалеко расположенный Чебачинск (в реальности Щучинск, 40 тыс. населения). Город чуть ли не наполовину состоял из ссыльных и освобожденных, им идеологические предметы преподавать не разрешалось. Отец оказался единственным не ссыльным с высшим историческим образованием и стал преподавать историю во всех учебных заведениях небольшого города (двух школах, педучилилище и техникуме).
"На фронт его не взяли из-за близорукости – минус семь (глаза он испортил в московском метро, где сварщики работали без щитков). Но когда немцы подходили к Москве, записался добровольцем, доехал до областного центра, где доформировывались части дивизии генерала Панфилова, и даже был зачислен на пулемётные курсы. Но на первой же медкомиссии майор медицинской службы с матерными ругательствами выгнал его из кабинета.
Вернувшись, отец отдал в фонд обороны всё, что скопил перед войной на своих трёх ставках. Дед, узнав об этом из местной газеты, такой шаг не одобрил, как и раньше – запись в добровольцы.
– Умирать за эту власть? С какой стати?
– При чём тут власть! – горячился отец. – За страну, за Россию!
– Пусть эта страна сначала выпустит своих узников. Да заодно отправит воевать столько же мордоворотов, которые их охраняют.
– Я вас считал патриотом, Леонид Львович.
Отец снова уехал в областной центр, с дедом не попрощавшись. Дед был спокоен и ровен, как всегда."
Вот ещё один отрывок про столкновение деда с отцом:
"Старший сын старика Кувычки, рассказывал его сосед по воронежской деревне, когда, женившись, отделился, получил три лошади. Вставал затемно и пахал на Серой. Когда она к полудню уставала, впрягал в плуг Вороного, который пасся за межой. Ближе к вечеру приводили Чалого, на коем пахал дотемна. Через два года он уже считался кулаком.
– А чего же этот цвет в колхозе ни черта не делает? – подкалывал отец.
– А с какой стати? Кто такой кулак? – дед поворачивался к Антону, который всегда слушал, широко раскрыв глаза, не перебивая и не задавая вопросов, и дед любил адресоваться к нему. – Кто он такой? Работящий мужик. Крепкий. Недаром – кулак, – дед сжимал пальцы в кулак так, что белели косточки. – Непьющий. И сыновья непьющие. И жён взяли из работящих семей. А бедняк кто? Лентяй. Сам пьёт, отец пил. Бедняк – в кабак, кулак – на полосу, дотемна, до пота, да всей семьёй. Понятно, у него и коровы, и овцы, и не сивка, а полдюжины гладких коней, уже не соха, а плуг, железная борона, веялка, конные грабли. На таких деревня и стояла… А кто был в этих комбедах? Раскулачивал кто? Та же пьянь и голытьба. Придумали превосходно: имуществом раскулаченных распоряжается комбед. Не успеют телеги с ними за околицу выехать, как уже сундуки потрошат, перины тащат, самовары…"
Петр Иванович (отец) был не просто учителем истории, он был на переднем крае идеологической работы – ему постоянно поручали читать лекции о международном положении, о политике партии и он нередко брал с собой Антона. И Антон заметил, что то, что говорилось дома и что публично – сильно отличалось. Отец Антона имел раздвоенное сознание, как и подавляющее большинство советских людей. С одной стороны, он понимал, какая опасность исходит от советской государственной машины, сколько она творит несправедливости и ужаса. Но с другой стороны он был околдован её мощью, её слаженностью, некоторой законченностью идеологии. "Нотки восхищенья звучали – к удивлению Гройдо – даже в его высказываниях о Сталине, сумевшем благодаря железной воле победить превосходящих его по всем статьям противников и создать небывалую по мощи государственную машину – ту самую, из-под колёс которой отец трижды чудом выбрался". Казалось, что эта реальность – навсегда, что она намертво связана с Родиной, Россией и никакой другой России никогда не будет. Норма - что такое хорошо, что плохо; что правильно, что неправильно – смещалась и взгляды деда, эту самую норму сохранившему, отцу казались устаревшими.
