Густав Герлинг- Грудзиньский (1919-2000)- польский писатель и журналист. В1940 году был арестован во Львове и обвинен в шпионаже, после чего два года провел в Каргопольском лагере в Ерцево (Архангельская область). В книге «Иной мир. Советские записки» автор рассказывает о том, что он пережил в сталинских лагерях. Много мемуаров опубликовано на эту тему, и много мною прочитано, особенно в период гласности и перестройки. Книга эта другая, сложная, интересная. Своеобразная. Автор дает обобщенную картину жизни, хотя описывает и конкретных людей, с которыми сталкивала его судьба. Вот эта обобщенность и интересна.

Сам он выжил, так как смог устроится грузчиком на разгрузку продуктов. Заплатил урке за трудоустройство, а именно урки занимали все ответственные должности, (в том числе вели вечерние добровольные курсы по борьбе с неграмотностью), и выжил. Лесоповала, где никто больше двух лет не мог проработать, он избежал. «Ни один советский заключенный не мог наверняка знать, когда кончится его срок, ведь он помнил тысячи случаев, когда срок продлевали ещё на 10 лет одним росчерком пера особого совещания НКВД в Москве». «Почти никто не считал, сколько ему осталось сидеть, не желая дразнить судьбу».

Свидания разрешены были раз в год, но на практике большинство зэков добивались свидания и три, и пять лет. «Лагерное начальство лишь в самых общих чертах придерживалось получаемых из Москвы инструкций и узурпировало право регулировать частности исполнения на месте». Чтобы разрешили свидания, человек должен был выполнять норму на 100 %. Право получить свидание и приехать в лагерь имел тот, кто мог предъявить безупречное политическое прошлое. Родственник заключенного должен был во время бесед в НКВД доказывать, насколько сильно ослабла его связь с тем, кто в лагере. Накануне свидания зэк ходил в баню, парикмахерскую, ему выдавали на 3 дня чистое и новое белье, он ничего не должен был говорить своему близкому. После свидания с родными зэки были задумчивы и еще более подавлены, чем перед свиданием.

Так же подавлено чувствовали себя те заключенные, которые вернулись из больницы. Автор и участник тех событий хорошо отзывается о медсестрах и о тюремных больницах в целом. «Даже в самых худших лагерях…. больницы были словно исключены из системы советского рабства и сохранили иной, более человеческий статус». Больница была единственным местом в лагере и тюрьме, где на ночь гасили свет. Там было чистое белье, сырые овощи от авитаминоза. Зэки, навещавшие товарищей, терялись и « не отваживались сделать ни шагу дальше, пока их не одобряло приглашение медсестры».

Врачи, инженеры, окончившие срок, тут же получали или новый приговор, или предложение остаться в лагере на неплохо оплачиваемых должностях. Люди соглашались, так как «боялись жить на воле в вечной бдительности, опасаясь слежки друзей».

«Техника советского следствия состоит не столько в установлении истины, сколько в достижении компромиссной договоренности о выборе лжи, по возможности выгодной для обвиняемого».

«Я многократно убеждался, что человек человечен в человеческих условиях и считаю бессмыслицей нашего времени попытки судить его на основании поступков, совершенных им в условиях бесчеловечных», « на меня глядят лица товарищей, шепчущие, - «Говори всю правду, какими мы были, говори, до чего нас довели». «Если есть Бог – пусть безжалостно покарает тех, кто ломает людей голодом».

С началом Отечественной войны жизнь в лагере ухудшилось. Еды стало еще меньше, многие страдали голодным безумием, куриной слепотой, рабочий день удлинился на час и достиг 12 часов. Заключенные думали, - «Кончится ли наша смерть при жизни». Количество бойцов НКВД не уменьшилось, как ожидалось, а увеличилось. 20 заключенных выходили на работу под охраной уже двух конвойных, а не одного, как раньше. Поволжских немцев из конторы перевели на лесоповал (где они пользовались полным уважением остальных зэков, как будущие хозяева страны), бессрочно прекратили освобождение политзаключенных.

Густав прочитал тайком роман Достоевского «Записки из мертвого дома», книга произвела на него сильное впечатление, она оставила «странные разрушительные чары». «Когда нельзя поднять руку на судьбу, потому что это - судьба, остается еще одно - поднять ее на себя».

После пакта Сикорского-Майского и амнистии положение поляков в лагере изменилось. Поляки стали выходить на свободу. Автора не отпускали, он объявил голодовку вместе с несколькими соотечественниками и отказался расписаться в документе, - «Я гражданин союзного государства и не подчинен советским законам». Власть пошла на уступки, но жизнь опухшему от голода Густаву спас врач «поляк с Украины - вопреки инструкции вместо обычной порции хлеба и баланды он сделал нам инъекцию молока. Поэтому мы избежали заворота кишок». Густав доехал до польской армии, последняя дивизия которой формировалась в Казахстане.

«Уже в апреле 1942 года я был в Пахлеви «за пределами страны, в которой можно усомниться в человеке, и в смысле борьбы за то, чтобы ему лучше жилось на Земле». «..Если допустить, что люди в неволе обычно больше склонны помогать друг другу, нежели вредить. Увы, это допущение не оправдывалось в советских лагерях». Автор говорил добрые слова о своих русских товарищах. Накануне праздника, или выходного дня, который бывал очень редко и нерегулярно, когда лагерь достигал своего максимума в выполнении квартального плана, люди были иными. «Я никогда не мог понять, откуда вдруг под этой твердой скорлупой очерствения и взаимной ненависти столько доброты».

Похоже, кто совсем не заслужил доброй оценки у автора, так это историки. Он пишет - «Одышка историков, не поспевающих за переменами официальной историософской ориентации».

Советую прочесть эту книгу.

https://chto-chitat.livejournal.com/14304296.html