Лишать корней других величайшее преступление, лишать корней себя - величайшее достижение.

У него вязкая, тягучая, напрочь лишенная занимательности проза с уникальным свойством забываться тотчас после того, как отводишь от прочитанного глаза. Последнее наблюдение не мое, но соглашусь с ним полностью. Входить в текст Петера Хандке было очень непросто, некоторые фрагменты перечитывала по два-три раза, чтобы комфортно разместиться внутри этого пространства и позволить ему уместиться внутри себя. Но оно того стоило. И речь не о снобском желании скоренько составить представление о новом нобелианте (по крайней мере, не только о нем). Дело в особом читательском чутье, отчасти положенном изначально, частью выработанном многолетними экзерсисами, уже на старте позволяющем предполагать результат.

Всякое чтение, инвестиция в себя: одно, как пьянка, дает эйфорию в процессе и пустоту с легким похмельем после; другое, как покупка престижной дорогостоящей вещи, которой не можешь себе позволить по своим финансовым обстоятельствам, рождает чувство глубокого удовлетворения в момент демонстрации и неизбывной досады, когда приходит время платить по счетам. Но встречается такое, какое можно сравнить с обучением или овладением сложным инструментом - сначала только вкладываешься, чувствуя, что ничего у тебя не получается. Зато потом, взятое остается с тобой навсегда и позволяет расширить возможности в областях, о которых прежде и не думала. Хандке из таких.

О чем книга? Да, в общем, ни о чем. Событийный план сильно уступает описательной части: ландшафты, ощущения, воспоминания и сны героя выполнены с уровнем подробной детализации, способной привести в ужас читателя, ориентированного на действие. Человек возвращается в комфорт обжитой Европы после достаточно долгого пребывания среди индейцев где-то в приполярных областях. В основу написанной в семьдесят девятом книги легли собственные впечатления писателя от длительного путешествия на Аляску, совпавшего по времени с переживанием тяжелого творческого и личного кризиса. Может быть еще и потому "Медленное возвращение домой" давалось поначалу так трудно, отчаяние автора изрядно утяжелило впечатление.

Человек по имени Зоргер, о его профессии напрямую не говорится, но предполагаю, что это геодезия, долгое время находится в социально глубоко чуждой среде: индейцы едва удостаивают замечать его, а коллега - милейший пошляк Лауффер, вызывает сильное отторжение. Единственную радость и утешение герой находит в ландшафтах, такой весьма действенный, хотя не самый распространенный вид сублимации.

Покинув Север, автриец Зоргер возвращается на родину с промежуточной остановкой в месте, которое называет домом в университетском городке на Западном побережье, где успевает пообщаться с соседями и посетить вечеринку, по-прежнему ощущая собственную чужеродность миру и окружающим. Хотя в "мире имен", возможно, не с той остротой, как среди индейцев. Трансатлантический перелет занимает много времени, состоит из нескольких промежуточных пунктов, по дороге Зоргер то и дело сталкивается с человеком, которого определяет как приятного и неуловимо схожего с собой. На одной из остановок, тот просит его о совете, для чего они договариваются встретиться в кафе.

Это немного странно, и Зоргер некоторое время колеблется, идти ли ему на встречу, но все же решает не подводить доверившегося. И вот тут оно случилось. То, за что прочту у Хандке как минимум Тетралогию. Просто потому что вхождение в мир света, который есть Бог, немыслимо хорошо в его исполнении. Потому что всякая вещь в мире имеет свой смысл. Потому, что чудовищно несправедливый в миллионе локальных проявлений, глобально мир устроен правильно и справедливо. Сомнений не остается.