В следующем отрывке подводится итог для мировоззрения отца да и всех советских людей:
"Замёрзнув, Антон заходил в столовую, где шла лекция. О плане Маршалла тут отец говорил совсем другое: Европа, принимая его, подпадает под пяту американского империализма, а СССР – нет. Антон не удивлялся, знал: так надо, как знала четырёхлетняя дочка Кемпелей, что с мамой и папой надо говорить на одном языке, а с соседями на другом, ихнем. Удивляло Антона – много позже – иное.
На лекции о Китае отец говорил с искренним восторгом:
– Китайская Народная Республика при тотальной мобилизации, которая, как известно, дает двадцать пять процентов от общей цифры населения, может выставить сто миллионов здоровых мужчин!
И подымал вверх палец; Антон чувствовал, что ему очень хочется сказать "Выхх!", но на лекции неудобно.
Память услужливо подбрасывала другие похожие случаи: как восхищался отец – не на лекции, дома – мощью Красной Армии, когда она, победоносно завершив войну, стояла в центре Европы. Имея 15 миллионов под ружьём и опыт такой войны, она свободно могла железной лавою прокатиться до Атлантического океана! В этот момент, было видно, он не думает о последствиях для всего мира такой прогулки, не помнит того, что говорил о странах народной демократии – всегда с прибавкой: "так называемой".
Отвечая через двадцать лет на Антоновы вопросы, он подтверждал, что радовался искренне, но сознательно как бы заставлял себя не пропускать в эту радость сомнений, и это удавалось. "Иначе было б невозможно жить – нервная система не выдержала бы". Но дело объяснялось, похоже, не только боязнью раздвоения и стремлением к психическому самосохранению; Антон узнавал противовольное действие той же магии, которая окрашивала его высказывания о железной воле вождя. Прочитав в "Мастере и Маргарите" восхищённое описание грозного профессионализма людей с браунингами и бессонной работы огромного здания в центре Москвы, Антон уловил что-то знакомое. Магия силы. Даже автор "Собачьего сердца"…
Такого, впрочем, у отца было много. Сыздетства Антон слышал от него, что революция погубила русское крестьянство, а в год её 50-летия он вдруг написал: моя внучка Даша, а может, и ты доживёте до столетия Октября! Уже не понять, по убежденью он писал или на всякий случай…"
Самое интересное в этом отрывке: "радовался искренне, но сознательно как бы заставлял себя не пропускать в эту радость сомнений, и это удавалось"… - вот так работает самоцензура, самоубеждение. Бациллы тоталитарной идеологии завоёвывают мозг, разрушают иммунную систему – способность критически мыслить – и навсегда поселяются там.
Антон жил и воспитывался в такой семье, где жадно впитывал нормальную картину мира от деда, и извращенную от отца и из газет. Но благодаря иммунной прививке от деда элементы извращенной картины мира плохо укладывались в сознание: "Уже в школе отец подсовывал статьи о пионерах-героях, но их читал Антон со смутным чувством: сомневался, что никого не выдаст, если ему, как пионеру Смирнову, станут отпиливать ножовкой правую руку, и очень от этого мучился.
…Американский психоаналитик, пытаясь выяснить детские комплексы Антона, страшно удивился, узнав, что больше всего ребёнок страдал от подобной мысли. И сказал, что теперь понимает разницу между своим и русским народом – по крайней мере, в середине двадцатого века."
"Начал было Антон и ходить босиком по снегу, чтобы натренироваться, если его будут гонять, как Зою Космодемьянскую, но бабка, увидев за сараем следы босых ног, пришла в ужас, как Робинзон, и, хотя Антон пытался отрицать принадлежность следов ему, нажаловалась родителям. А тут ещё отец принес очерк о пионере-герое, который, чтобы не упустить на снежном поле немецкого генерала, разулся и генерала догнал. Мама попросила приносить очерки о взрослых героях."
Когда дед замечал, что советские бациллы на каком-то участке побеждают, очень переживал:
"…Антон делал в детстве нечто ещё более странное, то, что теперь никак не мог себе объяснить: пел официозные переделки из "Огонька" и "Крокодила" своих любимых песен: "Вечер был, сверкали звёзды генеральских эполет. Шёл по улице малютка так шестидесяти лет". В конце сатиры использовались самые лучшие строки: "Бог и птичку в поле кормит, и цветам росу дарит. А фашистским генералам помогает Уолл-стрит"…
Привыкнув всем делиться с дедом, я спел ему обе переделки тем же высоким альтом, которым пел оригинал под аккомпанемент его скрипки. Уже в конце первой песни я понял, что делаю что-то не то: на лице деда появилось выражение, с каким он иногда глядел на чужих, и никогда – на меня.
– И до этого дитяти дотянулись, – сказал он, встал и вышел."
После школы в 1954 году Антон поступает в МГУ на исторический факультет, и там сразу же начинает иметь репутацию диссидента. Кое-что в его мировоззрении ещё не устоялось, он пишет деду письма с вопросами, на каникулы приезжает в Чебачинск спорит по каким-то частным поводам с дедом, но в целом его мировоззрение было уже сформировано и было сформировано правильно. Дед увидел и окончание МГУ и первые успехи любимого внука на научном поприще.
Уже на могиле деда Антон сокрушается: "Зачем я спорил с ним, когда уже понимал всё? Из ложного чувства самостоятельности? Чтобы в чём-то убедить себя? Как, наверно, огорчался дед, что его внук поддался советскому вранью. Дед, я не поддался! Ты слышишь меня? Я ненавижу, я люблю то же, что и ты. Ты был прав во всём!"
И последний отрывок, итог:
"Дед знал два мира. Первый – его молодости и зрелости. Он был устроен просто и понятно: человек работал, соответственно получал за свой труд и мог купить себе жильё, вещь, еду без списков, талонов, карточек, очередей. Этот предметный мир исчез, но дед научился воссоздавать его подобие знанием, изобретательностью и невероятным напряжением сил своих и семьи, потому что законов рождения и жизни вещей и растений не в состоянии изменить никакая революция. Но она может переделать нематериальный человеческий мир, и она это сделала. Рухнула система предустановленной иерархии ценностей, страна многовековой истории начала жить по нормам, недавно изобретённым; законом стало то, что раньше называли беззаконием. Но старый мир сохранился в его душе, и новый не затронул её. Старый мир ощущался им как более реальный, дед продолжал каждодневный диалог с его духовными и светскими писателями, со своими семинарскими наставниками, с друзьями, отцом, братьями, хотя никого из них не видел больше никогда. Ирреальным был для него мир новый – он не мог постичь ни разумом, ни чувством, каким образом всё это могло родиться и столь быстро укрепиться, и не сомневался: царство фантомов исчезнет в одночасье, как и возникло, только час этот наступит нескоро, и они вместе прикидывали, доживёт ли Антон."
Еще во время жизни Александра Чудакова его роман назвали современной робинзонадой. Это роман про то, как во время наступления "власти тьмы" можно было выжить, сохранить ясный ум и чистую совесть – уехать на периферию, сажать картошку, доить корову, сахар добывать из сахарной свеклы, взаимодействие с государством свести к минимуму, советских газет не читать, воспитывать в правильном духе детей.
После прочтения романа у меня остались два непрояснённых вопроса. Первый – как дед и сам Александр Чудаков объясняли победу большевиков и наступление "власти тьмы" в России? Почему же эта тьма победила? Может быть не все так светло в дореволюционной России было? Второй вопрос – религиозный. Дед – религиозный человек, без всяких сомнений и колебаний. Но ни про какие споры с отцом о религии не говорится. Дед учит внука каким-то рождественским стишкам, но неясно, учит ли он его религиозной вере? И стал ли Антон, Александр Чудаков, религиозным человеком? Какая-то тема умолчания, что довольно странно.
Как сказано в книге, все в роду деда доживали не меньше, чем до девяноста лет, если не погибали насильственной смертью. Александру Чудакову сейчас бы было 83. Погиб Александр Чудаков в 67 лет при странных обстоятельствах, цитирую из интернета: "Александр Павлович возвращался с вечера В.Аксёнова. В подъезде собственного дома его зверски избили, а не просто стукнули по голове, как я поняла вчера. Умер он в больнице во время операции. Сердце."

https://chto-chitat.livejournal.com/14470352.html